Нежный отец и просужий братоубийца 3 страница

Здесь Ирина задумалась, как будто собираясь с мыслями, но скоро снова начала.

– А только что ты не говори, ваше б-дие, а Государевич знает... – При последнем слове она понизила голос.

– Что знает? – спросил я.

– Ну, знает по-своему-то, – отвечала Ирина. – При тебе ведь коренья-то обыскали у него. А то как же, как села я возле него, ровно приковало меня. А опосля того он и сам мне много раз говаривал, что знает... Есть у него, ваше б-дие, и трава-сила, сами видел на руке-то. Ни один человек не устоит супротив ему. Вон, проворен Ванька Негодяев Долговязый, товарищ-от его: даром что молод, а во всей волости не выищется такой. А как связался одинова с Го-сударевичем, так нет. Давай, говорит... это, Ванюшка-то, говорит... кто кого перебьет? – Давай, говорит, это, Госу-даревич-от, а сам ухмыляется. Начинай, говорит, хошь ты первый. Ладно. Вот это ляпнул его по рылу-то Ванюшка, а он лишь пошатнулся, да после подглазницу разнесло. А как Государевич чикнул потом Ванюху, так тот как щи пролил... ровно кряж повалился! Есть опять у Государевича и при-воротное. Говорю я одинова ему: Ванюшка, говорю, ведь ты приворотил меня? – Приворотил, говорит; а хошь, отворо-чу? Подумала я, это, подумала, да нет, говорю: мне, Ва-нышка, без тебя тоскливо станет! – Ну так как хошь, го-ворит. О другу пору говорю опять: Ванюшка! не воруй ты, говорю: грех ведь великий воровать! А что, говорит, грех? Попу покаюсь, да и все тут. А мне, говорит, воровать-то просто: как ворую, говорит, так у меня все хозяева спят,

 

 

все собаки спят, – хошь топором руби, не услышат, гово-рит.

Ну, как связалась я с ним, так наперво-то и ничего бы-ло: как два голубчика воркуем! Принесу ему молочка, греш-ница... яичков напечем. Только без него-то уж шибко тос-кливо было. Одно дело, разумею я, что неладно делаю, а другое дело – стыд одолел. Все это мне чудится, что все на меня не так посматривают; всякий кусточек, как живой, гля-дит на меня... и радостно-то мне, и страшно-то! Ну, вести-мо, все крадучись делала, а все думала, как бы свои-то не узнали. Да видно, шила в мешке не утаишь. Вижу я, что не проста стала. Прихожу, это, к Государевичу, да и говорю:

– Ванюшка! – говорю, – вот ведь что со мной доспелося! – А что? – говорит. – Это ничего... надо вынести.

– Нет, – говорю, – Ванюшка! Как вывести! А бывать, на тебя похож?

– А что, – говорит, – что и похож: вором меньше будет! – Да ты женись, – говорю, – на мне, Ванюшка!

– Не отдадут, – говорит. – Да ты хошь попробуй!

– Что пробовать-то? Не отдадут, я знаю, – говорит.

– Ой, тошнехонько! – говорю я. – Загубила я свою го-ловушку безответную! Продала я дьяволу тело свое белое! А он все свое.

– Выведем, – говорит.

Как гора после того налегла мне на сердце. Долго я не слушалась его. А уж и свои крепко замечать стали: все про-меж себя что-то думают. С той поры, ваше б-дие, не спала я сном ни одной ноченьки; всякий кусок поперек горла шел! И послушалась я Государевича: боле не с кем мне посоветовать... да и кто бы что присоветовал? Каково мне было, девке молоденькой, бегать за снадобьями к Григо-рью Яковлевичу на Вакомино? Каково мне было в кабак ходить?.. все воровски. Уж легче бы было мне повеситься, да жаль было загубить свою душеньку чистую. Каково мне было, ваше б-дие, это зелье пить... страшное? Как стала я пить его, как дошло до полугруди, – страшно стало мне таково, да все вон и выхлестало!

