Вечерний пейзаж Страны утреней свежести. 1 страница

Пребывание в геополитическое орбите великого соседа, оказало огромное влияние на формирование облика Корейской цивилизации. Усматривая очевидные ценности культурных достижений, она беспрестанно стремилась перенять и усвоить эти накопления. Продолжительный процесс, растянувшийся на века, никогда, не сопровождался элементами принуждения. Обстоятельства нисколько не сковывали развитие собственной культуры, самостоятельного интерпретирования импортируемого. Примером может служить конфуцианство, получившее в Корее права философского учения, пронизывающего весь спектр взаимосвязей в обществе. Благодаря своей естественной связи с природой человеческой этики, оно неспешно обрело прочную почву в сознании народа. Тому способствовала и очевидная логическая убедительность тезисов, касающихся самых обыденных сторон жизни любого человека. А потому, когда речь идёт о переходе Кореи в ауру конфуцианства в 1392году, будет непростительной ошибкой представлять это событие, как момент утверждения, ратификации некоего указа-договора королём или фестиваль поголовного крещения под эгидой «огня и меча».

Но ни одно событие не может состоять только из достоинств, речь всегда идет о преобладании положительного баланса. Но конфуцианство, бесспорно, обладало очевидными достоинствами. Оно превосходило своей комфортностью, плюрализмом, потенциалом прогрессивных возможностей, конструкции государств руководимых немногочисленной аристократической элитой вкупе с религиозным жреческим сословием. Чем же определяется сей вывод?

Любая властная группировка до наших дней обычно выдаёт свои желания в качестве правил, вытекающих из объективной необходимости. Как и в прошлом, в них вкладывается знак неумолимого, неизбежного божьего предначертания или природного (естественного) порядка, коему нужно следовать. Хотя, вполне, понятно, что указ какого-нибудь правителя Гороха, отражающий его стремление удобств, объективно не дотягивает до такого статуса. Но, что же тогда может наиболее обоснованно установить истину, учитывая невозможность проверки априорных утверждений этики? По каким критериям, без согласования с практикой бытия, можно определить справедливость возносимых принципов. Становится очевидным, что, в какой-то мере, всё определяется степенью их соответствия настоящему и фактическому «праву на жизнь, свободу и счастье» индивидуумов.

Конфуцианские порядки, позволили привлечь к участию в государственном управлении широкий круг людей, происходивших из средних, мелких землевладельцев и военных. В главную карьерную составляющую личного успеха при этом обращались индивидуальные качества: одаренность, образованность, способность. Такая установка в обществе, сохраняющем социальное неравенство и основанном на монархическом управлении, привела к тому, что право на руководство стало ассоциироваться с образованностью и морально-этическими нормами. Конфуцианство способствовало взращиванию мировоззрения индивидуализма, тесно связанному с самостоятельностью взглядов и свободой воли. Тем самым, оно подготовило почву для восприятия непривычных новшеств, что в конечном счёте, позволило динамично, без душевной трагедии перенять полезный опыт Западной Европы в области образования, техники и политики. То есть, взрастив характер, оно предопределило судьбу

