Тема 36. Формирование отечественной научной школы

Первоначальный образ философии науки. — Первые учителя. — Роль книжной мудрости.— Н.И.Лобачевский и обоснование неевклидовой геометрии. — Психофизика и физиология. — Выдающиеся имена отечественной философии науки. — Идея опережающего отражения. — Теория неосозначаемой психической установки. —Деформации института науки. — Тезис о классовой борьбе в науке. — «Критический пересмотр основ генетики» и противодействие «вражеским проискам и элементам».

Отечественной философии науки еще предстоит заявить о себе во всеуслышание, предъявив свои основные достижения, главных героев и действующих лиц. Существует представление, что отечественная философия науки не может рассматриваться как целостное систематическое образование, поскольку исконной ориентацией российской интеллектуальной мысли была экзистенциальная и религиозная ветвь философии. С ригористичностью этого мнения вряд ли можно согласиться. Контекст религиозной традиции безусловно присутствовал и, быть может, доминировал, но он не покрывал без остатка всех устремлений отечественной философской мысли. Не только вера и экзальтация верования, но стремление к постижению законов мироздания и достижению истины, нацеленность на познание «естества», попытки естественнонаучного описания, объяснения и предсказания входили органичной компонентой в структуру отечественного мировосприятия. Они оформлялись в своеобразный научно-философский дискурс. Поэтому отечественная философия науки не может быть сведена к рецепции западного позитивизма, но имеет собственную специфику и уникальную историю становления.

Задаваясь вопросом, что представляет собой первоначальный образ философии науки, необходимо проникнуть в глубины вызревания русской интеллектуальной мысли. В связи с этим следует обратить внимание на поразительный исторический факт: уже в рамках византийского аскетизма (приблизительно XVI в.) возникают первоначальные представле-

ния о существовании совокупности «внешних наук», трактуемых (не вполне лестно) как мирская мудрость, «чуждая благочестия». К так называемым внешним наукам относятся: астрономия, математика, учение о земле и спрятанных в ней металлах и самоцветах, истины о море, движении и скорости и пр. Научное знание хотя и признается важным занятием, но квалифицируется как «шаткая мудрость». Постоянным рефреном проводится мысль, что истинного блаженства такое знание человеку обеспечить не может.

Православная схоластика имеет то существенное и непреходящее значение, что связывает отечественную мысль с мировой ученостью. Более того, она обращает особое внимание на то, что кроме этики существует еще и экономика, политика, земледелие, корабле плавание, логика и история. И если, как отмечают исследователи, для грекофильской ориентации была свойственна оппозиция «внутреннего и внешнего знания», то схоластическая традиция вела к более тонким различиям: свободных и несвободных искусств, спекулятивного и практического знания¹. Следовательно, можно говорить об осознании практической значимости науки уже в допетровские времена.

Традиционно считается, что возникновение прослойки, обращенной к книжной мудрости и интеллектуальному труду, может быть обязано своим происхождением реформам Петра Великого, «прорубившего окно в Европу». Благодаря этому российский менталитет подвергся болезненным инъекциям стандартов и приоритетов западноевропейской культуры. Отсюда возможен вывод о влиянии западной образованности на отечественные интеллектуальные ориентации и о весьма сильном давлении «новой культурной петровской традиции, которая замыкается для начала в тесный круг» и не получает широкого распространения. Русский философ Г.П. Федотов уверен, что «Петр оставил после себя три линии преемников: проходимцев, выплеснутых революцией и на целые десятилетия заполнивших авансцену русской жизни, государственных людей — строителей империи, и просветителей — западников, от Ломоносова до Пушкина, поклонявшихся ему как полубогу. XVIII век раскрывает нам загадку происхождения интеллигенции в России. Это импорт западной культуры в страну, лишенную культуры мысли, но изголодавшуюся по ней. Беспочвенность рождается из пересечения несовместимых культурных миров. Идейность — из повелительной необходимости просвещения, ассимиляции готовых, чужим трудом созданных благ — ради спасения, сохранения жизни своей страны»².

