Aliter enim videtur pictura, aliter videntur litterae 1 страница

Aurelius Augustinus

I Понятия об искусстве у греков и у нас.

 

"Поэзия", "музыка", "архитектура", "пластика" – все это выражения греческого происхождения. Современные народы переняли их от греков, чтобы обозначать ими искусства. Древние греки также их употребляли, но по большей части в другом значении. Как правило, это было более широкое значение, не ограниченное художественным творчеством.

" Poiesis ", от которой происходит "поэзия", первоначально обозначала у греков только то, что вообще создается (от " poien " – делать, создавать) и лишь позже ее значение оказалось связано с созиданием специального вида, а именно – созданием стихов. Точно также " poietes ", от которого происходит "поэт", первоначально обозначало каждого создателя.

" Musike " обозначало всякую деятельность, которой благоволят Музы, и только среди прочего также искусство звуков. " Musikos " же было названием, применяемым не только к музыканту в нашем значении, но более широко – к каждому действительно образованному человеку, глубоко культурному, разбирающемуся в искусствах и умеющему ими пользоваться. " Architekton " – это был главный руководитель созидания, в отличие от подчиненных ему работников, а " archtektonike " имело также более общее значение "главной" науки или искусства.

Только со временем эти греческие выражения со столь общим содержанием – "творец", "художественно образованный", "руководитель работ" – подверглись сужению и специализации и были ограничены определенными разделами искусства: одно из них стало обозначать поэта, другое – музыканта, третье – архитектора. Соответствующим образом под "созиданием" стали понимать поэзию, под "образованием" – музыку, а под "главным искусством" – архитектуру.

Прежде чем это произошло, греки для обозначения этих частей искусства, являвшихся гордостью их культуры, не имели названий. Не имели их, ибо не нуждались в них, поскольку вообще не пользовались такими понятиями, как сегодняшние понятия поэзии, музыки, архитектуры, пластики. Это нам кажется неправдоподобным, настолько мы привыкли к этим понятиям; мы постоянно их употребляем и они нам кажутся определяемыми как бы самой природой, необходимыми формами для восприятия художественных явлений. Однако история говорит, что они не были необходимыми: именно греки, которые столько сделали для искусства, не употребляли их в то время, когда их творчество наиболее буйно расцветало. Еще во времена великих трагиков, Парфенона, Фидия и Праксителя ими мало пользовались, в их понятийном мышлении они даже приблизительно не играли той роли, какую играют сегодня. Впрочем, это не значит, что понятия греков об искусстве совершенно не были выработаны. Это означает, что они были другими, нежели наши.

Хотя наше искусство происходит от искусства греков по достаточно прямой линии, все же их искусство и отношение к творчеству, а вследствие этого также и эстетические взгляды, не были такими, как наши. Прежде всего, была иной совокупность искусств. В то время отсутствовали некоторые виды искусств, которые сегодня весьма распространенны. У них не было книжной поэзии, была только устная, а в действительности певчая. Их музыка, хотя и использующая инструменты, в принципе была вокальной музыкой, музыки же сугубо инструментальной у них не было. Их архитектоническое искусство включало святыни и сокровищницы, возможно подъезды и ратуши, но не охватывало жилых домов.

Другим было и разделение художественного труда. Некоторые искусства, которые сегодня культивируются отдельно, греками культивировались совместно и считались одним искусством. Так было, например, с музыкой и танцем. Вообще им хватало одного термина для обозначения обоих [видов искусств]. Когда выражение "музыка", в смысле искусства звуков, специализировалось, то чаще всего им охватывали одновременно и танец. Из такого соединения возникали взгляды, которые для нас парадоксальны, как например тот, когда считали, что музыка имеет преимущество перед поэзией, поскольку воздействует на два чувства (слух и зрение), а поэзия только на одно (на слух)[13].

