Что нам обещает социология 1 страница

Миллс Чарльз Райт.

Социологическое воображение

Миллс Чарльз Райт.

М 60 Социологическое воображение// Пер. с англ. О. А. Оберемко. Под общей редакцией и с предисловием Г. С. Батыгина. - М.: Издательский Дом NOTA BENE, 2001. - 264 с.

Книга известного американского социолога Ч. Миллса (1915 - 1962) издается в России впервые. Его публикации неизменно вызывали большой общественный резонанс. В данной работе, ставшей классической, автор выдвигает новые идеи по методологии исследования социальных процессов, рассматривает связи и взаимозависимость личности и общества, анализирует факторы распределения власти. Особое внимание Миллс обращает на принципы интеллектуального творчества и качества, необходимые социологу для объективных исследований. Книга актуальна и сегодня.

Рассчитана на социологов — студентов, преподавателей, научных работников, а также на специалистов других общественных наук.

ISBN 5-8188-0033-4

Предисловие

Если попытаться сформулировать основную тему "Социологического воображения", то можно сказать, что книга посвящена призванию социолога. Ее основной тезис предельно краток: "Каждый социолог сочиняет свою методологию". Чарльз Райт Миллс был одним из первых, кто максимально резко поставил вопрос о моральной ответственности обществоведа и тем самым бросил вызов академическому сообществу. Социологическое воображение — это мастерство критически мыслящего интеллектуала. Цель социологии заключается, по мнению Миллса, в том, чтобы превратить бесформенную и темную человеческую массу, включая политиков, в просвещенную разумную публику - задача, которую ставили основатели американской социологии. Миллс говорил: "Одно дело толковать об общих проблемах на национальном уровне и совсем другое — сказать конкретному человеку, как следует поступать"'.

Судьба и характер Миллса поразительно отразились в "Социологическом воображении". Ученик и биограф Миллса Ирвинг Горовиц, обсуждая стили социологической работы, провел различие между социологами, которые занимаются своим делом восемь часов в день, и социологами, можно сказать, двадцатичетырехчасовыми². Речь идет не столько о количестве рабочего времени, сколько об отношении социолога к своему ремеслу и, более широко, о призвании общесFтвоведа. "Двадцатичетырехчасовой" социолог подчиняет профессии всего себя и, адресуя свои идеи не столько коллегам, сколько публике, ставит целью научить людей жить и переустраивать мир на началах разума и справедливости. Личные проблемы он обычно возводит в ранг проблем общественных, научные расхождения равнозначны для него мировоззренческому конфликту, а профессиональная карьера становится судьбой мыслителя, иногда непризнанного. Превращая ремесло в творческое горение, он нередко забывает о

¹ Horowitz I. Professing sociology. Chicago: Aldine Publishing Co., 1968. P. 171.

² Ibid. P. 206.

чувстве меры, и тогда одержимость определенной идеей мешает ему дистанцироваться от личных пристрастий и соблюдать дисциплинарные каноны науки. В то же время такой исследователь сохраняет веру в факт и объективность научного метода. Разрушая каноны "нормальной науки", он может развенчать устоявшиеся идеалы и, отвергнув привычные нормы воспроизводства знания, создать новую картину мира. При этом не исключена возможность превращения "двадцатичетырехчасового" социолога в маргинала. Почти всегда в его работе возникает драматическая дилемма — нечто вроде ролевого конфликта, присущего самой миссии интеллектуала как "легитима-тора" общественных ценностей в современном мире¹. По всей видимости, Миллс был именно таким "двадцатичетырехчасовым" социологом, не отделявшим свою жизнь от науки. Э. Шиле нашел исключительно точное заглавие для своей разгромной рецензии на "Социологическое воображение" — "Воображаемая социология"². Иное дело, что, во многих случаях, последствия воображаемой Милл-сом ситуации оказывались реальными.

Чарльз Райт Миллс родился в 1916 г. в Техасе в католической семье. Умер он в 1962 г. в сорокашестилетнем возрасте от инфаркта, получив незадолго до этого профессуру в Колумбийском университете в Нью-Йорке. В студенческие годы Ч. Миллс испытал сильное влияние прагматизма с его акцентом на определяющую роль индивидуально-личностного освоения мира. Социологией он стал серьезно заниматься в университете Висконсина, под влиянием Говарда Беккера, где защитил докторскую диссертацию о прагматизме. В 1939 г. Миллс опубликовал в "American sociological Review" статью "Язык, логика и культура", принесшую ему известность среди профессионалов. В 1940 г. выходит в свет его статья о мотивационном словаре, используемом в науках о поведении. Но творческий стиль Миллса нашел наиболее полное выражение в его статье " Профессиональная идеология социальных патологов"³, которая вызвала шок среди американских социологов.