Идея первоначальной ассимиляции научных и культурных влияний Запада весьма популярна в контексте размышлений над спецификой отечественной научной мысли. Так, по мнению академика Н. Моисеева, «до начала XVIII века общий уровень образования, а тем более научной мысли в России был несопоставим с тем, что происходило в Западной Европе. И я не рискнул бы говорить, — подчеркивает ученый, — о существовании в России естественнонаучных направлений, в какой-то мере аналогичных западным». Благодаря энергичным действиям Петра в Россию приглашались иностранные ученые, и русскую науку представляли немцы, швей-

царцы. Они оказались и первыми учителями русских национальных кадров, поэтому «начальный слой по-настоящему русских ученых состоял преимущественно из добросовестных учеников своих немецких учителей»³. Когда в тридцатые годы появились ученики русских учителей, стала формироваться собственно русская национальная научная школа, которая приобрела ряд особенностей, свойственных отечественной культурной традиции. Открывались университеты не только в Москве, но и в Казани, Киеве, Варшаве, Юрьеве (Тарту).

Подтверждения подобной логики преемственности можно обнаружить в анализе воззрений русского мыслителя Г.П. Федотова, который с особым полемическим задором вопрошал: «Знаете ли вы, кто первые интеллигенты? При царе Борисе было отправлено за границу — в Германию, во Францию, в Англию — 18 молодых людей. Ни один из них не вернулся. <...> Непривлекательны первые «интеллигенты», первые идейные отщепенцы русской земли. Что характеризует их всех, так это поверхностность и нестойкость, подчас моральная дряблость»⁴.

Русский историк В. О. Ключевский связывал появление феномена первых отечественных интеллектуалов с возникновением книжной мудрости. «Когда среди нас стало водворяться искусство чтения и письма, — отмечал он, — с ним вместе появились и книги, и вместе с книгами пришла к нам книжная мудрость. <...> Как взглянул русский разумный и понимающий человек на просвещенный мир сквозь привозные книги, так и впал в крайнее уныние от собственного недостоинства, от умственного и правового убожества. <...> Тогда русский ум припал жадно к книгам, к этим «рекам, наполняющим Вселенную, этим исходищам мудрости». С тех пор разумным и понимающим человеком стал у нас считаться человек «книжный», т.е. обладающий научно-литературным образованием, и самою глубокою чертою в характере этого книжника стало смиренномудрие личное и национальное. Так народился первый достоверно известный по письменным памятникам тип русского интеллигента: это был нищий духом, побиравшийся под окнами европейских храмов мудрости плодами чужого ума, крупицами с духовной трапезы, на которой ему не было места...»⁵.

Тем самым без книжной мудрости никакая национальная образованная прослойка сформироваться не могла. Поскольку же книжная мудрость — явление универсальное, то, приобщаясь к ней, данный слой людей выходил за рамки ограниченного мирка мироощущения и начинал размышлять в категориях универсальных, а значит — от имени всего просвещенного человечества. Таким образом, книжность, образованность, ум с самого начала осознавались атрибутами любой научной деятельности. Она же, в свою очередь, начиналась с образовательной работы и в истоке своем исключала тех, которые «не все умели грамоте».

Проблема «книжной учености» состояла еще и в том, что за исходное должны браться не все подряд книги, потому что человек в подобном случае может получить поверхностные или второстепенные сведения, малопитательную пищу для ума либо просто остаться не информированным в отношении важнейших вопросов. Проблема заключается в качестве книжной продукции, которая положена в основание развития ин-

теллекта. Все прочитать невозможно, вторичную продукцию изучать бесполезно, остается отобрать критерии для выделения того подмножества ученых книг, которые и обеспечат преемственное развитие научной мысли.

