Что нам обещает социология 5 страница

Теперь я возвращаюсь к проблеме порядка, которая у Парсонса в его "Социальной системе", по-видимому, является главной и представлена, скорее всего, в гоббсовской трактовке. Эту проблему можно рассмотреть вкратце, поскольку в ходе развития социальных наук она не раз переформулировалась и наиболее подходящим образом может быть названа проблемой социальной интеграции.

¹ См.: Lockwood D. Op. cit. P. 138.

² Gouldner A. Op. cit. P. 41.

Разумеется, для ее рассмотрения необходима рабочая концепция социальной структуры и ее исторического изменения. В отличие от представителей " Высокой теории " у большинства обществоведов, как я полагаю, эта концепция выглядит примерно следующим образом.

Прежде всего, вопрос о том, "что объединяет социальную струг туру" не имеет единого ответа. Его и быть не может, потому что социальные структуры существенно различаются между собой по степени и способу объединения. Фактически типы социальной структуры полезно рассматривать в терминах различных способов интеграции. Когда мы спускаемся с уровня "Высокой теории" к историческим реалиям, мы сразу же осознаем неадекватность ее монолитных "Понятий". При их помощи мы не можем осмыслить разнообразие человеческих обществ: нацистскую Германию 1936 г., Спарту VII века до н. э., США в 1836 г., Японию в 1866, Великобританию в 1950, Рим при правлении Диоклетиана. Это простое перечисление уже предполагает, что, если эти общества и имеют нечто общее, то оно должно быть обнаружено путем тщательного изучения эмпирического материала. Выносить какие-либо общие суждения, кроме пустых формальных определений, относительно совершенно различных конкретно-исторических социальных структур - значит преувеличивать свои возможности в понимании того, что составляет смысл социального исследования.

Различные типы социальных структур можно плодотворно рассматривать в терминах родовых отношений, политических, военных, экономических, религиозных и других институтов. Выявив наиболее характерные черты каждого институционального порядка конкретно-исторического общества, можно ставить вопрос о том, в каких отношениях находятся между собой эти институциональные порядки, или, иначе говоря, как они образуют единую социальную структуру. По результатам рассмотрения конкретно-исторических обществ найденные ответы составляются в некоторую совокупность "рабочих моделей", с помощью которых достигается лучшее понимание связей, которыми "скрепляются" общества.

Одну из таких "моделей" можно представить в виде процесса выработки различными институциональными порядками сходного структурного принципа. Вспомним, например, описанную Токвилем Америку. В этом классическом либеральном обществе каждый отдельный институциональный порядок представляется автономным, причем такая свобода обеспечивается координацией со стороны других социальных институтов. В экономике господствует принцип laissez-faire; в религиозной сфере на рынке спасения душ идет свободная конкуренция между различными конфессиями и сектами; формирование институтов родства происходит на брачном рынке, где отдельные индивиды выбирают друг друга. Человек независимо от семейной принадлежности делает сам себя и поднимается по статусной лестнице. В политических институтах партии соревнуются за голоса избирателей. Даже в военной области каждому штату предоставлена значительная свобода в формировании своей милиции, а в более широком смысле принят очень важный принцип: один человек — один ствол. Принцип интеграции общества, обеспечивающий также основу его легитимности, заключается в том, что внутри каждого институционального порядка соревнуются за продвижение обладающие свободой инициативы независимые люди. Именно этот процесс позволяет понять как складывается классическое либеральное общество.