¹ Homwitz I. L. С. Wright Mills: An American Utopian. New York: The Free Press, 1983.

² Shils E. Imaginary Sociology // Encounter. June, 1960. P. 77 — 80.

³ Mills Ch. W. The professional ideology of social patologists // American Journal of Sociology. Vol. 49. No. 2. September 1943.

Проанализировав две дюжины учебников по социальной дезорганизации, двадцатисемилетний доктор социологии показал, что в основе "научных" представлений социологов и социальных психологов о социализации лежит расхожая мораль жителя небольшого американского городка. Впоследствии эта статья много раз переиздавалась как образец "социологии социологии".

В 1945 г. сбылась мечта Миллса — он был приглашен в Колумбийский университет в Нью-Йорке, где стал руководителем отдела социологии труда в Бюро прикладных социальных исследований, которое возглавлял Пол Лазарсфельд. Несколько летработы с Лазарсфельдом и Джорджем Ландбергом самым серьезным и причудливым образом повлияли на интересы и образ мышления Миллса. Успехом своих книг по социальному расслоению американского общества он в немалой степени обязан не только постоянному интересу к теоретическому наследию Макса Вебера, но и хорошо отработанной методике анализа эмпирических данных. В то же время Миллс испытывал органическую неприязнь к эмпирической рутине, которая в полной мере проявилась в резкой и местами несправедливой критике "методологического эмпиризма", что отражено в одной из глав "Социологического воображения".

Его отношение к теории было довольно противоречивым. Как и многие критически мыслящие американские интеллектуалы, Ч. Миллс находился под сильным впечатлением от работ Ч. Пирса, Д. Дьюи, Т. Веблена и одновременно считал себя последователем М. Вебера и К. Маркса. В начале 1950-х годов он вместе с Хансом Гертом опубликовал книгу "Характер и социальная структура", где его ранние прагматистские установки были вытеснены идеей обусловленности характера и поведения надличностными социальными структурами¹. С этого времени Миллс стал считать себя последователем "классической традиции" в общественной мысли. Своей приверженностью идеям Вебера он обязан прежде всего X. Герту, вместе с которым издал в переводе на английский язык сборник эссе великого немецкого социолога². Несомненно, интерпретация

¹ Mills Ch. W., Gerth И. Character and social structure. New York: Oxford University Press, 1953.

² From Max Weber: Essays in sociology // Ed. by H.Gerth, C.Wright Mills. New York: Oxford University Press, 1946.

Миллсом социального класса в терминах доходов, власти и престижа определена веберовской теорией. При этом неокантианская "свобода от ценностей" Миллсу была совершенно чужда. Ирвинг Горовиц имеет все основания считать, что Миллс прагматизировал и радикализировал Вебера¹, в то же время не принимая марксовский постулат о возрастании анархии капиталистического производства и противопоставляя ему тезис Вебера о рационализации современного капиталистического общества. У К. Маннгейма Миллс заимствовал идею о революционной миссии интеллигенции. Он был убежден, что социолог не должен быть беспристрастным наблюдателем, а, наоборот, обязан активно участвовать в преобразовании социальных порядков, открыто отстаивая определенные ценности и нести всю полноту моральной ответственности. Вероятно, его восприятие теоретического классического наследия было по преимуществу эмоциональным. Во всяком случае в сухих теоретических выкладках Парсонса он не обнаружил ничего, кроме банальностей. Напряженная спекулятивная изощренность, казалось бы, близких по духу "франкфуртцев", Миллсу была столь же недоступна. Он остался независимым мыслителем и даже при своих антикапиталистических убеждениях не примкнул к леворадикаль-ному движению.

Адаптацию Миллса в академическом сообществе затрудняла не только теоретическая эклектичность его воззрений. Он считался среди социологов аутсайдером и анархистом еще и потому, что характер правдолюбца позволял ему не признавать условностей. При этом Миллсу, как искреннему и бескорыстному человеку, многое сходило с рук. Будучи студентом, он препирался с преподавателями, но почти все они дали ему хорошие рекомендации для успешного завершения учебы. Ученую степень ему присудили, несмотря на то, что он отказался учесть замечания рецензентов. Работая в Бюро прикладных социальных исследований, он не справился с порученным ему проектом и был уволен со своей должности, но все-таки умудрился сохранить работу в одном из самых престижных университетов Америки. В 1956 г. Миллс получил звание профессора Колумбийского университета, хотя ему так и не разрешили преподавать

¹ Horowin. I. Professing sociology. Chicago: Aldine Publishing Co., 1968. P. 192.

