Дэнни Шугермэн Беверли Хиллз, Калифорния 14 страница

Последний сингл “Doors” из “Тихого парада”, дань уважения Отису Реддингу и третий, написанный Робби, “Бегущий блюз”, медленно двигался в чартах и достиг номера 64.

Суды в Майами и Фониксе ждали своего часа.

Прошли премьерные показы фильма о путешествии Джима, “HWY”, и, по общему мнению, он оказался каким-то... незаконченным.

Одна из подруг Джима была беременна.

Бухгалтер Джима надоедал ему по поводу расточительности Памелы. Он соглашался с её карманными деньгами, даже периодические шалости и приходившие счета ещё умещались в рамках здравого смысла. Но магазин был безумием. Он уже стоил Джиму 80.000 долларов, а Памела была в Европе, покупая вещи. Это было для Джима хуже всего. Они поссорились, и Памела уехала к французскому графу, которого, как она говорилаподругам, она любила.

Джим пил.

Они все были пьяные. Том, Фрэнк, Бэйб и, конечно, Джим зависли в баре “Barney’s Beanery”.

Ты осторожничаешь, Моррисон, - сказал Том, подзуживая друга. - Ты, чёрт возьми, стал страшно осторожен.

Джим не обращал внимания на насмешку. Фрэнк и Бэйб уставились в свои бокалы.

Теперь скажи нам, мистер Джим Моррисон, рок-звезда, - продолжал Том громко, на весь бар, - расскажи нам, что случилось в Майами.

Этот вопрос страшно надоел Джиму. Он уставился на Тома и сделал ещё глоток из своего бокала.

Давай, Джим, сейчас же расскажи нам всё.

Да, - спокойно сказал Джим, - я это сделал.

Сделал что, Джим? - голос Тома звучал резко, триумфально.

Я показал свой х...

- Зачем, Джим? Когда я показал свой в своём фильме, ты сказал, что в этом нет искусства.

- Ну, - сказал Джим тихим голосом, так что всем присутствующим пришлось напрячься, чтобы услышать его ответ, - я хотел посмотреть, как он выглядит в свете прожекторов.

Через секунду Бэйб и Фрэнк одновременно взорвались хохотом, разбрызгивая содержимое бокалов. Джим озорно усмехнулся.

Сцена в “Ahmet and Mica Ertegun’s” была менее забавной. Ахмет был очаровательным сыном турецкого дипломата, основавшим “Atlantic Records” и сильно разбогатевшим. Его жена была одной из самых модных хозяек Манхеттена. Ахмет знал, что контракт “Doors” с “Elektra” заканчивается, и хотел услышать Джима на пластинках своей фирмы, поэтому он пригласил Джима к себе на вечер. Всё, что Ахмет вспоминает сегодня, это то, что в одну минуту Джим был истинным южным джентльменом, рассказывая светские истории и являя изысканные манеры, а в следующую минуту он был уже сильно пьян, стоял на кушетке и тянулся к дорогим картинам на стене. Jekill and Hide.

8 декабря 1969-го года Джим отметил своё 26-летие с Биллом Сиддонзом и его женой Шери, Фрэнком и Кэти Лишьяндро, Леоном Барнардом в доме Сиддонзов на Манхеттен Бич. После ужина перед Джимом оказалась бутылка бренди, а у остальных - сигареты с марихуаной. К этому времени от марихуаны Джим лишь становился нервным. Или ненормальным.

Джим и Леон между делом говорили о том, чтобы вместе снять комедийную ленту, затем разговор перешёл на Мика Джеггера. Джим был неожиданно великодушен (возможно, не без сарказма), назвав Джеггера “принцем среди людей”. Затем он искренне поблагодарил всех за вечер и, допив бутылку, откланялся.

О Господи, смотрите! - воскликнул вскоре Леон. - Посмотрите на Джима! - Леон вскочил со своего места. Бессознательно сползая со стула, Джим умудрился вытащить из штанов свой член и мочился на ковёр.

