Становление китайской империи Чон.

 

Участие в Имчжинской военной кампании, довольно пагубно отразилось на внутренней стабильности государства Мён и послужило причиной последовавших фатальных событий. Поддержание в боеспособном состоянии огромного воинского контингента на полуострове, отделенном морским пространством требовало, в дополнение к военному флоту, содержание большого количества транспортных судов. Некоторые военные формирования перебрасывались из Южных районов Китайской империи. Все это сопрягалось с материальными расходами, затратами, с усилиями и трудом миллионов людей, занятых работой на войну. Во время продолжительной многолетней войны, насущные проблемы самой империи отошли на второй план и этим не преминули воспользоваться маньчжурские племена на севере-востоке империи, провозгласившие независимое государство Гым во главе с вождем Нурыхачи. В названии государства «Гым» прослеживалось стремление подчеркнуть преемственность прошлому, первому маньчжурскому государству, распавшемуся под ударами монголов. Государство маньчжуров, возникшее в конце 16 века, успешно укрепляет свой суверенитет и в 1616 году переименовывается в Дегым (Великий Гым). Спустя два года руководство Дегыма полагая, что пока существует Мён, наличествует угроза независимости, переходит к прямому завоеванию и подчинению китайской империи.

Император просит руководство Чосона срочно оказать военную помощь в войне с бывшими подданными. Пребывавший на троне Чосона король Кванхегун, обладая способностями политика и государственного деятеля, трезво оценивал ситуацию и был далек от желания ввязываться в конфликт с туманными перспективами. Положение внутри страны тоже, отнюдь не благоприятствовало подобным инициативам: Чосон не оправилась от последствий войны с Японией и в реальности не имела ни сил, ни экономической возможности для участия в новом конфликте. Тем более, что было получено соответствующее предостережение на сей счет по дипломатическим каналам и от маньчжурского руководства, просчитавшего возможность подобного поворота событий. Конфуцианское окружение короля, думало иначе, считая, что Чосон не может сбросить со счетов военную помощь Китая в минувшей войне и следуя из моральных обязательств, должно откликнуться на просьбу. Король не мог игнорировать ее мнение и в этом находит отражение особенность монархии Чосона: утвердив конфуцианские нормы в государстве, она стала ее заложницей. Каждое одеяние требует и диктует свои правила движения и даже если пренебречь условностями, выясняется, что смокинг не предназначен для спортивных занятий. Отсюда следует объяснение проявленной неадекватности, в действиях правителей Чосона.

Итогом нелегких, тягостных размышлений короля, стало решение откликнуться на просьбу союзников и в район боевых действий тайно отправляется военный контингент численностью 15 тысяч человек. Китайский военачальник, в армию которого зачисляются прибывшие, терпит поражение, и маньчжуры с изумлением обнаружили, что в битве принимали участие не только воины империи. Весьма любопытно сложилась судьба пленённых воинов. Им отвели место на Ляодунском полуострове и повелели обживать новое место. Их потомки продолжают жить в том же районе нынешнего Китая. О былых событиях, почти 400летней давности, напоминают только предания и архитектура прошлых строений.

Событие не стало критическим в отношениях между странами, потому что, завладев Ляодунским полуостровом, важным в стратегическом отношении подступом к центру китайской империи, маньчжуры не усматривали в Чосоне серьезного препятствия, могущего помешать дальнейшим планам. Инцидент завершился тем, что правитель Дегыма Нурыхачи потребовал, во избежание аналогичных недоразумений в будущем, заключения двустороннего соглашения. Желание маньчжуров совпадает со стремлением короля Чосона придерживаться нейтралитета, но вновь не находит понимания в конфуцианской среде. Преобладающая часть её уверена, что должно преобладать чувство долга, а не политическая гибкость, сопряженная с приспособлением к текущим обстоятельствам. Они настаивают на исполнении Чосоном моральных обязательств перед империей Мён, даже ввиду очевидных потерь. Нелогичная политика, вряд ли могла способствовать благополучному разруливанию кризисной обстановки, тем более, что подвергались быстрому изменению и установки набирающего разгон маньчжурского государства.