И наоборот, некоторые области искусства, которые сегодня мыслимы совместно, были отделены, ибо выполнялись различными специалистами. Например, мастера, строящие святыню не строили жилых домов. До эпохи эллинизма, т.е. до III века до н.э. в Греции не было дворцов, но единственно дома практического назначения, без претензий на монументальность и декоративность, построенные на совершенно ином уровне, нежели святыни. Их и строили другие ремесленники. В обоих случаях труд отличался и различными были творения. Связей между группами ремесленников не хватало и ничего удивительного, что в то время не возникло общее понятие архитектуры, соединяющее обе группы. Схожие отношения господствовали в области скульптуры, музыки или литературы: везде разделение исполнителей на маленькие группы, везде отсутствуют связи между этими группами и поэтому отсутствуют соответствующие общие понятия.

Если устроение искусств у греков отличалось от нашего, то тем более отличались их понятия об искусстве. Отличались они двояко. Во-первых, они сближали между собой иные художественные явления, нежели это делают современные люди. Но в том и заключено формирование понятий, что те или иные явления взаимно сближаются и объединяются в одном понятии. Грекам язык казался тесно связанным с мелодией и ритмом, благодаря чему искусства, использующие язык, мелодию и ритм, словесное искусство, музыку и танец они включали в объем одного понятия. Для греков трагедия или комедия, представляющие собой словесно-музыкально-танцевальное единство, отстояли от музыки или танца не далее, чем сугубо словесные искусства. Для них – совершенно иначе, чем для нас, пользующихся другим соотношением понятий – трагедия или комедия были понятийно связаны также сильно с музыкой и танцем, как с эпикой или лирикой.

Во-вторых, в сфере искусств греки придавали своим понятиям иную степень общности, чем новые времена. И может быть в этом состоит наибольшее различие обоих понятийных уложений, старого и нового.

Ведь греки длительное время обходились без этих очень общих понятий, таких как поэзия, музыка, пластика, архитектура, которые для нас являются едва ли не самыми естественными и необходимыми.

Правда, у них было более широкое понятие, в частности обобщающее понятие "искусства", впрочем не идентичное с нашим. Кроме него в обиходе были только понятия с более узким значением, вроде "эпики" или "дифирамбики", "игры на флейте" или "игры на лире". Еще Аристотель, сравнивая искусства подражания, выделял трагедию и комедию, лирику, эпику и дифирамбику, вместо того, чтобы просто соединить их в общем понятии поэзии. Точно так же он называл "аулетику" и "цитарику", не объединяя их в понятии музыки, как это сделал бы сегодня каждый. В общем-то в Греции не объединяли в одном вышестоящем понятии и скульптуры, т.е. произведений, выполненных в камне и выполненных в бронзе: это были два различных вида искусства, выполненные по разному и, как правило, разными людьми.

Такое соотношение понятий об искусстве не было делом случая: у него был свой источник в четком разделении труда между художниками, но еще более в ином, чем наше понимании искусств. Греки смотрели на искусство с точки зрения действий художника, а не изведанного зрителем и слушателем чувства. Поэтому отпадал самый главный фактор, соединяющий между собой искусства и оставалась только разнородность искусств, культивируемых каждое в ином материале, иными средствами и иными людьми.

Если греческую систему понятий сравнить с нашей, то можно сказать, что у греков была вершина пирамиды художественных понятий, а также ее основание: вершиной было понятие искусства, а основанием – ряд весьма специальных и узких понятий. Зато связывающих звеньев, которыми более всего оперирует современная мысль, у них не было. Впрочем, ниже мы увидим, что вершина греческой системы отличается от той, которой обладает сегодняшняя система, в частности эта система обладала не одной, а двумя вершинами.

В такой системе понятий правильными казались утверждения, которые для нас, оперирующих в другой системе, являются парадоксами. Наибольший из них таков: те разделы творчества, которые мы считаем видами "искусств", для греков вообще не принадлежали к одному общему роду. Особенно это относится к пластическим искусствам и поэзии. Согласно их воззрениям пластика принадлежала к роду "искусство", но поэзия – нет.

