От «эпистемического реализма» — к прагматизму

Поскольку понятие «реализм» очень широко и неопределенно, в ли­тературе по философии науки делаются попытки выделить различные формы реализма, принимающие тезисы разной силы и характера. Так, различают: 1) семантический реализм, для которого теоретические термины являются обозначающими, а не символами компактной запи­си; 2) эпистемический реализм, утверждающий, что теоретические высказывания могут быть верифицированы либо фальсифицированы, то есть являются истинными или ложными; 3) метафизический реа­лизм, согласно которому верификация либо фальсификация теорети­ческих высказываний в целом детерминируется существующей неза­висимо от нашего знания «реальностью», а истинность таких высказываний состоит в их соответствии с реальностью^[325][325].

Тезис «метафизического реализма» признают лишь немногие «научные реалисты»; большинство авторитетов этого направления отме­жевываются от него. Например, Патнэм подчеркивает, что «метафизический реализм» использует понятие истины, которое не удовлетворяет «эпистемическим» критериям. Даже идеальная с точки зрения таких критериев теория (удовлетворяющая требованиям операцио­нальной применимости, когерентности, простоты, наибольшей вероятности и т.п.) все же может оказаться ложной. Но каким образом можно сопоставлять такую теорию с реальностью, если не опираться на указанные эпистемические критерии?

Метафизический реалист, заявляет Патнэм, не может дать вразу­мительного ответа на этот вопрос. Он отличается от метафизиков про­шлого только тем, что передает функции метафизики науке, веря, что, постепенно приближаясь к реальной структуре мира, примеряя эту, структуру, как примеряют одежду в магазине готового платья, наука в конце концов придет к единственно верной, «истинной» картине мира. Эта вера не имеет приемлемого научного обоснования. «Идея когерентной теории ноуменов, последовательно и систематически разработанной «научным методом», кажется мне химерой, — пишет Патнэм. — Постулировать множество «конечных» объектов, «кирпичей мирозда­ния» или чего-то в этом роде, существующего в абсолютном смысле, безотносительно к нашему рассуждению, а также понятие истины как «соответствия» этим абсолютным объектам — значит попросту возрождать давно рухнувшее здание традиционной метафизики»^[326][326].

Столь желанной для «метафизического реалиста» Истины, то есть единственного и абсолютного соответствия с реальностью, нет и быть не может! Это абсолютно неработающее понятие; поэтому, говорит Патнэм, «я не отношу себя к «метафизическим реалистам».С моей точки зрения, истина как понятие не имеет иного содержания, кроме пра­вильной применимости суждений (при благоприятных условиях). Вы спросите, каковы же эти благоприятные условия? Их слишком много, чтобы я мог представить какую-либо общую теорию. Истина так же плюралистична, неоднозначна и незамкнута, как мы сами»^[327][327].

Так критика «метафизического реализма» приводит Патнэма к утверждениям, почти неотличимым от тезисов критикуемого им же самим инструментализма.

По поводу действительных философских предпосылок реализма в современной философии науки четко высказывается также Н. Решер. Он согласен с тем, что «реалисты», в отличие от инструменталистов ищут необходимую связь между утверждениями науки и объективной реальностью. Но это лишь «цель и притязание» науки: само понятие реальности — это просто «вера в возможность истинного познания». «Реализм, таким образом, — это не собрание фактов о мире, а грань вашего представления о мире; не информация, а методологическая предпосылка научного исследования и коммуникации; условие начала исследования, а не вывод из него. С этой точки зрения, данная предпо­сылка не зависит от нашего знания о реальности, а играет регулятив­ную роль как необходимое условие интеллектуальных усилий по со­зданию концептуального каркаса. Так мы приходим к выводу о реализ­ме, который основан на предпосылках идеализма и оправдывается ими. Как это ни парадоксально, мы получаем реализм, который стоит на идеалистическом фундаменте»^[328][328].

Если Решеру идеализм представляется единственным «спасением» реализма, лишившегося метафизической опоры, то Уоррел видит вы­ход в признании концепции «предположительного реализма» Поппера, согласно которой научные теории следует рассматривать лишь как попытки истинного описания мира. «Главное достоинство предполо­жительного реализма, насколько я понимаю, — пишет Уоррел, — за­ключается в том, что он не хуже инструментализма Дюгема — Пуан­каре согласуется с фактами развития науки, но в то же время удовлет­воряет нашим реалистическим склонностям»^[329][329].

Что же остается от «научного реализма» без тезиса «метафизиче­ского реализма»? Остаются «эпистемический» и «семантический» ре­ализм. Напомним требование первого: теоретические предположения должны быть истинными или ложными. Но как это определяется, если отброшена идея «соответствия реальности»?