Мораль общества, понятия долга и чести конфуцианство упаковывало в единое целое с представлениями об образованности, учености с правом обладания властью. Справедливость виделась в гармоничном сочетании всех этих составляющих и в подобном воззрении, несомненно, присутствовало как практическое, так и рациональное зерно. Действительно, разве могут выглядеть несправедливыми успехи и благополучие, выпавшие на долю честного, наделенного интеллектом человека? Укоренившиеся понятия создавали обстановку дискомфорта для самой монархии: довольно туманно представляя очертания лучшего общества народ, исходя из философских истин, точно и убежденно чувствовал, какой не должна быть власть. Здесь не находилось места, не могло прижиться равнодушие вроде «богу богово, кесарю кесарево», а мы лишь простой народ. В этом таится причина неизменного независимого мышления и высокой политической активности народа. Удивительно, но именно конфуцианство, философское учение, возведенное в атрибут государственной власти, взывая к разуму и сознанию, привело к окончательному формированию человеческой личности, осознающей себя не неким винтиком государственного механизма, а значимой, независимой фигурой, наделенной правом выбора. Отсюда берет начало и находит объяснение озабоченность государственных деятелей проблемами грамотности, книгопечатания и непонятная пассивная, выжидательная позиция монархии в ряде исторических моментов. Все общество веками воспитывалось на одних и тех же канонах философии, его объединяет единство индивидуальных взглядов и власти приходится считаться с этим. Вместе с тем, конфуцианство, акцентируя внимание на значении, придаваемом терминам «равенство» и «свобода», не связывала их с собственностью. Восток изначально заметил обусловленность, многозначность этих «слов», как, например, человек просвещённый не может быть равен человеку несведущему. Как ни парадоксально чем шире знания мудреца, тем менее он свободен. Не случайно мир в целом, до настоящего, так и не вынес однозначного решения ни по «равенству», ни по «свободе», ни относительно их совместимости, ни приоритетности. Ибо понял зависимость значения терминов от принципов, лежащих в основе. Подобно тому как вся юридическая конструкция законов, зависит от того на каких философских принципах она зиждется. Об этом, кстати, часто забывают юристы, ссылающиеся на скрижали законов. Конфуцианство определяло эти категории не с европейских с критериев естественности «собственности», а естественности «человечности». Это привело к тому, что здание социума обрело вид строения, выложенного из несхожих по форме природных камней, скрепленных раствором конфуцианства и буддизма. В принципе в основе современного общества остаётся тот же нестандартный материал, так и не трансформировавшийся в одинаковые кирпичики, безликую однородную массу послушной толпы, как предполагали в прошлом некоторые Западные мыслители.

Пока аграрно-экономическая система Чосона соответствовала сложившейся конструкции государства, всё устройство в целом демонстрировало равновесие и согласие. Разделение общества на янбанов, земледельцев, ремесленников и торговцев, при этом, скорее декларировало значение, придаваемое государством земледелию, чем важность и необходимость градации. Отработанная на протяжении многих веков система позволяла беспрерывно двигаться обществу, избегая при этом разрушительных противоречий. Продолжительная эпоха, объединенная без должного внимания, общим нивелирующим определением «средневековье», в Корее (также как в Китае и Японии) отличалась богатым культурным обретением. И отнюдь не означала неизменного пребывания в невежестве и варварстве под гнётом феодалов. Безостановочный процесс развития затрагивал все стороны жизни социума, постоянно менялась административная система государства, трудовые отношения, качество земледелия, ремесел, образовательный уровень народа. Менялась культура бытия, сопровождавшаяся умножением ее составляющих, музыки, сценического искусства, поэзии, литературы, философии, архитектуры, что формировало потенцию для восприятия нового. Перемены не сотрясались радикально меняющими картину бытия катаклизмами. Подобная динамичность, стабильная настроенность социума в продолжительных временных координатах, отмечалась не часто в истории. Источники, акцентирующие на якобы излишней регламентации жизни конфуцианством, явно не осознают, что слово имеет значение в зависимости от вносимых верований. «Режим» конфуцианства эпохи Чосон воспитал в народе то, что были бессильны взрастить вооружённые до зубов лагерные режимы. Он огранил и отшлифовал многотысячелетнюю корейскую культуру, которая тысячами нитей ощутимо и прочно пронизала бытиё народа «Страны утренней свежести». И наиболее убедительным свидетельством качественных достоинств культуры корейского государства, возможно, служит официальное признание ЮНЕСКО книжного наследия Чосона, как ценного достояния человечества. Сей момент есть, нечто иное как, признание мировым сообществом, факта необычайно высокой донаучной культуры.

Все эти достижения стали возможными благодаря тому, что принятые философско-этические учения, с самого начала получив признание общества, обратились в мультипликаторы, задавшие ему движение и курс. Не всегда и не все складывалось гладко, но достижения преобладали над недостатками. Это подтверждает долгое «средневековье», которое не должно ассоциироваться с привычной для других народов мрачной и беспросветной эпохой угнетения, рабства, беззакония и застоя. В Чосоне, уже к 1783 году численность крепостных не превышала 5% и имела тенденцию к сокращению. Из века в век, от династии к династии происходил распад крепостнических отношений, чему способствовали не столько указы, или кровавые революционные перевороты, как уклад жизни, опиравшийся на свободных земледельцев, на идеи равенства и справедливости, буддизма и конфуцианства. В этике конфуцианства отсутствовала идейная база крепостнических отношений. Вспомним утверждение Конфуция об идентичности природы человека и равенстве прав на получение образования. И это накладывало своеобразный отпечаток на взаимоотношения слуги и господина, даже в эпоху Силлы и Корё, предполагая в них наличие взаимного морального долга.

