Окончание эпохи Корё. Приход династии Чосон.

 

С гибелью короля Конмина, в обществе не угасает желание перемен и сложившаяся политическая обстановка становится предметом пылкого обсуждения, особенно в среде чиновников последней волны, выдвинувшихся на административные посты в период правления короля-реформатора. Ее отличает образованность и глубокая приверженность ценностям конфуцианства. Они пользуются симпатией общества, что нашло отражение и в общепринятом определении «Садебу» - означавшее в иероглифическом написании «Ученые мужи, личности». Поклоняясь и веря в идеи образования и государства построенного на принципах конфуцианства, они не только считали недопустимым выдвижение на государственные посты людей без подготовки, но и были за то, чтобы этико-нравственные нормы учения определяли, регулировали все без исключения отношения, возникающие в обществе. Их поддерживала обширная группа средних, мелких землевладельцев и региональных чиновников, то есть та среда, которая, собственно и произвела садебу.

Непримиримое идейное противостояние в стране, ослабленной монгольской эпохой на фоне бессилия центральной власти и острого финансового дефицита, предрешило судьбу государства Корё.

Образованные приверженцы конфуцианства хоть и пользовались известностью, моральной поддержкой в обществе, в силовом отношении, все же, не представляли угрозу для власти. Учение Кун-цзы, как и большинство, истинно философских творений, не содержало инструкций по захвату власти. Рекомендации учителя, обращая внимание на моральные принципы, не только не указывали ориентиров в этом направлении, но наоборот рекомендовали мирное самоустранение «если у государства нет пути». Совету этому будет еще суждено наложить печать на историю страны. Выход из, казалось бы, безнадежного положения несколько озаряется тем, что в военном руководстве присутствуют военачальники, поддерживающие реформаторские настроения. Наиболее заметной, неординарной фигурой среди них, являлся Ли Сонгё, сын небогатого землевладельца выдвинувшийся после ряда успешных боевых операций в войне против монголов и приграничных племен. Отец его, говорили, отличился, оказав когда-то серьезную услугу королю Конмину при изгнании монголов. Связь садебу с Ли Сонгё, возможно придавала какую-то значимость союзу, вселяла уверенность, но в целом тоже не привела к сколь-нибудь заметным подвижкам. Верховным главнокомандующим считался генерал Че Ён, тесть нового короля. Занимая высокопоставленное положение, пользуясь авторитетом в дворцовых кругах, он и в мыслях не допускал, что нужны какие-то изменения-новшества.

Внешне мирное благополучие сохранялось до 1388 года. В том вошедшем в историю году, от императора недавно провозглашенной китайской империи Мён поступило требование передать в её распоряжение северные земли Корё, с которых были изгнаны монголы. То ли он хотел подчеркнуть, что новая империя является правопреемницей монгольской, то ли вспомнил период Танской оккупации этих территорий? Вопрос остается загадкой, но несуразная дипломатия вызвала бурю возмущения и в ответе, прояснив в историческом плане суть проблемы, указывалось, что если следовать логической раскладке, то и земли Ляодунского полуострова должны стать частью Корё, являющейся наследником корейского государства Когурё. Дело не ограничилось обменом любезностями по дипломатическим каналам, и сразу же началась подготовка к военной кампании. Возмущённый генерал Че Ён, возглавлявший вооруженные силы, считал, что задача войск состоит не в том чтобы удержать и сохранить нынешнюю территориальную целостность, а выйдя за ее пределы, вернуть земли исторически связанные с прошлым корейской цивилизации. Ли Сонгё не склонен был, так драматизировать дипломатическую перепалку. Не усматривая в перебранке чиновников прямой военной угрозы, он вообще не видел причин для раздувания милитаристского психоза и был настроен против войны с империей Мён. Его соображения аргументировались тем, что время для этого выбрано неудачно. Мобилизация, оторвав от сельскохозяйственного труда массу землевладельцев, вызовет недобор урожая и может обречь многие семьи к голоданию зимой, а обильные муссонные дожди, обложившие район предполагаемых боевых действий, затрудняя поход, способны вызвать вспышки инфекционных заболеваний воинов. Доводы Ли Сонгё не были услышаны и 70 тысячная армия выступила в путь. Достигнув пограничной реки Амнокан Ли Сонгё всячески затягивает исполнение сомнительного решения, ввергающего страну в военный конфликт с могучей китайской империей. Под бесконечным, проливным муссонным дождем, ему удается убедить и перетянуть на свою сторону генерала Чо Минсу, командующего другой армейской группировкой. Объединенное войско меняет планы и объявляет войну инициатору всех этих вынужденных, затратных маневров Че Ёну. С поспешно собранной тысячей воинов Че Ён пытается организовать сопротивление, но терпит поражение и оказывается в заключении, где ему предъявляют обвинение в измене и после суда подвергают казни.