О Боже! - Билл бросился к нему через всю комнату, схватил большой хрустальный бокал и подставил его под струю.

К удивлению Билла, Джим наполнил бокал. Билл взял со стола ещё один, и Джим тоже его наполнил, потом и третий.

Леон, Фрэнк, Кэти и Шери покатились со смеху.

Потом Фрэнк и Кэти отвезли Джима в офис “Doors” и уложили его, по-прежнему спящего, на кушетку.

Давление росло невыносимо. Джима крутили и дёргали во все стороны. Фрэнку, Полу и Бэйбу не хватало денег, чтобы закончить фильмы, и “Doors” хотели прекратить съёмки, полагая, что кино отнимает у Джима энергию, которую он должен был бы отдать группе. Они также хотели, чтобы Джим сбрил бороду и сбросил несколько килограммов веса к серии концертов, которая начиналась в Нью-Йорке через несколько недель. Пэм всё время требовала, чтобы Джим бросил карьеру солиста “Doors” и начал вести с ней домашнюю семейную жизнь, в которой она миролюбиво предоставляла ему заниматься поэзией. В это же время шло не менее двадцати дел о признании отцовства. Джим знал, что в предстоящем турне публика будет ждать от него гротеска, в то время как он хотел теперь просто стоять на сцене и петь. Его адвокаты запрещали ему говорить о Майами, и ему непременно нужно было доказать свою невиновность, как и показать отвращение к лицемерию всего этого дела. Недавно Винс снова взял для него “нового менеджера”. И очень явным стало давление того обстоятельства, что он уже не мог пройти по улице неузнанным (отсюда и борода) - это неудобство Джим стал ощущать всё больше и больше.

На другой день после дня рождения Джим сидел на кушетке, пил пиво и пытался разобраться во всех этих требованиях, когда вошли Билл и другие. Он отсутствующе кивнул вошедшим, затем тупо уставился в газету “Los Angeles Times”, которая лежала перед ним на столе. Он тупо читал: в Южной Азии продолжается “вьетнамизация”; третью неделю были оккупированы индейцы на острове Алькатрац; вчера - в день его рождения! - была четырёхчасовая перестрелка между полицией Лос-Анджелеса и Чёрными Пантерами; большое жюри присяжных признало Чарли Мэнсона виновным в убийстве Шарона Тэйта, и т.д.

Джим отложил газету. Он подвинулся на кушетке и сделал ещё глоток.

Я думаю, - сказал он медленно, - что у меня нервный срыв.

Все бросились его успокаивать, стараясь сказать что-нибудь ободряющее, но в то же время они боялись возможности того, что он, наконец, был близок к тому, чтобы уйти из группы. Билл пошёл к двери, чтобы из репетиционной комнаты позвать Винса Тринора.

Джим недобро посмотрел на Билла.

Когда вчера вечером ты поставил передо мной ту бутылку “Courvoisier”, ты сказал: “Это для человека, который пьёт”. Мне пришлось выпить её всю.

Он повернулся к Винсу, как только тот вошёл в комнату.

Я знал, что делал, Винс. В Майами я пододел боксёрские шорты. Ты их не видел? Я знал, что делал, а ты остановил меня.

Он повернулся к Леону и напомнил ему сцену на крыше Здания 9000, когда Леон предложил ему спуститься на балку.

Ты не понимаешь? - спросил Джим. - Мне пришлось это сделать. Я не мог остановиться.

Это было странное и пугающее оправдание. Никогда раньше он не позволял этим людям видеть его столь беззащитным и ранимым.

Через неделю они наняли для него ещё одну няньку - почти двухметрового чёрного футболиста из Университета Южной Калифорнии, который во время недавнего тура “Rolling Stone” был личным телохранителем Мика Джеггера.

Джиму сразу понравился Тони Фанчес.

Пойдём выпьем, - сказал он.

Конечно, Джим. Как ты скажешь, - подмигнул Тони. - Может быть, благодаря тебе я заинтересуюсь какой -нибудь танцовщицей-топлесс.

