Николай Григорьевич Дворцов 14 страница

Как я сказал ему?.. «С этой же самой минуты...»

— Не ходил я в кино, — я перевел взгляд на улыбающегося Физика.

— Почему же не выучил?

«Только правду!..»

— Думал — не вызовете.

Вот уж чего Физик не ожидал так не ожидал! Даже перестал улыбаться.

— Основание?

— Думал, у меня все равно получается четверка, зачем вам меня вызывать.

В классе стало тихо. Все оставили свои текущие дела и начали меня внимательно рассматривать. А у Иры Серебровой — она сидит на первой парте — глаза сделались совсем круглыми, словно ей за меня не знаю как страшно.

— Знаешь, даже интересно. Физик, не вставая, развернулся в мою сторону вместе со стулом. — И ты уверен, что будет четверка?

— Был уверен. А сейчас — нет.

— И правильно! — он раскрыл журнал. — Вот я ставлю тебе единицу, видишь? Теперь давай посчитаем. Один и четыре сколько?

— Пять.

— Правильно. А теперь пять раздели на два.

— Два с половиной.

— Половинки отбрасываем — их не ставят. Значит, из четверки и единицы получились две двойки. До этого у тебя были еще две четверки. Две четверки и две двойки — что в итоге?

— Три, — произнес я без восторга.

— Совершенно верно. Полноценная тройка. — Физик вывел за жирной итоговой линейкой толстопузую тройку. — Вот и звонок. Видишь — успели. А ты беспокоился...Физик говорил вроде бы очень доброжелательно, но все равно видно было: разозлился и еще как! И я знаю почему. Он наверняка подумал: «Совсем обнаглел, этот Томилин. Так со мной еще ни один ученик не разговаривал!»

— Физик ведь не знал, что я решил говорить одну только правду...

На перемене меня обступили потрясенные ребята.

— Ты зачем? — спрашивали они. — Втер бы ему «Черные очки».

— «Черные очки» до шестнадцати. Надо было «Парижские тайны».

— Психопатис вульгарис! — уверенно поставил диагноз Ким Медведкин и спросил Деловито, как врач: — Часто у тебя такие припадки? Кусаться не тянет?

Ира Сереброва вступилась за меня:

— А по-моему — здорово! Хоть раз в жизни человек правду сказал.

— Почему — раз в жизни? — обиделся я. — Не такой уже¹ я закоренелый.

— Конечно, есть еще более закоренелые.

Ким Медведкин сразу понял, на кого Ира намекает, и не остался в долгу:

— Давай, давай, Томилин! Еще одно усилие, и Ира, красивая и стройная, как молодая дубина, с воплем: «Любимый!» падет тебе на грудь. Только не забудь слюнявчик надеть.

Вот такой он вредный человек! Не может без ехидства. И к тому же бьет в самые больные места — вежливо, с улыбочкой своей застенчивой.

Ира не стала с ним связываться, отошла, посмотрев презрительно. А я не выдержал: бил он в нее, а попал ведь в меня! Заорал на него, чтобы перестал болтать ерунду. И нарвался! Ким улыбнулся еще застенчивее:

— Каждый человек хочет чем-то выделиться. У одного, например, шарики в голове крутятся быстрее, чем у других...

— Уж не у тебя ли? — бросил я по общепринятому стандарту.

— Допустим. Разве плохо? — отпарировал он. — У другого одежда — шик-модерн. Третий вот с такими бицепсами. А что наш Петух? Шарики? Наряды? Его знаменитая куртка на молнии?

Все кругом хохотали.

— Так что же остается? — добивал меня Ким. — Оригинальный жанр: правда и только правда в собственном соку. И, видите, полный успех. Во-первых, тройка в четверть. Во-вторых, Ирке Серебровой понравилось...

— Замолчи!

Я готов был кинуться на него, вцепиться в горло. Пусть даже, может быть, он того как раз и добивается, чтобы я начал первым. Он знает разные приемы, он учится в кружке самбо и легко справится со мной.