Бразды власти переходят в распоряжение Ли Сонгё и его единомышленников. Отстранив действующего короля, они возводят на престол наследника и, не откладывая в долгий ящик, со всей решительностью приступают к ломке сложившегося порядка. В сжатые сроки проводится конфискация необъятных фермерских владений придворной и местной элиты, а также земельных угодий храмов. Мероприятия сопровождаются уничтожением старых прав на владение и пользование землей. Реформа в одночасье развязавшая копившиеся продолжительное время проблемы, встретила одобрительную поддержку народа.

Разрешение одних противоречий, порождает другие, а приход к власти сторонников одной партии, выявляет наличие у ее членов различие мнений и несовпадение видения перспективы. В этом заключена мудрость бытия, гарантия движения и прогресса общества. С приходом к власти твердых сторонников конфуцианских порядков, в ее рядах возник раскол. Умеренная часть считала необходимым, видела в этом соблюдение принципов учения, сохранение династии Корё и преемственности власти, внеся необходимые изменения. Другая же, настроенная более радикально, не соглашаясь, предлагала начать с чистого листа избрав новым монархом Ли Сонгё.

В обстановке предшествующей приходу новой династии присутствуют моменты, заслуживающие некоторого внимания, дабы понять мотивы действий и усилия героев последнего исторического акта эпохи Корё. Непонимание, как зачастую приходится наблюдать и приводит к отрицанию движения и сводит роль народа в историческом процессе к аналогу безмолвствующей декорации.

Будет ошибочным предположение, что Ли Сонгё, исходя из врожденной скромности, сторонился и избегал королевского трона. Доставало ему и убедительных оснований-аргументов в виде армии, готовой повиноваться любому желанию своего командующего. Разве не может не удивлять, что одержав убедительную победу, он возводит на трон сына старого короля, а сам углубляется в изучение общественного мнения, к которому подключаются и сыновья. Все дело в том, что к тому времени в Корё достаточно крепко укоренились традиции общественной этики, взросшие на канонах философских учений буддизма и особенно конфуцианства. Невозможно просто так, не имея серьезных обоснований, опирающихся на общественное мнение, изгнать представителей старой династии и занять место на троне. Должно обязательно присутствовать опирающиеся на эти нормы очевидное объяснение. На дворе стоял конец 14 века и в других местах кичащихся своей продвинутостью, даже много веков спустя достаточно было, в качестве обоснования прав, указать на преданное войско. В Корё этого уже было явно недостаточно.

