VIII. Третье и последнее свидание со смердяковым

Еще на полпути поднялся острый, сухой ветер, такой же как был в этотдень рано утром, и посыпал мелкий, густой, сухой снег. Он падал на землю, неприлипая к ней, ветер крутил его, и вскоре поднялась совершенная метель. Втой части города, где жил Смердяков, у нас почти и нет фонарей. ИванФедорович шагал во мраке, не замечая метели, инстинктивно разбирая дорогу. Унего болела голова и мучительно стучало в висках. В кистях рук, ончувствовал это, были судороги. Несколько не доходя до домишка МарьиКондратьевны, Иван Федорович вдруг повстречал одинокого пьяного, маленькогоростом мужиченка, в заплатанном зипунишке, шагавшего зигзагами, ворчавшего ибранившегося и вдруг бросавшего браниться и начинавшего сиплым пьянымголосом песню: "Ах поехал Ванька в Питер, Я не буду его ждать!"Но он все прерывал на этой второй строчке и опять начинал кого-то бранить,затем опять вдруг затягивал ту же песню. Иван Федорович давно уже чувствовалстрашную к нему ненависть, об нем еще совсем не думая, и вдруг его осмыслил.Тотчас же ему неотразимо захотелось пришибить сверху кулаком мужиченку. Какраз в это мгновение они поверстались рядом, и мужиченко, сильно качнувшись,вдруг ударился изо всей силы об Ивана. Тот бешено оттолкнул его. Мужиченкоотлетел и шлепнулся как колода об мерзлую землю, болезненно простонав толькоодин раз: о-о! и замолк. Иван шагнул к нему. Тот лежал навзничь, совсемнеподвижно, без чувств: "Замерзнет!" подумал Иван и зашагал опять кСмердякову. Еще в сенях Марья Кондратьевна, выбежавшая отворить со свечкой в руках,зашептала ему, что Павел Федорович (то-есть Смердяков) оченно больны-с, нето что лежат-с, а почти как не в своем уме-с и даже чай велели убрать, питьне захотели. - Что ж он буянит что ли, - грубо спросил Иван Федорович. - Какое, напротив, совсем тихие-с, только вы с ними не очень долгоразговаривайте... - попросила Марья Кондратьевна. Иван Федорович отворил дверь и шагнул в избу. Натоплено было так же,как и в прежний раз, но в комнате заметны были некоторые перемены: одна избоковых лавок была вынесена и на место ее явился большой старый кожаныйдиван под красное дерево. На нем была постлана постель с довольно чистымибелыми подушками. На постели сидел Смердяков все в том же своем халате. Столперенесен был пред диван, так что в комнате стало очень тесно. На столележала какая-то толстая в желтой обертке книга, но Смердяков не читал ее, онкажется сидел и ничего не делал. Длинным, молчаливым взглядом встретил онИвана Федоровича и повидимому нисколько не удивился его прибытию. Он оченьизменился в лице, очень похудел и пожелтел. Глаза впали, нижние векипосинели. - Да ты и впрямь болен? - остановился Иван Федорович. - Я тебя долго незадержу и пальто даже не сниму. Где у тебя сесть-то? Он зашел с другого конца стола, придвинул к столу стул и сел. - Что смотришь и молчишь? Я с одним только вопросом, и клянусь, не уйдуот тебя без ответа: была у тебя барыня, Катерина Ивановна? Смердяков длинно помолчал, попрежнему все тихо смотря на Ивана, новдруг махнул рукой и отвернул от него лицо. - Чего ты? - воскликнул Иван. - Ничего. - Что ничего? - Ну была, ну и все вам равно. Отстаньте-с. - Нет не отстану! Говори, когда была? - Да я и помнить об ней забыл, - презрительно усмехнулся Смердяков, ивдруг опять, оборотя лицо к Ивану, уставился на него с каким-тоисступленно-ненавистным взглядом, тем самым взглядом, каким глядел на него вто свидание, месяц назад. - Сами кажись больны, ишь осунулись, лица на вас нет, - проговорил онИвану. - Оставь мое здоровье, говори, об чем спрашивают. - А чего у вас глаза пожелтели, совсем белки желтые. Мучаетесь что лиочень? Он презрительно усмехнулся и вдруг совсем уж рассмеялся. - Слушай, я сказал, что не уйду от тебя без ответа! - в страшномраздражении крикнул Иван. - Чего вы ко мне пристаете-с? Чего меня мучите? - со страданиемпроговорил Смердяков. - Э, чорт! Мне до тебя нет и дела. Ответь на вопрос, и я тотчас уйду. - Нечего мне вам отвечать! - опять потупился Смердяков. - Уверяю тебя, что я заставлю тебя отвечать! - Чего вы все беспокоитесь? - вдруг уставился на него Смердяков, но нето что с презрением, а почти с какою-то уже гадливостью, - это что суд-тозавтра начнется? Так ведь ничего вам не будет, уверьтесь же наконец!