Уже расступились, предвидя хорошую драку, ребята. Уже наиболее слабонервные девчонки с визгом выскочили из класса. Уже я шагнул к нему, и уже он, изловчившись, схватил меня за пояс, потянул на себя...

Но тут в класс вошла Галочка-Палочка. Мы даже звонка не слыхали.

— Что такое? Драка?

— Что вы, Галина Павловна! — Ким тотчас же выпустил меня, заботливо стряхнул с моего рукава след мела. — Просто я хотел показать Томилину новый прием. Знаете, на себя — и вниз.

— Слушай, Томилин, что за новости? — принялась она за меня. — Что с тобой происходит? Не выучил урока, да еще щеголяешь этим? Как тебя понимать?

— Я не щеголяю.

— А что же?

— Просто так.

Он у нас в баптисты записался. Одну правду глаголит.

Опять милый Кимушка. И опять смех.

Галочка-Палочка повернулась к нему.

— А что, по-твоему, одни только баптисты «глаголят правду?»

— Нет, конечно. Наоборот, они затуманивают...

— Ну, так и не болтай!.. — отрезала она. — А ты, Томилин, иди к доске. Может, и алгебру не сделал?

Нет,- с алгеброй у меня было все в порядке. Галочка-Палочка проверила тетрадь и сразу подобрела.

— Хорошо, будем считать, что на физике произошел несчастный случай.

— Томилин перегрелся на солнце, — не удержался ехидный Ким.

Когда я сел на место, Севрюга спросил шепотом:

— Как, доволен?

— Отстань!

Но Севрюга не отставал:

— А о других ты подумал? Как так не врать? Ведь сколько людей потеряет тогда свое неповторимое лицо! Что будет, например, с красой и гордостью нашего класса Митяем? А, Петух?

Я не отвечал. Мне было не до шуток...

В середине урока Галочка-Палочка неожиданно спохватилась:

— А политинформация? Забыли? Кто хочет рассказать о последних событиях в Конго?

Сразу поднялся лес рук. Это всегда так радовало Галочку-Палочку. Или, как утверждай Севрюга, она знала про наш сговор и только делала вид, что радуется.

— Дежурный!

Я встал.

— Назначай докладчика, видишь, как много желающих.

И только в эту секунду я вспомнил. Мамочки! За всей суматохой на перемене я не узнал, кто сегодня должен рассказывать о событиях в мире.

Наверное, я побледнел, потому что Галочка-Палочка встревоженно взглянула на меня:

— Ты что, Томилин?

— Забыл... Забыл спросить, чья очередь.

— Какая очередь?

— Чья очередь газеты читать.

И тут до нее дошло:

— Как?! Разве не все читают?

Что я наделал!

— Киреева! Встать! — приказала Галочка-Палочка. — Что вчера произошло в Конго?

Киреева молчала. Откуда ей знать?

— Серко!.. Лопатин!.. Комарова Валя!..

Все вставали и все стояли, опустив голову. Один лишь Ким попытался, по обыкновению, выйти сухим из воды:

— Американские империалисты сеют рознь между различными народами и племенами, населяющими африканский континент...

— Что вчера случилось в Конго? — прервала она.

И Ким тоже замолчал. Когда спрашивают вот так, прямо, в упор, даже Киму Медведкину не выкрутиться.

— Можно, я скажу? — поднялся Севрюга.

— Его очередь? — спросила меня Галочка-Палочка.

Севрюга не Дал мне ответить, сказал сам:

:— Не моя, не бойтесь. Я просто каждый день вслух газеты читаю.

Вслух? Почему вслух? Как первоклашка.

Все вздохнули облегченно. Но Галочка-Палочка не захотела почему-то, чтобы Севрюга рассказывал.

— Не надо, Копыльцов... Садитесь все. Ой, как вы меня огорчили! — Она провела ладонью по лбу, словно у нее очень болела голова. — Такой сегодня для меня радостный день, а вы... Что теперь делать? Придется сказать директору, чтобы одну эмблему с класса сняли. Хорошо, у нас есть еще запас...