Нас сегодня не удивляют пространные, полные теплоты и участия речи политиков-кандидатов. Власть и без того пребывает в их руках, как и свод законов обращённый в «филькину грамоту». Цель шоу другая, более извращенная: сформировать одобрительное общественное мнение, столь необходимое ныне, для соблюдения внешних демократических приличий. Похожая подготовка требовалась и Ли Сонгё, но учитывая естественность корейского общества, привычки плюрализма мнений и отсутствие традиций беспринципности, лицемерия, задача его выглядела намного сложнее чем сейчас. Вводя нормы конфуцианской этики, властная верхушка ограничивала свою свободу и должна была помнить каноны учения Конфуция не содержавшие ответы на вопросы озабоченных властолюбием узурпаторов. Они противоречили рекомендациям Аристотеля и Макиавелли, раскрывшим суть субстанции власти и снабдившими подробными инструкциями правила, коими она должна руководствоваться для достижения политических целей. Конфуций выше иронии одного и горестных размышлений другого. «Когда в государстве следуют пути – будь на виду, а нет пути – скрывайся». «… Стыдись быть бедным и незаметным когда в стране есть путь; стыдись быть знатным и богатым, когда в ней нет пути». Будет уместным заметить, что мудрец здесь затрагивает одну важную не часто акцентируемую тему, связанную с отношением к государственной системе. Тема достаточно интересная, вызывавшая острые прения среди философов в разные времена. В наши дни она обрела ещё большую актуальность, благодаря возможностям средств массовой информации и притоку в структуры политической власти разношёрстной публики, мнящей себя оплотом патриотизма и знатоками тонкостей политики.

Во многих сообществах до сего дня, патриотизм ассоциируется с лояльным отношением к конкретному режиму власти. Возводя его в степень добродетели, не сомневаются в аморальности не быть патриотом, как бы плоха не была политическая система и какой бы недоумок, не пребывал у власти. Следовать слепо указаниям власти, есть проявление патриотизма и моральной благонадежности. Отступление от этого правила свидетельствует об отсутствии добропорядочности, моральных устоев. Таковы оправдывающие утешения, позволяющие подвизаться на службе, невзирая на постоянную смену ориентиров власти. Внутренний дискомфорт находит успокоение в убеждении, что речь идет о высоком предназначении, служении Родине, ассоциируемом с государством. Хотя на деле речь идёт об интересах группы, пытающейся под прикрытием лозунгов патриотизма, якобы общих национальных интересов сохранить стабильность своего существования.

В природе всё основывается на фактах бытия и только человек полагается на фантомы веры. Закономерно, что взращивание патриотизма тоталитарные режимы стремятся обставить умственной изоляцией, проникновенными речами и барабанным боем мероприятий-декораций. Патриотическая «лапша» обычно сопровождается ничего не значащими картинками ландшафта с белыми берёзками, обильно падающим пушистым снегом расплывчатыми панорамами прошлых баталий и уверенностью в величии некоего смутного объекта. Все эти видения, мании, увлечения, верования, если они сходятся в одном человеке, обычно становятся достаточными для унизительного медицинского диагноза. Между тем, на этом зиждется обычное бытиё политиков и бескрайние просторы патриотизма, служит главным источником их калорийного пропитания и несчастья народов. Сомнительное, лишённое здравомыслия наполнение патриотизма, подогревающее чувства исключительности, редко приводила к добру.

Конфуцианская этика предписывает критическое восприятие моральных правил государства, считая нравственные нормы независимыми от политической конъюнктуры, Это удивительный феномен политической философии Конфуция, не имевший места в случаях с те ми же классическими религиями, менявшими мнение в угоду власти. Касаясь сущности патриотизма, следует указать, что в современный вариант она трансформировалась в период становления средневековых государств. На первом этапе возведенный в ранг добродетели патриотизм сопрягался с властью церкви, но постепенно с выходом на историческую арену могущественных монархов, требовавших от подданных верности своей особе, патриотизм стал увязываться с верностью ему и государством, подразумеваемым, как его собственность. Неисчезающее диалектическое противоречие, обретающееся между индивидуальным складом разума человека и его социальной природой, всегда располагали к конфликту в отношениях между ним и государством. Провозглашение «естественных прав человека на жизнь, свободу и счастье» в эпоху Просвещения означал новую трактовку патриотизма. Новая непривычная интерпретация патриотизма легла в основу Английской, Американской и Французской революций, приведя в конечном итоге мир к современному положению вещей. В первом и третьем случае «экстремисты» не ограничились свержением режима власти, но даже казнили гарантов патриотизма. События явно обозначили, что проблеме патриотизма предшествует вопрос предназначения государства, для кого сия структура может считаться родной матерью.