Джим с Фрэнком отдыхали в Мексике. Остальные “Doors” были в Нью-Йорке, с беспокойством ожидая приезда Джима на концерты. После долгих переговоров и подписания обычного обязательства в “fucking-пункте”, группу пригласили в престижный “Felt Forum”.

В гостиничном номере Билла Сиддонза зазвонил телефон.

- А... Я пропустил свой самолёт.

- О Господи, Джим. - Билл сразу вспомнил звонок Джима о пропущенном самолёте по дороге в Майами. - Джим, ты трезв?

Да-а-а...

Концерты 17 и 18 января - по два каждый вечер - были очень важны для Сиддонза, других “Doors” и “Elektra”. Выступления записывались для live-альбома, начатого прошлым летом. Нью-Йорк был тем местом, где сосредоточено большинство редакторов и журналистов, и концерты в “Felt Forum” должны были доказать, что “Doors” как группа ещё в силе. Невыход на сцену или, ещё хуже, выходка, подобная происшедшему во Флориде, были бы самоубийством.

Сиддонз говорил с интонацией раздражённого родителя в голосе:

Джим, ты забронировал билет на другой рейс?

Джим сказал “да” и назвал Биллу номер рейса.

Джим, мы вышлем за тобой лимузин.

А... Билли? А... будет остановка в Майами.

Джим? Ты будешь так любезен остаться в самолёте?

Повесив трубку, Билл позвал Тони Фанчеса.

Садись на самолёт и немедленно лети в Майами. Перехвати Джима. Встреть его самолёт при посадке в Майами и уговори Джима остаться в нём. Мы забронируем тебе место на обратный путь в Нью -Йорк вместе с ним.

Концерты прошли успешно. В основном они играли старые песни: “Движение лунного света”, “Человек чёрного хода”, “Прорвись насквозь”, “Зажги мой огонь”, “Конец”. Были запоминающиеся моменты, когда Джон Себастьян и Даллас Тейлор, барабанщик из “Crosby”, “Stills”, “Nash”, “Young” во время одного из выступлений на несколько песен присоединись к “Doors”; когда на Джима бросился молодой гомосексуалист и обхватил его руками и ногами, а когда его, наконец, отодрали и утащили, Джим небрежно сказал: “Ну, это Нью-Йорк. Только те, кто лезет на сцену - голубые”. Эти слова без объяснений войдут в концертный альбом. Единственное, что не войдёт туда, это случай, когда кто-то бросил Джиму сигарету с марихуаной толщиной примерно с карандашный грифель. “Это то, что мне нравится в ньюйоркских сигаретах с марихуаной, - сказал он, - ими можно ковырять в зубах”.

Во время пребывания “Doors” в Нью-Йорке прошли и деловые встречи. На некоторых из них обсуждались реклама и промоушн “Morrison Hotel”, и на такие встречи всегда приглашались “Doors”. Джим же терпеть их не мог и посещал редко. Он охотнее позволял другим принимать за него решения. Но он присутствовал в офисе “Elektra”, когда обсуждали его имидж и где появилась памятная записка в духе кампании за новые общественные отношения. Джим, ссутулившись, сидел на кушетке, замшевая на овчине куртка натянута до ушей, пока представитель отдела рекламы говорил о “Джиме Моррисоне как о человеке Возрождения ”.

В четырёхстраничной памятке было ясно сказано, что чувства Джима должны обсуждаться:

Джим Моррисон - публичная фигура, ищущая расширения своего художественного горизонта. Все публичные фигуры должны иметь публичный имидж. Лучший публичный имидж - это когда и публика, и художник довольны одновременно. Художник является первым, потому что ему приходится сосуществовать с этим имиджем наиболее близко. Поскольку человек Возрождения предполагает неограниченные исследования всего и вся, а также некоторые созидательные действия и стремления, я думаю, что Моррисон сможет жить в этом образе довольно легко. Однажды войдя в установленные этой памяткой рамки, он сможет стремиться, действовать, жить тем, что доставляет ему удовольствие, не подвергаясь опасности, и даже не беспокоясь об этом - репутация Хорошего/Плохого.