В 1622 году вынужденно покидает трон король Чосона, следом в 1623 году происходит смена руководителя и в маньчжурском государстве. Новый правитель Дегыма, настроен проводить более жесткую политику в отношении Чосона, к чему его подталкивает и отставка лояльно настроенного короля. В 1628 году маньчжуры начинают военные действия против Чосона. Армия Чосона не смогла остановить продвижение войск противника, но нарастающее сопротивление противоречит планам маньчжуров. Они не имели намерения втягиваться в затяжную военную кампанию, и когда от короля Чосона поступает предложение начать мирные переговоры с целью урегулирования спорных вопросов, сразу же соглашаются и выводят войска. В соответствии с духом подписанного мирного договора Чосон и Дегым становились союзниками и партнерами. Но документ основывался на вынужденных обстоятельствах и теплым отношениям, не суждено было сложиться. Напротив, из года в год они ухудшались по вине маньчжуров, требовавших продовольственной и материальной помощи в войне против Китайской империи. Впрочем, чосонцы со своей стороны тоже вносили лепту в ухудшение отношений, весьма пренебрежительно отзываясь о маньчжурах, как о варварах. В укладе жизни соседей сохранялись традиции скотоводов, на которых основывалось пренебрежение, но определяющим все же было не это, а сочувствие к китайскому государству, с которым Чосон связывала культура, многовековые дружественные связи и братская военная помощь в Имчжинской кампании.

В 1636 году маньчжуры переименовывают государство в империю Чон и нацеливаются на завершение покорения Китая. Считая целесообразным в преддверии решающих событий укрепление тыла, маньчжурский император потребовал в качестве гарантии невмешательства, отправить к нему на правах почетных заложников ряд важных персон Чосона. В Чосоне сочли предложение вызывающим, возмутительным, бестактным и не сочтя нужным вступать в переговоры, молча проигнорировали его. Приняв молчание за ответ, 1 декабря 1636 года маньчжуры, собрав 100 тысячную армию, включавшую китайцев с оккупированных провинций и монголов вторглись в Чосон. Военная кампания продолжалась недолго и не сопровождаемая грандиозными сражениями обернулась признанием Чосоном фактического поражения, и установлением верховенства империи Чон.

Война подтвердила экономическую и военную уязвимость страны, не восстановившейся после японского нашествия, но дело было не только в этом. Чосонцы некогда успешно отражали и сами организовывали походы против маньчжурских племен, используя при этом легкую кавалерию. Война с самураями привела к изменению тактики и стратегии войны: созданию укрепленных крепостей, и формированию частей вооруженных огнестрельным оружием. Приоритетной стала пехота с ее умением сражаться в ближнем бою. Лук и меч обратились в подсобное оружие, дополнявшее огнестрельное. На конницу возложили вспомогательные и разведывательные задачи. Произошедшая метаморфоза стала главной причиной, приведшей к поражению без серьезных стычек. Маньчжурская армия преимущественно состояла из конницы. Избегая ввязывания в контактные бои, обходя укрепления и лесные заграждения, стремительным маршем она в короткое время заняла все коммуникации, закупорив чосонцев в опорных пунктах с ограниченным запасом продовольствия. В создавшемся безвыходном положении королю ничего не оставалось, как попросить мира.