Она стала вызывать, спрашивала строго, и по всему было видно, что здорово расстроилась.

А меня это радовало. Ведь если Галочка-Палочка так близко все приняла к сердцу, значит, она ничего не знала про нашу затею с дежурными по газете.

После урока я взял и высказал Севрюге:

— Зря ты на нее наговаривал. Ей не лишь бы эмблему. Она человек!

Он сердито сопел, но молчал. Зато вдруг на меня- навалились другие:.

— Знаешь что, Томилин, заткнись-ка ты со своей правдой, — распыхтелся Борька Лопата. — Весь класс подводишь. Кто тебя просил ей про дежурных рассказывать? Говори сам про себя, если так уж невтерпеж. А. нас не трогай. А то заработаешь!

Я хотел объяснить, что так получилось, я и не думал ей говорить, все вышло само собой. Но тут опять вылез образцово-показательный Ким:.

— А он.просто хочет приобрести себе славу правдолюбца. Хитер бродяга — за наш счет!

И пошла ругня...

На следующей перемене примчалась. Главбух — давно ее не видели!

— Томилин!

— Я Томилин!

— Почему бумагу о сдаче металлолома не приносишь? Где она у тебя?

Я взялся за нагрудный карман:

— Ой, забыл!

— Вот именно — склероз!.. Бегай тут за тобой! Нету людей других дел! — Она схватила бумагу своими цепкими пальцами, развернула, пробежала глазами. — О! Вы даже заработали! Восемнадцать рублей ноль семь копеек. Давай сюда.

— Нет... — Я совсем растерялся.

— То есть как — нет?

Мне на выручку подоспел Севрюга.

— Израсходовали.

— Как?! Растрата?!

— На нужды концерта, — сфантазировал Севрюга — он ведь не брал на себя обязательства говорить одну правду. — Готовим большой вечер. Грим нужен, всякая всячина. Сами знаете.

— Где счета?

Главбух требовательно протянула руку.

— Какие счета? — Севрюга невинно хлопал глазами. — Разве нужны счета?

Главбух ему не поверила — уж в финансовых-то делах у нее был опыт!

—Где покупали? В каком магазине? Что конкретно покупали? — принялась она за меня. — Сколько платили?

Речь — серебро, молчание — золото. Я выбрал желтый металл.

— Так! — Главбух отступила на шаг. — Растрата общественных средств! Знаешь, чем это пахнет?

Я переминался с ноги на ногу.

— Сейчас же к директору! — Главбух ухватила меня за рукав, как будто я собирался сбежать. — Пусть он с тобой разговаривает.

Севрюга встал у нее на пути.

— Почему его? Томилин ничего не знает. Тратил я.

Но Главбух хотела именно меня. Она тонким своим нюхом учуяла неладное. И мой несчастный вид подсказал ей, с кого следует начать.

— Я, кажется, совета не спрашиваю!.. Надоели вы Мне все хуже горькой редьки!

И уволокла меня прямо в львиное логово, к Диру.

Оказывается, Диру уже доложили, что происходило сегодня у нас в классе.

— Что бы там еще за хулиганство развели? — накинулся он на меня, едва мы с Главбухом появились у него в кабинете. — Лишить вас первого места, да? Нахальничаете, оскорбляете учителей...

— Деньги растратили, — удачно вставила Главбух ему в тон.

Дир сразу насторожился:

— Какие еще деньги?

Она рассказала, положила на стол злосчастную шоферскую бумажку. И Дир насел. Врать я не хотел, я просто не мог врать. Он скоро почувствовал это. А почувствовав, стал выдавливать из меня правду, как зубную пасту из тюбика. Наша милая беседа напоминала игру, когда играющие задумывают какой-нибудь предмет, а отгадчик вопросами, на которые можно ответить только «да» или «нет», заставляет их постепенно раскрыть задуманное. Только в нашей игре отгадчиков было двое: вместе с Диром меня допрашивала и Главбух.