Кроме того, памятка подчёркивала: “Это не какие-то Леонардо на сцене, и им в “Poughkeepsie” понравится”.

Джиму не хотелось влезать в имидж, созданный корпорацией. Кроме того, “Elektra” изменила практике трёхлетней рекламной политики “Doors” и начала уделять Джиму Моррисону больше внимания, чем группе. На следующий день его даже пригласили на приём в “Elektra”.

Это была часть фирменного ритуала. Большинство звукозаписывающих компаний готовят пышные приёмы для своих наиболее известных артистов, когда близится время продления контракта.

Этот вечер был необычным, с аляскинскими королевскими крабами, чёрной икрой, “Dom Perignon” и множеством звёзд Уорхола - всё это в 44-этажном небоскрёбе с впечатляющим видом на Манхеттен. В конце показали “39 шагов” Альфреда Хичкока.

Это было после двух часов ночи. Джим с Памелой уходили, и, проходя мимо хозяина, президента “Elektra” Джека Холзмана, Памела выдала длинную речь по поводу того, что они уходят. Джек был уверен, что к этому её подговорил Джим.

Ну, в случае, если на будущий год все мы будем на Атлантике, - сладко сказала Памела, благодарю за отличный вечер.

Джим просто улыбнулся.

Имидж человека Возрождения не удался.

В первую неделю февраля был выпущен новый альбом, а на “Arena” в Лонг Бич и в “Winterland” в Сан-Франциско прошли удивительно удачные концерты. Всё было продано, и на всё появились хорошие рецензии. Джим побрился, надел чёрные джинсы и рубашку и пел лучшие свои песни. И наконец-то было подписано соглашение между Джимом, Биллом Биласко и Майклом МакКлюром по поводу съёмок “Адепта”. Компания Джима, “HiWay” и компания Биласко “St.Regis Films” совместно приобрели на один год права на фильм по неопубликованному роману МакКлюра, заплатив ему 500 долларов вместо обычных 5.000.

В марте во всех газетах появились рецензии на пятый альбом “Doors” на “Elektra” - “Morrison Hotel”, характеризующие его как золотой, подчёркивающие, что группа стала первой в Америке хардроковой командой, которая выпустила пять золотых дисков подряд. Хотя в Буффало концерт был отменён, “Doors” выступили в Солт Лэйк Сити, Денвере, Гонолулу, Бостоне, Филадельфии, Питтсбурге, Коламбусе и Детройте.

Из “Morrison Hotel” пока не был отдельно выпущен хитовый сингл, а “Doors” снова стали фаворитами критики, и почти во всех значимых изданиях они были засыпаны благосклонными отзывами. Не было ни струнных, ни духовых, а у группы при этом было время поработать над некоторыми из песен до записи - впервые со времён записи первого альбома они смогли позволить себе такую роскошь. Это было заметно. “Morrison Hotel” восполнил и недостаток энергии двух предыдущих альбомов. Голос Джима был зрелым, глубоким, и остальные выросли как музыканты. Это было художественное возвращение: “Doors” смогли записать серию песен одна лучше другой.

Дэйв Марш, бывший тогда редактором журнала “Cream”, писал: ““Doors” предстали нам с самым шокирующим рок -н-роллом, который я когда-либо слышал. Когда они хороши - они просто невыносимы. Я знаю, что это лучшая запись из слышанных мною... когда-либо вообще ”.

“Rock Magazine” тоже восторгался: “Вы говорите, Моррисон больше не сексуален; он стареет и толстеет. Ну, на записи вы не видите пузо, но можете услышать интересные вещи, и пятый альбом “Doors”, вне всякого сомнения, стал их самым замечательным (и лучшим) альбомом к предстоящим концертам ”.

Вторил этим восклицаниям и майский номер журнала “Circus” за 1970-й год: ““Morrison Hotel” - вероятно, лучший альбом “Doors”, он обратит в веру Моррисона новых приверженцев и убедит тех, кто, как и я, думал, что два предыдущих альбома были проходными. Хороший хардовый, злой рок - и один из лучших альбомов этого десятилетия. Больше энергии кожаным штанам Моррисона ”.