 

 

Вот уж видит матушка, что со мной доспелося. Не крас-но с той поры стало житье мое девичье... поучили меня ро-дители уму-разуму! А не жалюсь я: не от зла сердца они учили меня... меня же жалеючи.

Вот это распросталась я. Наперво радостно было тако-во... паренек такой беленький, такой пригоженький! Ну, и матушка им не брезговала. У меня, в. б., от горя-то уж груди высохли, так в молочке от нее про младена мне запре-ту не было. Ну и батюшка-то тоже... А потом опять я ду-маю: не родился ты, а родилась уж твоя доля – горе горь-кое! И эту долю, не гадавши не думавши, я, великая греш-ница, тебе уготовила!.. Как поднять мне его на ноги?

Вот прибрал его Бог, Пресвятая Богородица. Опять рада я тому, что взяла его Богородица в Царство Небесное, а у самой уж вконец сердце разорвало... Быват, он, как вырос бы... и меня любить бы стал. А окромя его меня любить не-кому: все от меня отступилися! Куда ни погляжу, как ни по-думаю – а все одна-одинешенька!

– Ну, а Государевич-то что же? – перебил я ее.

– Ой, в. б., что Государевич! Не показался мне он с той поры, как младена я принесла. Сам видишь, каков он есть!

Только вот, как схоронила я своего ясного соколика, и говорят мне батюшка с матушкой: мы-де тебя просватали. Воля ваша, говорю я, родительская; а сама это думаю: уж какая я замужница! А потом опять думаю: как продала я свое тело белое дьяволу, так уж пусть он, окаянный, поте-шается; лишь бы мне упасти мою душеньку...

Вот прикрыли мою бедную головушку златым венцом, и не испоганила я, в. б., его. «Робь не ленись, есть не сты-дись!» встретила меня свекровка-матушка. И ране того не ленива я была, да рученьки не подымаются; не люта была и на ежу я, а уж тут, – до того ли тут!

Тут Ирина, до тех пор сидевшая, встала, обратилась к образам и, осенив себя большим крестом, проговорила:

– Мати Пресвятая Богородица... Трех Скорбящих Радо-сти! Помолись за мою душеньку грешную, чистую! В. б.! – обратилась она ко мне потом: не сади меня в острог дока-мечи!

 

 

– Я и не думаю тебя садить.

– Почто не думаешь? Наши-то сказывают, что поса-дишь: говорят, ты младена хотела вывести... так за то.

– Нет, я не думаю... мне жаль тебя: я хочу отдать тебя на поруки...

– Да никто не возьмет, кормилец! Коли вправду жаль тебе меня, так возьми ты сам!

– Мне нельзя. В таком случае я мог бы тебя совсем оста-вить на свободе.

– Ну так ослободи, кормилец, в. б.!

– Да тебе от этого хуже будет: если я тебя не отдам на поруки, так суд тебя в острог посадит.

– Да ведь как ты напишешь, в. б., так и суд так прису-дит....

– Ну, это еще Бог знает. Да отчего тебя на поруки не возьмут?

– Да все ноне налегать на меня стали: никто не возьмет! Да ведь и мне-то, в. б.: еще и лучше бы в остроге сидеть, али в каторге; только то я думаю, что ведь уж не жилица я на белом свете... уж кончина моя за мной стоит!.. Так уме-реть бы мне на своей стороне, поглядеть бы еще вон на эту елочку, повыть бы мне на могилушке моего соколика яс-ного!...

– Так ты не можешь представить по себе поруки? – Нет, нет, в. б.!

– А вот что, – обратился я к Виктору Ивановичу: – по за-кону, удельных крестьян могут брать на поруки удельная контора и приказы. Я вас бумагой спрошу: не возьмет ли ее приказ на поруки?

– Как прикажете, в. в.!

– Я не приказываю, а спрашиваю.

– Да коли есть закон, так отчего же?

Я показал закон; написал предложение и передал Вик-тору Ивановичу. Тот пошел в приказ за ответом.