Но когда мои лопатки уже почти коснулись пола и вот-вот должен был раздаться свисток судьи, они вдруг ослабили нажим. Тогда я еще не понял почему. Думал, Дир просто устал допрашивать или решил, что уже все выжато и больше из меня ничего не выдавишь. Но позднее, поразмыслив как следует, я сообразил: Дир сам не захотел углубляться дальше. Вероятно, почуял, что могут выясниться такие вещи, которые волей-неволей придется выносить за стены школы. А этого он как раз и хотел избежать.

Словом, Дир не пожелал услышать главного. Что металлолом, который мы помогали грузить, был ворованным.

Из кабинета я выскочил мокрым, будто попал под струю уличной поливалки. Севрюга ничего спрашивать не стал. Он только взглянул на меня — и все понял.

А если бы и не понял, все равно десять минут спустя все очень популярно разъяснила Галочка-Палочка. Она вошла в середине урока литературы, попросила у Зинаиды разрешения сказать своему классу несколько слов и произнесла траурным голосом:

— Ребята, в Красноярск мы не поедем. — Она так и сказала: не «вы», а «мы». — Почему — знаете сами. Вместо нас по решению директора поедет пятый «а».

И тихо вышла.

Даже каблучки не стучали.

После уроков я долго не решался сунуться за дверь школы. Я знал: ребята собрались меня лупить. Так и торчал, одетый, со своей папкой на застежке и ушанкой в руке, возле раздевалки. Торчал до тех пор, пока не попался на глаза Диру.

— Что ты здесь делаешь? Что домой не идешь?

— Так...

Дир посмотрел во двор через окно, засмеялся — мне показалось злорадно:

— Люди за правду в костер шли — не боялись. «А все-таки она вертится». Кто сказал?

Это я знал:

— Галилей. Только он не сказал. Просто легенда такая... До свидания!

Я натянул шапку-ушанку и пошел. В свой костер.

Их было, наверное, целых тридцать. Из нашего класса почти все мальчишки, остальные из других — охотники до таких дел где хочешь найдутся. Севрюга тоже стоял с ними, хотя и не в первом ряду, а позади.

— Предатель! Предатель! — завопили они.

Больше всех старался бывший двоечник!

— А ты бы, Борька Лопата, вообще помолчал! — возмутился я. — Кто тебя, интересно, по алгебре за уши выволок?

У Лопаты от неожиданности вытянулось лицо. Но он тут же нашелся:

— Кто старое помянет, тому глаз вон-.

И сразу они все заорали:

— Глаз ему вон!

— Бей!

— Бей Петуха!

Я аккуратно положил папку на снег, натянул рукавицы. Руки дрожали.

— Никакой я не предатель! А если хотите драться -пожалуйста. Но не все сразу. Давайте так: сначала Я подерусь с одним, потом, если побью его, с другим, потом с третьим... Все равно меня кто-нибудь побьет. А так нечестно, все сразу на одного.

У меня внутри, да и снаружи тоже, все тряслось от страха. Но и они немножко растерялись, переглянулись.

Я заставил себя спросить:

— А ну, кто первый?

Вот было бы счастье, если бы никто не решился и я целый и невредимый, ушел бы домой!

Но вышел Ким Медведкин, посмотрел на меня кротко, улыбнулся застенчиво.

— Скажем, я. Нет возражений?

И стал снимать пальто.

И я понял, что сейчас мне плохо будет.

Но тут случилось нечто совсем странное. Растолкав ребят, к Киму Медведкину подошел Севрюга.

— Сначала со мной, — сказал он. — Сначала со мной, потом с ним. И все так: со мной, потом с ним. — Он посмотрел на притихших ребят.

— Постой, а при чем здесь ты? — Ким Медведкин рассмеялся, словно ему было не знаю как смешно и весело; вот ведь человек, всегда умеет с честью выйти из самого неловкого и невыгодного для себя положения! — Не ты же выдавал, с какой стати я драться с тобой буду? Нет никакого повода, понимаешь?