По условиям мирного соглашения король с наследником обязывались прибыть во дворец маньчжурского императора и совершить троекратный поклон. Унизительная сцена задела многих, но особенно, она впечатлила и наложила отпечаток на воображение юного принца, оставшегося у маньчжуров в заложниках. В 1644 году свершилось неизбежное и рухнули остатки некогда могучей империи Мён. Весь Китай вошел под эгиду маньчжурской династии Чон. Корейский принц был отпущен домой и возвратившись в 1649 году взошел на трон, приняв эстафету власти. Желание воздать должное за перенесенное оскорбление не угасло в его сердце, и он принялся взращивать воинские подразделения, оснащенных огнестрельным оружием и артиллерией. Веских причин для развязывания мстительной войны не было и не подвернулось. Маньчжуры, никогда не имели намерений оккупации или притеснения Чосона и более того, исходя из прошлого многовекового опыта совместного тесного бытия в Когуре, Паре именовали чосонцев братским народом. Весь период взаимного сосуществования двух государств, не сопровождался никакими громкими трагическими происшествиями и протекал в атмосфере взаимопонимания и близости по причине общности интеллектуальных ориентиров. Во время военной кампании с империей Мён, еще наличествовали какие-то обременительные обязанности вынужденного союза. Со становлением же империи Чон, быстро перенявшей культуру и традиции китайской цивилизации. Символический подарок, который входил в порядок этикета при приеме посольства Чосона во дворе императора, с лихвой компенсировался правом свободной торговли, беспрепятственного передвижения, бессрочного пребывания, возможностью получения образования, обретения и импорта достижений культуры великого соседа. Это были бесценные сокровища, предоставляемые даром. В наше время несравненно больших издержек требует членство в ЕЭС, ВТО, ООН или СНГ. Оставаясь независимой и самостоятельной в своем планировании и развитии, Чосон одновременно обладала неограниченной возможностью пользоваться богатым инструментом из кладовой необъятной Китайской цивилизации. Торговые и прочие люди Чосона могли по своему желанию, на любой срок обосноваться в любом районе империи. Удивительно, но подобного «безвизового» режима пересечения и пребывания были лишены граждане империи Чон в Чосоне и все немедля выдворялись по завершении декларируемых дел.

Никаких серьезных оснований для разжигания военного пожара у наследника не было. Противилось этому и общественное мнение так, что все постепенно кануло в лету истории. Однако воинским формированиям, оснащённым огнестрельным оружием суждено было пригодиться и сыграть важную роль. В 1652г, 1654 и 1658 годах несколько сотен лучших воинов, выбранных на конкурсной основе, были отправлены по указу императора на защиту северных приамурских рубежей. Именно они стали той преградой, о которую разбились мечты русского самодержавия по скоротечному расширению в южном направлении колониальной зоны Дальнего Востока. На успех настраивала беспрепятственная прогулка по Сибири, населенной разрозненными племенами, неспособными оказать достойное сопротивление без огнестрельного оружия. Убедительный отпор позволил, на последующие 200 лет, предотвратить вмешательство режима, находившегося на весьма низкой ступени развития и имевшего рабовладельческие традиции причисления человека к скотине.

Российское самодержавие, лелея глобальные планы, как ни парадоксально, никогда не отличалось толерантностью и корректностью к другим народам и воззрениям. Причем не только с «инородцами», как именовались отсортированные в отдельную породу народы не христианского вероисповедования, но включая и «братьев славян», украинцев и поляков. Межнациональная политика всегда рассматривалась как факт единомыслия, однообразия пристрастий. Всегда, подобно попу миссионеру, пытались навязать своё мнение. Явно не осознавая того, что даже самый малочисленный народ, пребывая в привычных координатах своей культуры, вызревшей из условий эксклюзивного бытия, чувствует себя вполне комфортно и патриотично, не испытывая желания слиться в экстазе ни со знаменитой русской культурой, ни с иной. Щи не могут служить эталоном всеобщего мирового вкуса. Несомненно, только такое понимание может привести к общегосударственному единству всех народов.

Распад СССР и последующие события наглядно показывают, что не всё обстоит благополучно в этой сфере. Нынешняя Россия в целом остаётся достойной правопреемницей государств, канувших в Лету. Она единственная испытывает ностальгию, по утерянной империи. Между тем в нынешнем мире убеждения, схожие с откровениями генерала Ермолова, что «добро надо делать насилием», не столь популярны. Они расцениваются как свидетельство дурного вкуса и отсутствие философского синтаксиса. Укоренившееся мнение, согласуясь с традициями власти, подвигает к вечному поиску виноватых в бедах, неурядицах, в Америке, в Европе, в лицах не той внешности и не той веры. Власть продолжает делить людей на «наших» и прочих, загоняя и тех и других в отдельные зоны. Причисленные к «нашим», мнят себя избранными, но в корейской лексике это слово имеет ещё одно, заставляющее призадуматься значение--«загон для скота». Два значения подводят к пониманию, что именно власть бессильная взрастить древо надежды, вдохновить верованиями народ, способствует поиску врагов и взращиванию националистических движений. Угрожающие лозунги в нынешней обстановке, нужно заметить, не пугают, а радуют и истинных патриотов других национальностей, как сулящие не напрасную перспективу ожиданий. Факты, свидетельствующие об отсутствии признаков национального единства в политическом контексте, усугублённое сомнением на успешное развитие общества, объективно обещают непредсказуемое будущее новой России. Америка стала великой страной, поняв важность единства народов в её пределах, независимо от этнической и расовой принадлежности. В России такое понимание не наблюдается, и несмотря на более тягостное экономическое положение, сознание многих продолжает оперировать прошлыми гимнами, в коих безосновательно большую империю сопрягают с великой цивилизацией. Несоответствие наглядно выявляет неприятие отделившихся народов опыта прошлого совместного бытия.