Ступайте домой, ложитесь спокойно спать, ничего не опасайтесь. - Не понимаю я тебя... чего мне бояться завтра? - удивленно выговорилИван, и вдруг в самом деле какой-то испуг холодом пахнул на его душу.Смердяков обмерил его глазами. - Не по-ни-маете? - протянул он укоризненно. - Охота же умному человекуэтакую комедь из себя представлять! Иван молча глядел на него. Один уж этот неожиданный тон, совсемкакой-то небывало высокомерный, с которым этот бывший его лакей обращалсятеперь к нему, был необычен. Такого тона все-таки не было даже и в прошлыйраз. - Говорю вам, нечего вам бояться. Ничего на вас не покажу, нет улик.Ишь руки трясутся. С чего у вас пальцы-то ходят? Идите домой, не вы убили. Иван вздрогнул, ему вспомнился Алеша. - Я знаю, что не я... - пролепетал было он. - Зна-е-те? - опять подхватил Смердяков. Иван вскочил и схватил его за плечо: - Говори все, гадина! говори все! Смердяков нисколько не испугался. Он только с безумною ненавистьюприковался к нему глазами: - Ан вот вы-то и убили, коль так, - яростно прошептал он ему. Иван опустился на стул, как бы что рассудив. Он злобно усмехнулся. - Это ты все про тогдашнее? Про то что и в прошлый раз? - Да и в прошлый раз стояли предо мной и все понимали, понимаете итеперь. - Понимаю только, что ты сумасшедший. - Не надоест же человеку! С глазу на глаз сидим, чего бы кажетсядруг-то друга морочить, комедь играть? Али все еще свалить на одного меняхотите, мне же в глаза? Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашимприспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это исовершил. - Совершил? Да разве ты убил? - похолодел Иван. Что-то как бысотряслось в его мозгу, и весь он задрожал мелкою холодною дрожью. Тут ужСмердяков сам удивленно посмотрел на него: вероятно его наконец поразилсвоею искренностью испуг Ивана. - Да неужто ж вы вправду ничего не знали? - пролепетал он недоверчиво,криво усмехаясь ему в глаза. Иван все глядел на него, у него как бы отнялся язык. "Ах поехал Ванькав Питер, Я не буду его ждать." прозвенело вдруг в его голове. - Знаешь что: я боюсь, что ты сон, что ты призрак предо мной сидишь? -пролепетал он. - Никакого тут призрака нет-с, кроме нас обоих-с, да еще некотороготретьего. Без сумления тут он теперь, третий этот, находится, между намидвумя. - Кто он? Кто находится? Кто третий? - испуганно проговорил ИванФедорович, озираясь кругом и поспешно ища глазами кого-то по всем углам. - Третий этот - бог-с, самое это провидение-с, тут оно теперь подленас-с, только вы не ищите его, не найдете. - Ты солгал, что ты убил! - бешено завопил Иван. - Ты или сумасшедший,или дразнишь меня как и в прошлый раз! Смердяков, как и давеча, совсем не пугаясь, все пытливо следил за ним.Все еще он никак не мог победить своей недоверчивости, все еще казалось ему,что Иван "все знает", а только так представляется, чтоб "ему же в глаза нанего одного свалить". - Подождите-с, - проговорил он наконец слабым голосом, и, вдруг,вытащив из-под стола свою левую ногу, начал завертывать на ней на верхпанталоны. Нога оказалась в длинном белом чулке и обута в туфлю. Не торопясьСмердяков снял подвязку и запустил в чулок глубоко свои пальцы. ИванФедорович глядел на него и вдруг затрясся в конвульсивном испуге. - Сумасшедший! - завопил он и, быстро вскочив с места, откачнулсяназад, так что стукнулся спиной об стену и как будто прилип к стене, весьвытянувшись в нитку. Он в безумном ужасе смотрел на Смердякова. Тот, ни малоне смутившись его испугом, все еще копался в чулке, как будто все силясьпальцами что-то в нем ухватить и вытащить. Наконец ухватил и стал тащить.Иван Федорович видел, что это были какие-то бумаги или какая-то пачка бумаг.