Вместе с тем «книжная мудрость» не является самодостаточным и исчерпывающим критерием ума и проницательности. «Не тот мудр, кто грамоте умеет, а тот, кто много добра творит», — гласит известное изречение. Исходя из этого, достраивание шкалы критериев должно проходить по линии нравственных ориентации и предпочтений. «Сметливый ум русского книжника», в интерпретации В.О. Ключевского, предусматривает необходимость нравственного и умственного «домостроительства», а следовательно, предполагает умственную дисциплину, смирение и исключает гордыню и самодовольство.

Именно конец XVIII в. в России рассматривают как рубеж для формирования двух потоков «третьего сословия» — интеллигенции и чиновничества. Причем первый выращивался правительством из разночинцев, которые образовали необходимый стране рынок людей интеллектуальных профессий. Именно меры в области народного просвещения, учреждение многих учебных заведений благоприятно отразились на развитии отечественной науки.

К специфике сугубо русской традиции, по мнению Н. Моисеева, следует отнести стремление к построению широких обобщающих конструкций, системность мышления. «Если наши первые немецкие учителя XVIII века приучали своих русских учеников прежде всего к тщательности конкретных исследований и дали им для этого необходимую культуру и навыки, то уже первые самостоятельные русские исследования вышли из-под опеки традиционной немецкой школы. Они оказались связанными с попытками построения синтетических теорий»⁶.

Впоследствии этот процесс интенсифицировался, породив своеобразный культ науки. На фоне углубляющейся дифференциации знания возникла новая оппозиция: естественное — искусственное. Начало XIX в. сопровождается осмыслением оснований научного знания отечественными натурфилософами, а вторая половина века вовлекает в эту работу университетских логиков и философов. Почерк современного отечественного естествознания начинает определяться в трудах Н.И.Лобачевского, Д.И. Менделеева, И.М. Сеченова, значительно повлиявших на судьбу мировой науки.

Николай Иванович Лобачевский (1792-1856), профессор Казанского университета, открыл миру дотоле неизвестную истину, что помимо Евклидовой геометрии может существовать другая, отвечающая всем критериям научности. Этим он произвел революцию не, только в данной сфере, но и в самом стиле мышления естествоиспытателей. Возникал глобальный вопрос: если Евклидова геометрия не единственна, то какова же реальная геометрия нашего мира? Проблемы геометрических построений стали проблемами физики. Когда же была опровергнута субстанциональная концепция пространства и времени, провозглашавшая пространство и время самостоятельными, ни от чего не зависимыми субстанция-

ми, и утвердилась реляционная, прослеживающая зависимость свойств пространства и времени от распределения масс и характера их движения, стало очевидно, что единой геометрии быть не может. Ибо геометрические свойства зависят от распределения гравитационных масс. Вблизи тяжелых объектов геометрические свойства пространства начинают отклоняться от евклидовых, темп времени замедляется, что было убедительно показано в теории относительности А. Эйнштейна.

Примечательно, однако, что сам Лобачевский, высказывался в пользу того, что «первыми данными будут всегда те понятия, которые мы приобретаем в природе посредством чувств, ум должен приводить их к самому меньшему числу, чтобы они служили «твердым основанием в науке»⁷. Это удивительно именно потому, что наши органы чувств приспособлены как раз к восприятию мира в условиях геометрии Евклида.

Психофизика и физиология также принадлежали к сферам научного познания, которые были достаточно активно востребуемы в отечественной философии науки. Выдающийся русский физиолог Иван Михайлович Сеченов (1829—1905) пестовал идеи рефлексологии. Основополагающий тезис его научной доктрины состоял в утверждении, что все акты сознательной и бессознательной жизни по способу происхождения суть рефлексы⁸. В рефлексе выделялись два признака: быть орудием различения условий действия и быть регулятором последнего. Само чувствование трактовалось как сигнал, на основе которого возможна саморегуляция рефлекторной сферы, обратная связь кольцевого управления движением.