— Петух тоже не выдавал. Он не виноват, что так совпало. Это у него вроде как катастрофа, стихийное бедствие. Свалился, скажем, в воду, и его же за это дубасить, да? Ну, есть делающие?

Желающих не было...

Домой я шел вместе с Севрюгой: нам было по пути. Он молчал, и я тоже; глупо было бы говорить ему «спасибо», или «я тебе так признателен», или там еще что-нибудь.

Когда мы прощались — тоже молча, только подали друг другу руки — я не выдержал, спросил:

— Как думаешь, Севрюга, со мной можно идти в разведку?

Он ответил:

— Откуда мне знать? Я ведь тоже ни разу в разведку не ходил. Но характер у тебя есть — точно!

И пошел...

Я сбегал за ключом к соседям. Но только открыл дверь, как услышал в квартире громкие голоса.

Пара и Кирилл!

Швырнул папку в угол и, не раздеваясь, с ключом в руке, подошел к двери в столовой. Они увидели меня не сразу, хотя я вовсе не таился. Не до меня им было.

— Все так делают! Все! — кричал Кирилл, размахивая руками: он был в пальто и шапке.

— Не мерь на свой аршин. — Папа говорил вроде бы спокойно, но на скулах у него бегали желваки.

— А Сидоркин? А Михеев наш? Откуда, ты думаешь, он взял идею своих жеребеек? Ездил в командировку в Новосибирск и там подсмотрел. Я точно знаю!

— Ну, есть, есть на заводе десяток таких,, как ты! Что это доказывает? Твой поступок станет от этого честнее?

— Честно — нечестно! Нельзя же так примитивно «се понимать! Талантливые люди имеют право использовать мысли других. Иначе не будет никакого прогресса. Корова жует траву, а лев жевать траву не может, лев пожирает корову. Закон природы!

— Ого! Даже целая теория, чтобы оправдать подлость...

Тут Кирилл заметил меня.

— Вот он! Опять шныряет! Опять подслушивает. Предатель!

— Я не подслушиваю! — Щеки у меня запылали: второй раз за сегодняшний день заработать предателя! — Я просто стою и слушаю, у вас на виду. Я не виноват, если ты ослеп.

— Уходи! — топнул ногой Кирилл. — Убирайся! Пошел вон!

— Останься, Петух! — спокойно сказал папа. — Иди сюда. — Я подошел к нему, и он привлек меня к себе.

— Если он останется — я уйду. — Кирилл повернулся к двери.

- Тебя никто не звал, ты сам пришел.

Кирилл потоптался у порога.

— Что ты сказал директору? — спросил он глухо, не глядя на папу.

— Все. Как я тебя предупреждал. Как умолял, унижался — помнишь? И как ты меня обманывал, самым бессовестным образом. Клялся, а сам ведь знал, точно знал, что обманешь.

— Что он будет делать?

— А как ты думаешь?

— И это называется отец! — снова вскипел Кирилл. — Своими собственными руками!..

— Не смей про папу! — закричал я. —Не смей!

Кирилл резко повернулся и столкнулся в дверях с мамой. Она только что вошла, в руке у нее была хозяйственная сумка.

— Такой крик — на лестнице слышно.

— Пусти, — не глядя на нее, сказал Кирилл.

— Что за тон? — Мама посторонилась, пропуская Кирилла. — Постой, куда ты?

Он не ответил, устремился через нашу узкую дверь к выходу из квартиры. Мама побежала за ним.

— Кирилл! Приходи с Леночкой и Дашенькой встречать Новый год... Придешь? Кирилл! Кирилл!..

Последние слова мама выкрикивала уже на лестничной площадке.

Кирилл несся вниз, и за грохотом его ботинок я не мог разобрать, ответил он ей что-нибудь или же нет.

Папа снял руку с моего плеча, опустился тяжело в кресло у окна, закрыл глаза.

— Мама! Мама! — напугался я. — Папе плохо! — Мне показалось, он перестал дышать.

— Не ори, — поморщился он. — Мама бог знает что вообразит.

