Он уходит, и сразу становится как-то обыденно.

А в конце вечера будущий филолог, находясь всецело под впечатлением этой необычной и радостной для него встречи, стоит у серванта, зачарованно уставясь на горьковскую чашку. Толстое стекло сдвинуто, и она, доступная сейчас не только глазам, манит его — страшно хочется хотя бы дотронуться. Не в силах более удерживаться, он с волнением, осторожно, как реликвию, обеими руками приподнимает ее. С благоговением рассматривая, машинально переворачивает и на тыльной сто­роне донышка видит бледно-голубоватую фабричную марку.

Дулево. Второй сорт. Пятьдесят первый год», — мысленно повторяет он, в растерянности соображает, что Горький умер на пятнадцать лет раньше, и вдруг, пораженный в самое сердце, весь заливается краской и, расстроенный буквально до слез, тихо, беспомощно всхлипывает и готов от стыда провалиться сквозь землю, будто и сам в чем-то виноват.

Дурная это привычка — заглядывать куда не просят. Дурная и никчемная...

Воскрешение Раскольникова*

Раскольников пролежал в больнице весь конец поста и Свя­тую. Стояли теплые и ясные весенние дни. В арестантской па­лате отворили окна.

Соня могла только два раза навестить его в палате. Каждый раз нужно было спрашивать разрешения, а это было трудно. Но она часто приходила на госпитальный двор, чтобы постоять на дворе минутку и хоть издали посмотреть на окна палаты. Однажды под вечер Раскольников нечаянно подошел к окну и вдруг увидел вдали, у госпитальных ворот, Соню. Она стояла и как бы чего- то ждала. Что-то пронзило в ту минуту его сердце, он вздрогнул и поскорее отошел от окна. В следующий день Соня не приходила, на третий день тоже. Он заметил, что ждет ее с беспокойством. Наконец его выписали. Придя в острог, он узнал от арестантов, что Софья Семеновна заболела, лежит дома и никуда не выходит.

Раскольников был очень беспокоен, посылал о ней справлять­ся. Узнав в свою очередь, что он о ней так тоскует и заботится, Соня прислала ему записку, написанную карандашом, и уве­домляла его, что ей гораздо легче, что у нее легкая простуда и что она скоро, очень скоро, придет повидаться с ним на работу. Когда он читал эту записку, сердце его сильно и больно билось.

День опять был ясный и теплый. Ранним утром, часов в шесть, он отправился на работу на берег реки, где в сарае устроена была обжигательная печь для алебастра. Раскольников сел на сло­женные у сарая бревна и стал глядеть на широкую и пустын­ную реку. С дальнего берега чуть слышно доносилась песня. Там, в облитой солнцем необозримой степи, чуть приметными точками чернелись кочевые юрты. Там была свобода и жили другие люди, вовсе не похожие на здешних. Раскольников си­дел, смотрел неподвижно, не отрываясь. Он ни о чем не думал, но какая-то тоска волновала его и мучила.

Вдруг подле него очутилась Соня. Она подошла едва слыш­но и села с ним рядом. Лицо ее еще носило признаки болезни: похудело, побледнело, осунулось. Она приветливо и радостно улыбнулась ему и робко протянула свою руку. Она всегда про­тягивала ему свою руку робко, иногда даже не подавала совсем, как бы боялась, что он оттолкнет ее. Он всегда будто с отвраще­нием брал ее руку, всегда точно с досадой встречал ее, иногда упорно молчал во все время ее посещения. Случалось, что она уходила в глубокой скорби.

Но теперь их руки не разнимались. Он мельком и быстро взглянул на нее, ничего не выговорил и опустил глаза в землю. Они были одни, их никто не видел. Конвойный на ту пору от­воротился.

Как это случилось, он и сам не знал. Но вдруг что-то подхва­тило его и бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени. В первое мгновение она ужасно испугалась и все лицо ее померт­вело. Она вскочила с места и, задрожав, посмотрела на него. Но в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье. Для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконеч­но любит ее и что настала же наконец эта минута.

Они хотели было говорить, но не могли. Слезы стояли в их глазах. Они оба были бледны и худы, но в этих больных и блед­ных лицах уже сияла заря обновленного будущего. Их воскре­сила любовь. Сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого.

Они положили ждать и терпеть. Им оставалось еще семь лет нестерпимой муки и бесконечного счастья! Но он воскрес, и он знал это, чувствовал всем своим обновившимся существом. А она? Она ведь и жила только одной его жизнью!

Слово о Пушкине*