Но такое положение представляет собой лишь один тип интеграции, является одним из решений "проблемы порядка". Есть и другие типы единства. Нацистская Германия, например, интегрировалась посредством "координации". Общую модель можно описать следующим образом. Экономический порядок предполагает высокую степень централизации соответствующих институтов; несколько крупнейших объединений контролируют все операции. В рамках политического порядка фрагментация выражена в большей степени: многие партии конкурируют за влияние на государство, но ни одна из них не обладает достаточным могуществом, чтобы контролировать последствия сверхконцентрации в экономике, в том числе спад производства. Нацистское движение умело использовало в условиях экономического спада отчаяние масс, в частности, низших слоев средних классов, и приводит в более тесное соответствие политические, военные и экономические институциональные системы. Одна партия монополизирует и перестраивает политический порядок, запрещает или присоединяет к себе все остальные партии, которые могли бы составить конкуренцию в борьбе за власть. Для осуществления этого нацистской партии необходимо было найти общие интересы с крупнейшими монополиями и, кроме того, с представителями военной элиты. Поначалу в каждом из этих главенствующих институтов концентрируется соответствующая власть; затем они сближаются и действуют совместно при захвате власти. Армия президента Гинденбурга не была заинтересована ни в защите Веймарской республики, ни в разгоне марширующих колонн популярной партии войны. Большой бизнес охотно оказывал финансовую поддержку нацистской партии, которая, кроме всего прочего, обещала подавить рабочее движение. Наконец, три элиты с трудом объединяются в коалицию ради сохранения власти в своих институциональных системах и для координированного управления всем остальным обществом. Конкурирующие партии подавляются, объявляются вне закона, либо самораспускаются. Нацизм проникает в семейные и религиозные институты, а также во все организации, функционирующие как внутри институциональных структур, так и между ними, координируя или, по крайней мере, нейтрализуя их деятельность.

Тоталитарная партийно-государственная машина становится средством, с помощью которого высшие представители каждого из трех главенствующих социальных институтов координируют как свои, так и другие институциональные системы. Она превращается во всеобъемлющую "организационную рамку", которая навязывает цели всем без исключения институциональным системам вместо того, чтобы просто гарантировать "законное правление". Сама партия расширяется, обрастая "вспомогательными" и "дочерними" организациями. Она либо разрушает общество, либо проникает внутрь его, но в любом случае захватывает контроль над всеми типами социальной организации, в том числе и над семьей.

Символические сферы всех институтов контролируются партией. За некоторым исключением религиозных институтов, всякие конкурирующие претензии на легитимную автономность пресекаются. Устанавливается партийная монополия на официальные виды коммуникаций, включая образовательные институты. Все символы перекраиваются под фундаментальное оправдание координированного общества. Принцип абсолютного и магического лидерства (харизматического правления) в рамках жесткой иерархии повсеместно внедряется в социальную структуру, которая в значительной степени скрепляется сетью рэкета¹.

¹ Книга Франца Нойманна (Neumann F. Behemoth. New York; Oxford, 1942) являет собой прекрасный образец того, каким должен быть структурный анализ конкретно-исторического общества. Об этой книге см.: Gerth Н. И., Mills С. W. Op. cit. P. 363ff.

Uberhaupt (нем.) — здесь "в качестве первостепенного принципа". — Прим. ред.

Сказанного достаточно чтобы сделать очевидной и без того простую мысль: нет никакой "Высокой теории", никакой универсальной схемы, которая бы могла объяснить интеграцию социальной структуры, никакого единого ответа на набившую оскомину старую проблему социального порядка, взятую tiberhaupt'. Изучение этой проблемы будет плодотворным, если рассматривать ее в рамках разнообразия тех рабочих моделей, которые я наметил выше. Эти модели могут применяться вместе с непосредственным эмпирическим анализом разнообразных исторических и современных социальных структур.

Важно понять, что подобные "способы интеграции" можно рассматривать и как рабочие модели исторических изменений. Если, например, мы рассмотрим американское общество времен Токвиля, а затем середины XX века, мы сразу увидим, что способ, которым "сцепляется" социальная структура в XIX веке, совершенно отличается от нынешних форм ее интеграции. Нам нужно будет изучить каждый институциональный порядок с точки зрения произошедших изменений внутри него и во взаимоотношениях со всеми и каждой в отдельности институциональными системами. Требуется выяснить, с какой скоростью происходили структурные изменения в различных институтах и в каждом институте в отдельности, каковы необходимые и достаточные причины этих изменений. Ясно, что установление адекватной причины требует, как минимум, некоторой работы сравнительного и исторического плана. Мы можем обобщить подобный анализ социальных изменений и таким образом обеспечить более экономичную постановку ряда крупных проблем, показав, что изменения привели к смене одного "способа интеграции" другим. Например, последние сто лет американской истории демонстрируют переход от социальной структуры, интегрированной преимущественно взаимным соответствием элементов, к социальной структуре, подчиненной скорее координации.