Утверждения, о якобы привнесенных благах прогресса малым народам, тоже не более чем любопытный имперский вымысел, берущий начало ещё с царских времён. Впрочем, русская история, своей научной ценностью, всегда уподоблялась популярным детским рассказам барыни А. Ишимовой середины 19века. Что мог дать неграмотный русский народ, ещё в период прихода монголов сохранявший элементы родового строя? Какие плоды прогресса он мог передать, прозябая в темноте патриархальной деревни, повязанный крепостными путами, отделённый неприступным социальным барьером от политической жизни страны? Какой культурой мог он поделиться, если она до 20века его собственная, ограничивалась протапливаемой «по-чёрному» избой, общей баней раз в декаду и примитивным сельским хозяйством? Бытие этого народа и в 21 веке не свободно от суеверий, экстрасенсов, магов и чудотворцев. Архаичный уровень бытия одних немногим отличался от жития других. Несостоятельность, неубедительность имперской культуры очевиднее всего подтверждает новое время, когда после распада Советов, происходит возврат малых народов к своим традициям, в коей не находится места, даже православному Богу. Итоги культурного влияния особенно хорошо прослеживается в лингвистике. Она достигла такого уровня, что ныне невозможно проследить разницу изысканных оборотов речи чукотского или московского аборигена.

Говоря о культуре элиты, историк В О.Ключевский в своей книге «О русской истории», основываясь на документах, передаёт факты распущенности нравов аристократии, не имевшей представлений об учтивости, этикете, долге, и обязанностях. Сам государь Пётр, будучи в Англии в 1698г. своей природной естественностью, просто покорил всех, о чём свидетельствуют незабываемые впечатления епископа Бернета и дополнительный счёт на 350 ф.ст. выставленный владельцем гостевого домика, за поломанную мебель, оборванные занавески, испорченные дорогие картины, заплеванные стены и затоптанный газон. Между тем, царя Пётра следует отнести к числу неординарных личностей. От природы он был оделён умом, любознательностью, открытостью характера, великодушным сердцем, что позволяло ему без предвзятости, с необходимой широтой смотреть, оценивать людей и события. Об этом наглядно свидетельствует и его распоряжение о захоронение павших шведов после Полтавского сражения. Такие случаи были редки и то, что сохранились места упокоения участников Бородинского сражения, надо отдать должное французам.

Русскому обществу, всегда недоставало интроспектного подхода. Оно всегда исходило из своей эксклюзивной правды и фундаментальной уверенности своего доминирования на авангардных рубежах, не уступающим передовым государствам планеты. Никому до настоящего и в голову не приходит соображение, что переход в разряд экономически развитых стран, обусловлен опережающей культурой, более прогрессивными этическими нормами и философскими воззрениями, что уровень культуры мышления и есть причина качества жизни, состояния производства.

Американская колонизации, несомненно, проходила в более терпимых условиях, предусматривавших какие-то права коренных жителей, учитывая общий довольно высокий уровень образованности переселенцев. Доказательством тому служат не только выступления государственных деятелей в защиту индейцев, но прежде всего, многочисленная литература, охватывающая жизнь различных племен, передающая атмосферу постоянного роста сознания и сопротивления, послужившая темой романтических вестернов. Российская действительность не окрыляемая мировоззренческими убеждениями, письменными привычками, не располагала к литературному творчеству и все скрылось во мраке, не оставив шансов нынешним энтузиастам, увлеченным экзотикой, примерить на себе элементы культуры малых народов, населявших Сибирь и Дальний Восток. Достижения их уникальных цивилизаций, не уступали тому, что присутствовало в жизни американских индейцев, как невелика разница между вигвамом и чумом.