Философско-этические учения, овладевшие умами и ставшие достоянием народа, никогда не расценивали человека как ничтожество, как божьего или более конкретного раба. Наоборот упорно подчеркивалось, доказывалось в старых и новых разделах конфуцианства, что от личности человека зависят дела в семье, социуме, в государстве и даже в Бытии-мироздании. Именно этическое обоснование философии делали её актуальной, нестареющей. Она озвучивала, почему необходимо достойное существование индивидуума в сфере социума, не склоняясь к мистике и не ссылаясь на каменные скрижали. Конфуцианские этические построения убедительно связывали моральный и экономический интересы. Как можно, например, без этики обосновать зло воровства, если оно сулит личные выгоды, свободы и равенство с сильными мира сего? Это один из вопросов, ответы на которые остаются без ответа в мире, нацеленном только на экономическую выгоду.

Поверхностное знакомство с конфуцианством, создаёт впечатление загадочности, но на деле в учении отсутствует метафизика в смысле мистики. Пытливый разум соглашается с выводами учения, не обнаруживая в этике Конфуция ничего таинственного. Это подводит к необходимости расширения понимания значения слова «метафизика», раздвигая её в ином случае до беспредельности сферы мышления. В таком контексте, она затрагивает модальные влечения разума (возможность, сосуществование), подразумевающие непривычную детерминированность, обусловленность. Восток, введя термины «янь,» «инь,» «ци», «человечность», «дао», обрёл инструменты, позволяющие, естественно и с очарованием обосновывать истины, кои можно было бы считать метафизическими, если бы сама жизнь не указывала на ошибочность выбора только привычных эмпирических или экономических символов.

Теоретическая конструкция конфуцианства и методология его усвоения исключали возможность утверждения в качестве догмы. И наиболее очевидным свидетельством не святости учения служат нескончаемые дискуссии. Предметом споров с развитием общества становились и принципы-каноны философии, и формы-конструкции, возводимые государством сообразно своим представлениям. Многие этические нормы конфуцианства и сегодня регулируют общественные отношения в странах Дальнего Востока. Они подтвердили необходимость, не имея статуса официального закона. Жизнь показала, что нет ничего плохого или противоречащего нынешнему положению вещей в том, что индивидуальный мир сознания личности беспрестанно согласовывается с внешними феноменами социума и природы. Что соответствует требованиям жизни, проявление уважения к старости, подразумевая прошлые труды и заслуги, к юности, предполагая будущие труды и заслуги, к ученому, отдавая дань знаниям. Выяснилось, что и в век демократии сохраняется необходимость в чиновниках, работниках, не ворующих там, где работают.

Конфуцианская конструкция, вне всякого сомнения, имела достоинства, но в подвижной системе Бытия рано или поздно наступает момент, когда отдельные детали уже не отвечают требованиям и требуют замены. Государство же с присущей ему инертностью продолжает прежнее движение, неадекватно реагируя на вызовы времени. Схожая картина, прослеживаемая в судьбе и других государств Дальнего Востока, несомненно, имеет причину в природе человека, стремящегося к вечной неизменности. Конфуцианство, же никогда не уподоблялось догме и не препятствовало очевидным достоинствам, выдвигаемым временем. Каноны учения всегда не только противостояли самоуверенности и высокомерию невежества, но подразумевали вечное движение разума человека раздвигающего путь-дао.

Жизнь не стояла на месте, и в стране произошел качественный скачок в экономике, вызванный переменами в сельском хозяйстве, ремёслах. Благодаря новым технологиям, распространению новых культур, выросла производительность, что привело к сокращению потребности в труде многих тысяч земледельцев. Мелкие земледельцы, озабоченные ранее стремлением успеть выполнить весь объем работ, испытывают не загруженность и избыток свободного времени. Возникли условия, располагающие к развитию побочных ремесел и промыслов, к чему подталкивало и снижение доходности от основной деятельности, при росте валового производства.

