Научный реализм” - онтологическая или методологическая концепция?

Хотя термин “научный реализм” прочно обосновался в современной литературе по философии науки, трудно дать его точную дефиницию. Неопределенность этого термина как общего названия для ряда фило­софских и методологических направлений проистекает, главным обра­зом, из неоднородности этих направлений, заметных расхождений между ними даже по принципиальным эпистемологическим пробле­мам. Вместе с тем, он действительно выражает общую идею, объединя­ющую эти направления.

Идея эта, на первый взгляд, проста и заключается в следующем: существует объективная реальность, познаваемая в ходе исторической эволюции особых познавательных средств—научных теорий. Однако ощущение простоты немедленно исчезает, как только задаются вопро­сы о том, каков статус утверждений о существовании объективной ре­альности (научный или метафизический), что значит “быть познавае­мым”, в чем состоит специфика научных теорий по сравнению с иными формами и средствами познания, со “здравым смыслом” или с обыден­ным познанием, как исторически изменяются отношения между тео­риями и реальностью и др. Различие ответов на эти вопросы и опреде­ляют различные варианты “научного реализма”.

Н. С. Юлина отмечает: “Смысл реализма, собственно говоря, состоит в обосновании в противовес неопозитивистскому конвенциализму и инструментализму дескриптивистского, референциального, онтоло­гического характера терминов науки. Вместе с тем “научные реали­сты” сохраняют характерный для неопозитивизма “ лингвистический акцент” и сциентистские мировоззренческие установки. Онтологиче­ская проблема “Что есть в мире?” ограничивается ими анализом при­роды языка, статуса теоретических объектов науки, критериев онтоло­гической отнесенности понятий науки, соотношения языка науки и традиционного философского языка и т.п. Для анализа этих вопросов широко используются аналитические методы”^[290][290].

Итак, для “научных реалистов” проблема “Что и каким образом ис­пользуется в языке?” является ключом к проблеме “Что есть в мире?”. Такой методологический подход характерен для всей аналитической философии. “Новые реалисты— отличаются только тем, что говорят не о языке вообще, а о языке науки, научных теорий. Впрочем, надо отме­тить, что, оставаясь в общем и целом в русле аналитической филосо­фии, “научный реализм” иногда пытается говорить языком трансцен­дентальной философии.

Так, по мнению Р. Бхаскара, в философии науки присутствуют три основных подхода к проблеме соотношения научной теории и реально­сти:

А. Классический эмпиризм, рассматривающий научное знание как систему фактуальных предложений; в идеале эта совокупность изо­морфна совокупности атомарных “событий”, образующей “внешний мир” для познающего субъекта; наука в таком понимании является “эпифеноменом природы”.

Б. Трансцендентальный идеализм, рассматривающий научное зна­ние как идеальную структуру, порождаемую человеческим мышлени­ем: объекты “внешнего мира” суть явления, уловленные в сети “идеалов и норм естественного порядка”, диктуемых самим мышлением; на­ука строит, конструирует природу.

В. Трансцендентальный реализм, рассматривающий “объекты по­знания как определенные структуры и механизмы, порождающие яв­ления; знание об этих объектах приобретается в ходе социально обус­ловленной научной деятельности”^[291][291]. В отличие от идеализма реализм считает объекты познания независимыми от познавательной деятель­ности субъекта. В отличие от эмпиризма он понимает мир как взаимо­действие взаимосвязанных структур и каузальных механизмов, а не атомарных событий. Если для эмпиризма реально существуют только единичные объекты восприятия, то для трансцендентального реализма тот же статус имеют общие свойства предметов и процессов, а также каузальные связи.

Р. Бхаскар причисляет себя к третьему из указанных подходов и под­черкивает его достоинства по сравнению с другими: “Только трансцен­дентальный реализм может утвердить идею об управляемом естествен­ными законами и независимом от человека мире. Именно эта идея не­обходима для адекватного понимания науки”^[292][292].