Конфуций, изначально не отрицал возможность насильственного свержения государственной власти. Если власть отвечает интересам людей, они будут смиренны и покорны. «Трава стелется туда, куда дует ветер», - считает он. В случае злоупотребления, беззакония и произвола правителей государство неизбежно ждут потрясения. «Народ можно заставить повиноваться, но нельзя заставить понимать почему», - таков его вывод. Понятие патриотизма в представлении Конфуция, содержало иные представления, чем в других местах. Даже спустя тысячелетия, в нём отсутствовали элементы постоянного декларирования любви к правителям и конкретному режиму, отождествляемому по неразумению с Родиной.

Взгляды Конфуция требуют тщательного сопоставления всех поступков и речей в свете этических требований. Такой подход, повлияв на менталитет народов Дальнего Востока, обернулся привычкой сознательного рационализма, обоснования любого убеждения и патриотизма в том числе. Он способствовал быстрому становлению национальных кадров специалистов и бурному росту экономики. Учение Конфуция отвергало фатализм или предопределенность человеческой судьбы, выражая уверенность её обусловленности от приоритета устремлений личности и гуманности этических убеждений государства. Оно не являлось, подобно религиозным «святым книгам» справочником на вопросы, а служило инструментом взращивания независимого самосознания, в результате коего обнаруживался ответ.

Немногие задумываются о том, что корень слова «патриотизм» восходит к латинскому «Patria» - обозначает родителя, отца, а отнюдь не правителей, коим обычно клянутся в верности, готовности по первому их зову лишить себя «живота». Нужно заметить, что провозглашающие жертвенный патриотизм, обычно сами не готовы следовать призыву.

Конфуций являлся профессиональным учителем, взрастившим более 3000 учеников и внёсшим огромный вклад в педагогику. Как воспитатель, он не упускал мельчайшие детали, но никогда не сравнивал государя с отцом народа, не формировал бессмысленные фетиши государственного патриотизма и не делал упор на славные военные победы предков. Этическая логика его учения, вообще считала неуместными и неприличными рассуждения о войне. Он придавал огромное значение теме, форме изложения, примеру, лаконичности формулировок, направленности жестов, внутреннему настрою, внешнему виду, обстановке, но главное его внимание было сосредоточено, и это можно утверждать однозначно, основываясь на «Беседах…», именно на патриотическом воспитании, взращивании глубокого чувства любви и уважения к родителям. Конфуций опровергает уверенность теологов считающих, что правила морали проистекают от Бога. Конфуцианская «человечность» начинала свой путь естественно и понятно из отношений детей и родителей. Отсюда перебрасывался мостик на все внешние связи человека. Ответственность перед живыми родителями, перед памятью ушедших, позволяла сохранять достоинство, самоуважение и находить ответы на вопросы жизни в любом диапазоне. У конфуцианских философов присутствовало ясное понимание того, что только сознание, пребывающее на прочном естественном основании, вытекающем из неотъемлемой связи детей и родителей, проецируясь способно объять нечто большее. Вполне очевидно, что личность, наделённая таким сознанием, не нуждается в патриотическом надзоре и хриплых, призывах.