– А как же, Ирина Прохоровна, – спросил я Ирину по уходе Виктора Ивановича, – говорят, будто ты у соседей все садки повыела?

 

– Ой, врут, в. б.! Не верь ты им: мне и свой-то кусок по-перек горла идет.

– Ну вот, ты останешься на воле.

– Спасибо тебе, в. б.! На том свете помолюсь за тебя Ма-тушке Пресвятой Богородице... Трех Скорбящих Радости.

– Присядь... Сейчас Виктор Иванович с бумагой придет. Я позвал Градова:

– А схлопочи-ко о лошадях мне, – сказал я ему. – А в кую сторону?

– Да хоть до Чушевиц, например.

– Ой, в. б., разыщи ты там этих Ольку-то Приспича, да Ваньку Оленича! – обратилась ко мне Ирина.

– Хорошо.

Пока я делал окончательные распоряжения, Виктор Ива-нович возвратился с ответом.

Я выехал из Низовья.

В Чушевицах я нашел Приспича и Оленича. Соседи отоз-вались об них, как о людях дурного поведения; но полич-ного у них не оказалось. На обратном пути я заезжал в дер. Капустинскую, чтобы сделать повальный обыск о Лютико-ве. Соседи его сказали, что хоть он дома и не ворует; но они желают его сослать, так как об нем слухи самые худые; общество же их честное... ни один человек в магазине не бывал*.

Врачебная управа, куда я посылал для исследования взя-тые у Лютикова травы, отозвалась, что они к числу вред-ных не принадлежат, а зелье, которое пила Ирина, безус-ловно смертельно, и если она осталась жива, то, вероятно, потому, что вследствие усиленного приема ее вырвало.

По получении заключения управы, я представил дело в суд.

Через несколько месяцев я узнал, что дело это уголов-ною палатой решено. Ирина за покушение вытравить бере-

 

 

* Это лучшая похвала крестьянину, так как, обыкновенно, если отпу-скается хлеб из магазина одному, двум действительно нуждающимся, требует ссуды все общество: «выдавать одному, так и всем выдавать».

 

менность приговорена в каторжную работу; Григорий Яков-левич за продажу ядовитых веществ – к штрафу в 10 руб-лей, а Лютиков и Негодяев от суда остались свободны.

Опять мне случилось быть в Низовье вскоре после того, как узнал я о решении дела. Снова чаюем мы с Михайлом Градовым.

– А что, в. в., матюгино-то дело решено, али нет? – спро-сил он.

– Решено. Ирина в каторжную работу.

– Да ведь она уж покоенка, в. в. Дивились мы этта! На-перво думали, вы бабе поблажку делаете, а она в неделю после вас и душу Богу отдала. А Лютикова то, в. в., капу-стинцы в ссылку ладят: крепко напирают. Климовские там, да Ивойловские... мужики добрые… прожиточные!..

Я поехал дальше.

– Ишь ты как дорога-та измялась! – сказал мой ямщик, поправляя запряжку. – А вон, в. в., и кладбище-то! Ири-нушку-то ведь схоронили!

– Слышал я.

– Да вот ведь и нашего-то брата нельзя похвалить, в. в., – продолжал ямщик, садясь на козлы.

– А что?

– Да как что? Бают, как учили-то ее, как замуж вышла, так не по тому месту уноровили.

– А ты женат?

– Нет еще, а тоже лажу. – Будешь жену учить?

– Да ведь без этого нельзя, в. в.,...только надо половчее как-нибудь.

– Ступай!..

II.

 

 

ПАТОЧКА

 

 

К

ак-то в последних числах мая 186… года в не-клубный день, вечером, сидел я у в. исправника, с которым находился в приятельских отноше-

ниях, – на ты, как говорится. Исправник этот был вообще человек неглупый, но имел два недостатка: во-первых, он любил похвастать и рассказать какую-нибудь ерунду – не-былицу, а во-вторых, был страстно влюблен в свою наруж-ность, воображая, что в ней соединены обаятельные пре-лести Марса и Купидона и что ни одно женское сердце не способно противостоять таким прелестям. На этот раз он рас-сказывал мне об одном удивительном любовном приклю-чении в Петербурге. Его рассказ прервал дежурный поли-цейский:

– Что тебе? – спросил его исправник.