Смердяков вытащил ее и положил на стол. - Вот-с! - сказал он тихо. - Что? - ответил трясясь Иван. - Извольте взглянуть-с, - так же тихо произнес Смердяков. Иван шагнул кстолу, взялся было за пачку и стал ее развертывать, но вдруг отдернул пальцыкак будто от прикосновения какого-то отвратительного, страшного гада. - Пальцы-то у вас все дрожат-с, в судороге, - заметил Смердяков и самне спеша развернул бумагу. Под оберткой оказались три пачки сторублевыхрадужных кредиток. - Все здесь-с, все три тысячи, хоть не считайте. Примите-с, - пригласилон Ивана, кивая на деньги. Иван опустился на стул. Он был бледен как платок. - Ты меня испугал... с этим чулком... - проговорил он, как-то странноухмыляясь. - Неужто же, неужто вы до сих пор не знали? - спросил еще разСмердяков. - Нет, не знал. Я все на Дмитрия думал. Брат! брат! Ах! - Он вдругсхватил себя за голову обеими руками. - Слушай: ты один убил? без брата илис братом? - Всего только вместе с вами-с; с вами вместе убил-с, а ДмитрийФедорович как есть безвинны-с. - Хорошо, хорошо... Обо мне потом. Чего это я все дрожу... Слова немогу выговорить. - Все тогда смелы были-с, "все дескать позволено", говорили-с, а теперьвот так испугались! - пролепетал дивясь Смердяков. - Лимонаду не хотите ли,сейчас прикажу-с. Очень освежить может. Только вот это бы прежде накрыть-с. И он опять кивнул на пачки. Он двинулся было встать кликнуть в дверьМарью Кондратьевну, чтобы та сделала и принесла лимонаду, но, отыскивая чембы накрыть деньги, чтобы та не увидела их, вынул было сперва платок, но таккак тот опять оказался совсем засморканным, то взял со стола ту единственнуюлежавшую на нем толстую желтую книгу, которую заметил войдя Иван, и придавилею деньги. Название книги было: Святого отца нашего Исаака Сирина слова.Иван Федорович успел машинально прочесть заглавие. - Не хочу лимонаду, - сказал он. - Обо мне потом. Садись и говори: какты это сделал? Все говори... - Вы бы пальто хоть сняли-с, а то весь взопреете. Иван Федорович, будто теперь только догадавшись, сорвал пальто и бросилего, не сходя со стула, на лавку. - Говори же, пожалуста говори! Он как бы утих. Он уверенно ждал, что Смердяков все теперь скажет. - Об том как это было сделано-с? - вздохнул Смердяков. - Самыместественным манером сделано было-с, с ваших тех самых слов... - Об моих словах потом, - прервал опять Иван, но уже не крича какпрежде, твердо выговаривая слова и как бы совсем овладев собою. - Расскажитолько в подробности, как ты это сделал. Все по порядку. Ничего не забудь.Подробности, главное подробности. Прошу. - Вы уехали, я упал тогда в погреб-с... - В падучей или притворился? - Понятно, что притворился-с. Во всем притворился. С лестницы спокойносошел-с, в самый низ-с, и спокойно лег-с, а как лег, тут и завопил. И бился,пока вынесли. - Стой! И все время, и потом, и в больнице все притворялся? - Никак нет-с. На другой же день, на утро, до больницы еще, удариланастоящая и столь сильная, что уже много лет таковой не бывало. Два дня былв совершенном беспамятстве. - Хорошо, хорошо. Продолжай дальше. - Положили меня на эту койку-с, я так и знал, что за перегородку-с,потому Марфа Игнатьевна во все разы, как я болен, всегда меня на ночь за этусамую перегородку у себя в помещении клали-с. Нежные оне всегда ко мне былис самого моего рождения-с. Ночью стонал-с, только тихо. Все ожидал ДмитрияФедоровича. - Как ждал, к себе? - Зачем ко мне. В дом их ждал, потому сумления для меня уже не былоникакого в том, что они в эту самую ночь прибудут, ибо им, меня лишимшись иникаких сведений не имемши, беспременно приходилось самим в дом влезть череззабор-с, как они умели-с, и что ни есть совершить. - А если бы не пришел? - Тогда ничего бы и не было-с. Без них не решился бы. - Хорошо, хорошо... говори понятнее, не торопись, главное - ничего непропускай! - Я ждал, что они Федора Павловича убьют-с... это наверно-с. Потому яих уже так приготовил... в последние дни-с... а главное - те знаки им сталиизвестны. При ихней мнительности и ярости, что в них за эти дни накопилась,беспременно через знаки в самый дом должны были