Затронутая тема воспитания и просвещения не может обойти вниманием тот факт, что именно Конфуций обосновал первую в мире теорию педагогики, коя и сегодня спустя две тысячи пятьсот лет вполне отвечает, как демократическим требованиям, так установкам взращивания творческой свободно мыслящей личности. Считая, что «право на образование не может регулироваться принадлежностью к определённой категории», он учил всех, включая детей простолюдинов. Этот тезис недвусмысленно подразумевал сознательную способность любого не зависимо от социальной принадлежности, обрести эрудицию. Дабы укрепить сомневающихся, Конфуций дополнил тезис утверждением, что «люди от рождения одинаковы, разница возникает в итоге образования». Конфуцианское образование с современной точки зрения можно считать нацеленным на взращивание ученого человека самой высокой пробы, способного конкретно увязывать понятия уважения, верности, смелости, скромности, честности, доброжелательности, дружбы, доверия, разумности с этическими принципами. Ибо не секрет, что далеко не каждый нынешний доктор наук воплощает эти качества. Между тем, сам Конфуций в таком просвещении не усматривал ничего необычного и сожалел по поводу невозможности народного всеобуча. Учебный процесс с позиции учителя, он чётко разделял на части обучения и усвоения, указывая на то, что переход к новому материалу должен подразумевать усвоение прежнего. С позиции ученика, процесс обучения он, также делил на две части, на усвоение и размышления, при этом более важным считал размышления, именно в них усматривая залог творческой и практической связи с действительностью. «Учение без размышления может привести к хаосу, а размышление без учёбы к заблуждениям»--отмечал Конфуций Ученика, не забывающего пройденную тему и успешно осваивающего новое, Конфуций считал имеющим задатки учителя. Ведя речь о прозе, поэзии, музыке, истории, он опираясь на ум философа-мыслителя, обращал внимание на такие детали и грандиозные последствия, о коих редко задумываются даже узкие профессионалы.

Успешная педагогическая деятельность «учителя десяти тысяч поколений», как уважительно величают в Китае Конфуция, нуждается в отдельном рассмотрении и не подлежит сомнению. Её очевидность обнаруживается в трудах учеников и в слаженном функционировании тысяч учебных заведений на протяжении тысячелетий, вопреки требованиям времени, нашедшим своё место в панораме феодальных государств Дальнего Востока. И несомненно, в той любви, которой общество окружает детей в настоящем. В Китае. Корее, Японии не продают детей оптом и в розницу в зарубежные страны, как это практикуется в некоторых странах, мнящих себя частью европейской культуры. Но вершиной лицемерия следует считать даже не это, а последующее мнимое беспокойство по поводу их дальнейшей судьбы. Всё это так напоминает вошедшую в моду демонстрацию любви к животным. Как ни удивительно, но в России, говоря о людях, чаще используют слово «забота», а не любовь. Видимо подразумевая скотинку, рангом несколько уступающим собаке. Говорят, у Конфуция в период службы на посту министра сгорела конюшня. Он спешно вернулся домой и озабоченно спросил: «Люди не пострадали?». О судьбе лошадей он так и не задал вопрос.

В конфуцианском сознательном «Я», разум первичен и он диктует формы воплощения личности. Вспомним, как Мен-цзы разложив человеческое составляющее на четыре основных признака-чувства, второстепенными считает чувства уважения и достоинства. Они имеют тесную связь с церемониями, с ритуалом и направляются чувствами человечности и справедливости. Слова Мен-цзы, что «Ритуал есть внешнее оформление внутреннего умонастроения»-лаконично и точно интерпретируют эту мысль. Уверенность, что под конфуцианским «ритуалом» подразумевается нечто устаревшее и отжившее приводит к непониманию, как и в случае с патриотизмом и «определением имён». Порой даже видимое, пребывающее на виду многих вводит в недоумение, что подтверждается примером. На Востоке поклоны – дело обычное, имеющее прочные корни и входят в нормы этикета наших дней. Как часть церемониального действия, они подчеркивают «человечность» и знание множества правил поведения, вытекающих из этого. Они и не способны унизить человека и более того, позиционируя, позволяют сохранять честь и достоинство в мире социума. С другой стороны они предназначены защищать внутренний мир, круг личного суверенитета, от бесцеремонного вмешательства. Разве должно межчеловеческое общение зависеть от достатка, причастности к власти или чьих-то настроений? Задача церемоний видится и в том, что они должны ограждать от бестактного и ненужного всплеска эмоций со стороны любой личности пытающейся навьючить свои чувства на весь мир, от тех, кто страдает излишней открытостью характера. В Китае варварами называли, имея в виду не слабоумие, а незнание законов регулирующих человеческие взаимоотношения. И в этом случае ритуалы, очерчивая диспозицию сторон, выступают, как необходимость, продиктованная жизнью. «Почтительная поза рыбака, не означает проявление уважения к рыбе», - говорил мудрец Чжуан-цзы.