Сеченов пытался вскрыть психофизиологический механизм логического мышления. Согласно его представлениям, исходные логические операции заложены в чувственной деятельности организма и потому никакой априоризм в их объяснении не состоятелен. В пику вульгарно-материалистическому подходу Сеченов отстаивает своеобразие и уникальность нервно-психологических регуляций по сравнению с чисто физиологическими. К числу выдающихся открытий, пополнивших сокровищницу мировой науки, относится открытие так называемого центрального торможения, указывающего на факт тормозящего влияния высших нервных центров на мышечную систему.

Владимир Михайлович Бехтерев (1857—1927) помимо деятельности по специальности— невропатология, психиатрия и психология— выступал по проблемам философской онтологии и теории познания. Он пытался связать психические явления с реакцией на физические и социальные раздражители. В 1918 г. по его инициативе был создан Институт мозга, который впоследствии долгие годы возглавляла его внучка Наталья Бехтерева. Сам Бехтерев предлагал взглянуть на психические процессы и явления с точки зрения их энергетического содержания. По его мнению, именно единый энергетический поток позволяет слиться воедино психическому и физическому. Поэтому широко известному психофизиологическому параллелизму он противопоставляет позицию энергетического монизма. Обращая энергетический монизм на сферу социальных явлений, он формулирует концепцию рефлексологического мировоззрения. «Наблюдения и опыт приводят нас к выводу, что основные законы соотносительной

деятельности собирательной личности те же, что и для всей вообще живой и неживой природы. Здесь путем анализа раскрываются те же космические законы, как закон сохранения энергии, тяготения, отталкивания, противодействия равного действию, подобия, ритма, энтропии, эволюции, дифференцировки, обобщения или синтеза, приспособляемости, отбора, инерции и т.п.»'.

Рефлексологическое мировоззрение, по мнению ученого, обосновывается тем простым фактом, что в социальной жизни, в деятельности общественных движений и больших коллективов мы встречаемся с теми же рефлексами, с таким же их развитием и течением, какие находим в жизнедеятельности отдельного индивида. Коллективы людей следует рассматривать как «собирательные личности», а основу общественной жизни искать в коллективных рефлексах, т.е. в реакциях коллективов людей — «собирательных личностей» — на различные стимулы внешней среды.

Энергетический монизм в своем последовательном проведении заставлял обращать внимание на космические энергетические процессы, а именно на влияние космических факторов на исторические события. В связи с этим В.М. Бехтерев не чурался идеи составления политического гороскопа, а также пытался связать революционные события и волнения со временем, характеризующимся наличием максимального количества пятен на Солнце.

Нобелевский лауреат, русский физиолог Иван Петрович Павлов (1849—1936)— родоначальник объективного экспериментального изучения высшей нервной деятельности. В развитие учения о рефлексах Сеченова он выразил свой подход в трех главных положениях: детерминизм, связь динамики с конструкцией, единство анализа и синтеза.

Вывод о сигнальной функции психического был основополагающим для развития учения о высшей нервной деятельности. «Существо принципа сигнализации состоит в том, что он определяет такие формы приспособления организма, когда последний в своих ответных действиях предвосхищает течение будущих событий»¹⁰. Огромное значение для философии науки имеет и концепция возникновения второй сигнальной системы, понимаемой в качестве физиологической основы абстрактного мышления. «Если наши ощущения и представления, относящиеся к окружающему миру, есть для нас первые сигналы действительности, конкретные сигналы, т.е. специально, прежде всего кинестезические раздражения, идущие в кору от речевых органов, есть вторые сигналы, сигналы сигналов»¹¹. Следует особо подчеркнуть, что исследования в области кибернетических систем, моделирующих конкретные аспекты деятельности головного мозга, опирались на результаты естественнонаучных разработок Павлова.