социологию на старших курсах. Признание пришло к Миллсу уже после смерти, в 1960-е годы, когда на волне "критики социологического разума" он стал одним из героев "новых левых".

Апогей профессиональной карьеры Миллса пришелся на 1950-е годы, когда социологическая наука приобрела отчетливые институциональные очертания. Довоенная монополия Чикагской школы сменилась интенсивным развитием социологических центров в Колумбийском университете, в Гарварде, Мичигане, Калифорнии. Это был период, когда вера в возможности научного знания была практически безгранична. Профессионализация социологии выдвинула на первый план ее внутридисциплинарные, прежде всего теоретические и методологические проблемы. Эталоном исследовательской работы считался тогда проект "Американский солдат" (руководитель Сэмюэл Стауффер), в котором участвовали почти все ведущие американские социологи и социальные психологи. Социальные проблемы рассматривались в этой традиции лишь в той мере, в какой они сформулированы как проблемы науки. Миллс же не принимал автономии научного знания и считал обществоведа ответственным за несовершенство социальных порядков.

В центре научных интересов Миллса — проблема распределения власти в современном обществе. Он был последовательным критиком капитализма и считал, что западная демократия представляет собой власть олигархии. В книгах "Новые люди у власти" (1948), "Белые воротнички: средние классы в Америке" (1951) и "Властвующая элита" (1956)¹ он показал взаимопроникновение финансового капитала, политической власти и стандартов престижа. "Властвующая элита" стала одной из самых популярных книг, написанных в жанре социологической публицистики. Наряду с "Человеком организации" Уильяма Уайта, "Одинокой толпой" Дэвида Рисмена, Н. Глейзера и Р. Дэнни, "Другой Америкой" МайклаХаррингтона, "Сексуальным поведением мужчин [и женщин]" Альфреда Кинси, "Академическим сознанием" Пола Ла-зарсфельда и В. Тиленса, книга Миллса стала бестселлером и сформировала у образованной публики 1950-х годов впечатление о социологической науке. Миллс развивал идею, что институты представительной

¹ Имеется русский перевод: Миллс Ч. Властвующая элита. М.: Иностранная литература, 1959.

демократии используются в интересах финансовой, военной и бюрократической олигархии, а на смену малому бизнесу приходит "новый средний класс" — менеджеры и профессионалы, зависящие от бюрократии. В 1958 г. Миллс опубликовал книгу "Причины третьей мировой войны", в 1959-м — "Социологическое воображение", в 1960-м - "Слушайте, янки", в которой в ярких красках убеждал американцев в демократическом характере кубинской революции и доказывал необходимость сближения капитализма и социализма. В 1960 г. под редакцией Миллса вышла небольшая хрестоматия "Марксисты", сыгравшая важную роль в пропаганде леворадикальной идеологии. В этой книге рассматриваются идеи Маркса, Троцкого, Ленина, Сталина, Мао Цзэдуна, Хрущева, Че Гевары, и завершается она вопросом, адресованным Коммунистической партии Советского Союза: "Используются ли идеалы классического марксизма лишь в качестве идеологии для циничного прикрытия власти или они воспринимаются правящей элитой вполне серьезно как направление политики и цель, к которой действительно следует стремиться? ".

Книга "Социологическое воображение" многократно переиздавалась на английском языке и остается одной из классических работ по социологии. На русском языке книга издается впервые. Читая Миллса сегодня, в конце 1990-х годов, можно представить, будто он участник современных дискуссий. В книге есть удивительные прозрения. Например, он точно и ясно говорит о постмодерне, о котором ныне не пишет только ленивый. В то же время считать Миллса первым постмодернистом нет необходимости. Также нет нужды использовать идею "социологического воображения" для очередного опровержения эмпиризма. Миллс по преимуществу принадлежит американской социологии 1950-х годов. Вместе с тем, социальные структуры и человеческая деятельность, феноменологическое и реи-фицированное знание, социология и политика, призвание и судьба интеллектуалов - таковы "вечныетемы" социологии, которые вряд ли могут компетентно обсуждаться без ссылок на работы Миллса. Поэтому "Социологическое воображение" лучше приниматьсшп grano salis и рассматривать как одну из книг, которые занимают достойное место в социологической библ иотеке.