 

 

II. Понятие искусства.

 

Наиболее выразительно различие в классификации греками поэзии и пластики проявляется в различной общественной оценке поэта и художника. Еще в V, и даже в IV веке художников-пластиков воспринимали как ремесленников, а поэтов кем-то вроде пророков и философов. Происходило это от того, что в то время поэзию, а особенно искусство понимали иначе. В частности, понятие искусства было построено так, что охватывало пластику, но не охватывало поэзию. "Искусством" (" techne ") в Греции называли всякую искусную продукцию, т.е. выполняемую в соответствии с принципами и правилами. Этому определению соответствовал труд архитектора или скульптора. Но также соответствовал труд плотника или ткача. В греческом понимании они все были искусными мастерами (technitai), их действия и произведения в равной мере принадлежали искусству. Таким образом, понятие искусства имело иное содержание, но прежде всего иной объем, нежели современное понятие. Это было понятие, которым люди пользовались в естественном языке так же, как и философы. Один пример из философии: Аристотель определял искусство как "способность вполне сознательного выполнения чего-то".

Для культивирования искусства – в его широком, греческом значении – необходима физическая подготовка, но также и рациональная; нужна не только ловкость, но и умение. Поэтому искусство, хотя в его сферу и включали труд плотника и ткача, греки относили к рациональным действиям. Правда, они противопоставляли его познанию и теории, но все же подчеркивали, что оно опирается на знание и поэтому в некотором смысле сами причисляли его к знанию. Для них это было "продуктивное знание" (poietike episteme), как его называл Аристотель, противопоставляя теоретическому знанию, т.е. познанию. Для универсально мыслящих греков оно имело достаточно высокую пробу, в частности, считалось выше простого опыта, поскольку было обобщенным знанием. Ведь основой искусства являются правила созидания, а правила всегда всеобщи.

Так понимаемое искусство было сложным явлением и как бы узловым, содержащим не одно противоречие, но много. Оно противопоставлялось а) природе – как произведение человека; б) познанию – как практическая деятельность; в) практике – как продуктивная деятельность; г) случаю – как целевая и умелая; д) опыту – как содержащая совокупность общих правил.

Это понятие искусства не чуждо и нам. Но у нас оно редко появляется под подобным названием, скорее под именем "мастерства". Зато "искусство" в нашем понимании является, собственно говоря, сокращением для "изящного искусства". Оно является более узким понятием, область которого едва составляет часть области греческого понятия искусства. Для этой суженной области греки опять же не имели никакого названия, поскольку не выделяли, как мы увидим, такой класс явлений.

Традиция долго сохраняла это греческое понятие. Еще на протяжении всего средневековья латинское " ars " не значило ничего иного, как только греческое " techne ". И лишь со временем среди искусств стали выделять "изящные искусства", которые в новое время заняли среди искусств главное место и наконец завладели названием "искусство". С этих пор, когда говорят "искусство", понимают уже только эту наиболее значимую часть старой большой области [понятия искусства]. Давнишнее широкое понятие все более становилось старосветским и постепенно вышло из употребления, освобождая место понятию более узкому.

Область греческого понятия искусства была шире современного на величину области искусств, не являющихся "прекрасными". Это означает, что она была шире за счет теоретических искусств, или наук, а также ремесла. Но как мы увидим, она была и уже, в частности за счет поэзии.

Тот факт, что греки совместно с прекрасными искусствами, живописью, скульптурой или архитектурой включали в понятие "искусства" ремесло, этот факт имел глубокие корни. Ведь они были убеждены, что сущность труда скульптора и плотника, художника и ткача одинакова, что для них всех ничто иное не является основой, как только "искусное производство". Оно-то как раз и соединяет эти иногда различные сферы производства, каковыми являются скульптура и живопись, но одновременно оно и связывает их с ремеслами. Скульптор и художник работают в разных материалах, различными инструментами и с помощью иных технических приемов, но у греков для всех этих работ единственно общим было то, что это искусное производство. Но точно такое же производство заключалось и в труде ремесленника. Общее понятие, которое должно охватить все разделы пластики, не может не охватить одновременно и ремесел.