Здесь мы вновь предоставим слово Патнэму. «Теория отображе­ния, — пишет он, — неверна как теория понимания по причинам, до­статочно раскрытым еще Витгенштейном; но она не так уж плоха как теория использования языка. Конечно, мы вправе рассматривать наши теории как своего рода «карты», реалистически отображающие мир, чтобы объяснить, почему они помогают нам ориентироваться в мире. Но выяснить, как нужно понимать наши теории, равносильно тому, чтобы выяснить, как их нужно использовать. Здесь нет противоречия: карта — это только карта, поскольку она определенным образом ис­пользуется, но это не отменяет того обстоятельства, что карта может быть успешно использована только если она определенным образом со­ответствует некоторой части земной поверхности»^[330][330].

Очень показательное рассуждение! Если мы не можем обосновать успешность применения «карты» ее соответствием реальности, как бы говорит Патнэм, то, по крайней мере, мы можем судить о ее соответствии реальности по тому, насколько успешно мы сможем ее использовать! Тема о познаваемости объективной реальности вытесняется темой успешности применения инструментов, с помощью которых мы ориентируемся в мире и приспособляем к нему свое поведение. Сама проблема «соответствия» утрачивает свое значение; вместо «истины» мы получаем «успешность», и последнее понятие оказывается работающим в реалистической философии науки!

В самом деле, рассуждает Патнэм, что означает выражение «Пред­ложение Р истинно»? Согласно классической концепции истины (от Аристотеля до Тарского) оно означает, что «положение вещей», опи­санное в предложении Р, совпадает с положением вещей в действительности. Такая концепция как бы напрямую соединяет некоторое языковое выражение с неязыковой действительностью. Но в реальной языковой практике такое соединение всегда опосредовано высказывающим это предложение субьектом. Следовательно, когда мы говорим об истине, мы должны учитывать не бинарное отношение «предложение — реальность», а более сложное трехчленное отношение «предложение - субъект - реальность». Значения терминов и, следовательно, истинностное значение предложений во многом, если не полностью, зависит от «прагматической ситуации говорения». Возьмем термин «электричество». В различные эпохи его употребляли в разных значениях. Так, Б. Франклин знал, что «электричество» — это искры и молнии; впоследствии появилось знание о проводниках и электромагнитах; сейчас мы знаем нечто об атомах, электронах и протонах и т.д. Не зная исчерпывающий «интенсионал» термина «электричество», люди тем не менее правильно употребляли этот термин. И в каждом таком правильном употреблении есть нечто общее: оно связано с определенной ситуацией, в которой дано описание «электричества» как физической величины, вызывающей вполне определенные эффекты.

Это напоминает употребление собственных имен. «Поскольку референт фиксирован, можно употреблять обозначающее его слово в любых теориях об этом объекте и даже строить теоретические определения этого референта (которые могут характеризовать его правильно или неправильно), но при этом выбранное нами слово не становится «другим словом» в различных теориях»^[331][331]. На этой идее основана концепция значения, которую Патнэм называет «индексальной»: правильная семантическая интерпретация термина требует понимания ситуации, в какой он используется. Выделение объекта происходит не через указание совокупности его свойств, а через описание тех условий, в которых однозначная связь термина и объекта не подвергается сомнению. Значение термина не тождественно его референту, оно представляет собой сложное образование из ряда компонентов: синтак­сических характеристик, семантических характеристик, стандартной ситуации указания на «образец», описания объема термина. Все эти компоненты, за исключением объема, изменяются в зависимости от компетенции говорящего и других условий, характеризующих прагматическую ситуацию употребления термина.

Стабильность объема термина выступает как необходимое требова­ние, без которого термины, фигурирующие в различных прагматиче­ских ситуациях, имели бы совершенно различные значения, и следова­тельно, истинность предложений, содержащих эти термины, опреде­лялась бы только контекстом. Это как бы семантический репрезентант выражения «на самом деле». Так реальность все же проникает в значе­ние термина. Но какую роль она выполняет? Патнэм говорит о «кон­вергенции» значений научных терминов: различные значения в ходе научной эволюции как бы «стягиваются» к определенному центру кон­вергенции — тому общему, что имеется у всех правильных употреблений данного термина. Можно подозревать, что это общее и образует «истинный» объем термина, совпадающий с «реальным положением дел». Согласно этой концепции, прогресс науки — не приближение к «трансцендентальной» реальности, а конвергенция всех «истинных» (этот термин приходится брать в кавычки, ибо, как мы помним, для Патнэма истина «плюралистична»!) употреблений научных понятий.

Так выполняются формальные требования «эпистемического» и «семантического» реализма. Теоретические термины всегда оказыва­ются «обозначающими», поскольку значением термина объявляется не объект из внеязыковой реальности, а сложная система, включаю­щая характеристики прагматической ситуация словоупотребления. Теоретические предложения всегда обладают истинностными значе­ниями, но за выполнение этого требования приходится платить при­знанием «плюралистичности» истины.