Конфуцианские представления всегда рассматривали фигуру торгаша-коммерсанта с некоторой долей снисхождения, а потому, несмотря на известность и распространенность денег с глубокой древности в полном объеме функцию обмена и платежа, они все же не исполняли, что подтверждает и преобладание в государстве натурального налога и товарных платежей. С развитием ремесел, углублением специализации, ростом номенклатуры товаров, возникает необходимость в ускорении оборота и расширение средств оборота. В стране происходит стремительный рост рынков, торговых объектов и людей, озабоченных деньгами и коммерцией. Складывается новая обстановка: можно с определенной долей снобизма относиться к торгашу, ремесленнику, но пренебрегать ими, если они имеют солидные денежные накопления, становится невозможным. Народная пословица, возникшая в это время, гласила: «деньги тоже янбаны». Конфуцианские формы Чосона, регламентированные государством, явно начинали ветшать, сдерживать предпринимательство. Порядок нарушался и тем, что многие мелкие земледельцы предпочли отойти от малоприбыльного занятия и перебраться в город. К выбору располагал не только рост городов, но и возросшая начиная с 17 века потребность в рабочей силе в иных сферах деятельности.

Возрастание роли денег и новые реалии объективно выводят в первые ряды общества людей, не имеющих знатного происхождения, но выделяющихся предприимчивостью и деловой хваткой. Государственная система и политика в отношении их не выделялась предубеждением и желанием оградить их в пределах некоего круга, выделив их в отдельный сорт, с присвоением, например, наименования «купец» с подразделением на подвиды: первой, второй и прочие гильдии, дабы исключить путаницу и оберечь чистоту аристократической породы. Более того, с пользой для казны, государство удовлетворяло их честолюбие и проводило наделение желающих янбанскими свидетельствами за плату. Подобный документ могли приобрести и те, кто оказывал важную услугу учебным заведениям, буддийским храмам, местной власти.

Переход в Чосонское дворянское сословие, кроме приятных чувств, греющих сердце его обладателя, других последствий не имел. Реальное положение многих, даже наследственных янбанов, не имевших доходного места или дела, мало отличалось от жизни простых земледельцев. И только особая шляпа каз, под которой скрывалась традиционная буддийская прическа сатху, свидетельствовала о высоком статусе образованного человека. Главной притягательной силой, на коем покоился авторитет, общественное уважение, известность чосонского дворянства, была даже не служба у государя, а слава образованных людей. Исходя из этого, свежеиспеченные янбаны, старались соответствовать духу звания и в первую очередь стремились создать условия для всестороннего образования детей. Происходящие перемены служили дополнительным стимулом для развития просвещения народа и письменной культуры. Впрочем, никакие катаклизмы не могли приостановить литературное творчество и скорее наоборот, злоба дня лишь способствовала ее всплеску. Так, начиная с 17 века на фоне происходящих сдвигов в экономике, происходит бурный рост литературной повести и появляются романы, занявшие достойное место в мировой литературе.

В это же время в Чосоне зарождается философское течение, считающее нужным изменение приоритетов в сторону большей направленности на практические достижения. Основоположниками нового течения, получившего название «Силхак» – школы реальных наук, стали люди, по роду своей деятельности, обогатившие свой кругозор знакомством с новыми веяниями Китая, с достижениями мусульманского Востока и Западной Европы. Силхак-не следует рассматривать, как нечто противостоящее или отдельное от конфуцианства, ибо вызывает сомнение само предположение, что Корея когда-либо будет взирать на мир, будучи свободной от конфуцианских привычек. Скорее это течение предваряющее рождение неокофуцианства, в котором обретают своё место тезисы Сун-цзы, об изучении необходимости, с целью извлечения практической пользы. Силхаковцы оказали огромное влияние на жизнь общества. Теоретики нового направления известны своим вкладом не только в критику сложившихся порядков, но и литературными сочинениями с изображением контуров лучшего общества. Усилия силхаковцев в социуме, где, в общем-то, всегда скептически оценивали сомнительное, не связанное логически с реальностью, было ожидаемо услышано. Особенно благотворно их рекомендации отразились на образовательном процессе. В учебных заведениях стали расширять изучение круга наук, имевших практическое применение. Новые веяния отразились на качестве преподавания естественных наук. Положение дел со всей определенностью показывало, что в обществе происходят изменения и вызревает новое. При этом, если в вопросах образования, благодаря древним традициям корейского народа, перестройка проводилась более скоротечно и безболезненно, то земельный вопрос, вокруг которого развернулась горячая полемика, стал камнем преткновения.