Г. С. Батыгин, доктор философских наук, профессор.

Посвящается Харви и Бетти

Что нам обещает социология

В наши дни частная жизнь нередко представляется чередой ловушек. Люди чувствуют, что в повседневной жизни они не в состоянии справиться со своими бедами, и часто в этом абсолютно правы. Все то, о чем человек обычно знает непосредственно из опыта, все, что пытается делать, находится в пределах частной жизни; его представления и возможности ограничены узкими рамками работы, семьи, соседского окружения, за пределами которых за него действуют другие, а сам он остается простым зрителем. Но чем сильнее чувствуется, пусть даже смутно, приближение внешней угрозы со стороны чьих-то честолюбивых замыслов, тем сильнее становится ощущение западни.

За этим ощущением скрываются, казалось бы, независимые ни от чьей воли изменения, которые происходят в самой структуре обществ и охватывают целые континенты. Однако исторические факты суть еще и факты успехов и неудач отдельных людей. В период индустриализации общества крестьяне становятся рабочими, феодалы или теряют свое могущество, или превращаются в предпринимателей. Когда одни классы возникают, а другие сходят с исторической арены, люди получают работу, или оказываются не Удел; когда кривая инвестиций идет вверх или вниз, люди обретают новое дыхание или падают духом. Когда случаются войны, страховой агент получает в руки гранатомет, служащий магазина становится оператором радиолокационной установки; их жены живут без мужей, дети растут без отцов. Жизнь индивида и ход истории общества нельзя понять по отдельности, без постижения того и Другого вместе.

Однако люди обычно не объясняют испытываемые ими трудности историческими событиями или институциональными противоречиями, они не связывают личное благополучие с подъемами и кризисами в обществе. Редко отдавая себе отчет в существовании сложной связи между тем, как складывается их жизнь, и историческим процессом, простые люди обычно не знают, что от этой связи зависит и то, какими они станут завтра, и то, как будет делаться история, в которую они могли бы внести свою лепту. Большинство не обладает тем качеством ума, которое необходимо для осмысливания взаимосвязей между человеком и обществом, между биографией и историей, между отдельной личностью и целым миром. Люди не могут, стараясь улаживать свои личные неурядицы, контролировать стоящие за ними структурные трансформации.

Это и неудивительно. В какую еще эпоху столь значительные массы людей переживали невероятно стремительные и глубокие социальные потрясения? Если американцам неведомы катастрофические изменения, претерпеваемые людьми в других обществах, то этим они должны быть обязаны конкретным историческим обстоятельствам, которые очень быстро становятся "просто историей". Те или иные исторические события оказывают влияние на каждого человека. В течение жизни одного поколения Европа, вмещающая шестую часть человечества, бывшая некогда средоточием феодализма и отсталости, превратилась в развитую и грозную силу. С освобождением колоний от политической зависимости установились новые, завуалированные формы империализма.[В мире постоянно происходят революции, ибо люди оказываются зажаты в тиски новых типов власти. Возникают тоталитарные общества, одни из которых вскоре разваливаются, другие достигают сказочных успехов. После двухсот лет победоносного шествия капитализм доказал, что только он способен превратить общество в промышленную машину. Однако по истечении двух веков радужных надежд даже формальной демократией пользуется ничтожно малая часть человечества. Повсюду в развивающихся странах старый жизненный уклад рушится, и ранее смутные чаяния оформляются в насущные требования. В развитых странах орудия власти и насилия становятся тотальными по проникновению во все сферы жизни общества и бюрократическими по форме. Само человечество предстает перед нами сверхнацией, которая концентрирует на своих полюсах наиболее организованные и мощные силы для подготовки третьей мировой войны.

Скорость, с которой ныне история обретает новые формы, опережает способность человека ориентироваться в мире в соответствии с подлинными ценностями. Да и о каких ценностях можно говорить? Даже не впадая в панику, люди часто понимают, что старое мышление и мироощущение терпят крах, а новые веяния сомнительны в моральном отношении. Надо ли удивляться тому, что простые люди чувствуют себя беспомощными, столь неожиданно оказавшись перед необходимостью непосредственно иметь дело с более широкими социальными контекстами? Они не могут понять ни смысла современной исторической эпохи, ни того, какое влияние она оказывает на их собственную жизнь. Стремясь сохранить свою индивидуальность, они становятся морально бесчувственными и каждый пытается замкнуться в своей частной жизни. Надо ли удивляться тому, что ими овладевает чувство безысходности?