– Патка опять пришла, выше высокоблагородие, – доло-жил тот.

– Хорошо, пусть подождет минутку.

Полицейский вышел. Исправник начал потирать руки и его стало подергивать от удовольствия, как куклу на пружи-нах.

– Ты не знаешь ее? – спросил он меня, продолжая кри-вляться.

– Кажется, нет, – отвечал я.

– А прелесть что такое! Пойдем, я тебе покажу ее.

Мы вошли в залу. Там дожидалась молоденькая, лет не более 18, женщина или девица, – я не знал ее в то время, – блондинка, с голубыми глазами. Тонкие черты ее нежного, белого и замечательно красивого лица играли лукавым ко-кетством, и в них не заметно было ни капли теплого чув-ства. Она старалась казаться печальною; но печаль не мог-ла держаться на этом личике, и так же быстро сменялась

 

 

улыбкою, как следы пышков на хорошо отполированной стали. Паточка игриво улыбалась при каждом, часто неост-роумном, слове исправника.

– Ну, что тебе опять, душенька? – спросил он ее шутливо-ласковым тоном, близко подходя к ней и вперив в нее, по обыкновению, страстный и пронзительный взор.

– А я все, выше высокоблагородие, о муже-то беспо-коюсь: не случилось бы, думаю, несчастья какого!

– Полно, полно, душенька! Муж твой коновал: ну, и ушел на промысел… это такое ремесло... зашел куда-нибудь да-леко – вот и все! А ты вот уж в третий раз приходишь с объявлением. Я не имею средств, да и не вправе разыски-вать и приводить к женам мужей. – Ты, просто, недавно замужем... Давно ли ты вышла?..

– Да вот после Петрова дня год будет.

– Ну, так и есть. А как поживешь с ним года три, так и привыкнешь к отлучкам.

Паточка официально улыбнулась.

– А давно ли он ушел? – спросил я в свою очередь по-сетительницу.

– Да вот уж неделя. А говорят, как нет человека три дня, так объявлять нужно, – ответила она.

– Ну, ты чрез три дня и объявляла; так чего же больше беспокоиться!.. – сказал исправник.

– А прежде разве он не отлучался? – снова спросил я.

– Нет-с, не отлучался.... то есть отлучался, – как будто спохватившись, ответила Паточка... – и дольше хаживал; только все какая-нибудь весть приходила об нем, а нынче – как в воду канул-с!

– Успокойся, выплывет! – заметил исправник. – Снача-ла он больше о тебе думал, так и посылал о себе известия, а теперь стал равнодушнее: вот и все тут!

– Да и со стороны-то нет вестей, ваше высокоблагоро-дие!

– Это оттого, что сторонние не интересуются твоим му-жем: он им не нужен. Для тебя – дело другое. Да придет, придет! Успокойся, и иди с Богом!

Паточка ушла.

 

 

– А?.. Какова? – обратился ко мне исправник.

– Очень недурна; только, мне кажется, она отъявленная кокетка.

– Этого-то нам и нужно! Ты ведь следователь–деревен-щина: ты думаешь, что она и в самом деле о муже беспо-коится?

– Сомневаюсь.

– Ну, так вот то-то же и есть! Ты и не знаешь, что здесь в городе делается: это ведь любовница А. И. Онучинова! Ее и замуж-то насильно выдали; а муж у ней пьяный варвар... ну – коновал! Об нем она не только не думает, а рада бы была, если б он и совсем пропал. Нет, я знаю, зачем она ко мне ходит: понимаешь?

– Догадываюсь. Только как же, если она Онучинова…

– Да я-то не хочу. Да ведь ты сам говоришь, что она ко-кетка: ларчик просто отпирается...

– Может быть.