"Изящные" искусства, как их позже называли, не были в Греции даже отдельным подклассом искусств. Искусство не разделяли на изящное искусство и ремесленное; в то время такое разделение было неизвестно. Скорее считали, что каждое искусство, в самом широком значении этого слова, может достичь гармонии, а потому и прекрасного, что каждое открывает простор для того, чтобы отметить ремесленника (demiurgos) и мастера (architekton).

Искусства подразделялись иначе: на свободные и служебные – в зависимости от того, требуют ли они физического усилия. Это было обычное и повсеместно признанное деление, хотя и выражаемое в различной терминологии. Более поздние авторы, такие как Посидоний или Гален, к этим двум основным разделам иногда добавляли два других, а именно, наряду с artes liberales и vulgares называли pueriles и ludicrae, т.е. формирующие и развлекательные. Но как в первоначальном двухчленном делении, так и более позднем четырехчленном "изящные искусства" не появлялись как самостоятельный член деления. Они даже не входили совместно в один из членов деления, но были разделены между его частями: скульптура и архитектура, требующие тяжелого физического труда, причислялись к служебным, в отличие от живописи и музыки, которые считались свободными искусствами. Наконец, лишь Памфил повлиял на приобщение живописи к свободным искусствам, а перед этим и оно причислялось к служебным. Зато музыка всегда была свободным искусством, ибо действия музыкантов считались сугубо интеллектуальными в той же степени, что и действия математиков.

От случая к случаю в Греции пользовались и другим делением искусств. Но везде была схожая ситуация: " изящные " искусства ни в одном делении не составляли самостоятельное целое.

Распространен взгляд, что несмотря на все класс изящных искусств был известен в древности, только под другим названием, в частности под именем подражательных искусств (миметических). Подражательная деятельность – это черта, которая позволила Платону и Аристотелю сблизить поэзию и пластику и соединить их в одном более общем понятии. Искусство, говорит Аристотель в Физике, или совершает то, что не может сделать природа, или же подражает природе. Искусство первого вида является потребительским, другого же, поскольку лишено потребительского характера, имеет смысл только потому, что служит приятному и прекрасному. К нему и принадлежат равно, как живопись и скульптура, так и трагедия, комедия или эпос. Таким образом, "подражательные" искусства – это те же искусства, которые мы привыкли называть "изящными".

А однако, такой взгляд не точен: 1) Понятие "подражательных" искусств не было распространенно в древней Греции; оно было придумано Платоном и Аристотелем. 2) Даже у этих философов область "подражательных" искусств не совсем соответствовала области "изящных" искусств, поскольку не все подражательные искусства изящны и не все изящные искусства подражательны.

Поэтому в сознании древних греков, в их классической эпохе изящные искусства не только присоединялись к ремеслам и прочему умению, но даже не выделялись среди них в виде отдельной группы. Их не выделяло даже то, что мастерство художника выше, совершеннее мастерства ремесленника. Правда, греки выделяли более высокое и менее высокое мастерство, но мастерство скульптора, также как и мастерство плотника, относили к более низкому, и именно из-за физических усилий, которых они требуют. Физическое же усилие для греков всегда было унизительным фактором.

Следствием такого понимания искусств было парадоксальное для нас соотношение понятий и взглядов. Из этого соотношения следовало:

1) расхождение между оценкой художника и оценкой произведения,

2) расхождение между искусством и прекрасным,

3) расхождение между пластическим искусством и поэзией.