Церемониальные действия гостеприимства, подношения хлеба, не унижая хозяина, вызывают уважение гостя и без них не обойтись в жизни. Простая, но неверно понятая истина, приводит к интерпретации поклона, как элемента рабской угодливости, покорности. Отталкиваясь от этих представлений, приезжий варвар, без оглядок и раздумий повышает, безосновательно, свой рейтинг. Он предполагает, что виной всему, несомненный восторг «азиатов», при виде высшего существа. Представители истинной Европы, давно уже поняли общность и неразличимость общечеловеческих ценностей в любой точке планеты, независимо от внутреннего антуража страны. И за внешней открытостью итальянцев, французов, сдержанностью немца существуют те же невидимые, чёткие нормы поведения, ритуала.

Таким образом, ритуал в понимании конфуцианцев объемнее рамок церемониального акта и отражает все стороны человечности. Понимание связи составляет знание, а естественное, постоянное следование им – образование. Конфуций подчёркивает, что сущность предназначения ритуала не в нефрите и шелках, не в барабанах и музыке, а в осознании важности «человечности» и воплощёния его в поступках. Его утверждения подразумевают, что этикет, не опирающийся на человечность, предрасположен к лицемерию и лживости. Становится очевидным, что веяния времени, даже становясь модной привычкой, если они не образуют единый комплекс с сознанием, не имеют значения. Когда народ пренебрегает образованием, не почитает старость, не усматривает обязательств перед юностью, не фильтрует речь, можно ли вести речь об искренности его внешних обрядов? Имеют ли ценность, при таком раскладе, его «национальные идеи»?

Правильные, отвечающие обстановке и моменту действия не могли быть воплощены, без провозглашаемого Конфуцием «определения имен», предусматривающего ясность, точность и недвусмысленность вносимого в слово значения. В требовании, заключена очень важная философская подоплека, подразумевающая анализ процесса мышления, разбор ошибок, допускаемых из-за различий в интерпретации лингвистических знаков, путаницы общих и частных смыслов, конкретных понятий и генеральных значений. Постановка вопроса свидетельствует о высоком уровне философского мышления. Древние греки, обратившие внимание на неоднозначность слова, в лице Парменида, Платона, даже склонились к приданию ему самостоятельного субстанционального мистического значения, существования. Китайские мыслители были далеки от намерения обожествления инструментов мышления человека. Слова уместны в контексте, и словесные построения не всегда адекватны картине мира, такова оборотная сторона «исправления имен». Она подразумевает фиктивность массы знаковых и смысловых инструментов, коим оперирует мозг в жизни. Часто людской спор обнаруживает, что фактическим причиной прения являются разница значений придаваемых слову, а не явления внешнего мира, хотя они думали иначе. На это обращал внимание и английский философ Д.Локк. Знаки человеческой речи могут обозначать множество контекстов, охватывающих настоящее, прошлое, будущее, мечту, волю, отрицание, отношение, качества, утверждение, обобщение и вопрос. Они имеют прочную зависимую связь от сферы жизнедеятельности. Так, несомненно, не идентичен также смысл, значение вкладываемый в одни и те же слова учителем и военным. Исполнение же функций, требует точного определения. Именно это подразумевает Конфуций, говоря о том, что «Государь должен быть государем, сановник--сановником, отец--отцом, а сын--сыном». Человеческая речь заслуживает большего внимания, чем мы привыкли думать. И внимание мыслителей, свидетельствует о понимании им важности знания философской грамматики, что «слово это знаки мысли», как утверждал Чжуан-цзы.