Извечная философская проблема об отличии живого от неживого на уровне естественнонаучного анализа упиралась в универсальное определение жизни, возникшее еще во второй половине XIX в.: «Жизнь — это способ существования белковых тел». Наиболее важными компонентами живого считаются белки, аминокислоты, нуклеиновые кислоты. Отличительной способностью живого является воспроизведение, рост и

обмен веществ. Способность к самовоспроизведению обеспечивается таким типом химических реакций, который не встречается в неживой природе и называется матричным синтезом. В.А. Энгельгардт указывает на еще одну существенную характеристику живых систем, а именно способность «создавать порядок из хаоса», т.е. антиэнтропийный характер жизненных процессов. Живые организмы способны творить упорядоченность из хаотического теплового движения молекул. Существенным при этом становится принцип интегратизма.

Информационно-отражательные процессы в живой природе, обеспечивающие основание всех типов адаптации, есть одно из приоритетных направлений исследований отечественной философии науки. Они изучаются универсально и просматриваются в виде реакций раздражимости простейших одноклеточных и растений, возбудимости нервных тканей, а также в виде психического отражения на уровне животных, осуществляющего регуляцию их поведения. Биологическое отражение — свойство, без которого невозможна адаптация — приспособление ж(1вых организмов к условиям их существования, предполагает наличие двух процессов. Во-первых, в отражении воспроизводится такая структура отражаемого, которая несет в себе специфику и информацию обо всех (более низших) формах отражения. Например, под воздействием тепла любое тело, и организм в том числе, нагревается. Во-вторых, особенности отражаемого корреспондируются специфическими процессами отражения, присущими только живым системам. Применительно к приведенному процессу можно заметить, что происходит не просто нагревание организма, но и его обезвоживание. Растение испаряет влагу, человек потеет, изменяют нормальное функционирование все его внутренние системы. Согласно Павлову, структуру любого отражения представляют два основных компонента: внешний, проявляющийся в форме реакций между предметами, и внутренний, который существует в форме внутренних состояний, следов, возникающих в результате взаимодействий.

К психической форме отражения наряду с ощущением относятся инстинкты, условные рефлексы, восприятие, эмоции, так называемое «ручное» мышление. Инстинкт выступает как сложное наследственное поведение, одинаковое у всех представителей данного вида. Однако инстинкт целесообразен в крайне узких пределах. Пчелы умело изготавливают соты, совершенные по форме и прочности. Но если срезать дно ячейки, пчела не обратит на это внимание и будет по-прежнему заливать ячейку медом. Отличительной характеристикой отражения на уровне живого организма является то, что изменения, протекающие в живых системах в виде актуальных отражений, сохраняются и накапливаются в опыте индивидов и свойствах видов.

Идея опережающего отражения принадлежит отечественному исследователю Петру Кузьмину Анохину (1898-1974), ученику В.М.Бехтерева и И.П. Павлова. Он обратил внимание на тот простой факт, что основные формы движения материи в пространственно-временных рамках существовали в неорганической природе задолго до появления живых организмов. Живая материя как бы «вписалась» в уже готовую пространственно-

временную структуру мира и не могла не отразить на себе ее свойства. Возникла необходимость приспособления к существующим условиям, в процессе которого огромное значение имели внешние временные параметры, а точнее, последовательности. Анохин разделил их на две группы.

1. Существенные, регулярные и устойчивые ряды последовательностей, которые повторяются, возобновляются, характеризуясь ритмичностью и цикличностью (день — ночь; весна — лето — осень — зима).

2. Ряд последовательностей несущественных и случайных, которые не повторяются впоследствии на протяжении жизни данного организма (например, ураган, землетрясение). При существовании только последних жизнь не могла бы развиваться, живой организм не мог бы иметь устойчивой и прочной структуры, ибо она есть результат отражения ритмически и периодически повторяющихся воздействий внешнего мира на организм. Взаимодействия, подчиненные природным ритмам, действуют на организм миллионы лет. Они фиксируются в самом устройстве организмов, благодаря чему он оказывается способным к опережающему отражению. Примером опережающего отражения может служить следующий. Осень: опадает листва, физиологические процессы замедляются, деревья обезвоживаются, готовясь встретить зиму, однако холода еще не наступили. Следовательно, изменение организма (субъекта) произошло раньше, чем на него подействовали внешние обстоятельства (объект). Опережающее отражение — это реакция живого организма, подготовленная сериями прежних повторяющихся воздействий со стороны неорганического мира, окружающей среды. Это основная форма приспособления живой материи к пространственно-временной структуре неорганического мира, в которой последовательность и повторяемость оказываются важнейшими параметрами.