Только “Rolling Stone” воздержался от похвалы, утверждая, что первые два альбома “Doors” действительно имели значение, а сейчас ““Morrison Hotel” на самом деле можно порекомендовать лишь тем, кто имеет в этом личный интерес”.

Тем временем Джим по-прежнему был не в себе. Он думал о предстоящем судебном заседании в Фониксе и возможных серьёзных обвинениях, предъявляемых ему: три месяца и 300 долларов за словесные оскорбления и угрозу физического насилия, и 10 лет и 10.000 долларов по федеральному обвинению в создании помех персоналу самолёта в коммерческом полёте. В среду, 25 марта, Джим, Фрэнк, Том и Леон улетели в Фоникс для короткой предсудебной встречи с Биллом Сиддонзом и адвокатом Джима Максом Финком. В комнате обслуживания заказали выпивку. Как обычно, Джим и Том начали соревноваться.

Том становился воинственным. Ему захотелось выйти из “пьяного состояния”.

Брось эту дерьмовую пьянку! Пойдём, Джим.

Джим согласился и, шатаясь, встал на ноги. Сиддонз предложил им остаться. Он не хотел, чтобы Джим выходил сегодня на публику. Он в ужасе представил, как того арестуют за пьянство - это будет в день суда приятной новостью для прессы.

Вдруг Леон вскочил на кофейный столик и закричал на Джима:

Задница! Задница! Задница!

Почему ты меня так называешь? - спросил Джим. - Почему ты говоришь со мной, как с ребёнком?

Потому что ты ведёшь себя как ребёнок.

Тут вошёл Фрэнк и посоветовал Леону заниматься своим делом, когда их прервал стук в дверь. Кто-то впустил воздушную блондинку.

Я ищу Джима, - сказала она.

Джим моментально приблизился к ней и стал губами двигаться вниз по её блузке. Все остальные тихонько вышли.

На следующее утро оба - и Джим, и Том - надели белые рубашки, галстуки и двубортные спортивные куртки. Длинные волосы были зачёсаны за уши. Леон и Фрэнк были вызваны в качестве свидетелей, как и стюардессы, Райва Миллз и Шерри Энн Мэйсон. Судья зачитал показания Шерри. Она говорила, что во время полёта один из обвиняемых хватал её руками, несмотря на неоднократные предупреждения. При этом она указала на Джима.

Джим был смущён. Каждый раз, когда она описывала происходившие события, она говорила, что это сделал он, тогда как на самом деле она описывала поведение Тома. В результате она заставила смутиться их обоих. Это было похоже на сцену из “Алисы в Стране Чудес”. В конце концов обвинение попросило свидетелей называть Джима и Тома не по имени, а как человека на месте “А” и человека на месте “Б”. Джим был признан невиновным по федеральному обвинению и виновным в “словесных оскорблениях, угрозах, запугивании и во вмешательстве в действия ” двух стюардесс. Том был оправдан по всем обвинениям. Вынесение приговора было отложено на две недели.

Джим, Леон, Том, Фрэнк, Билл Сиддонз, Макс и местный адвокат, участвовавший в этом деле, вернулись в гостиницу и зашли в зал выпить коктейль. Удивительно! Там были обе стюардессы и пилот, который арестовал Тома и Джима.

Билл и Леон подошли с дружескими поздравлениями. Джим заказал первую двойную порцию.

Билл очаровал стюардесс, полчасика с ними поболтав, и вернулся к столу вместе с двумя девушками. Шерри села рядом с Джимом, который пропустил к тому времени уже четыре двойных, и который сказал ей, что она очень мила.

Ты знаешь, - сказал он, - при всех других обстоятельствах мы не пришли бы к тому, к чему пришли.

Прошло время - и ещё две двойных порции - Джим решил спеть. Шатаясь, он встал со стула и зигзагами направился к пианино.