"Часто мы наслаждаемся произведением, но пренебрегаем исполнителем" – говорил Плутарх в жизнеописании Перикла, и взгляд этот несомненно разделяло большинство греков классической эпохи. Платон превозносил идею прекрасного, но старался принизить искусство. Еще в эпоху классицизма повсеместно был распространен взгляд, что поэзия является божественным даром, а пластика – это сугубо человеческий труд и один из самых низких. Но также и много позже, во времена Рима Гораций задавал себе вопрос: является ли поэзия вообще искусством?

 

 

III. Понятие поэзии

 

Творчество поэта, которое мы считаем похожим на творчество художника или архитектора, у греков в понятии искусства не умещалось. Ведь поэзию они считали лишенной обоих черт, характеризующих "искусство". Во-первых, она не является производством в материальном смысле, а во-вторых, не основывается на правилах. Она не результат общих правил, но индивидуальной мысли, не рутины, а творчества, не умения, но вдохновения. Архитектору известны размеры удачных произведений, он может в точных цифрах привести их пропорцию и может опираться на эти цифры, поэт же в своем труде не может сослаться ни на одни нормы, ни на какие-либо теории, единственно может рассчитывать на помощь Аполлона и Муз. Рутина, берущая свое начало в опыте предыдущих поколений, была для греков основой искусства, однако они знали, что для поэзии она убийственна. Поэтому они не только отделяли поэзию от искусства, но даже наоборот, считали их противоположностями.

Зато родство они видели между поэзией и – пророчеством. Скульптор является разновидностью ремесленника, поэт – разновидностью пророка. Действия первого сплошь человеческие, второго же инспирированы божеством. Даже Аристотель, наименее иррациональный и мистический философ Греции, говорит: " Entheon he poiesis ". Правда, действия скульптора (впрочем, как и всякого ремесленника) для греков не исчерпывались умением рук и содержали фактор духовности, но в поэзии усматривали духовный фактор более высокой пробы, сверх обычной меры. Этот высший порядок, проявляющийся в поэзии, мог иметь источник только в божестве. "Поэт – говорит немецкий филолог – воодушевленный божественным духом был инструментом тех сил, которые управляют миром и удерживают в нем порядок, художник же был только тем, кто сохраняет унаследованные от предков запасы знаний; правда, эти запасы первоначально были божественным даром, но это в равной мере относится к земледельцу, столяру или кузнецу"[14].

Греки обращали внимание и еще на одно свойство поэзии: на ее способность управлять душами, на ее – используя греческий термин – "психогогическую" способность[15]. В общем-то эту способность понимали как иррациональную, как увлечение, очарование, обольщение умов. Одни ставили ее очень высоко как почти сверхчеловеческую мощь. Другие, как Платон, осуждали ее за иррациональность. И она также отделяла поэзию от искусства, намерения которого по природе своей отличны, да и средства не те. Зато – как в частности в Похвале Елене превозносил Горгий – это свойство обще словам и оно сближает поэтов с теми, кто также использует слово и посредством него воздействует на души: с философами, ораторами, учеными.

В-третьих: Для древних всякое действие основывалось на знании; выражаясь кратко и не совсем правильно, они даже говорили, что всякое действие является знанием. Поэзия не была исключением. Она была для них даже знанием самого высокого рода, поскольку постигала духовный мир, общалась с божественными существами. Поэтому она была приближена к философии: в частности, в такой системе как платоновский философ и поэт философия и поэзия были сближены друг с другом. Но и Аристотель, видя, что поэзия имеет дело с общим восприятием явлений, писал, что она "более философична", чем история, устанавливающая всего лишь единичные факты. Таким образом, поэзия вместе с искусством была включена в сферу знаний, однако оказалась в ней на другом полюсе. Она не есть "техническое" знание, каковым является искусство. Она интуитивна и иррациональна, тогда как знание основывается на опыте и эмпирических рассуждениях, она устремлена к воплощению сущности бытия, тогда как искусство ограничивается интересами и явлениями жизни.