проникнуть-с. Этобеспременно. Я так их и ожидал-с. - Стой, - прервал Иван, - ведь если б он убил, то взял бы деньги иунес; ведь ты именно так должен был рассуждать? Что ж тебе-то досталось быпосле него? Я не вижу. - Так ведь деньги-то бы они никогда и не нашли-с. Это ведь их только янаучил, что деньги под тюфяком. Только это была не правда-с. Прежде вшкатунке лежали, вот как было-с. А потом я Федора Павловича, так как они мнеединственно во всем человечестве одному доверяли, научил пакет этот самый сденьгами в угол за образа перенесть, потому что там совсем никто недогадается, особенно коли спеша придет. Так он там, пакет этот, у них в углуза образами и лежал-с. А под тюфяком так и смешно бы их было держать вовсе,в шкатунке по крайней мере под ключом. А здесь все теперь поверили, чтобудто бы под тюфяком лежали. Глупое рассуждение-с. Так вот если бы ДмитрийФедорович совершили это самое убивство, то ничего не найдя или бы убежали-споспешно, всякого шороху боясь, как и всегда бывает с убивцами, или быарестованы были-с. Так я тогда всегда мог-с, на другой день, али даже в туже самую ночь-с за образа слазить и деньги эти самые унести-с, все бы наДмитрия Федоровича и свалилось. Это я всегда мог надеяться. - Ну, а если б он не убил, а только избил? - Если бы не убил, то я бы денег конечно взять не посмел и осталось бывтуне. Но был и такой расчет, что изобьют до бесчувствия, а я в то время ипоспею взять, а там потом Федору-то Павловичу отлепартую, что это никто какДмитрий Федорович, их избимши, деньги похитили. - Стой... я путаюсь. Стало быть, все же Дмитрий убил, а ты толькоденьги взял? - Нет, это не они убили-с. Что ж, я бы мог вам и теперь сказать, чтоубивцы они... да не хочу я теперь пред вами лгать, потому... потому что есливы действительно, как сам вижу, не понимали ничего доселева и непритворялись предо мной, чтоб явную вину свою на меня же в глаза свалить, товсе же вы виновны во всем-с, ибо про убивство вы знали-с и мне убитьпоручили-с, а сами все знамши уехали. Потому и хочу вам в сей вечер это вглаза доказать, что главный убивец во всем здесь единый вы-с, а я толькосамый не главный, хоть это и я убил. А вы самый законный убивец и ecть! - Почему, почему я убийца? О боже! - не выдержал наконец Иван, забыв,что все о себе отложил под конец разговора. - Это все та же Чермашня-то?Стой, говори, зачем тебе было надо мое согласие, если уж ты принял Чермашнюза согласие? Как ты теперь-то растолкуешь? - Уверенный в вашем согласии, я уж знал бы, что вы за потерянные этитри тысячи, возвратясь, вопля не подымете, если бы почему-нибудь меня вместоДмитрия Федоровича начальство заподозрило, али с Дмитрием Федоровичем втоварищах; напротив, от других защитили бы... А наследство получив, так ипотом когда могли меня наградить, во всю следующую жизнь, потому что все жевы через меня наследство это получить изволили, а то женимшись на АграфенеАлександровне вышел бы вам один только шиш. - А! Так ты намеревался меня и потом мучить, всю жизнь! - проскрежеталИван. - А что, если б я тогда не уехал, а на тебя заявил? - А что же бы вы могли тогда заявить? Что я вас в Чермашню-топодговаривал? Так ведь это глупости-с. К тому же вы после разговора нашегопоехали бы али остались. Если б остались, то тогда бы ничего и не произошло,я бы так и знал-с, что вы дела этого не хотите, и ничего бы не предпринимал.А если уж поехали, то уж меня значит заверили в том, что на меня в судзаявить не посмеете и три эти тысячи мне простите. Да и не могли вы меняпотом преследовать вовсе, потому что я тогда все и рассказал бы на суде-с,то-есть не то, что я украл аль убил, - этого бы я не сказал-с, - а то, чтовы меня сами подбивали к тому, чтоб украсть и убить, а я только несогласился. Потому-то мне и надо было тогда ваше согласие, чтобы вы меняничем не могли припереть-с, потому что где же у вас к тому доказательство, яже вас всегда мог припереть-с, обнаружив, какую вы жажду имели к смертиродителя, и вот вам слово - в публике все бы тому поверили и вам было быстыдно на всю