В данном видении исторических событий весьма поучителен и интересен для размышления политический опыт становления маньчжурской династии Чон, пришедшей к управлению 200 миллионным, многоэтносным Китаем, которую даже в момент распада в начале 20 века, никому в голову не приходило сравнить с «тюрьмой народов», как называли Российскую империю. История маньчжурского правления не стала периодом скорби и унижения для китайцев, как это трогательно, с увлажнённым взором пытались преподнести авторы советских исторических сочинений, ссылаясь на причёску. Маньчжурская эпоха Чон обратилась в неотъемлемую часть истории самих китайцев и стала временем развития китайской культуры, плодами которой питалась маньчжурская культура и культура других народов империи. Она стала логическим, ожидаемым продолжением привычных традиций.

Историки Востока рассматривают это, как заслугу незаурядного, вдумчивого и проницательного государственного деятеля Дайгона – сына основоположника маньчжурской династии Нурыхачи, дяди юного императора Сунчиче, при котором он стал опекуном. Несмотря на собственный, казалось бы, не столь уж опытный возраст, тридцатидвухлетний Дайгон был одним из образованнейших людей своего времени. Он воплощал качества, дающие ему право именоваться в соответствии с восточным этикетом, мудрым и прославленным государем. Сразу же после вступления армии в Пекин, Дайгон провозгласил, предваряя тревожные ожидания, что Чон пришла как правопреемница Мён и объявил о проведении траурных мероприятий по последнему императору, чья смерть стала результатом интриг собственного полководца, вознамерившегося примерить корону, пользуясь хаосом войны.

Следующим шагом, подтверждающим на деле преемственность и приверженность существовавшему порядку, были объявлены экзамены для занятия административных постов и разосланы приглашения в адрес известных ученых-конфуцианцев, философов, интеллектуалов.

В числе первых мероприятий нового правительства стал выпуск истории предыдущей династии Мён. К работе привлекли знаменитостей. Так сразу же с порога, не потребовав особых усилий, была развеяна тревожная атмосфера, связанная с представлениями о несдержанности маньчжуров. Подчиняясь благотворной политике Дайгона, империя быстро успокоилась и без потрясений плавно возвратилась к будничному бытию. Установился приоритет понятной и привычной ханьской (китайской) культуры. Маньчжурские императоры получали воспитание в обстановке, пронизанной пиететом поклонения привычным знаниям, что предопределило успехи развития государства и китайской культуры. История помнит примеры когда, завоеватели, усваивая культуру покорённого народа, привлекали побеждённых, но маньчжурская эпоха не акцентировала возможность. Она признала и утвердила превосходство китайской культуры. Невозможно создать благополучное, бесконфликтное государство, испытывая презрение к своему или завоеванному народу – такова была истина, усвоенная будущими правителями. Впрочем, они поклонялись великой китайской культуре, не в силу служебных обстоятельств, а восхищения.