Вы не против, если я спою, да? - спросил Джим вздрогнувшего пианиста.

Хозяин бара подбежал к Джиму с такой же скоростью, с какой футболист бросается на мяч.

Нет, нет, нет. Извините, мистер Моррисон, но нет, нет, нет.

Джим пришёл в ярость от такого властного вмешательства.

Fuck you, парень, fuck you! Fuck you! Fuck you!

Макс и второй адвокат выволокли Джима из комнаты, а для остальных вечер продолжился. В фойе Том подбил Джима прыгнуть на улице в фонтан.

Джим пьяными глазами взглянул на Тома и бегом побежал к фонтану.

Но Билл остановил его и с чьей-то помощью довёл до гостиничного лифта. Как только двери лифта закрылись, Джим снова закричал: “Fuck you!”

На следующее утро все они вернулись в Лос-Анджелес, и там Джим отправился в бар “Palms” вместе с Томом и несколькими девушками, одну из которых Джим привёз из Фоникса, а другая была давней группи “Doors”. Они много пили и играли в пул. Том напился и опрокинул бильярдный столик. Хозяин бара вызвал полицию, и Джим с Бэйбом с трудом утащили Тома в близлежащий офис “Doors”.

По пути Том орал:

Моррисон, ты ужасен! Весь мир ненавидит тебя! Ненавидит тебя! Ты совершенно ужасен!

В офисе Джим, Бэйб и ещё кто-то предложили Тому уйти. Наконец, Джим объяснил, чем он был недоволен. В Фониксе он везде платил за Тома: билеты на самолёт, гостиница, еда, питьё, адвокаты, все счета. Он также взял на себя ответственность за Тома, а в ответ получил от него сущее дерьмо.

Джим набросился на Тома и стал толкать его к двери. Том смеялся.

Убирайся отсюда, - ворчал Джим, - это место для дела.

Тут появился друг Тома и схватил Джима; затем этого друга схватил Тони Фанчес. К нему присоединился Бэйб. Джим зашёл в комнату Билла Сиддонза, чтобы вызвать полицию. Машина, приехавшая по звонку из “Palms”, появилась очень быстро.

Ты хочешь сказать, что ты вызвал ментов? - спросил Том. Он стоял теперь отдельно от остальных, ошеломлённо глядя на Джима.

Вы хотите сказать, что это вы вызвали нас? - спросили не менее ошеломлённые полицейские.

Бэйб начал обзывать полицейских, но они предпочли не обращать на него внимания. Тома отвели в машину его друга и увезли, Джим, Бэйб и Тони остались стоять на тротуаре. Когда Том через десять минут вернулся, чтобы бросить камень в офис “Doors”, Джим успел уже уйти в “Barney’s Beanery”, чтобы ещё выпить. В следующий раз Джим увидит Тома почти через год.

В апреле проблемы Джима с законом усугубились. Прежде, чем 6-го числа вернуться в Фоникс, он просмотрел впечатляющий 63-страничный документ, который Макс Финк подготовил к судебному заседанию в Майами. Джиму понравилось красноречие Макса в зале заседаний в Фониксе - он назвал его “профессиональным Терри Мэйсоном” - и был очень доволен, увидев, что изложение Максом обстоятельств дела подвергало сомнению конституционность законов, на основании которых он был арестован.

Первые десять страниц объясняли “современные общественные отношения и социальные стандарты, так, как их видел Макс (и Джим): “Молодёжь (и большая часть взрослого населения) восстала против “надводного” лицемерия, фальши и “только для белых” и “подводной” гнилости нашего общества. Фальшивые, эфемерные викторианские идеи разочаровывают в мире знания, научного развития и образования...”