Древние, оперируя более простыми, чем мы понятиями, понимали отношение человека к вещи лишь двояко: или он производит вещи, или их познает; третьего не дано. Так вот, скульптура действительно является производством вещи, но не поэзия. Если же поэзия не производит вещей, то присущей ей функцией может быть только познание. Таким образом скульптура оказалась в разделе продукции, а поэзия – в разделе познания. Поэтому скульптура в глазах грека была ближе к ремеслу, чем к поэзии, а поэзия ближе к философии, чем к скульптуре.

Наконец, еще одно. В "Лягушках" Аристофан писал: "За что мы восхищаемся поэтом? За готовую шутку и мудрый совет, и за то, что он лучшими делает людей в городах". В этих словах выражено еще одно свойство поэзии, которое в понимании греков отделяет ее от пластического искусства. Это последнее выполняло задачи утилитарные и гедонистические, но не моральные и воспитательные. Морализаторское же отношение к поэзии в Греции в эпоху классики было совершенно повсеместным. Чаще всего это была единственная точка зрения, с которой в то время не нее смотрели. Не только в широких массах, но и среди интеллектуальной элиты. По крайней мере, Аристофан в этом не был одинок: " beltius poein ", делать людей лучшими при помощи поэзии – в то время это был постоянный лозунг. Его провозглашали софисты (что среди прочего можно заметить в Протагоре Платона), такие ораторы, как Исократ, люди покроя Ксенофонта. Такую же позицию занимал Платон, когда осуждал поэтов именно за то, что в вопросах морали они не достаточно приносят пользы.

Следовательно, в сознании греков поэзию выделяли, во-первых, ее пророческие черты, во-вторых - психогогические, в третьих – ее метафизическое значение, в-четвертых – морально-воспитательное. Из этих источников вырастал неизвестный нам антагонизм между поэзией и искусством. Он возникал из-за того, что у них было разное отношение к различным явлениям, а также оттого, что они оперировали иными, чем мы понятиями. Во-первых, понятие искусства у них было иным, с иной областью. Во-вторых, понятие поэзии, даже если оно не отличалось от нашего объемом, то уж во всяком случае отличалось содержанием: в его определении акцент ставился на иных качествах.

Это другое понимание искусства и поэзии привело к тому, что сферы, которые мы привыкли соединять как однородные, оказались у греков в различных понятийных рубриках. То, что их разделяет, оказалось выдвинуто на первый план и заслонило их общие свойства, которые опять же – возможно уж слишком выразительно – подчеркиваются в новое время. В новое время направление внимания на их общие свойства привело к их слиянию в общем понятии. У греков это направление внимания отсутствовало. Они не видели связи между тем, что считали разновидностью ремесла, и тем, что проистекало из божественного вдохновения.

Все же в отношении греческого понятия поэзии необходимо еще одна оговорка. У греков было две манеры восприятия поэзии, как бы два ее понятия. Одно – это как раз то, о котором до сих пор шла речь, оно определялось в соответствии с содержанием поэзии, тогда как второе – в соответствии с ее формой. Согласно первому, поэзией было только то, что было плодом вдохновения и имело весомое поэтическое содержание, согласно же второму, то, что высказывалось в стихотворной форме. В этом втором значении, чтобы назвать произведение поэтическим, достаточно, чтобы оно было стихотворным. Благодаря своим внешним выразительным чертам формальное понятие было много более восприимчивым и легким для определения, а поэтому оно повсеместно использовалось для определения поэзии и применялось в качестве ее критерия. "Поэзией – писал Горгий – я называю язык, обладающий метрическим строением". Если бы поэзию только так и понимали, то она полностью помещалась бы в древнем понятии искусства и не давала бы основания для противопоставления ее пластическим искусствам. Однако для древних это было всего лишь внешнее ее мерило. Таким манером они распознавали ее внешне, тогда как вес, который ей приписывали, происходит из другого, внутреннего ее понимания. И на этом основании они помещали ее в своей системе понятий. Ибо поэт, как писал Аристотель, более является поэтом благодаря фабуле своих произведений, чем благодаря их стихотворной форме.