– Не может быть, а верно. Я уж эти дела произошел, как у нас говорят. Вот я тебе расскажу какой случай...

Тут исправник рассказал мне одно удивительное проис-шествие: как он видел во сне одну аристократку; как она его видела тоже во сне; как потом они встретились в Пе-тербурге, на Невском проспекте, и узнали друг друга, и т. д.

 

 

Поутру на другой день мне докладывают, что пришла Паточка и желает меня видеть... Я вышел к ней и спросил о причине ее посещения.

– А тоже объявить вашему высокоблагородию о муже. – Да ведь вы у исправника вчера при мне были?

– Да они все шутят-с. А я боюсь: не случилось бы чего!

– В таком случае вам бы следовало сделать заявление не исправнику у него в квартире... вечером, а в полицейском управлении: там есть книга для записки словесных заявле-ний...

 

 

– Да мне совестно: там все чиновники... знакомые!

– Во всяком случае, вы напрасно беспокоились прихо-дить ко мне... это не мое дело. Разве вы имеете подозре-ние, что муж ваш умер... не своей смертью?

– Нет, я не подозреваю, а только боюсь... как бы не слу-чилось чего.

– Хорошо-с: я буду иметь в виду ваше заявление. Муж ваш пьет?

– Пьет. Вот от того-то я и сомневаюсь. Сильно зашибает-ся!.. И на руку дерзок... так, думаю, не задел бы кого, а дру-гой ведь и не спустит… пожалуй, уходят где-нибудь, да и концы в воду!..

– Денег он не брал с собой? – Нет-с. Какие у него деньги!

– Хорошо-с, я с своей стороны буду иметь в виду ваше заявление, – повторил я, желая отвязаться от странной просительницы.

– Покорнейше благодарю, – сказала она и ушла.

Такие настойчивые заявления интересной коновальши показались мне подозрительными, и я пожелал собрать бо-лее подробные о ее личности сведения. С этою целью я обратился к своей кухарке, которая могла рассказать под-робнейшие биографии не только жителей города, но и ок-рестных волостей, которая знала, какие блюда были за обедом в каком угодно доме, какое было дурно приготов-лено и отчего, т. е. от того ли, что кухарка не знает препор-рции, сколько следует класть в уху перцу и лаврового лис-ту, или же 0т того, что лесничиха купила у Демида наду-того теленка.

– Что это за Паточка? – спросил я ее.

– Как что? Известно что: Патка, так Патка и есть! Я ведь знаю, зачем она к вам приходила.

– Почему же ты знаешь?

– Да как не знать? Я уж и раньше слышала, что она к исправнику с объявлениями бегает, а тут, как к нам-то при-шла, так я у дверей послушала.

– А ведь подслушивать-то не годится.

 

– Знаю я, что не годится; попу каждый год на духу каюсь; и он говорит, что грех. Да, видно, так уж человеком повелось: отсохни мой язык, если я в пост молочного когда лизну! Рассыпли передо мной золотые горы – пальцем не дотронусь! – А тут не стерпеть!

– Ну, так что же за человек эта Патка?

– Какой она человек! Патка – Патка и есть! Да как это вы ее не знаете? А еще другой год в городе живете!.. Это Крючихина дочь... вот что домишко-то на Форштате. Му-жа, говорит, жаль ей, а врет все: на что он ей? Как бы и век его не было! Она еще в девках с Алексеем Ивановичем, с Онучиновым, сволочилась; Алексей Иванович ее и одел, а то бы где ей в этаких платьях, да в платочках ходить! За коновала-то ее старуха силой выдала. А этот коновал – пья-ница, сущий разбойник: за ним много дел бывало.... Как свадьбу-то играли прошлого лета, через неделю после Пет-рова дня, так коновалу-то ссыльный Лещевский записку прислал, что Патка с Алексеем Ивановичем живет; за боль-шим столом и читали ее; смешно, говорят, таково все опи-сано.... а самой мне тогда не довелось быть. Да и после Пат-ка к Алексею Ивановичу на завод хаживала... я сама вида-ла. Коновал-то однажды сам поймал ее на заводе, да отту-да через весь город на Форштат сквозь строй прогнал: го-нит ее, а сам изо всей силы двумя вениками хлещет.... та-кое было прочестье!* Такого сраму я от роду не видывала. Так вот они голубки-то какие сизые! А опять вот на той неделе в пятницу Крючиха-та свои имянины справляла, а она с солдатом Ивановым живет; так Иванова-то позвала, а он привел еще старшого, да ефрейтела Чаплина. Ну, и коновалу как тут не быть! Тот опять тут Патку до полу-смерти избил.... по всему Форштату содом слышали. А на другой день, будто, коновал по волостям ушел, рано утром. Это оне-то говорят. А по-моему, тут дело неладно. Да после этаких побоев стала ли бы я с объявлениями бегать!.. Про-пал, так и черт с ним. Это не я ведь одна говорю: весь Фор-штат этак же шушукает.