Сущность феномена опережающего отражения можно объяснить таким образом. На живое тело (клетку, организм) в течение длительного времени действует цепь последовательных ритмически повторяющихся процессов А, Б, В,... К. В силу этого систематического повторения в протоплазме живого происходит формирование соответствующего ряда химических реакций а, б, в,... к. При появлении только первого компонента внешней последовательности событий «А» в действие приводится вся внутренняя цепь биохимических реакций вплоть до «к». Их быстрота обеспечивает опережение проявлений последовательности внешних влияний в поведении организма. Влияние среды приобретает сигнальное значение. Процесс разворачивания реакции в протоплазме опережает ход событий во внешнем мире. С точки зрения наблюдателя оказывается, что организм отражает то, чего еще нет. Можно сказать, что опережающее отражение возможно вследствие разновременности физического (внешнего) и биологического (внутреннего) времени¹². Опережающее отражение делает живые системы надежными и устойчивыми в мире, полном изменений. У человека способность к опережающему отражению перерастает в форму научного предвидения и прогностики.

В отечественной науке после острого увлечения проблематикой бессознательного в ее психоаналитическом варианте в 20-егг.'Интерес к ней угас вплоть до 50-х гг. Благодаря деятельности Дмитрия Николаевича Узнадзе (1886-1950)— грузинского психолога и философа, одного из организаторов Тбилисского университета — в качестве альтернативной модели фрейдовского «бессознательного» была создана «теория неосознаваемой психической установки»¹³. Согласно последней действия, реакции, поступки и мысли человека всегда зависят от особого психического состояния — готовности к данному процессу. Кардинальной формой бессознательного оказывается установка, связанная с направленностью личности на активность в каком-либо виде деятельности,' общей предрасположенностью к деятельности. Установка возникает при встрече двух факторов: потребности и ситуации удовлетворения этой потребности. Она определяет направление проявлений психики и характер поведения субъекта. Установка обладает сложной структурой, содержит эмоциональные, смысловые и поведенческие аспекты предрасположенности к восприятию или действию в отношении социальных объектов и ситуаций.

Д. Узнадзе экспериментально и теоретически доказал, что установка как неосознаваемая психическая деятельность является составляющим элементом любого акта человеческого поведения. Особенно велика ее роль в творческих процессах, в области межличностного общения, в сфере избирательной целесообразной активности.

В контексте отечественной философии науки невозможно обойти период деформации института науки в связи с тоталитарным режимом и системой репрессивно-террористического контроля, установленного над всеми сферами общества. Угроза нависала над судьбой не только отдельных ученых, но и целых научных направлений. Собственно научные цели и задачи искажались под давлением вненаучных, идеологе-политических принципов и ориентировок. Широко известный в марксизме тезис о классовой борьбе в науке обернулся многообразными акциями разоблачения вредительства. Парадоксом было то, что не только прожектеры, партократы и лжеученые, но и настоящие ученые пользовались термином и принципом классовой борьбы, искренне стремясь быть полезными тоталитарному государству. Так, видные биологи Н.И. Вавилов и А.С. Сереб-ровский в 1932 г. призывали к реконструкции науки на основании внедрения в нее принципа классовости и партийности. Тип старого, кабинетного, ученого был назван чучелом и пугалом и подвергался всяческой критике'⁴.

Лозунги типа: «Догнать и перегнать природу!», «Борьба с природой!», «За революцию в природе!» — выдавали чудовищно агрессивный настрой лженауки. В контексте новой науки — евгеники — планировалась и борьба за перестройку собственно человеческой природы. Проектами быстрого преобразования человеческого рода были одержимы А.С. Серебровский, всемирно известный ученый-врач С.Н. Давиденков.