Общую проблематику теории истории нельзя отделять от общей проблематики теории социальной структуры. Мне кажется совершенно ясным, что в своих нынешних исследованиях обществоведы не испытывают серьезных теоретических трудностей в понимании этой связи. Вероятно поэтому один "Бегемот" Ф. Нойманна* для общественной науки значит несравненно больше, чем двадцать "Социальных систем" Парсонса.

Разумеется, в своих суждениях я не претендую на то, чтобы давать окончательную трактовку проблемы социального порядка и социальных изменений, то есть проблем социальной структуры и истории. Моя цель — дать общий обзор этих проблем и отметить кое-что из того, что уже сделано в этой области. Возможно, мои замечания будут способствовать выделению еще одного специфического аспекта перспектив развития общественной науки. Формулируя свои замечания, я прежде всего хотел показать, сколь неадекватно представители "Высокой теории" обращаются с одной из центральных проблем обществоведения. В "Социальной системе" Парсонс оказался не в состоянии спуститься на уровень общественной науки потому, что им овладела идея, будто та единая модель социального порядка, которую он сконструировал, является универсальной, потому что фактически фетишизировал свои "Понятия". Если в его, так сказать, "Высокой теории" и есть что-либо "систематическое", так это систематическое избегание любой конкретной эмпирической проблемы. Его теория не направлена на более точную и адекватную постановку какой-либо новой проблемы, значение которой получило бы признание. Автор исходил не из потребности окинуть взглядом общую панораму социального мира с тем, чтобы более отчетливо рассмотреть какую-то его часть, решить какую-то проблему в контексте исторической реальности, в котором люди и институты обретают конкретное бытие. Постановка проблем, пути их разработки и сами решения слишком теоретичны.

Систематическая разработка понятий должна быть лишь формальным моментом в работе обществоведа. Полезно вспомнить.

* В монографии Ф. Нойманна "Бегемот" рассматривается становление нацизма в Германии. — Прим. ред.

что в Германии результат такой формальной работы быстро нашел себе энциклопедическое и историческое применение. Это применение, вдохновленное блестящим примером Макса Вебера, было высшей точкой развития классической традиции немецкой исторической науки. Во многом это стало возможным благодаря большой социологической работе, в которой общие социальные концепции тесно соединились с историческим анализом. Классический марксизм сыграл очень важную роль в развитии современной социологии. М. Вебер, как и многие другие социологи, работал, во многом полемизируя с Марксом. Однако амнезия американских гуманитариев всегда дает о себе знать. В "Высокой теории" мы вновь сталкиваемся с уходом в формализм, и снова то, что должно быть промежуточной фазой в работе ученого, становится перманентным. Как гласит испанская пословица, "чтобы уметь тасовать колоду, не обязательно уметь играть в карты"¹.

¹ Очевидно, что особенный взгляд на общество, который можно обнаружить в парсонсовских текстах, имеет непосредственное идеологическое звучание; традиционно подобные взгляды ассоциируются с консервативным типом мышления. Представители "Высокой теории" не часто спускаются на политическую арену; безусловно они редко рассматривают проблемы в политическом контексте современного общества. Однако это не лишает их работу идеологического значения. Я не стану анализировать Парсонса в этой связи, ибо политическая направленность "Социальной системы" при ее более понятном изложении обнаруживается незамедлительно, и я не вижу необходимости пояснять это. "Высокая теория" не играет сейчас какой-то особой роли в бюрократии, и отмеченная мною ее невразумительность ограждает ее от благосклонности широкой публики. Но это обстоятельство может обратиться в преимущество; непонятность теории может придать ей большой идеологический потенциал.

По своему идеологическому смыслу "Высокая теория" очень сильно тяготеет к оправданию стабильных форм господства. Однако, если консервативные группы более остро почувствуют необходимость в оправдании своих позиций, у "Высокой теории" появится шанс приобрести политическое значение. Данную главу я начал с вопроса: "Является ли "Высокая теория", как она представлена в "Социальной системе", простым набором слов или в ней есть некоторое содержание?" Мой ответ на этот вопрос таков. "Высокая теория" на 50% — простой набор слов, на 40% — выдержки из хорошо известных учебников по социологии. Остальные 10% могут получить политическое применение, хотя и Довольно неопределенное.