Но она уже вбежала в столовую.

— Юра! Что с тобой?

— Ничего, — ответил папа негромко,

— Воды дать?

— Не надо. — Папа не открывал глаз. — Вот посижу так немного — и все пройдет... Трудно стало с сыновьями разговаривать... Слышал — лев он! Травку жевать не хочет, корову ему подавай.

— Надо сказать Лене, пусть кормит его капустой, а не пельменями, — поддержал я.

У папы чуть дрогнули уголки губ, и я не сразу понял, что это он улыбнулся.

— Вот именно! — Он взялся за ручки кресла, поднялся одним рывком. — Обедать сегодня будем, мать?

Кирилл, Кирилл, Кирилл...

Мы о нем не говорили ни за обедом, ни позднее. Каждый занялся своим делом. Папа на кухне сколачивал рассохшуюся табуретку. Мама опять печатала. Я сел за контурную карту — завтра последний срок ее сдачи.

Но все мы думали только о Кирилле — я знаю. Что с ним будет? Уедет из нашего города? Или поступит на другой завод? А если, как говорил папа, он и там возьмется за старое?

Чем больше я думал, тем больше мне казалось, что самое важное теперь оторвать Кирилла от Вальки Горпунова. Именно Валька, именно он втравил Кирилла в жульнические дела — я нисколько не сомневался. И вот если каким-то образом разъединить их...

Но каким?

К вечеру я надумал. Выклянчил у мамы на мороженое, выскреб из карманов весь свой золотой запас и прямым ходом на почту.

Там была уйма народу — прямо весь город высыпал сегодня сдавать предновогодние телеграммы. Я занял очередь к окошечку, потом вторую -к столу, чтобы заполнить бланк.

Перо попалось дрянное, я испортил три бланка, прежде чем написал текст. Стоявшая за мной девушка в мохнатом желтом котелке, надвинутом на черный платок, уже начала ехидничать:

— Тебе нужно в срочном порядке ликвидировать безграмотность.

Я, вместо того чтобы огрызнуться, молча показал ей текст телеграммы, и она сразу примолкла.

До окошечка было еще далеко, и. я стал ждать, от нечего делать разглядывая народ.

На почте стоял ровный гул; как в зале ожидания на вокзале. И так же, как на вокзале, временами начинал бурчать громкоговоритель.

— Москва — пятая кабина.

— Улан-Удэ — третья...

— Красноярск — вторая...

Красноярск... Целых полгода у нас в классе только и было разговоров, что о Красноярске. И что мы имеем на сегодняшний день вместо Красноярска? Ноль без палочки.

— Красноярск по вызову — вторая кабина, — сердито повторил громкоговоритель.

И тут я увидел Севрюгу. Через набитое людьми помещение он пробивайся к кабинам междугородного телефона.

Значит, это Севрюга будет говорить с Красноярском!

— Ваша очередь, молодой человек, — подтолкнул меня старичок с палочкой.

Я торопливо подал бланк в окошечко.

— «Горбунову Валентину... — Телеграфистка одновременно читала, подчеркивала и сосчитывала слова. — Кирилл умер. Похороны завтра. Пакетов больше не шлите». — Она посмотрела на меня с сочувствием, и я мысленно утешил себя тем, что бывает все-таки ложь во спасение. — У кого праздник, у кого горе. Подписи не будет?

— Нет, там знают.

Я быстро уплатил и пробрался к кабинам.

Севрюга стоял во второй. Дверь была открыта, но он не замечал. Не заметил он и меня, хотя вроде бы смотрел прямо в лицо. У него был совершенно отсутствующий взгляд. Как будто он видел перед собой только того, с кем говорил.

— Мама! Мамочка! — кричал он в трубку. — Бросай ты этого! Бросай, зачем он тебе нужен! Приезжай, слышишь?! Он уже пальцами шевелит, честное слово! Мама! Мамочка!

И я тут увидел совершенно невозможное. По скуластому обветренному мужественному лицу Севрюги текли слезы.

Севрюга плакал...