Большой урон понесла археологическая наука: прекратили свое существование Русское и Московское археологические общества, были арестованы десятки выдающихся археологов, некоторые из них расстреляны.

Широкую практику имели массовые репрессии среди музейных работников, места которых отдавались воинствующим невеждам. Уничтожение культурных ценностей, икон, библиотек, повсеместное разрушение церквей, соборов и архитектурных памятников было атрибутом тоталитарной системы, стремящейся к реализации механизма безусловного и беспрекословного подчинения. Квазинаука культивировалась активной бездарностью и непрофессиональностыр. Вместе с тем ей удалось поглотить, сделать своей питательной массой действительно видных и выдающихся ученых. Такая ситуация объяснялась наличием механизма силового принуждения, где на карту была поставлена жизнь ученого и его родных.

В качестве критерия истины выступали идеи и замечания «корифея всех наук» и «отца всех народов» — товарища Сталина. Примечательно, что когда научные конференции, прошедшие в 1947-1948 гг. в стенах МГУ, подвергли сокрушительной критике взгляды Т.Д. Лысенко, его поддержал сам Сталин, и вся мощь научной критики стала недействительной. Бесконечный страх, переходящий в ужас перед государственной репрессивной машиной,¹ делал науку угоднической лженаукой. «Отец всех народов» волюнтаристски определял правильность или ошибочность направлений многообразных научных исследований. Выдержки из письма Т.Д. Лысенко весьма убедительно иллюстрируют механизм развития лженауки: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Спасибо Вам за науку и за заботу, преподанную мне во время Вашего разговора со мной в конце прошлого года по ветвистой пшенице. Этот разговор я все больше и больше осознаю. Вы мне буквально открыли глаза на многие явлеййя в селекционно-семеноводческой работе с зерновыми хлебами»¹⁵.

Когда же перед Институтом генетики от имени того же «корифея» была поставлена задача «критического пересмотра основ генетики», весь Институт мучительно переживал этот период. Директор Института Н.И.Вавилов отказался от подобной программы, заявив, что при таком критическом пересмотре нужно сжечь всю мировую литературу на большом участке биологии, наиболее тесно связанном с практикой. В 1940 г. он был арестован и на пост директора назначен Т.Д. Лысенко, который употребил все силы для выполнения поставленной задачи.

Кроме жесткого механизма насилия советская тоталитарная система использовала еще один специфический механизм — соревновательность и так называемую необходимость противодействия «вражеским проискам и элементам». Ситуация, сложившаяся в отечественной философии науки, отличалась ярым идеологическим неприятием открытий квантовой физики и всех следующих из нее мировоззренческих переориентации, откровенным шельмованием ее сторонников. Причем работы по созданию атомной бомбы, основанные на превращении вещества и энергии, которые вытекали из новых теорий, всячески стимулировались. И в то же время готовилась крупномасштабная кампания по обличению новой физики как псевдонауки. То, что она не вылилась в массовые репрессии, в кулуарах объяснялось так: «Физики отбились от своей лЫсенковщины атомной бомбой»¹⁶. Однако идеологическая кампания была развернута. Она имела своей целью освободиться от самостоятельно мыслящих теоретиков, чьи