Макс приводил в качестве прецедентов судебные дела, касающиеся фильмов “Я любопытный трусливый ” и “Полуночный ковбой” и ссылался на “Тропик Рака” Генри Миллера как на картины Гогена, Пикассо и Микеланджело. Много страниц было посвящено доказательству того, что Первая и Четырнадцатая поправки защищали театральные спектакли, и самоэто дело показывало лишь исторический “страх перед политическими возможностями театра”. Были упомянуты и постановления Верховного Суда США, защищающие свободу слова. Наконец, Макс оспаривал каждое обвинение в отдельности, доказывая, что все они в той или иной степени нарушают Первую, Восьмую или Четырнадцатую поправки, были “неконституционно не ясными или не подкреплёнными фактами”. Из четырёх законов, которые, как утверждалось в деле, были нарушены Джимом, самый свежий вступил в силу в 1918-м году.

6 апреля Джим вернулся в Фоникс вместе с Максом, очевидно, чтобы выслушать приговор по раздутым обвинениям в нарушении закона. Макс заявил в суде, что стюардесса по имени Шерри допустила ошибку и хочет изменить показания; тогда судья отложил вынесение приговора и назначил новое судебное заседание на более поздний срок в течение месяца.

7го Джиму доставили первые экземпляры его книги из “Simon and Schuster”. Джим держал в руках тонкий томик и восхищался им. Книга называлась “The Lords и Новые творения” с подзаголовком “Стихи”. Джиму не понравилось, как было обозначено его имя. Он просил написать - Джеймс Дуглас Моррисон, а написали Джим Моррисон. На обложке напечатали две фотографии “молодого льва”, упоминали пыльный пиджак в его рок-карьере и называли его публику “kids” - всё это ему не нравилось. Пыльный пиджак не имел к этому никакого отношения, но зато был самым неглубоким местом в поэзии Джима. В аннотации значилось: “ Он видит современную Америку и говорит о ней - о городах, наркотиках, кино, погоне за деньгами, старых, навязших в зубах идеях и новой свободе в любви...”

Джим отправил в Нью-Йорк, своему редактору, телеграмму, которая начиналась так: “ Спасибо вам и “Simon and Schuster”, книга далеко превзошла мои ожидания”. А Майклу МакКлюру он сказал: “Меня впервые не надули”. Майкл клянётся, что на глазах у Джима были слёзы.

На следующий день Бэйб Хилл, после попойки с Джимом в “Phone Booth”, вывалился на ходу из машины и сломал два шейных позвонка, а ещё через день Джим пьяным выступал на сцене в Бостоне.

Концерт затягивался, и в два часа ночи управляющий залом решил отключить аппарат. Странно, но микрофон Джима всё ещё работал.

Джим закрыл глаза. Затем вытащил из стойки тонкий блестящий микрофон и внятно произнёс: “Х...сосы”.

Рэй выскочил вперёд. Произошло то, чего боялись он и все остальные. Одной рукой он крепко зажал рот Джиму, а другой поднял его и вынес со сцены как статую.

Публика требовала ещё музыки.

Через какое-то мгновенье Джим вырвался от Рэя и вновь появился на сцене. Пошатываясь, он шёл к краю сцены и кричал:

Все вместе мы бы смогли это сделать и немного повеселиться... потому что они победят, если вы им позволите!

К тому времени, как на следующий день Джим проснулся, был уже отменён вечерний концерт в Солт Лэйк Сити. Управляющий залом из Солт Лэйк Сити был в числе зрителей в Бостоне, и ему не понравилось увиденное там.

Продолжалась паранойя Майами. Почти на каждом выступлении все управляющие залов просили Винса убрать звук, если Джим скажет что-нибудь “спорное”. Каждый день “Doors” не могли быть уверены, что их ближайший концерт не отменится в последнюю минуту.

Инцидент в Майами касался всех. К концертным контрактам других групп добавлялись

статьи и пункты против непристойностей, или же заранее требовались обязательство чеком, которое не возвращалось, если во время пребывания на сцене будут какие-нибудь “незаконные, непристойные, неприличные, распутные или аморальные высказывания”.

17 и 18 апреля “Doors” играли на огромной площадке в Гонолулу. Затем для “Doors” начались короткие каникулы, а Джим с Сиддонзом снова вылетели в Фоникс, чтобы встретиться с Максом Финком и стюардессой Шерри. Она изменила показания от 20-го числа с точностью до наоборот, и отпало последнее обвинение против Джима.

