Ноября 1796 года. Вступление на престол Павла I.

Надежды быстро сменились разочарованием, поскольку установленные императором Павлом I порядки оказались слишком суровыми для привыкшего к былым вольностям и привилегиям дворянства. Их недовольство вначале вылилось целым потоком анонимных эпиграмм, затрагивающих особу императора.

«Похож на Фридриха, скажу пред целым миром, −

Но только не умом, а шляпой и мундиром».

 

«Не венценосец ты в Петровом славном граде,

Но варвар и капрал на вахтпараде».

(Русская эпиграмма XVIII – XIX веков. – М.: Советский писатель, 1988. – С. 50.)

(Портрет Павла I)

А вся вина Павел I заключалась в том, что он по-топорному, грубо, сделал попытку перейти от игры в «просвещённый абсолютизм» к нормальному абсолютизму, то есть к полицейскому государству, что, согласно представлениям, являлось наилучшей гарантией против революции. Не случайно свой идеал государственного устройства император видел в государстве – казарме Пруссии, а его средневековые представления о дворянской доблести и чести наглядно продемонстрировало увлечение императора Мальтийским духовно-рыцарским орденом. Здесь отличились обе стороны – правитель православной державы, согласившийся возглавить католический орден, и мальтийские рыцари, вопреки орденскому уставу доверившие себя православному монарху. Хотя для конца XVIII века забвение религиозных догм ради политических выгод уже не являлось чем-то исключительным.

Напрасно дореволюционный историк Александр Корнилов, оценивая это, и прочие сумасбродства Павла I, считал его правление внезапным шквалом, налетевшим на страну, перевернувшим всё вверх дном, и исчезнувшим, не оставив заметных следов в государственном механизме. Нет, при всей абсурдности и нелогичности его поступков, единая политическая линия просматривается достаточно чётко. Она вела к сосредоточению всей административной власти в руках императора и узкой группы его приближённых, среди которых уже успел приобрести печальную известность своей грубостью и солдафонскими наклонностями Алексей Аракчеев. В нём поэт Максимилиан Волошин тоже увидел предтечу большевиков.

«Минует век. И мрачная фигура

Встаёт над Русью: форменный мундир,

Бескровные щетинистые губы,

Мясистый нос, солдатский узкий лоб.

И взгляд неизречённого бесстыдства

Пустых очей из-под припухших век.

У ног её до самых бурых далей

Нагих равнин − казарменный фасад

И каланча: ни зверя, ни растенья…

Земля судилась и осуждена:

Все грешники записаны в солдаты.

Всяк холм понизился и стал, как плац.

А над землёй солдатскою шинелью

Провис до крыш разбухший небосвод.

Таким он был написан Джорджем Доу –

Земли российской первый коммунист –

Граф Алексей Андреич Аракчеев.

 

Он вырос в смраде гатчинских казарм,

Его избрал, взрастил и всхолил Павел…»

(Максимилиан Волошин. Неизвестные страницы // Юность. – 1988. – № 10. – С. 77.)

Кроме Алексея Аракчеева и подобных ему, меры Павла I по усилению дисциплины во всех сферах государственного управления пришлись по душе только рядовым солдатам. Раньше воинские начальники относились к солдатам, как к своим крепостным, а вверенные им подразделения считали личным подсобным хозяйством, беззастенчиво наживаясь на солдатском вещевом и денежном довольствии. Теперь с командиров частей строго спрашивали за небрежное отношение к рядовому составу. Только при императоре Павле I солдаты были накормлены и одеты согласно существующим нормам. Солдатам не мог не импонировать и тот факт, что за их смерть и увечье в мирное время с офицеров теперь спрашивали по всей строгости. Офицеров-дворян тоже могли разжаловать, сослать в Сибирь или подвергнуть телесным наказаниям.

(А.И. Бенуа. Вахтпарад при Павле I. 1908)

 

Внутренняя политика Павла I носила явно охранительный характер, направленный на укрепление основ крепостнического строя. В связи с этим нельзя сколь-нибудь преувеличивать некоторые указы императора, несколько смягчающие крепостной гнёт. Его манифест о трёхдневной барщине носил только рекомендательный характер, а указ о запрещении продажи крестьян без земли касался лишь территории Украины. За недолгий период своего правления Павел I раздал государственных крестьян в личное владение помещикам ненамного меньше, чем его мать Екатерина II за своё более чем тридцатилетнее царствование. Крепостное право Павел I считал основой существующего строя, а сто тысяч дворян − своими естественными полицейскими, надзирателями за простым народом.

Понятно, что и внешняя политика этого императора, возомнившего себя последним рыцарем и защитником феодальных порядков в Европе, мало соответствовала национальным интересам страны. Вплоть до потепления отношений с первым консулом Франции Наполеоном Бонапартом, политика Павла I была направлена на сплочение сил европейских монархов на борьбу с республиканской Францией.

Отсюда ряд войн на чужой территории, прославивших русское оружие, но ничего ровным счётом не давших России, ни в смысле территориальных приобретений, ни в плане экономических выгод, ни в отношении укрепления международных позиций России. Но эти войны запомнились русскому народу военным гением Александра Суворова, чьи боевые операции в Италии и швейцарский поход вошли в анналы мирового военного искусства. Это же привлекло к данному эпизоду русской военной истории и внимание замечательного поэта советской эпохи Константина Симонова, который посвятил Александру Суворову целую поэму, где в поэтической форме рассказал о подвигах полководца и его солдат.