вашу жизнь. - Так имел, так имел я эту жажду, имел? - проскрежетал опять Иван. - Несомненно имели-с и согласием своим мне это дело молча тогдаразрешили-с, - твердо поглядел Смердяков на Ивана. Он был очень слаб иговорил тихо и устало, но что-то внутреннее и затаенное поджигало его, унего очевидно было какое-то намерение. Иван это предчувствовал. - Продолжай дальше, - сказал он ему, - продолжай про ту ночь. - Дальше что же-с! Вот я лежу и слышу, как будто вскрикнул барин. АГригорий Васильич пред тем вдруг поднялись и вышли, и вдруг завопили, апотом все тихо, мрак. Лежу это я, жду, сердце бьется, вытерпеть не могу.Встал наконец и пошел-с, - вижу налево окно в сад у них отперто, я и ещешагнул на лево-то-с, чтобы прислушаться, живы ли они там сидят или нет, ислышу, что барин мечется и охает, стало быть жив-с. Эх, думаю! Подошел кокну, крикнул барину: "Это я, дескать". А он мне: "Был, был, убежал!"То-есть Дмитрий Федорович значит были-с. - "Григория убил!" - "Где?" шепчуему. - "Там в углу", указывает, сам тоже шепчет. - "Подождите", говорю.Пошел я в угол искать и у стены на Григория Васильевича лежащего инаткнулся, весь в крови лежит, в бесчувствии. Стало быть верно, что былДмитрий Федорович, вскочило мне тотчас в голову и тотчас тут же порешил всеэто покончить внезапно-с, так как Григорий Васильевич, если и живы еще, толежа в бесчувствии пока ничего не увидят. Один только риск и был-с, чтовдруг проснется Марфа Игнатьевна. Почувствовал я это в ту минуту, только ужжажда эта меня всего захватила, ажно дух занялся. Пришел опять под окно кбарину и говорю: "Она здесь, пришла, Аграфена Александровна пришла,просится". Так ведь и вздрогнул весь как младенец: "Где здесь? где?" так иохает, а сам еще не верит. - "Там, говорю, стоит, отоприте!" Глядит на меняв окно-то, и верит и не верит, а отпереть боится, это уж меня-то боится,думаю. И смешно же: вдруг я эти самые знаки вздумал им тогда по рамепростучать, что Грушенька дескать пришла, при них же в глазах: словам-то какбы не верил, а как знаки я простучал, так тотчас же и побежали дверьотворить. Отворили. Я вошел было, а он стоит, телом-то меня и не пускаетвсего: - "Где она, где она?" - смотрит на меня и трепещет. Ну, думаю: ужколь меня так боится - плохо! и тут у меня даже ноги ослабели от страху усамого, что не пустит он меня в комнаты-то, или крикнет, али МарфаИгнатьевна прибежит, али что ни есть выйдет, я уж не помню тогда, сам должнобыть бледен пред ними стоял. Шепчу ему: - "Да там, там она под окном, как жевы, говорю, не видели?" - "А ты ее приведи, а ты ее приведи!" - "Да боится,говорю, крику испугалась, в куст спряталась, подите крикните, говорю, самииз кабинета". Побежал он, подошел к окну, свечку на окно поставил: -"Грушенька, кричит, Грушенька, здесь ты?" Сам-то это кричит, а в окно-тонагнуться не хочет, от меня отойти не хочет, от самого этого страху, потомузабоялся меня уж очень, а потому отойти от меня не смеет. "Да вон она,говорю (подошел я к окну, сам весь высунулся), вон она в кусте-то, смеетсявам, видите?" Поверил вдруг он, так и затрясся, больно уж они влюблены в неебыли-с, да весь и высунулся в окно. Я тут схватил это самое преспапьечугунное, на столе у них, помните-с, фунта три ведь в нем будет,размахнулся, да сзади его в самое темя углом. Не крикнул даже. Только внизвдруг осел, а я в другой раз и в третий. На третьем-то почувствовал, чтопроломил. Они вдруг навзничь и повалились, лицом кверху, все-то в крови.Осмотрел я: нет на мне крови, не брызнуло, преспапье обтер, положил, заобраза сходил, из пакета деньги вынул, а пакет бросил на пол, и ленточку этусамую розовую подле. Сошел в сад, весь трясусь. Прямо к той яблонке, что сдуплом, - вы дупло-то это знаете, а я его уж давно наглядел, в нем уж лежалатряпочка и бумага, давно заготовил; обернул всю сумму в бумагу, а потом втряпку и заткнул глубоко. Так она там слишком две недели оставалась,сумма-то эта самая-с, потом уж после больницы вынул. Воротился к себе накровать, лег, да и думаю в страхе: "вот коли убит Григорий Васильевичсовсем, так тем самым очень худо может произойти, а коли не убит и очнется,то оченно хорошо это произойдет, потому они будут тогда свидетелем, чтоДмитрий Федорович приходили, а стало быть они и убили и деньги унесли-с".