В сентябре прошлого года Джим начал переписываться и созваниваться с редактором и критиком из Нью-Йорка Патрицией Кеннели, в марте и апреле они вновь стали общаться, когда в своём журнале “Jazz & Pop” она рецензировала книгу его стихов, он прислал ей телеграмму с выражением благодарности.

Патриция была посвящённой и практикующей колдуньей, высокой жрицей шабаша ведьм это восхищало Джима - и на другой день после получения телеграммы она приехала в Филадельфию для встречи с другими колдуньями. В тот же день в Филадельфии играли “Doors”, и она сходила в “Spectrum” на их концерт, где за кулисами коротко переговорила с Джимом. Он сказал ей, что на следующий день группа будет играть в Питтсбурге, а после этого он поедет в Нью-Йорк. Там Джим пол-недели провёл с Памелой в “Navarro Hotel” и пол -недели - с Патрицией в её маленькой квартирке.

С Памелой и Биллом Биласко, который всё ещё следовал за Джимом в загородных поездках, Джим прошёл по магазинам Пятой Авеню и пообедал в “Luchow’s” и “Mamma Leone’s” известных ресторанах шоубизнеса. С Патрицией он ходил в “Fillmore Eаst” на концерт “Jefferson Airplane”, сидя в будке освещения вместе с Алленом Гинсбергом.

К этому времени Грэйс Слик придумала новое оскорбление, чтобы прерывать выступающих. Из зала кричали:

Спой “Белого кролика”, Грэйси!

О, сегодня я вижу здесь Джима Моррисона, - с насмешкой сказала Грэйс.

Спасибо, Грэйс, - проворчал Джим, не собираясь продолжать разговор. Ему пришлось присутствовать с самого начала, а потом он говорил Патриции, что, с его точки зрения, “Airplane” “был самой скучной командой, которую я слышал в своей жизни. Всё в накат, все играют громко, насколько могут, и никто не предстаёт в выгодном для себя свете. Нет необходимого взаимодействия, которое есть в моей группе”.

В конце мая появилась ещё одна негативная статья о группе - в “Amusement Business”, в журнале, весьма популярном среди организаторов концертов и управляющих залами. Публикация перечисляла все “подвиги” “Doors” со времени ареста за непристойность в НьюХэйвене, и теперь на первой полосе был заголовок: “Джим Моррисон и “Doors” вновь вызвали раздражение менеджеров - устроителей концертов”. Журнал цитировал менеджера детройтского “Cobo Hall”, в котором играли “Doors”, сказавшего, что группа “буквально захватила здание, и в результате была немедленно запрещена”. И группа, и фаны сочли концерт того вечера весьма необычным.

Джиму, кажется, удалось избежать надвигающегося “нервного срыва”. Он производил на людей впечатление равнодушного, расслабленного. На последней неделе мая они с Бэйбом поехали на премьеру новой пьесы, и с несколькими группами подпевок он пел в топлессклубах на Норт-Бич. Затем на несколько дней он уехал в Ванкувер, где бродил по городу с Айхором Тодоруком, художником и редактором канадского поп-журнала, который месяцем раньше устроил “Jim Morrison Film Festival”. ТодорукуДжим без конца говорил о Париже, о том, что он хочет поехать туда, как только сможет привести в порядок всё, что должно быть приведено в порядок.

После провального концерта в Ванкувере и “среднего” в Сиэттле расписание Джима составляли уже не выступления, а судебные заседания. Суд в Майами был назначен на август, и адвокаты Джима делали последние попытки его отсрочить. 9 июня они направили ходатайство в федеральный суд, чтобы прекратить дело на основании того, что три обвинения, предъявленные Джиму, были очень неопределённы и наказывали поведение, которое не подпадало под юрисдикцию полиции. Ходатайство было отклонено, и через три дня адвокаты обратились в другой суд Майами, требуя рассмотрения дела в суде присяжных.