Если время пребывания у власти первых двух государей обернулось периодом стабилизации, возвращения к привычному руслу, то 60 летнее правления прославленного императора Канвече явилось периодом высочайшего расцвета экономики и культуры Китая. Дворец государя стал неким подобием храма науки. В западной части распахнулись двери учрежденного им сообщества учёных, куда были приглашены известные люди со всех концов необъятной страны. Дверь, напрямую соединившая императорские покои с обширной библиотекой, позволяла государю в любое время свободно принимать участие в неформальных общениях. Говорят, погруженный в размышления и беседы он, часто, не замечая бега времени, сидел ночами, обсуждая с собеседниками заинтересовавшие его вопросы. Документами, свидетельствующими о недюжинных знаниях и далеко не праздном любопытстве правителя, стали его труды по философии конфуцианства. Но не только философия очаровывала удивительного монарха. В сферу его интересов входила астрономия, математика, естественные науки. В его правление установились дружественные связи с далекой Францией и имели интересное продолжение. Французский король Луи 14 любезно откликнулся на просьбу императора Канвече и направил в Пекин ученого монаха Пабло. Впечатления, полученные им во время долгого пребывания в Китае и продолжительных бесед с просвещенным государем, легли впоследствии по возвращении в основу книги, вышедшей во Франции в 1699 году. Удивительный момент знаменует установление прямых официальных связей между двумя самыми передовыми странами той эпохи, разделёнными тысячами километров. Неофициальное же, произошло намного раньше в 1600 году, когда католический миссионер Мэтью Ричи получил императорское разрешение на прохождение курса обучения в конфуцианском учебном заведении. Вникнув в масштабы практикуемого в Китае конфуцианства и в суть учения, он не мог сдержать восхищения. Ещё больше потрясло душу любознательного монаха, всенародное уважение, выказываемое всеми, от простого народа до императора к учёным людям. И это было действительно поразительно, ибо знание конфуцианской философии никогда не влекло официального присвоения титулов, званий и наделения гильдией. Восток выделял их просто как людей учёных, образованных с особым сознанием, с высокоразвитым чувством долга, обязанностей. Общество справедливо полагало, что они представляют цвет нации и народ поклонялся и верил им больше чем богам. Последнего, потрясённый иезуитский миссионер явно не учёл. Подробно изучив взволнованные впечатления падре Ричи, католические стратеги сочли достаточными для успешного идеологического подрыва устоев китайской империи, внешнее формальное обрамление католицизма в одеяние конфуцианства. Между тем пронырливым иезуитам, затевая такую грандиозную задачу, следовало бы знать, что даже близкий по духу рационализма буддизм, был вынужден претерпеть изменения на китайской почве. В итоге китайский вариант католичества потерпел закономерный крах. И как ни парадоксально, но семена конфуцианства, занесённые в Европу, оказались более жизнеспособными.

Через посредничество Франции, а не соседней России, мнящей себя европейской державой, другие страны Европы получили возможность приникнуть к истокам восточной философии. Впрочем, в этих делах до сего дня мало, что изменилось и русские философы продолжают с жаром обсуждать неактуальные темы, поступившие окружным путём.

Наглядно о полученном эмоциональном заряде от знакомства с конфуцианством, передают строки вышедшие из под пера известного философа Вольтера в 18 веке. Благодаря проницательному взору французского мыслителя, ему удалось сразу же ухватить глубинную нестареющую подоплеку учения, недоступную многим до сего дня. Вот его слова: «Часто великого Кун-фу-цзы, которого мы именуем Конфуций, помещают в число древних законодателей, основоположников религии, - это большая оплошность. … Никогда он не учреждал никакого культа и никаких обрядов; никогда не объявлял себя боговдохновленным, ни пророком: он всего только собрал воедино все древние нравственные установления. … Он не говорит, будто не надо чинить другому то, что мы не хотим, чтобы причиняли нам: ведь это означает лишь запрет зла; он стремится к большему, он советует делать добро: «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой». Данная расшифровка кроме прочего наводит на соображения знакомства И. Канта с учением Конфуция через вольтеровское посредничество, учитывая схожесть формулировок и его намёк на самоценность от имперетивного приказа разума. В устах Конфуция она имеет эмпирическую связь, «не заставляй других делать то, к чему ты не хотел бы, чтобы принуждали тебя».

Разбирающемуся в сути философских и научных проблем, императору хватало терпимости и книги, противоречащие его мнению, тоже печатались и находили свое место. Такая объективность в среде, склонной к рационализму, прагматизму укрепляла тенденцию восточной культуры на реализм, опытное и логическое обоснование. Идеи демократизации, равноправия, сторонником которых провозглашал себя император, нашли отражение в государственном управлении, привлечении способных людей из среды простого народа. История сообщает нам, что правление императора Канвече явилось временем созидания и благополучия. Прошлое и настоящее не изобилует случаями, когда странами правили ученые-мудрецы, способствовавшие естественному комфортному протеканию жизни народа, гораздо чаще, нареченные великими, больше известны сомнительными преобразованиями, ввергавшими людей в обстановку смятения, беспокойства и страдания.