Система землепользования и владения в Чосоне подверглась серьезным изменениям и уже мало соответствовала тому, что декларировалось в прошлом, в момент прихода династии. Началось с того что, пытаясь привлечь внимание и интерес к освоению, пришедших в запустение после Имчжинской войны безлюдных полей, государство, стимулируя их освоение, ввело режим благоприятствования. Кроме налоговых льгот были одновременно допущены послабления в отношении прав госслужащих на землевладение, что, в конечном счете, привело к возможности пользования угодьями не только в период исполнения обязанностей, но и после, включая передачу в наследственную собственность. Добавим, что и развитие рыночных отношений позволяло приобретать и округлять земельные владения людям, не имеющим отношения к службе, богатым торговцам и ремесленникам. Таким образом, на протяжении 17, 18 и 19 века происходил постепенный, несанкционированный, но и не запрещенный переход сельскохозяйственных угодий в частные руки. Во владениях этих удачливых землевладельцев, труд организовался по принципу фермерских хозяйств с использованием наемной рабочей силы или же земля распределялась в аренду, в качестве дополнения малоземельным собственникам. Обременительность условий аренды напрямую зависела от величины натурального налога, перекладываемого на арендаторов.

Страна продолжала зависеть от благополучных отношений в аграрной сфере и диспропорции в землевладении, неэффективность налогообложения, стали больным вопросам этого времени. Попытки правительства выправить финансовое положение государства за счет увеличения налогов оборачивались ухудшением жизни рядовых землевладельцев. Рост арендной платы до критического 50% порога, делал труд на земле бессмысленным занятиям. Складывалась парадоксальная ситуация: увеличивалась урожайность, рос валовой сбор, а жизнь землевладельца не очень-то менялась и падали поступления в казну государства. Причиной, приведшей к подобной несуразности, была слабость монархии, ее неспособность контроля управления, ввиду того же финансового бессилия. Образовался замкнутый круг, поощрявший коррупцию, злоупотребления. Внутреннее положение в стране значительно ухудшилось в начале 19 века, с узурпацией власти семейным кланом, приближенным к королю. Прикрываясь авторитетом монархии, ее представители почти 60 лет пользовались неограниченным влиянием в Чосоне, вошедших в историю как период застоя и народных волнений.

Именно с этого времени с конца 18 века в Корее и возникает ранее неизвестное явление, как эмиграция. В поисках лучшей доли люди покидали обжитые места и перебирались в южные районы Маньчжурии, Приморья. Такая направленность была не случайной и объяснялась исторической памятью и знанием о прошлом, когда на этих землях, входивших в состав государства Когуре, Паре, проживали их предки. Для корейцев эти места, никогда не были неизвестной землей. Учитывая малонаселенность, благоприятность для ведения сельского хозяйства земельных угодий, они здесь могли найти подходящие для проживания условия. Процесс зависевший от политической обстановки внутри страны вырос к середине 19 и началу 20 века, в связи с обострением политической обстановки. К тому времени часть эмигрантов, в поисках лучшей доли устремилась, даже в плавание за океан, в США. В Приморском крае, к моменту отторжения её у китайской империи Чон, Российской империей, проживало уже немало корейских семей и указ дозволивший проживание, лишь узаконил положение дел. И дело было не в щемящем сердце, гуманизме царского правительства, а в перспективных планах колонизации Кореи. С картины исчезают неясности, если знать о навязывании чуждой религии, и о связи вероисповедания с правом землевладения. Далеко не случайно, основная масса корейцев трудилась в годы предшествующие падению династии Романовых, на землях, арендованных у небогатых крестьян-переселенцев. Они стремились сохранить сложившиеся убеждения. Человек волей судьбы может оказаться в чуждой среде, но он не должен забывать о своих корнях, традициях своего народа. Паспорт с графой или без графы национальности--остаётся бумажкой. В любое время каждый может стать изгоем с паспортом или без паспорта, но если он отворачивается от ценностей, коим поклонялись его родители, предки, то презираемым изгоем. Человека можно унизить, оскорбить, сослать и убить, но никто не в состоянии отнять, умалить его достоинства, пока в сознании прочно обретаются убеждения. В этом Мен-цзы несомненно остаётся прав.