Абстрактный эмпиризм

Как и "Высокая теория", абстрактный эмпиризм процесса познания характеризуется тем, что исследователями выхватывается частная операция, которая целиком ими овладевает. Оба направления позволяют ученому отстраниться от основных задач общественных наук. Конечно, размышлять о методе и теории нужно, но в указанных направлениях подобные размышления становятся препятствием на пути познания. "Методологическое самоограничение" абстрактного эмпиризма здесь играет такую же роль, что и фетишизация "Понятия" в "Высокой теории".

Я, конечно, не собираюсь обобщать результаты всей работы абстрактных эмпириков, а хочу лишь отметить особенности их стиля работы и некоторые исходные допущения. Широко распространенные исследования, выполненные в этом стиле, стремятся более или менее соответствовать стандарту. На практике эта школа обычно использует в качестве основного источника "данных" более или менее структурированное интервью с людьми, отобранными в соответствии с процедурой выборки. Ответы классифицируются и для удобства набиваются на перфокарты, которые затем используются для получения статистических рядов и установления связей. Несомненно, простота и естественная легкость, с какими этой процедуре обучается любой мало-мальски смышленый человек, во многом объясняют ее привлекательность. Результаты, как правило, подаются в форме статистических распределений. На самом примитивном уровне они формулируются в виде "линеек", а на бол ее сложных уровнях ответы на различные вопросы комбинируются в перекрестные классификации, часто искусственные, которые затем различными способами агрегируются в шкалы. Существует много мудреных способов работы с данными, но мы их здесь касаться не будем, ибо независимо от степени сложности они представляют собой манипуляции с определенного рода индикаторами.

Если не брать в расчет рекламу и изучение средств массовой информации, предметом большинства исследований, выполненных _в этом стиле, является "общественное мнение". Однако в подобных работах нет ни одной более или менее связанной с ним идеи, помогающей по-новому поставить проблемы общественного мнения и коммуникации как объектов глубокого изучения. Сфера подобных исследований ограничена простой классификацией ответов на вопросы: кто, что, кому, по каким каналам и с каким эффектом говорит. Ключевые термины определяются следующим образом.

"Под "общественным" я имею в виду массовое мнение, то есть обобщение неиндивидуализированных мнений, высказанных большим количеством людей, — пишет Б. Берельсон. — Эта характеристика общественного мнения делает необходимым применение выборочных обследований. В термин "мнение" я вкладываю не только обычное значение мнения по поводу актуальной эфемерной и, как правило, политической проблемы, но и социальные установки, настроения, ценности, знания и связанные с ними действия. Правильный подход к ним требует использования не только опросников и интервью, но также проективных методик и шкал"¹.

¹ Berelson В. The study of public opinion // The state of the social scien-^Ces / Ed. by L. D. White. Chicago: University of Chicago Press, 1956. P. 299.

В этих суждениях просматривается тенденция смешивать предмет исследования с набором исследовательских методов. То, что под этим подразумевается, может быть переформулировано примерно так: Слово "общественное", как я его употребляю, относится к любому количественно измеряемому агрегату индивидов, к которому, следовательно, можно применить процедуру статистической выборки. Чтобы узнать мнения, которых придерживаются люди, нужно поговорить с ними. Впрочем, иногда они не желают или не могут высказать свое мнение — в этом случае вы можете попробовать применить "проективную методику и метод шкалирования".

Исследования общественного мнения проводятся регулярно с середины тридцатых годов и чаще всего основаны на национальной выборке населения Соединенных Штатов. Возможно, именно поэтому исследователями не уточняется, что означает "общественное мнение" и не переосмысляются важнейшие связанные с ним Проблемы. В таких ограниченных исторических и социальных рамках невозможно толком сделать даже предварительные выводы.

В западных странах проблема "общественности" возникла в эпоху трансформации традиционного и конвенционального консенсуса средневекового общества и достигла своего пика в идее массового общества. То, что в восемнадцатом и девятнадцатом веках называлось "обществом", сейчас превратилось в общество "массовое". Более того структурная значимость "общественности" уменьшается по мере того как люди превращаются в "массу", внутри которой индивид оказывается совершенно безвластным. Только так или примерно так создаются условия, необходимые для проектирования выборочных обследований общественного мнения и массовой информации. Кроме того, необходимо еще более полно уяснить развертывание всех исторических фаз демократических обществ, и, в частности, того, что можно назвать "демократическим тоталитаризмом" или "тоталитарной демократией". Короче говоря, общественно-научные проблемы, характерные для данной сферы, не могут быть осмыслены в рамках и лексике абстрактного эмпиризма, по крайней мере, в той форме, в которой он сегодня выражается.