Пока я стоял так, в оцепенении, совсем рядом; Севрюга бросил трубку и, выскочив из кабины, рванулся к выходу. Трубка не удержалась на. столике, соскользнула и безжизненно моталась на коротком шнуре над самым полом..

Я поднял ее, стал укладывать на рычаг. Трубка еще жила.

- Сереженька, сынок! Ты же писал, что приедешь... Сережа! Сережа!

Когда я протиснулся на улицу сквозь шубы и пальто, Севрюги уже нигде не было видно. И тогда я решил:» пойду к нему! Плевал я на его шизофреничную тетку, если она и существует на самом деле. Что она мне сделает? В крайнем случае, свяжем ее вдвоем.

Возле Севрюгиного дома я вспомнил: а номер квартиры? Я ведь знаю только подъезд.

Выход был гениально простым: спросить у жильцов. Так я и сделал. Постучал в дверь первой квартиры. Открыл лысенький старичок со слезящимися глазками:

— Что тебе?

— Здесь живут Копыльцовы?

—Нет.

Он хотел захлопнуть дверь, но я это предвидел и уже заранее подставил ногу.

— Вы не знаете где? Тетя и племянник, Сергеем звать. Длинный такой, в пальто до колен.

— Нет.

Пришлось убрать ногу и убраться самому не солоно хлебавши.

Ничего не могли мне сказать и во второй квартире, хотя старались помочь и вспоминали всей семьей.

Что-то обнадеживающее наметилось лишь в третьей:

— Зайди в двадцать девятую, там бабка живет не то с внуком, не то с племянником.

На мой звонок вышел сам не то внук, не то племянник. Чернявый громила лет за двадцать. Я уж не стал ничего спрашивать, просто пробормотал, что ошибся дверью.

Тогда я пошел на крайнюю меру: стал обходить одну за другой все квартиры в доме. Мое счастье, что их было всего сорок восемь. В нашем городе есть и стодвадцатиквартирные дома...

На сороковой квартире меня стали грызть сомнения.

На сорок пятой надежда уже почти испарилась.

Сорок седьмая квартира вообще не ответила на мой отчаянный стук. И тогда сама собой открылась дверь сорок восьмой:

— Чего ломишься, чего ломишься! Уехали Чеботаревы в деревню на Новый год.

На пороге стоял Витька Серко.

Он удивился не меньше меня, когда разглядел, наконец, на полутемной площадке, кто именно ломится в сорок седьмую.

— Зачем тебе Чеботаревы?

— Так, — сказал я.

— Марками меняться?

— Может быть, — ответил я неопределенно: раз не врать, так не врать, даже по мелочам.

У Витьки глаза полезли на лоб:

— С самим полковником?!

Он прямо-таки толкал меня на Митяев путь.

— А ты что здесь делаешь? — вильнул я в сторону.

У меня возникла смутная надежда, что он пришел в

гости, нанес Севрюге визит.

— Как что? Живу.

— А Севрюга в какой квартире — не знаешь?

— Севрюга? Да он у нас в доме сроду не жил.

— Не жил?!

Ну, теперь материала для размышлений хватило мне до самой ночи.

Зачем понадобилось Севрюге меня обманывать? Почему он скрывает от меня — и не только от меня! — где живет? Почему он говорил, что мама у него в Заполярье, с папой, а она совсем не там, а в Красноярске?

В голове рябило от вопросительных знаков.

СЕВРЮГА, СЕРЕГА, СЕРГЕЙ

Последней день занятий...

Я тащился в школу, словно на свою собственную казнь. Я боялся. Дира боялся. Не верилось, что он оставит меня в покое. Ребят боялся. Как они меня там встретят? Вчера хотели отлупить — не отлупили. Сегодня другое придумают, может быть, еще хуже. Бойкот или что-нибудь такое.

В классе отчаянно орали. Я набрался решимости и толкнул дверь.

— Он! — крикнул кто-то и сразу все головы повернулись ко мне.