Народные восстания первой половины 19века, благодаря широкому участию представителей различных социальных слоев: рабочих, ремесленников, торговцев, буддистских служителей, конфуцианских ученых, студентов, разорившихся янбанов, сельских и городских жителей, достигали угрожающих размеров и не обошли вниманием даже столицу. Беспрерывная череда мятежей, приводившая к еще большим экономическим потерям государства, со всей очевидностью подводила к пониманию необходимости реформ. К тому подталкивали и меняющиеся обстоятельства. Чосон все теснее обступали великие державы: Франция, Америка, Англия, Германия и Голландия, ступившие на тропу империалистических завоеваний. Наравне с ними, отхватить долю, пыталась и Российская империя, которая не могла тягаться с ними в оснащении, но не сомневалась в своем праве на кусок дальневосточного пирога.

Япония. Эпоха Эдо-Пакуху.

 

Пребывая на смертном одре, Тоётоми Хидэёси собрал известных таймё и потребовал письменной клятвы в верности своему малолетнему сыну. Токугава Иеяси, тоже пребывал в их числе и на тот момент никто из коллег не мог с ним равняться ни по богатству, ни в военном могуществе. Он не нарушил данного обещания, понимая негативность общественного резонанса, но дождавшись благоприятного момента, постарался направить ход политических противников. Переход его в качество сёгуна обеспечивался не кровавыми побоищами, хотя без них тоже не обошлось, а прежде всего, терпеливыми, расчётливыми ходами, тонкой взвешенной, политической игры, провоцировавшими неверные ходы противника. В них отразился его природный блестящий дар стратега и государственного деятеля, не уповающего на случай, а создающего, формирующего его.

Административной столицей Токугава избрал центр своих владений г. Эдо и в жизни единого Японского государства наступила новая эпоха, получившая наименование Эдо-пакуху. Время правления сёгунов Токугава, растянувшееся на 260 лет, обернулось, в целом, периодом благополучия и стабильности, не отмеченного ни военными вторжениями, ни междоусобными войнами. Продолжительное покойное существование позволило вызреть и утвердиться уникальным, отличительным особенностям, присущим стране Восходящего Солнца. Происходивший процесс, в какой-то степени, можно сравнить с удивляющим натуралистов эволюционным экспериментом, что провела природа на удаленных островах, лишенных связей с внешним миром. С другой стороны его можно сопоставить с искусством кропотливого выращивания дерева – бонсай, когда в течении жизни многих поколений, настойчиво и упорно приходят к поразительному результату путем всевозможных принуждений и ухищрений.

В том и другом случае финальный итог, несмотря на кажущуюся восхитительную естественность, следовал из обстоятельств и обеспечивался комплексом определенных вынужденных условий.

Сёгун Токугава Иеяси, внимательно взвесил весь прошлый опыт и постарался использовать полученные знания, дабы избежать повторения ошибок при государственном строительстве. Для того, чтобы понять логику его действий, не следует забывать, что благополучие Японии в то время, как и прочих стран, покоилось на эффективности управления сельским хозяйством. Из нее черпались финансовые возможности государства и хотя задачи Чосона и Японии, как аграрных стран, были схожие, имелись существенные отличия, исходящие из внутренней обстановки, что требовало различного подхода в решении задачи. Для Японии Эдо-пакуху, стал третьим военным режимом, начиная с 1192 года, и в стране к началу 17 века наличествовала огромная вооруженная толпа самураев, уповающих на меч, поклоняющихся мечу и подчиняющихся только могуществу меча. Лишенная каких-либо регламентирующих пределов, вся эта масса в условиях междоусобной нестабильности, проявляла неконтролируемую тенденцию к размножению за счет земледельцев, перековывавших мотыгу на меч. Решение проблемы стабильности государства было невозможно, не развязав «самурайский узел». Исходя из этого, Токугава Иеяси не отменил предыдущие указы Тоетоми Хидэёси и постарался развить их дальше.