выводы и исследования были малопригодны для подтверждения ортодоксальных норм сталинизма и примитивно сформулированных положений диалектического материализма. Основная часть отечественных физиков разделяла представления копенгагенской школы Бора и Гейзенберга. А философская реакция не скупилась на ярлыки и обвинения в космополитизме, реставрации махизма, отступлении к идеализму и агностицизму. Все открытия квантовой физики огульно именовались чертовщиной. А.А. Жданов в речи, произнесенной в 1947г. по поводу книги Г.Ф.Александрова «История западноевропейской философии», в отношении квантовой физики едко заметил: «Кантианские выверты современных буржуазных атомных физиков приводят их к выводам о «свободе воли» и у электрона, к попыткам изобразить материю только лишь как некоторую совокупность волн и прочей чертовщиной»¹⁷. Усиление идеологического контроля, с одной стороны, приводило к отказу от достижений мировой научной мысли. С другой — служило пусковым механизмом к осознанию противостояния, к попыткам формирования такой научной позиции, которая бы соответствовала современным разработкам и достижениям мировой философии науки и ограничивала бы притязания идеологической партийной философии. Статьи М.А. Маркова, опубликованные в самом разгаре кампании в новом журнале «Вопросы философии», преследовали именно такие цели. Шквал критики со стороны посредственных физиков и ортодоксов-философов с обвинениями в игнорировании партийной лояльности и принципа партийности обрушился не только на автора, но и в адрес редактора журнала Б.М. Кедров!. Над всеми довлела атмосфера, созданная резким неприятием идей новой физики.

Ликвидация урона началась лишь в 60-е гг., когда в изменившейся социально-политической ситуации, названной «оттепелью», возродился подлинный интерес к проблемам философии науки в их новой, свободной от диктата идеологических ^интерпретаций форме. Одновременно возникают и условия взаимодействия с трудами западных мыслителей. Однако трудности пройденного этапа отложились в концепции социальной детерминации науки. Отечественные методологи выделили три уровня воздействия социума на научное познание. Внимание фиксировалось:

• на социальной природе познания;

• социокультурной обусловленности всех культурных компонентов познания;

• социокультурной детерминации процесса научного познания. _>, Осознание относительной автономности науки и ее принципиальной спецификации по отношению к другим сферам общественного сознания вылилось в направление, получившее название «философские вопросы естествознания». Концептуальное содержание следующего периода развития философии науки сводилось к анализу идеалов, норм и ценностей научного познания, изучению проблем научных революций, к поискам критериев разграничения теоретического и эмпирического в качестве уровней научного познания и стадий развития науки, а также выявлению характеристик рациональности и постнекяассического периода развития науки. Для современного уровня развития отечественной философии на-

уки становится ведущей тенденция сопротивления идеологизаторскому подходу, стремление предоставлять решение конкретных вопросов специалистам в области конкретных наук.

ЛИТЕРА ТУРА

¹ См.: Мамчур Е.А., Овчинников Н.Ф., Огурцов А.П. Отечественная философия науки. М., 1977.

² Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 418.

³ Моисеев Н. Новый рационализм. М., 1997. С. 42-43.

⁴ В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией. М., 1997. С. 598.

⁵ Там же. С. 365.

⁶ Моисеев Н. Указ. соч. С. 43.

¹ Лобачевский Н.И. Полное собрание сочинений по геометрии. Т. 1. Казань, 1883. С. 231.

⁸ См.: Сеченов И.М. Избранные философские и психологические произведения. М., 1947. С. 176.

⁹ Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. М., 1994. С. 26.

¹⁰ Философская энциклопедия: В 5 т. Т. 4. М., 1967. С. 197-198.

¹¹ Павлов И.П. Полное собрание сочинений. Т. 3. Кн. 2. М.; Л., 1952. С. 232.

¹² См.: Анохин U.K. Опережающее отражение действительности // Вопросы философии. 1962. № 7.

¹³ См.: Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. Тбилиси, 1961.

¹⁴ См.: БергР.Л. Из воспоминаний генетика // Вопросы философии. 1993. № 7. С. 57.

¹⁵ Цит. по: Россиянов К.О. Сталин как редактор Лысенко // Там же. № 2. С. 63.

¹⁶Лешкевич Т.Г. Неопределенность в мире и мир неопределенности. Рос-. товн/Д., 1994. С. 21-23.

¹⁷ Жданов А. А. Выступление на дискуссии по книге Г.Ф. Александрова «История западноевропейской философии» 24 июня 1947г. М., 1947.