В маньчжурской династии Чон событие имело продолжение в лице следующего императора Конюнче, продолжившего семейные традиции и прожившего долгую 90 летнюю жизнь, из которых 60 стали годами успешного правления. В отличие от отца он имел склонность к литературе, поэзии и оставил после себя более 10 тысяч поэтических сочинений, явившихся для историков документами эпохи. Они подтверждают благополучие страны и счастливое пребывание на троне государя, окруженного умными соратниками, друзьями и верными подданными. В период его правления была проделана масштабная, невиданная до этого работа по анализу и классификации книг, которая заслуживает отдельного, глубокого, детального рассмотрения и уважения. Фактически была проведена ревизия и переиздание всего ценного в литературном наследии Китая. Со всех уголков страны по его распоряжению свезли разбросанные и рассеянные древние книги в специально организованную библиотеку. Поступившие 79070 томов, рассортировали, обобщили и переиздали. Новый выпуск достиг более 30 тысяч томов. Группа ученых, состоявшая из 300 человек, занималась этой непростой и напряженной работой на протяжении десяти лет.

Следуя древней китайской традиции в письменных трудах, всегда отдавалось предпочтение философским проблемам. В то же время философские идеи на Востоке не замыкались в узком круге избранных, преисполненных самодовольства от сознания причастности к неким таинственным знаниям. Ученых людей всегда заботила проблема доведения своих изысканий до народа, что выливалось в создание школ, воспитание учеников – последователей и печатание книг. Любопытно, что новые книги, вышедшие при императоре-просветителе, уже при печати обрели удобное различие в зависимости от тематики произведения. Труды по философии имели зеленый цвет, по истории красный, проза и поэзия – серый. Отдельно выделили в желтый цвет книги по конфуцианству. Установившийся не подвергаемый сомнению авторитет философских воззрений и стал той средой, в которой смогли вырасти и утвердиться столь необычные государственные деятели.

Китайский пример ясно показывает, что мероприятия того же Петра 1 претендующие на прогресс, приведшие к гибели почти половины 16млн. населения государства, явно не имели идейного обоснования. Им недоставало чёткого алгоритма действий, необходимых при решении экономических и политических задач. Возможно, в голове царя к концу жизни, возникли какие-то конструкции, но преимущественно прослеживается внезапный импульс способной личности, не обременённой системным образованием, равнодушной к вопросам философии. Планы и знания царя формируются поспешно, на бегу и невдумчиво, под влиянием тех, кого будет неправомерно относить к элитным носителям европейской культуры. Ему не хватает системного образования. Он с любопытством взирает на работу обновлённого английского парламента, по итогам революции 1688г и принятия «Билля о правах», но удивительное событие не пробуждает его воображение. А ведь это было рубежное время Европы, принимаемое Западными учёными, как начало современной эпохи. В которой религия по вопросам конструкции Универсума окончательно уступила место науке, а надежда на божье провидение, новому взгляду на роль воспитания и образования.

Административные структурные образования со времён Петра1 часто формируются не из необходимости, а в угоду зарубежной моде. Они тешили чувства, создавая мнимость сопричастности и равенства с заморскими странами. Такова, например, история Российской Академии наук, коя до наших дней, не оправдывает своего существования практической пользой. Проводившиеся изредка в прошлом, труды по топографии, остаются единственным итогом, оправдывающим затраты государства на кормление этого почтенного сообщества, так напоминающего Дворянское Собрание, Совет старейшин, Союз художников, Совет Федерации, союз писателей и президиум общества любителей канареек. Членство в подобных учреждениях не означает раздвижения горизонтов демократии или раскрытия скрытых достоинств персоны. Они претендуют на почётную эксклюзивность, но в принципе не имеют связи с реальной жизнью. Бытиё не может руководствоваться руководящими директивами, даже самых продвинутых персон. Понимая сию истину, тот же Конфуций, указывая на перемены сознания, отказывался причислять себя к категории кунчжа (знающих, мудрых). Возможно, по этой причине в мире отсутствуют бессмысленные определения: герой США или герой Папуа Новой Гвинеи, народный артист Англии или народный артист Зимбабве.