Люди нуждаются не только в информации — ибо в "эпоху факта" информация настолько поглощает их внимание, что они не успевают ее усваивать. Люди нуждаются не только в навыках здравого мышления, несмотря на то, что усилия, затрачиваемые на их приобретение, нередко истощают и без того скудные духовные силы.

Они нуждаются, и чувствуют это — в особом качестве ума, которое поможет пользоваться информацией и развивать мышление, чтобы достичь ясного понимания того, что происходит как в мире, так и с ними самими. Я намерен утверждать — надежды на развитие такого качества ума журналисты и гуманитарии, артисты и публика, ученые и издатели начинают возлагать на то, что можно назвать социологическим воображением.

Тот, кто обладает социологическим воображением, способен понимать, какое влияние оказывает действие исторических сил на внутреннее состояние и жизненный путь людей. Оно позволяет объяснять, как в бурном потоке повседневной жизни у людей часто формируется ложное сознание своих социальных позиций. В этом водовороте событий являет себя устройство современного общества, которое формирует психический склад людей. Также и личные трудности людей упираются в независимые от них проблемы, а равнодушие публики к отдельному индивиду проявляется в озабоченности лишь социально значимыми вопросами.

Первым результатом социологического воображения и первым уроком основанной на нем социальной науки является понимание того, что человек может постичь приобретенный жизненный опыт и выверить собственную судьбу только тогда, когда определит свое место в контексте данного времени, что он может узнать о своих жизненных шансах только тогда, когда поймет, каковы они у тех, кто находится в одинаковых с ним условиях. С одной стороны, это жуткий урок, с другой — замечательный. Нам неведомы пределы, человеческих возможностей в стремлении к покорению высот и к добровольному падению, к страданию и ликованию, к упоению жестокостью и к наслаждению игрой разума. Но в настоящее время мы узнали, что границы "человеческой натуры" пугающе широки, что каждый индивид от поколения к поколению проживает свою биографию в определенном обществе, в соответствующем историческом контексте. Самим фактом своего существования он вносит собственный, хотя и ничтожно малый, вклад в формирование общества, выбор направления его исторического развития, несмотря на то, что он сам является продуктом общества и конкретно-исторических общественных сил.

Социологическое воображение дает возможность постичь историю и обстоятельства отдельной человеческой жизни, а также понять их взаимосвязь внутри общества. В этом заключается задача, которую можно выполнить с его помощью. Принятие на себя такой задачи и осознание ее перспектив — характерная черта классической общественной мысли. Эта черта присуща и напыщенно многословному и скрупулезному Герберту Спенсеру, и изящно, но бескомпромиссно вскрывавшему язвы общества Эдварду Россу, Огюсту Конту и Эмилю Дюркгейму, замысловатому и проницательному Карлу Маннгейму. Ею отмечены все наиболее выдаю-' щиеся интеллектуальные достижения Карла Маркса, в ней источник блистательных ироничных прозрений Торстейна Веблена, многомерных конструкций реальности Йозефа Шумпетера, это основа психологической гибкости У. Лекки и, равным образом, необычайной глубины и ясности Макса Вебера. Эта черта присуща всем лучшим современным достижениям в области исследований человека и общества.

Ни одно социальное исследование, если оно не обращается к проблемам человеческой жизни, истории и их взаимодействию в обществе, не может выполнить стоящие перед авторами задачи. Какие бы специальные вопросы ни затрагивали классики общественной мысли, сколь бы узкой или, напротив, широкой ни была картина изучаемой ими социальной реальности, всякий, кто ясно осознал перспективы своей работы, вновь и вновь ставит перед собой три группы вопросов.

1. Что представляет собой структура изучаемого общества в целом? Каковы ее основные элементы и взаимоотношения между ними? Чем структура изучаемого общества отличается от других типов социального порядка? Какую роль играют те или иные особенности данной структуры в процессе ее воспроизводства и изменения?

2. Какое место занимает данное общество в человеческой истории? Каковы механизмы его изменения? Каковы его место и роль в развитии всего человечества? Какое влияние оказывает тот или иной элемент структуры изучаемого общества на соответствующую историческую эпоху и что в этом элементе, в свою очередь, обусловлено исторически? В чем заключается сущность конкретной исторической эпохи? В чем ее отличие от других эпох? Каковы характерные для нее способы "делания" истории?