Многие проблемы, которые пытаются изучать эмпирики, например, влияние средств массовой информации, нельзя адекватно сформулировать вне каких-либо структурных фоновых характеристик. Можно ли разобраться в воздействии на население, оказываемом средствами массовой информации, а тем более определить их значение для развития массового общества, если изучать, пусть даже с максимальной точностью, только ту его часть, которая "накачивалась" массовой информацией на протяжении одного поколения. Попытка классифицировать индивидов на "менее подверженных" и "более подверженных" влиянию того или иного средства массовой информации может представлять большой интерес для рекламодателей, но она не дает адекватной основы для развития какой-либо социальной теории средств массовой информации.

В проводимых этой школой исследованиях политической жизни в качестве главного предмета выступало "поведение избирателей", по-видимому, потому, что подобные исследования легко сводятся к статистическим процедурам. В этом случае для обеспечения ожидаемых результатов требуется лишь тщательная проработка методики и аккуратность ее применения. Представьте, с каким интересом политолог углубляется в дебри крупномасштабного исследования проблемы голосования и даже не упоминает о партийных кампаниях по "добыванию голосов" и фактически не рассматривает ни один из политических институтов. Именно таким является знаменитое исследование президентских выборов 1940 г. в Эри Каунти, штат Огайо, описанное в книге "Народный выбор" *.

* Имеется в виду классическая работа П. Лазарсфельда и соавторов (Lazarsfeld P., Berelson В., Gaudet H. The people's choice: How the voter rnakes up his mind in a presidential campaign. New York: Columbia University press, 1948). - Прим. ред.

Из этой книги мы узнаем, что богатые жители села и протестанты чаше голосуют за республиканцев, а другие люди склонны отдавать голоса демократам и тому подобное. Но мы мало что узнаем о движущих силах политического процесса в Америке.

Идея легитимации является одним из основных концептуальных инструментов политической науки, особенно в тех работах, где проблематика этой дисциплины затрагивает вопросы общественного мнения и идеологии. Исследование "политическихмнений" представляется весьма странным занятием, поскольку имеются обоснованные подозрения в том, что американская электоральная политика — это политика без мнений, если всерьез принимать слово "мнение"; голосование обычно не обладает большим политическим смыслом и какой-либо психологической глубиной, если придавать научное значение выражению "политический смысл". Но серьезные вопросы — а я намеренно ограничиваюсь лишь их постановкой — не имеют места в таких "политических исследованиях". Да и как их рассматривать, если подобные проблемы требуют некоторого знания истории и определенной психологической рефлексии. И то и другое не пользуется должным признанием у абстрактных эмпириков и, по правде говоря, недоступно большинству из них.

Пожалуй, главным событием последних двух десятилетий была вторая мировая война; ее исторические и психологические последствия во многом определили предмет наших исследований в течение последних десяти лет. Мне кажется странным, что нам так и не довелось получить ясную картину причин этой войны, но зато Мы все еще пытаемся, и не безуспешно, охарактеризовать ее как исторически обусловленную форму ведения военных действий и s определить как поворотный пункт нашей эпохи. Помимо официальной военной историографии, наиболее крупные работы в этой области были выполнены в серии многолетних исследований, проведенных по заказу американского военного ведомства под руководством Сэмюэла Стауффера. Эти работы, как мне кажется, доказали, что социальное исследование может использоваться в административной сфере и при этом не иметь никакого отношения к общественно-научной проблематике. Их результаты годятся для того, чтобы сбить с толку каждого, кто захочет что-нибудь узнать об американском солдате, побывавшем на этой войне, особенно того, кто поставит перед собой вопрос, как можно было выиграть столько сражений с людьми столь "низкого морального духа"? Но попытки ответить на подобнее вопросы уводят далеко от принятого эмпириками стиля в область ненадежных "спекуляций".

Однотомная книга А. Фогта "История милитаризма" * и восхитительные репортажи из гущи боя, использованные С. Л. Маршаллом в книге "Человек под огнем" ** представляют гораздо большую ценность, чем все четыре тома Стауффера ***.