Я поискал глазами Севрюгу. Его в классе не было. Тогда я протиснулся вдоль стенки к своему месту и сел. Вытащил из папки учебник географии, ткнулся в него носом, делая вид, что нет мне никакого дела до того, что происходит в классе, и вообще до них всех.

Шум возобновился. Одни кричали «да», другие «нет», и я все еще никак не мог сообразить, о чем они так яростно.

Смутно догадывался только, что речь идет обо мне.

— Слушай, Петух!

Ира Сереброва. Я поднял голову. Ира отделилась от спорящих, подошла ко мне.

— Чего тебе? — буркнул я, не ожидая ничего хорошего.

Вот возьмет сейчас и объявит, что класс решил со мной не разговаривать. И вообще не замечать, как будто я стена. Или как будто меня совсем нет.

И надо же — именно Ира Сереброва! Не Ким Медведкин, не Борька Лопата, не Галка Ходоренкова, на худой конец, а именно Ира!

— Слушай, Петя, придешь на вечер первого?

— А? — представляю, какой у меня был вид: Ира ведь не случайно заулыбалась во весь рот. — Разве вечер будет?

— Конечно, — оказала она.

— Но ведь соревнование... Эмблемы... — забормотал я.

— Ну и что? Думаешь, если не едем в Красноярск— свет на этом кончается? Вечер для нас, нам же самим будет интересно... Так придешь?

— Приду! - мотнул я головой.

— Гармошку не забудь. Ты в концерте первым номером.

— Ладно...

И тут я услышал:

— Предатель будет — я не приду.

Это Ким Медведкин сказал.

— Ия тоже.

А это его подлипала Борька Лопата.

— Чудно! Даже просто замечательно! — Ира Сереброва, чтобы показать, как замечательно, захлопала в ладоши. — Танцевать вы оба все равно не умеете, только мешать будете. А ваши пирожные и конфеты мы разыграем в лотерею... И вообще хватит! Хватит!

Я опять спешно уткнулся в географию. Я боялся поднять на Иру глаза. По ним она запросто сможет узнать, что у меня сейчас в голове. А думалось мне почему-то про зубную щетку, которая у нее в портфеле. Плевать, думал я, на эту щетку, пусть трет себе губы, сколько влезет. Щетка ведь все-таки не губная помада... И. потом, еще неизвестно, может, Галка Ходоренкова все натрепала, может, Ира носит с собой щетку совсем для другого. Вот папа, когда уезжает в командировку, берет с собой пятновыводитель, а к нему старую зубную щетку— и вовсе не для того, чтобы натирать губы!

Начался урок. Географичка вошла и сразу же велела стереть с доски традиционное:

В последний день

Учиться лень.

Мы просим вас

Не мучить нас.

Но мучить нас все же не стала. Четвертные оценки - были все уже вставлены, подлавливать нас не имело никакого практического смысла, да ей, видать, и самой не очень-то хотелось. И она предложила сыграть в города. Что ж, дело мне знакомое, дома мы с папой и мамой часто играем, и у меня на мозговом складе содержится изрядный запасец городов на «а». А это — всякий знает! — залог победы.

Я и победил, хотя Ким Медведкин буквально наступал мне на пятки. Зато, когда стали играть в реки, он сразу вырвался вперед, и тут я уже ничего не мог сделать.

А Севрюга так и не пришел...

На перемене я топтался возле учительской, ожидая Галочку-Палочку. Войти не решался: вдруг в учительской Дир? А в моем положении лучше ему на глаза не попадаться.

Галочка-Палочка подошла сзади, я ее даже не заметил:

— Ты что здесь делаешь, Томилин?

— Вас жду, — обрадовался я. — Вам Севрюга дал свой адрес?

— Что еще за Севрюга?

—Ой, я хотел сказатьСерега... Ну, Копыльцов.

—Вот хорошо, что ты напомнил. — Она нащупала блокнот в кармане своего жакета. — Пришли его сейчас же ко мне.

— А его нет.

— Заболел?

— Не знаю. Вот как раз хотел после школы к нему зайти.