3. Какие социальные типы преобладают в данном обществе и какие будут преобладать? Какой отбор они проходят и как формируются, как обретают свободу или подвергаются угнетению, становятся восприимчивыми или безразличными? Какие типы "человеческой натуры" раскрываются в социальном поведении и характере индивидов, живущих в определенном обществе в данную эпоху? И какое влияние оказывает на "человеческую натуру" каждая конкретная особенность исследуемого общества?

Именно такого рода вопросы ставили перед собой лучшие представители общественной мысли независимо оттого, являлись ли объектом интереса великое государство или узкое литературное течение, семья, тюрьма или религиозное движение. Подобные вопросы составляют интеллектуальный каркас классических исследований о поведении человека в обществе, их неизбежно задает каждый, кто обладает социологическим воображением. Ибо такое воображение дает возможность социологам переходить от одной Перспективы к другой, от политической к психологической, от рассмотрения отдельной семьи к сравнительному изучению государственных бюджетов разных стран, от воскресной школы к армейскому подразделению, от обследования отдельного предприятия к изучению современной поэзии. Социологическое воображение позволяет перейти от исследования независимых от воли отдельного индивида общих исторических изменений к самым сокровенным свойствам человеческой личности, а также видеть связь между ними. Использовать эту возможность нас побуждает постоянное стремление понять социально-историческое значение человека в таком конкретном обществе, которое обеспечивает ему проявление своих человеческих качеств и самое существование.

Короче говоря, посредством социологического воображения человек сегодня надеется понять, что происходит в мире и что происходит с ним самим — в точке пересечения биографии и истории общества. Самосознание современного человека, которому свойственно видеть себя по меньшей мере пришельцем, если не вечным странником, во многом обусловлено отчетливым представлением о социальной относительности и трансформирующей силе истории. Социологическое воображение является наиболее плодотворной формой такого самосознания. С его помощью у людей, чей кругозор ограничивается небогатым набором замкнутых траекторий движения, часто появляется неожиданное чувство, как будто они проснулись в доме, который до этого им лишь казался знакомым и родным. Верно это или нет, но они начинают понимать, что теперь они сами способны к правильным обобщениям, непротиворечивым оценкам и взвешенным суждениям. Прежние решения, некогда казавшиеся весомыми, теперь представляются безрассудными и невежественными умствованиями. В людях вновь оживает способность удивляться. Они обретают новый способ мышления, производят переоценку ценностей, короче говоря, их мысли и чувства способствуют осознанию культурной значимости социальных наук.

Пожалуй, наиболее важно, что социологическое воображение дает возможность различить понятия "личные трудности, связанные с внешней средой" и "общественные проблемы, обусловленные социальной структурой". Такой подход служит важнейшим фактором социологического воображения и отличительной чертой всех классических работ в области социальных наук.

Личные трудности определяются характером индивида и его непосредственными отношениями с другими; они касаются его "я" и тех ограниченных областей жизни общества, с которыми он лично знаком. Соответственно, осознание и преодоление этих трудностей, строго говоря, не выходят за рамки компетенции индивида как носителя конкретной биографии, а также за рамки непосредственной сферы его жизнедеятельности, то есть того социального окружения, которое определяется его личным опытом и до некоторой степени доступного его сознательному воздействию. Трудности - это частное дело: они возникают, когда индивид чувствует, что ценности, которых он придерживается, находятся под угрозой.

Общественные проблемы обычно касаются отношений, которые выходят за пределы непосредственного окружения индивида и его внутренней жизни. Такой выход необходим на уровень институциональной организации множества индивидуальных сред жизнедеятельности, а далее на более широкую структуру социально-исторической общности, которая, как целое, складывается из многообразного переплетения и взаимопроникновения индивидуальных сред жизнедеятельности и общественно-исторической макроструктуры. Общественные проблемы — называются общественными по-, тому, что при их возникновении под угрозой оказываются ценности, разделяемые различными слоями общества. Часто спорят о том, что же на самом деле представляют собой эти ценности и что именно им угрожает. Нередко спор оказывается беспредметным только потому, что, отличаясь по своей природе даже от самых распространенных личностных трудностей, общественные проблемы плохо поддаются определению в терминах непосредственного повседневного окружения простых людей. В действительности общественные проблемы часто связаны с кризисом институционального порядка, а также с тем, что марксисты называют "противоречиями" или "антагонизмами".