Из двоякого восприятия поэзии следовала некоторая неясность ее понятия в древности. Аристотель заклеймил ее в своей Поэтике: "Даже тех, кто придал врачебному трактату или трактату о природе стихотворную форму, называют поэтами. А однако же у Гомера и Эмпедокла нет ничего общего кроме того, что они писали стихами. Таким образом, если одного справедливо называют поэтом, то другого следовало бы назвать скорее естествоиспытателем" (Poёt., 1451 a 36). "Геродота – писал он в другом месте (ibid., 1451 a 39) – можно было бы рифмовать, но от этого он не стал бы поэтом. Если выражение "поэзия" служит для обозначения стихов, то в таком случае – заключал он – в греческом языке нет выражения для настоящей поэзии".

Здесь была выявлена эквивокация, которая естественна для термина "поэзия" и которая, по крайней мере до настоящего времени, не искоренена. Выявляя ее, Аристотель способствовал понятийному отделению искусства стиха от поэтического вдохновения. В послеаристотелевской эпохе появилась мысль, что вдохновение не обязательно связано с рифмованной речью, но может также проявится и в других областях человеческого творчества.

Уже с самого начала к сфере вдохновения греки причисляли вместе с поэзией музыку [16]. Оснований к этому было два. Во-первых, их совместно культивировали, поскольку – о чем уже выше шла речь – поэзия была певческой, музыка же – вокальной. Во-вторых, психологическая общность. Ведь обе понимались как акустическое творчество. Их психологическая связность достигала даже большей глубины. Музыка вместе с танцем, в отличие от архитектуры или скульптуры, могут иметь "маниакальный" характер, быть источником безумия и упоения. Это отдаляет их от пластики, но сближает с поэзией. Более того: это именно они, культивируемые совместно с поэзией, придают ей состояние упоения и податливости вдохновению.

Правда, в Греции было течение (берущее начало, возможно, у Демокрита, а в Филодеме имеющего своего главного представителя), глашатаи которого отрицали большое значение музыки в духовной жизни, утверждая, что звук воздействует единственно физически, и только слово как носитель мысли воздействует на духовное состояние человека, что поэтому музыка воздействует психически исключительно благодаря своей связи с поэзией. Однако преобладал взгляд (идущий от Платона через Аристотеля и Теофраста), который приписывал музыке побуждающую и очищающую силу, а также моральное и метафизическое значение так же, как и поэзии.

Таким образом поэзия и музыка у греков сблизились. Зато поэзия и пластические искусства не только оказались причисленными к различным классам явлений, но и к разным уровням: поэзия на неизмеримо более высоком уровне, чем пластика. Древние греки обожествляли поэтов, художника-скульптора от ремесленника-каменщика длительное же время в обществе не отличали. И один, и второй – banausoi, зарабатывающие на жизнь трудом рук.

Об этом греческая литература свидетельствует неоднократно. Особенно выразительно демонстрируют это два текста, а именно – известные тексты Плутарха и Лукиана. Плутарх в Жизнеописании Перикла выразил убеждение, что даже после осмотра таких шедевров, как Зевс Олимпийский Фидия или Гера Аргоская Поликлета, ни один юноша хорошего происхождения не захочет стать Фидием или Поликлетом, ибо из того, что произведение вызывает восхищение, не следует, что также и его исполнитель-ремесленник достоин восхищения. Лукиан же говорит с еще большей досадой: "Представь даже, что становишься Фидием или Поликлетом и выполняешь многочисленные шедевры, все будут тогда восхищены твоим искусством, но никто рассудительный не захочет быть похожим на тебя: всегда ведь будут считать тебя ремесленником и кустарем и напомнят тебе, что зарабатываешь на жизнь руками"[17].