В японском обществе провели четкое сословное, разграничение; в верхней части пьедестала разместились самураи, ниже земледельцы, далее торговцы и ремесленники. Каждая социальная группа, отныне должна была твердо знать отведенное место, запрещалось смешение и переход из одного сословия в другое. Все важные вопросы, связанные с войной, управлением, включая само право на административно-чиновничьи посты, становилось прерогативой самурайского сословия. При этом конфуцианские принципы, не конфликтуя с официальным буддизмом, пронизывали жизнь всего общества.

Местом постоянного пребывания самураев назначался город. Впрочем, им ничего не оставалось делать, только там они могли получить назначение, а следовательно и миску риса. Все налоговые поступления стекались в казну сёгуна, других источников пропитания просто не существовало. Так новые указы разделили в прошлом неразрывную судьбу земледельцев и самураев. Японская градация не исключала деловые таланты, коммерческие интересы, что само по себе уже допуская склонение социального баланса в сторону торгового люда и ремесленников, способствовало развитию предпринимательства. В этом она была ближе к некоторым течениям китайского конфуцианства и отличалась от корейской, где всё перевешивал авторитет учёного, «туши и кисти», и принижались меркантильные интересы.

Меч оставлялся в качестве почетного отличительного атрибута, свидетельствующего о статусе носителя, принадлежности к славному самурайскому сословию. Но махать им, где попадя, от скуки, запрещалось под угрозой смертной казни. Самурай имел право безнаказанного убийства любого, стоящего на низшей ступени простолюдина за оскорбление и проявленное неуважение, но подобные происшествия были чрезвычайно редки. Самураи высоко чтили свою честь и с достоинством несли имя настоящего воина. Кодекс самурая бусидо предусматривал самонаказание: запятнавший звание самурая недостойным поведением, должен был уйти из жизни сам, через ритуал сеппуку – вспарывание живота.

Главной ареной деятельности самураев в эпоху Эдо-пакуху, ристалищем, где происходило незаметное глазу соперничество, стало состязание на ниве обретения знаний. Только ступая этим путем, оттачивая интеллект, они могли взойти по административной лестнице и добиться успехов в жизни. Следует отметить что, проявляя упорство, настойчивость, прилежание, самураи добились многого, внесли неоценимый вклад в развитие литературы, философии и становление японской культуры.

Высокая ответственность за свои поступки и поведение, демонстрируемое господствующим классом, не могло не отразиться на жизненных привычках других слоев общества. Ибо давно известно, что хорошие манеры, источаемые элитой, также заразительны, как и плохие. Когда правящая знать подаёт примеры пьянства, разврата, воровства, расточительства казнокрадства, выдавая их за стандарты бытия то, несомненно, через время, эти свойства, также передаются народу. Японская высшая элита, неукоснительно следуя канонам буддизма, конфуцианства, самурайскому кодексу бусидо, стремилась к просвещению, исполнению своего долга, сбережению чести, через поступки достойные внимания и уважения. Вполне понятно, что эти принципы обращаются в предмет подражания народа, способствуют его сплачиванию, дисциплинированности и целеустремленности. Бывало позднее, что власть использовала закрепившуюся привычку для достижения своих целей, как в случае с воинами – камикадзе, во Второй мировой войне Но в преобладающих случаях, их присутствие не только украшало народ, но и оказывалось полезным и необходимым. Впрочем, те же эпизоды с камикадзе, и примеры с японскими военнослужащими, в полном одиночестве стоявшими на порученном посту в джунглях Юго-Восточной Азии, спустя десятилетия после окончания войны, вызывают больше уважения, нежели сдача в плен почти 5 миллионов советских солдат, и использование заградительных отрядов для гарантии исполнения воинского долга.