17 век положил начало критическому изучению выводов разума и самого сознания. Поверхностно её можно обрамить следующими важными достижениями: Во-первых, бесспорная очевидность законов И. Ньютона. Во-вторых, утверждение Р. Декарта заложившее прочную основу для рационализма обычного обывателя в Западной Европе, далёкого от философских проблем. И наконец, философские идеи Д.Локка «естественно» упаковавшие «права личности» с разделением ветвей власти государства.

Для России все эти моменты, изменившие в течении 17 века течение мысли, приоритеты и убеждения западноевропейцев, не имели ни значения, ни влияния. Многие русские историки склоняют к тому, что реформы Петра отражали веление времени, свободную волю самодостаточного общества. Но, следует согласиться с А. Тойнби, что событие отражает очередную попытку умиротворения бесконечной смуты, преодоления слабости цивилизации, наглядно выявившейся с приходом английских кораблей в Архангельск в 16 веке. Череда событий, приведших к распаду созданной им конструкции после смерти, разброд мыслей в кругу бывших соратников и неприятие обществом реформ, подтверждает это. Не находя объяснения в формате своего бытия, русский православный социум воспринимал все нововведения, как нечто инородное, как самодеятельность царя-антихриста, как путь через окно. Идеи Петра1, так и не обрели единодушного одобрения в обществе, даже в период последующего 200 летнего правления династии Романовых. Как ни удивительно, но за почти 500 летний период своего бытия, с момента присоединения В.Новгорода, государство так и не поднялось дальше смутных идей особого предназначения. И в настоящем декларируя новое строительство, страна явно не имеет мировоззренческого обеспечения. Но если движение не имеет обоснований, то к чему может привести суета?

Реформы царя противоречили самому духу крепостного права, о чём, возможно, сам реформатор не догадывался, как и некоторые историки, превозносящие его заслуги. То, что естественно появилось из европейской эволюции, вызрело как плоды усердно возделываемой нивы, в русскую почву вселялось силой, не согласуясь с общими обстоятельствами, с этическими склонностями и бытовыми традициями. Об это свидетельствуют и уникальные черты русского крепостничества, когда за сохой в поле и у станка на заводе, одинаково пребывали рабы, и всюду господствовал не многим, в разумном плане, выделяющийся от них барин. Не случайно и студенты, отправленные Петром на зарубежную учёбу, в подавляющей массе демонстрируя полную безответственность, стали невозвращенцами. Имперская система, схожая с лагерной зоной, прочно укрепляла специфические привычки, верования общества препятствуя инициативе и прогрессу. В России привыкли верить, что благодаря Петру1, она плавает в глубоких водах европейской культуры, но сами Западные исследователи, всегда были иного мнения. Тот же А.Тойнби придерживался однозначного мнения, что культурное продвижение стало провальным по вине административной системы и непричастности народа. («Исследование истории». Том.2, С236.).

Затронув личность Петра1, коего русское общественное мнение, справедливо возносит на верхний пьедестал, сложно обойти вниманием тот факт, что ни он, ни Екатерина2, ни И. Грозный, ни преподносимый в качестве просвещённого государя Александр 3, слабо тянут на звание «надёж, отцов народа», не более, чем легендарный царь Додон. Обзор истории выявляет отсутствие персоны, с коей народ, мог бы, сопрягать воспоминания с заботой о себе. И будет преувеличением заявление, что после чьих-то реформ, Россия обрела новое ипостаси.

Не стихающие в стране споры, об этом самом «ипостаси»: когда произошёл сбой, что делать, кто виноват и с какого момента будет правильный отсчёт истории государства, лишь подтверждают особенность России, как цивилизации пытающейся освободиться от хронических недостатков. Во всех этих причитаниях-утверждениях, даже правильных, заметно отсутствует философия, ибо в самой жизни традиционно, отсутствовали стабильные принципы мировоззрения. И в итоге обнаруживается, что понимание иностранных языков, экономических моделей и прочих тонкостей продвинутой зарубежной жизни, явно не достаточно для радикальных перемен российского бытия. Любые обширные накопления имеют ценность, только в свете направляющих идей. Не это ли подразумевал Конфуций, говоря, что размышления без знаний ведут к заблуждениям?