В философии конфуцианства ни политическая, ни божественная власть не имели отношения к формированию этики. Власть не имела права определять или устанавливать нравственные ориентиры, задача правителя виделась в их соблюдении. Мы прослеживаем бесчисленные примеры, когда философы наставляют монархов на праведный путь, но нет обратных примеров. Возможно, правители слабо усваивали уроки мудрецов, но некоторые тезисы были ими поняты достаточно прочно. К ним можно отнести необходимость этического обоснования для взращивания преданных подданных и обязательства соблюдения самим правителем этих принципов. Игнорирование, логически подводило к мысли Мен-цзы, о праве народа на низложение неправедного монарха. Никому не дано было право демонстрировать свой нигилизм, в отношении, казалось бы, не прописанных никакими конституциями, правил конфуцианства. Это привело бы к дискомфорту отношений с социумом даже короля.

Ли Сонгё тоже возлагает на себя функции монарха, только после тщательной подготовки, зондирования общественного мнения, в чем используя, иногда не конфуцианские способы, говорят, помогал его сын Ли Панвон. Ли Сонгё в 1392 года всходит на трон под именем короля Течжо и возвещает образование нового государства и династии Чосон, в память о Древнем Чосоне. Событие знаменовало закрытие последней страницы долгой и насыщенной событиями 474-летней истории государства Корё.

Правила, ставшие традицией, хоть и сковывают свободу действий, облегчают ориентирование в бурном житейском море.

Становление династии Мён в 1366 году в соседнем Китае, служит тому наглядным примером. Основатель нового государства Чу Вончан, был родом из нищей крестьянской семьи. Его жизненными университетами стали труд на клочке земли ради пропитания и непродолжительное пребывание в буддийском храме, где он выучился грамоте. Участие в антимонгольском восстании раскрыло заложенные в нем военные дарования, и вскоре он выдвинулся во главу всего движения. Овладев огромной территорией, Чу Вончан оказался перед проблемой организации дальнейшей жизни на этих просторах. Согласитесь, что в истории немало случаев, когда народные мятежи заходили в тупик, только по причине неспособности вождей наладить мирную жизнь. Чу Вончану тоже недоставало знаний, но он был китайцем – человеком выросшем в обществе, где с далекой древности присутствовал культ образования. В дальневосточных странах простой народ не считал, что книги сводят с ума, портят зрение и взирал на человека с книгой уважительно. Здесь невозможно было то, что произошло в 1874году в Российской империи, когда за считанные дни были арестованы несколько сотен молодых людей, вознамерившихся донести до народа книжную мудрость.

Не вдаваясь в размышления, Чу Вончан призывает конфуцианцев--учёных и администраторов. Образованные люди, обладающие конкретными знаниями жизни государства, пользующиеся известностью и уважением, организовали и обустроили империю, просуществовавшую до 1644 года, прославившуюся своими достижениями в экономике и культуре.

Действия Чу Вончана, безошибочно исходят из понимания, что без вхождения в русло укоренившихся убеждений и традиций ритуала, сомнительно успешное плавание корабля, именуемого государством. Опора на философские положения, проверенные временем, на привычные приоритеты нации, в его понимании и есть гарантия успеха начинания. Выявляется достаточно высокая роль философии, если она присутствовала, потому что идеи переживают даже империи, с чем приходится считаться правителям. Дело отнюдь не ограничивается формой собственности на землю, абсолютной властью монарха и особым покорным характером подданных, а тем, что от ремесленника до государя все являются носителями в разной пропорции одних и тех же важных мировоззренческих представлений. Вольтер, бывший в числе тех европейцев знакомых с идейной подоплекой империи Мён, заметил по этому поводу, что «китайские правители никогда не прибегали ко лжи, управляя подданными». Высказывание французского мудреца свидетельствует о понимании, что корни, питающие великую китайскую цивилизацию, имеют философские основания.