 

 

* Процессия.

 

 

– Что же такое шушукает?

– А что дело неладно, что недаром коновал пропал. Да я и сама в воскресенье на рынке кого-кого из деревенских не переспросила, а все говорят: нигде не бывал. А из ихней деревни Алешка Горюнов, приятель его – такой же пьяни-ца – сказывал, что он с имянин хотел домой воротиться, да не бывал... и на Васильевиче нет. Вот помянете меня, что будет следствие!.. Я не знаю, чего исправник-то смотрит? Дурак, так дурак и есть: ему бы только на баб глазища вы-ворачивать! Десятский Дятлев, что дежурит у него, сказы-вал, что Патке он говорит: «Не беспокойся, придет, а мне дела нет!»

– Так не солдаты-то ли эти тут?..

– Нет, нет! Не такие это люди! Ныне и простые-то сол-даты не то, что прежде: сами знаете, бывал ли хоть один под делом каким?.. Посмотрите, как по вечерам по улицам гуляют! Точно господа... тихо таково выступают… выфан-тывают!.. У многих свои шинели есть... тонкие... Да то еще простые солдаты, а тут... Первой старший: даром, что та-ким гвардейцем глядит, а смирнее всякого теленка. И ко-манда вся его любит, и начальство довольно. Другой – Чап-лин – ефрейтель: недаром и он начальником сделан! Этот и вина-то, кажется, не пьет. Как можно, чтобы такие лю-ди!..

– Ну, а Иванов?

– И Иванов тоже первого сорта солдат. Как бы худ был, так команда не сделала бы хлебопеком! От этого, так и сло-во-то редко услышишь, а не то, что...

– Так кто же?

– А кто их знает! Только не эти: этим не суметь! – Да не Крючиха ли с дочерью?

– Нет, нет! Где им! Посмотрели бы вы на коновала-то! Ведь такого здоровяка не только в городе, так и во всем уезде другого не найти. Здоров Афанасий Васильевич, да и тот ему в подметки не годится. Разве не поднесли ли чего? Да и то нет: не согрешу, грешница. Куда им с ним девать-ся! Да уж как-нибудь доберусь я!..

– Как же ты доберешься?

 

 

– Да как-нибудь надо. До другого до чего допытывалась, а то этакой оказии не разузнать!..

Факты и соображения, сообщенные мне моею кухаркой, заставили меня задуматься. Я должен был отправиться в уезд по одному важному делу, и возвратился в город через несколько дней. В городках, подобных тому, в котором я служил, вести о приезде и выезде чиновников распростра-няются с неимоверною быстротой. Едва успел я выбраться из повозки и разобраться с своим багажом, как явился ко мне полицейский солдат с пакетом и двумя арестантками. Одна из последних была Паточка. В пакете же заключался акт полицейского дознания, приблизительно, следующего содержания:

«С некоторого времени до сведения уездного исправника начали доходить темные слухи об исчезновении крестья-нина В… у. деревни Высокой, по ремеслу коновала, жена-того на незаконнорожденной дочери таковой же, по проз-званию Крючихи, Клеопатре, Александра Иванова Шерстя-никова, имевшего по сему случаю обычай, прибыв в город, приставать у вышепоименованной тещи своей, по прозва-нию Крючихи. Почему уездный исправник и приступил к секретному дознанию о вышеупомянутом исчезновении крестьянина Шерстяникова, и оказалось: 26 истекшего мая крестьянин Шерстяников, пришед в г. В., по случаю имя-нин тещи своей Елены Петровой по прозванию Крючихи; у коей в то время, а с которого именно числа не упомнит, проживала уже жена Шерстяникова незаконнорожденная Клеопатра Егорова, пристал, по обычаю, у тещи своей. Сия последняя позвала в гости состоящего с нею в преступных отношениях рядового в... команды внутренней стражи Те-рентия Иванова Иванова, который привел с собой той же команды старшего унтер-офицера Якова Алексеева Клеопат-рова и ефрейтора Илью Ильина Чаплина, в бытность коих в доме незаконнорожденной по прозванию Крючихи прои-зошел сильный шум, но отчего – неизвестно; а потом они ушли: Клеопатров и Чаплин перед вечерней или в исходе четвертого часа; Иванов же пробыл до вечера. Никаких знаков насилия на них не замечено, равно как и того, пья-

 

 

ны ли они были. На другой день, рано утром, Шерстяни-ков, якобы, ушел неизвестно куда. – Вследствие сего уезд-ный исправник, производя деятельные розыскания, доз-нал, что утром 27 мая Шерстяников никуда не проходил; почему и сделан был в доме незаконнорожденной, по про-званию Крючихи, внезапный обыск, причем никаких зна-ков не найдено. Спрошенные же вышеупомянутая Крючи-ха и дочь ее, а жена Шерстяникова, Клеопатра Егорова, подтвердили вышеписанное с таковою лишь отменою, что зять первой из них, а муж последней ушел неизвестно ку-да, пояснив, что шум произошел от бития Клеопатры Его-ровой мужем ни с чего. При произведенном же вслед за тем осмотре двора и огорода оказалось, что позади пос-леднего находятся два неизвестные бугорка, насыпанные, в виде могил, вновь вырытою землею. При разрытии сих последних, при понятых, в них оказался пополам рассе-ченный человеческий труп. В одном из них, находящемся к северо-востоку, оказалась голова с верхнею частью туло-вища, т. е. с грудью и частью живота в одной рубахе, при жилетке, но без шапки; напротив же того в другом бугорке найдены ноги с нижнею частию живота в холщовых портах и в обыкновенных крестьянских, несколько поношенных сапогах».

Я пропускаю слишком мелкие подробности описания каждой принадлежности костюма покойного. После этого описания в акте значилось:

«На самом теле никаких знаков насильственной смерти не оказалось, кроме того только, что затылок рассечен, яко-бы, несколькими ударами топора с разрублением шейной кости».

Опять пропускаю чрезвычайно обстоятельное описание того, по направлению к какой стране света простерта каж-дая часть тела. Далее я прочитал:

«Вновь спрошенные незаконнорожденная по прозванию Крючиха и дочь ее крестьянка Шерстяникова, подтвердив прежде данные ими показания, пояснили, что в умерщв-лении зятя первой и мужа последней виновными себя не признают и подозрения ни на кого не изъявляют; причи-

 

 