Начал я тогда от сумления и нетерпения стонать, чтобы Марфу Игнатьевнуразбудить поскорей. Встала она наконец, бросилась было ко мне, да какувидала вдруг, что нет Григория Васильевича - выбежала и, слышу, завопила всаду. Ну, тут-с все это и пошло на всю ночь, я уж во всем успокоен был. Рассказчик остановился. Иван все время слушал его в мертвенноммолчании, не шевелясь, не спуская с него глаз. Смердяков же, рассказывая,лишь изредка на него поглядывал, но больше косился в сторону. Кончиврассказ, он видимо сам взволновался и тяжело переводил дух. На лице егопоказался пот. Нельзя было однако угадать, чувствует ли он раскаяние иличто. - Стой, - подхватил соображая Иван. - А дверь-то? Если отворил он дверьтолько тебе, то как же мог видеть ее прежде тебя Григорий отворенною? Потомуведь Григорий видел прежде тебя? Замечательно, что Иван спрашивал самым мирным голосом, даже совсем какбудто другим тоном, совсем не злобным, так что если бы кто-нибудь отворил кним теперь дверь и с порога взглянул на них, то непременно заключил бы, чтоони сидят и миролюбиво разговаривают о каком-нибудь обыкновенном, хотя иинтересном предмете. - На счет этой двери и что Григорий Васильевич будто бы видел, что онаотперта, то это ему только так почудилось, - искривленно усмехнулсяСмердяков. - Ведь это, я вам скажу, не человек-с, а все равно что упрямыймерин: и не видал, а почудилось ему что видел - вот его уж и не собьете-с.Это уж нам с вами счастье такое выпало, что он это придумал, потому чтоДмитрия Федоровича несомненно после того в конец уличат. - Слушай, - проговорил Иван Федорович, словно опять начиная теряться ичто-то усиливаясь сообразить, - слушай... Я много хотел спросить тебя еще,но забыл... Я все забываю и путаюсь... Да! Скажи ты мне хоть это одно: зачемты пакет распечатал и тут же на полу оставил? Зачем не просто в пакетеунес... Ты когда рассказывал, то мне показалось, что будто ты так говорилпро этот пакет, что так и надо было поступить... а почему так надо - не могупонять... - А это я так сделал по некоторой причине-с. Ибо будь человек знающий ипривычный, вот как я например, который эти деньги сам видел зараньше и можетих сам же в тот пакет ввертывал и собственными глазами смотрел, как егозапечатывали и надписывали, то такой человек-с с какой же бы стати, если быпримерно это он убил, стал бы тогда, после убивства, этот пакетраспечатывать, да еще в таких попыхах, зная и без того совсем уж наверно,что деньги эти в том пакете беспременно лежат-с? Напротив, будь этопохититель как бы я например, то он бы просто сунул этот пакет в карман,нисколько не распечатывая, и с ним поскорее утек-с. Совсем другое тутДмитрий Федорович: они об пакете только по наслышке знали, его самого невидели, и вот как достали его примерно, будто из-под тюфяка, то поскорее ираспечатали его тут же, чтобы справиться: есть ли в нем в самом деле этисамые деньги? А пакет тут же бросили, уже не успев рассудить, что он уликойим после них останется, потому что они вор непривычный-с, и прежде никогданичего явно не крали, ибо родовые дворяне-с, а если теперь украсть ирешились, то именно как бы не украсть, а свое собственное только взятьобратно пришли, так как всему городу об этом предварительно повестили и дажепохвалялись зараньше вслух пред всеми, что пойдут и собственность свою отФедора Павловича отберут. Я эту самую мысль прокурору в опросе моем не точто ясно сказал, а напротив как будто намеком подвел-с, точно как бы сам непонимаючи, и точно как бы это они сами выдумали, а не я им подсказал-с, -так у господина прокурора от этого самого намека моего даже слюнкипотекли-с... - Так неужели, неужели ты все это тогда же так на месте и обдумал? -воскликнул Иван Федорович вне себя от удивления. Он опять глядел наСмердякова в испуге. - Помилосердуйте, да можно ли это все выдумать в таких попыхах-с?