Восток уповал на эффективность управления просвещенными. Это аксиома конфуцианства и она подтверждается последующими событиями. В 1415 году по распоряжению императора огромным тиражом срочно распечатали три учебных пособия для подготовки чиновников и отправили их в провинциальные учебные центры. Книги подверглись серьезной критике со стороны ученых авторитетов, как неполноценные, не дающие достаточных знаний. Видимо организаторы издания предугадывали такую реакцию, так параллельно начиная с 1405 года, собрали 2200 человек представлявших собой элиту тогдашнего ученого народа. На них возложили задачу изучения, обобщения и систематизирования литературного наследия Китая. Результатом невиданного труда творческой армии, стали 22878 томов нового издания дополненного 11095 томами пояснений.

Незаурядное событие наглядно показывает, что благодаря философскому воспитанию, народ и правители усваивали значение образования. Все полагали, что государство может без борьбы достичь гармонии, то есть, «следуя естественности, можно раздвинуть путь», как подмечал Кун-цзы. К этому располагала предрасположенность к открытости, искренности и прямоте учения конфуцианства. Той самой «прямоте», которая не дает взрасти лицемерию, непременной составляющей застойных режимов. История свидетельствуют, что чем увесистее меры принуждения к вере, тем глубже укореняются привычки лицемерия. Лицемерие всегда сопровождает ограничение свободы мысли и не случайно, оно нигде не достигает таких масштабных высот, как в тех странах, где демонстрация мнимой лояльности, покорности, извечно служили средством выживания и карьерного роста. Вред, причиняемый лицемерием обществу, ничем не уступает коррупции, некомпетентности и прочему злу-негативу. Лицемерие политиков, подрывающее природную этическую основу человеческого общества, на деле представляет большее зло, чем любая форма открытого терроризма.

Несомненной заслугой конфуцианства, как политической философии, является и то, что мыслители Востока, изначально разделяли функции государства и правителя. В ней недвусмысленно допускается мысль, что качество исполнения обязанностей правителем, может не соответствовать цели государства. Недвусмысленное отрицание абсолютного права монарха и ассоциирования его с государством, доказывает отсутствие преклонения перед магией всемогущей политической системы. Незаурядный вывод, запакованный в убедительные философские суждения, способствовал пониманию, что не всякое государство заслуживает одобрения и защиты. Излишняя почтительность народа к термину государства, ассоциирование патриотизма с правящей верхушкой, как показывает жизненная практика и взращивает правителей, пытающихся закрепить несменяемость, стремящихся обогатить приближённых, озабоченных подавлением политической и интеллектуальной свободы.

Конфуцианство чётко разграничивает понятия государства, как средства и цели. И сопрягало мощь государства с прочностью каната сплетённого из множества интересов членов социума. О чём, надо заметить, зачастую не ведают, провозглашающие национальные идеи, абстрактное единство, в понятие патриотизма вкладывающие только смысл верности правящему режиму. Точка зрения философов Д.Востока была иной, и она обязывала к поиску путей согласования интересов внутри государства. Не забывала она и внешнюю деятельность. Конфуций отмечал важность уважительных, паритетных межгосударственных связей, независимо от размеров государства и уровня его культурного развития, ссылаясь на то, что проявление «человечности» будет понятна всем. Он не предполагал неизбежности примитивного «естественного состояния», кое подразумевалось в идеях Западных мыслителей, когда состояние войны становится неизбежным событием. Все эти мысли опережавшие время, великолепны, замечательны, превосходны и удивительны. Немногие прослывшие великими, воочию поднимались выше уровня своей эпохи. Сама идея подобных дипломатических отношений в мире, где до сих пор живы имперские представления о «естественном» праве наделённого когтями и клыками, не может не восхищать.