ны же того, почему часть трупа найдена в 16 саженях от их огорода, а другая часть в 17½ объяснить не могли, отзы-ваясь неведением. – Опрошенные же затем, при началь-нике в… команды внутренней стражи подпоручике Икре, старший унтер-офицер означенной команды Яков Алек-сеев Клеопатров и ефрейтор Илья Ильин Чаплин, причем рядовой Иванов, за отлучкою, по случаю командировки в г. Ш,, как словесно пояснил подпоручик Икра, не спро-шен, подтвердили вышеписанное о пребывании их в доме незаконнорожденной, по прозванию Крючихи, по случаю ее имянин, поясняя во-первых, что в умерщвлении Шер-стяникова они себя виновными не признают, и во-вторых, что, когда, при бытности их, Шерстяников начал бить же-ну свою до полусмерти ни с чего, то они оную отняли; по-дозрения же в умерщвлении ни на кого изъявить не могут, что и обязались подтвердить при производстве формаль-ного следствия надлежащими доказательствами. – Уезд-ный исправник постановил: что хотя через неспрос нахо-дящегося в отлучке рядового Иванова акт настоящего до-знания оказывается неполным, но как, и за сим, преступ-ление оказывается обнаруженным, то передав оный, при личном предложении, уездному полицейскому управлению для препровождения к судебному следователю, на предмет производства формального следствия, незаконнорожден-ную по прозванию Крючиху и дочь ее крестьянку Шер-стяникову, до прибытия в город судебного следователя, за-арестовать при полицейском управлении; к трупу же, для охранения, приставить благонадежный караул, как и к самому дому Крючихи».

Только что прочитал я этот акт, как пришли ко мне исправник и начальник команды Икра. Первый, еще не поздоровавшись со мною, обратился к Паточке:

– Ну, вот, душенька: я говорил тебе, что ты напрасно заботишься о муже?

– Точно так, в. в., – отозвалась Паточка; – только я в этом деле не причинна.

– Ну, – обратился ко мне исправник: – каков я пригото-вил к твоему приезду гостинец? То гостинец не простой: с

 

 

поля битвы кабардинец.... А каково я тебе дознаньице сде-лал? А? Ведь это история! Все как было дело! Только не взыщи, брат, за правописание, не сам писал. У меня этот Митрофан Иваныч дело изложить молодец, а в правопи-сании, так сказать, своеобразен. Я заметил, что слово «на лошади» он в одной бумаге и пишет «на лошади», а в дру-гой – «на лошаде». Спрашиваю его: отчего так? А он го-ворить: «на лошади» – так это представляется как бы вер-хом, а «на лошаде» – так в санях, либо в телеге. Ну, да де-ло не в том, а каков актик-от-с? – прибавил исправник, по-тирая от самоудовольствия руки.

– Актик-то очень хорош, – сказал я, – только отчего вы не распорядились послать за Ивановым?

– Да когда же, братец? Ведь когда услышали твои коло-кольчики, так только что акт дописывали. Теперь твое де-ло.

– С вашей стороны, поручик, – обратился я к подпору-чику Икре, – не будет препятствий в случае, если я распо-ряжусь о взятии Иванова?

– Почему препятствия? Нет.

– Так я буду просить полицейское управление послать кого-нибудь взять Иванова, – сказал я исправнику.

Тут мы согласились о способе взятия Иванова. Исправ-ник отправился с целью распорядиться об этом. Начальник команды остался у меня в качестве депутата со стороны прикосновенных к делу солдат, за которыми он и послал.

Между тем, я приступил к допросам приведенных ко мне арестанток. Старая Крючиха упорно уклонялась от дачи оп-ределенных и ясных показаний. Напротив, Паточка была очень словоохотлива. Не столь опытная, как мать, она слиш-ком много доверяла своей изворотливости и хитрости. Не-смотря на то, и от нее я не успел узнать ничего важного. Написанное в акте дознания она дополнила только тем, что после побоев, нанесенных ей мужем, она ушла в чулан-чик на чердак, почему и не может знать, что происходило без нее внизу. Она сообщила мне также, что ели они и гости их на имянинах матери. В числе блюд были сморч-ки. Впрочем, допросы эти я сделал лишь для формы, так

 

 

как не успел еще сообразить всех обстоятельств дела, и, при-том, не имел понятия о месте происшествия.

Я послал за лекарем для вскрытия трупа. Между тем, явились старший унтер-офицер Клеопатров и ефрейтор Чаплин. Я потребовал к допросу первого. Это был бравый, весьма высокого роста человек, с открытым и добродуш-ным лицом, выражавшим страшные душевные страдания. Войдя, он тотчас же упал на колени.