Заранее все обдумано было. - Ну... ну, тебе значит сам чорт помогал! - воскликнул опять ИванФедорович. - Нет, ты не глуп, ты гораздо умней, чем я думал... Он встал с очевидным намерением пройтись по комнате. Он был в страшнойтоске. Но так как стол загораживал дорогу и мимо стола и стены почтиприходилось пролезать, то он только повернулся на месте и сел опять. То, чтоон не успел пройтись, может быть вдруг и раздражило его, так что он почти впрежнем исступлении вдруг завопил: - Слушай, несчастный, презренный ты человек! Неужели ты не понимаешь,что если я еще не убил тебя до сих пор, то потому только, что берегу тебя назавтрашний ответ на суде. Бог видит (поднял Иван руку к верху) - может бытьи я был виновен, может быть действительно я имел тайное желание, чтоб...умер отец, но клянусь тебе, я не столь был виновен, как ты думаешь и, можетбыть, не подбивал тебя вовсе. Нет, нет, не подбивал! Но все равно, я покажуна себя сам, завтра же, на суде, я решил! Я все скажу, все. Но мы явимсявместе с тобою! И что бы ты ни говорил на меня на суде, что бы ты нисвидетельствовал - принимаю и не боюсь тебя; сам все подтвержу! Но и тыдолжен пред судом сознаться! Должен, должен, вместе пойдем! Так и будет! Иван проговорил это торжественно и энергично, и видно было уже поодному сверкающему взгляду его, что так и будет. - Больны вы, я вижу-с, совсем больны-с. Желтые у вас совсем глаза-с, -произнес Смердяков, но совсем без насмешки, даже как будто соболезнуя. - Вместе пойдем! - повторил Иван, - а не пойдешь, - все равно я одинсознаюсь. Смердяков помолчал, как бы вдумываясь. - Ничего этого не будет-с, и вы не пойдете-с, - решил он наконецбезапелляционно. - Не понимаешь ты меня! - укоризненно воскликнул Иван. - Слишком стыдно вам будет-с, если на себя во всем признаетесь. А пущетого бесполезно будет, совсем-с, потому я прямо ведь скажу, что ничеготакого я вам не говорил-с никогда, а что вы или в болезни какой (а на то ипохоже-с), али уж братца так своего пожалели, что собой пожертвовали, а наменя выдумали, так как все равно меня как за мошку считали всю вашу жизнь, ане за человека. Ну и кто ж вам поверит, ну и какое у вас есть хоть однодоказательство? - Слушай, эти деньги ты показал мне теперь конечно чтобы меня убедить. Смердяков снял с пачек Исаака Сирина и отложил в сторону. - Эти деньги с собою возьмите-с и унесите, - вздохнул Смердяков. - Конечно унесу! Но почему же ты мне отдаешь, если из-за них убил? - сбольшим удивлением посмотрел на него Иван. - Не надо мне их вовсе-с, - дрожащим голосом проговорил Смердяков,махнув рукой. - Была такая прежняя мысль-с, что с такими деньгами жизньначну, в Москве, али пуще того за границей, такая мечта была-с, а пуще всепотому, что "все позволено". Это вы вправду меня учили-с, ибо много вы мнетогда этого говорили: ибо коли бога бесконечного нет, то и нет никакойдобродетели, да и не надобно ее тогда вовсе. Это вы вправду. Так я ирассудил. - Своим умом дошел? - криво усмехнулся Иван. - Вашим руководством-с. - А теперь стало быть в бога уверовал, коли деньги назад отдаешь? - Нет-с, не уверовал-с, - прошептал Смердяков. - Так зачем отдаешь? - Полноте... нечего-с! - махнул опять Смердяков рукой. - Вы вот самитогда все говорили, что все позволено, а теперь-то почему так встревожены,сами-то-с? Показывать на себя даже хотите идти... Только ничего того небудет! Не пойдете показывать! - твердо и убежденно решил опять Смердяков. - Увидишь! - проговорил Иван. - Не может того быть. Умны вы очень-с. Деньги любите, это я знаю-с,почет тоже любите, потому что очень горды, прелесть женскую чрезмернолюбите, а пуще всего в покойном довольстве жить и чтобы никому не кланяться,- это пуще всего-с. Не захотите вы жизнь на веки испортить, такой стыд насуде приняв. Вы как Федор Павлович, наиболее-с, изо всех детей наиболее нанего похожи вышли, с одною с ними душой-с. - Ты не глуп, - проговорил Иван как бы пораженный; кровь ударила ему влицо: - я прежде думал, что ты глуп. Ты