* Vagt A. The history of militarism. - Прим. ред.

** Marshall S. L. A. The man under fire. - Прим. ред.

*** Имеется в виду монография "Американский солдат", опубликованная в четырех книгах (Stouffer S. e. a. The American Soldier: Ajustment during army life. Boston: Princeton University Press, 1949; Stouffer S. e. a. The American Soldier: Comlat and its Aftermath. Boston: Princeton University Press, 1949; Hoveland C. e. a. The American Soldier: Experiments on Mass Communication. Boston: Princeton University Press, 1949; Stouffer S, e. a. Measurement and Prediction. Boston: Princeton University Press, 1950). — Прим. ред.

В книгах, где исследователи социальной стратификации обращались к этому новому стилю, не появилось ни одного нового понятия. Фактически ключевые термины, заимствованные из других направлений, до сих пор не "переведены" и, как правило, соотносятся с весьма туманными "показателями" "социально-экономического статуса". Эмпирики даже не пытались разработать труднейшие проблемы "классового сознания", "ложного сознания", понятие "статуса" в противоположность "классу" и веберовскую идею статистически подтверждаемого "социального класса". И, что самое печальное, при исследовании социальной стратификации в выборку постоянно попадают малые города, хотя совершенно очевидно, что никакая совокупность подобных исследований не может ни на йоту приблизить нас к пониманию подлинной общенациональной картины распределения классов, статусов и власти.

Обсуждая изменения в исследованиях общественного мнения, Бернард Берельсон формулирует тезис, который касается, я полагаю, большинства исследований, проведенных в стиле абстрактного эмпиризма:

"Произошедшие (за двадцать пять лет. - Ч. Р. М.) изменения знаменуют революционные перемены в области изучения общественного мнения: это изучение стало формальным и количественным, атеоретичным, сегментированным, конкретизированным, специализированным, институциализированным и "модернизированным", короче говоря, как настоящая поведенческая наука, оно американизировалось. Двадцать пять лет назад и ранее выдающиеся писатели, руководствуясь общими интересами к природе и обществу, прилежно изучали "общественное мнение" не "ради него самого", а в широком историческом, теоретическом и философском контекстах, и в итоге сочинялись ученые трактаты. Сегодня коллективы технических работников ведут исследовательские проекты, посвященные специальным проблемам, и публикуют результаты своих изысканий. Двадцать пять лет назад изучение общественного мнения было частью гуманитарных исследований. Теперь оно стало частью науки"¹.

¹Ibid. P. 304 - 305.

Приводя эту краткую характеристику технологии исследований в стиле абстрактного эмпиризма, я не только хотел сказать, что эти люди не занимаются интересующими меня серьезными проблемами, но и не занимаются теми проблемами, которые считаются важными большинством обществоведов. Я хотел сказать, что они исследуют проблемы абстрактного эмпиризма, ставя вопросы и не находя на них ответа, они странным образом остаются в ими же самими установленных пределах сомнительной эписте-мологии. Думаю, не будет большой смелостью сказать, что они одержимы идеей методологического самоограничения. Что касается результатов, то все сказанное означает, что в этих исследованиях накопление деталей происходит без достаточного внимания к форме; на самом деле здесь часто не имеется никакой формы, за исключением той, которую изготовляют наборщики и переплетчики ^в типографии. Отдельные детали, сколь многочисленными бы они Ни были, не могут убедить нас ни в каких существенных идеях.

В рамках абстрактного эмпиризма как общественно-научного стиля не принято формулировать какие-либо содержательные теории и выводы. В основании рассуждений эмпирика не лежит никаких новых концепций природы, общества и человека, равным образом, здесь не найти и относящихся к ним конкретных фактов. Верно одно: этот стиль легко узнать по кругу проблем, которые его приверженцы выбирают для исследования, и по способам, с помощью которых эти проблемы изучаются. Вместе с тем бесспорно, что такие исследования совершенно не заслуживают того признания, которым пользуется данный стиль изучения общества.

Однако качество наиболее значимых результатов, полученных этой школой, не дает твердых оснований для того, чтобы судить о ней в целом. Как школа она нова; используемый ею метод требует доработки, стиль ее работы только сейчас начинает получать широкое распространение в проблемных областях общественных наук.