теперь серьезен! - заметил он,как-то вдруг по-новому глядя на Смердякова. - От гордости вашей думали, что я глуп. Примите деньги-то-с. Иван взял все три пачки кредиток и сунул в карман, не обертывая ихничем. - Завтра их на суде покажу, - сказал он. - Никто вам там не поверит-с, благо денег-то у вас и своих теперьдовольно, взяли из шкатунки да и принесли-с. Иван встал с места. - Повторяю тебе, если не убил тебя, то единственно потому что ты мне назавтра нужен, помни это, не забывай! - А что ж, убейте-с. Убейте теперь, - вдруг странно проговорилСмердяков, странно смотря на Ивана. - Не посмеете и этого-с, - прибавил он,горько усмехнувшись, - ничего не посмеете, прежний смелый человек-с! - До завтра! - крикнул Иван и двинулся идти. - Постойте... покажите мне их еще раз. Иван вынул кредитки и показал ему. Смердяков поглядел на них секунддесять. - Ну, ступайте, - проговорил он, махнув рукой. - Иван Федорович! -крикнул он вдруг ему вслед опять. - Чего тебе? - обернулся Иван уже на ходу. - Прощайте-с! - До завтра! - крикнул опять Иван, и вышел из избы. Метель все ещепродолжалась. Первые шаги прошел он бодро, но вдруг, как бы стал шататься."Это что-то физическое", - подумал он усмехнувшись. Какая-то словно радостьсошла теперь в его душу. Он почувствовал в себе какую-то бесконечнуютвердость: конец колебаниям его, столь ужасно его мучившим все последнеевремя! Решение было взято "и уже не изменится", со счастьем подумал он. Вэто мгновение он вдруг на что-то споткнулся и чуть не упал. Остановясь онразличил в ногах своих поверженного им мужиченку, все так же лежавшего натом же самом месте, без чувств и без движения. Метель уже засыпала ему почтивсе лицо. Иван вдруг схватил его и потащил на себе. Увидав направо в домишкесвет, подошел, постучался в ставни, и откликнувшегося мещанина, которомупринадлежал домишко, попросил помочь ему дотащить мужика в частный дом,обещая тут же дать за то три рубля. Мещанин собрался и вышел. Не стану вподробности описывать, как удалось тогда Ивану Федоровичу достигнуть цели ипристроить мужика в части с тем, чтобы сейчас же учинить и осмотр егодоктором, при чем он опять выдал и тут щедрою рукой "на расходы". Скажутолько, что дело взяло почти целый час времени. Но Иван Федорович осталсяочень доволен. Мысли его раскидывались и работали: "если бы не было взятотак твердо решение мое на завтра", - подумал он вдруг с наслаждением, - "тоне остановился бы я на целый час пристраивать мужиченку, а прошел бы мимоего и только плюнул бы на то, что он замерзнет... Однако как я в силахнаблюдать за собой!" подумал он в ту же минуту еще с большим наслаждением:"а они-то решили там, что я с ума схожу!" Дойдя до своего дома, он вдругостановился под внезапным вопросом: "а не надо ль сейчас, теперь же пойти кпрокурору и все объявить?" Вопрос он решил, поворотив опять к дому: "завтравсе вместе!" прошептал он про себя, и, странно, почти вся радость, вседовольство его собою прошли в один миг. Когда же он вступил в свою комнату,что-то ледяное прикоснулось вдруг к его сердцу, как будто воспоминание,вернее, напоминание о чем-то мучительном и отвратительном, находящемсяименно в этой комнате теперь, сейчас, да и прежде бывшем. Он усталоопустился на свой диван. Старуха принесла ему самовар, он заварил чай, но неприкоснулся к нему; старуху отослал до завтра. Он сидел на диване ичувствовал головокружение. Он чувствовал, что болен и бессилен. Стал былозасыпать, но в беспокойстве встал и прошелся по комнате, чтобы прогнать сон.Минутами мерещилось ему, что как будто он бредит. Но не болезнь занимала еговсего более; усевшись опять, он начал изредка оглядываться кругом, как будточто-то высматривая. Так было несколько раз. Наконец взгляд его пристальнонаправился в одну точку. Иван усмехнулся, но краска гнева залила его лицо.Он долго сидел на своем месте, крепко подперев обеими руками голову ивсе-таки кося глазами на прежнюю точку. на стоящий у противоположной стеныдиван. Его видимо что-то там раздражало, какой-то предмет, беспокоило,мучило.