Мы видим, что Бхаскар рассматривает онтологическое допущение “мир состоит из каузальных механизмов” как основание для формули­рования задачи науки и природы научного знания именно как “знания об управляемом естественными законами мире”: “Научное знание воз­можно именно потому, что вещи и объекты подчиняются естественным законам...”^[293][293]. Но здесь возникает давно и хорошо известная трудность: если все, что мы знаем о мире, может быть удостоверено только наукой, то и данное онтологическое допущение должно иметь научный статус. Однако оно играет роль основания для науки, предпосылки, необходи­мого условия и потому размещается где-то вне пределов научного зна­ния (неопозитивисты называли такие предложения метафизическими). Поэтому-то Бхаскар избегает называть свою позицию “научным реализмом” и прибегает к названию, ассоциирующемуся c некоторыми аспектами философии Канта, — «трансцендентальный реализм».

«Трансцендентальный реализм» как бы напрямую соединяет онто­логию с методологией, метафизику с философией науки. Такая связь оправдывается интуицией и здравым смыслом ученого, верящего в объ­ективное существование законов, формулируемых научными теория­ми, несмотря на то, что эта вера не может найти непосредственного под­тверждения в чувственном опыте. “Давайте же освободимся из тюрьмы чувственных данных и вспомним, что мы находимся в действенном контакте с материальным миром, хотя этот контакт далеко не всегда будет безошибочным”,—призывает Дж. Смарт^[294][294]. Каузальные механизмы, конечно, не наблюдаемы (как не наблюдаемы и такие теоретические объекты, как электроны или гены), но можно ли считать «ненаблюдаемость» основанием для отрицания за подобными объектами он­тологического статуса? Ведь именно научные теории, рассуждает Смарт, способны объяснить, почему человек не может наблюдать фо­тон так же, как он наблюдает луч света в темноте. Научные теории не только утверждают существование элементарных частиц, но вместе с тем объясняют и их невидимость. И уж, конечно, нам не следует пя­титься к Беркли и полагать, что существовать—значит быть восприни­маемым^[295][295].

Со времени Д. Юма против такого рода реализма выдвигалось возражение: каузальные связи в природе, если и существуют, не могут быть установлены опытным путем; если же им приписывается априорный характер, то наука, прибегающая к такому приему, перестает быть эм­пирической и попадает в зависимость от метафизики; суждения о на­личии таких связей не могут быть ни подтверждены, ни опровергнуты опытным путем, как не могут быть объяснены и в рамках науки (хотя сами выступают как принципы объяснения явлений). Бхаскар называ­ет такую позицию скептицизмом, который опровергается самим суще­ствованием науки. Научное раскрытие причинных связей в природе возможно именно потому, что они существуют реально, и это доказы­вается именно опытным путем.

Следовательно, “трансцендентальный реалист” наполняет понятие опыта иным содержанием, чем то, какое в него вкладывали позитиви­сты. В опыт, наряду с наблюдениями, входят и обнаруживающие себя в этих наблюдениях “каузальные механизмы”. Онтологические утверж­дения о таких реальных, но ненаблюдаемых сущностях формируются двояким образом: вначале они в самом общем виде формулируются фи­лософией (метафизикой), точнее философской онтологией, а затем приобретают конкретное содержание в научных теориях и уже в этом виде входят в их структуру, становятся опытно-проверяемыми предло­жениями.

Именно это включение метафизики в сферу компетенции методоло­гии науки, соединение метафизики с научным знанием вызывает споры между различными направлениями внутри «научного реализма», так и между «научными реалистами», с одной стороны, и их оппонентами (инструменталистами, идеалистами)—с другой.

Внутри реалистического лагеря оппозицию против альянса метафизики и науки составляют те реалисты, которые при всем их антипози­тивизме не выходят за рамки антиметафизической традиции. В наибо­лее четкой форме такая оппозиция представлена У. Селларсом и его по­следователями.

«Научный реализм» Селларса—это попытка уйти от двух неприем­лемых крайностей: эмпирического фундаментализма и спекулятивной метафизики. Первую из них У.Селларс назвал «мифом о данных». Со­гласно этому мифу в основе знания, в том числе и научного, лежит осо­бый слой «невыводного» знания, якобы приобретаемого в процессе не­посредственного чувственного контакта с внешним миром^[296][296]. Этому ми­фу Селларс противопоставляет учение о том, что ощущения и восприятия становятся «данными» только будучи интерпретированы в некоторой языковой системе, обучение которой является прямой и не­обходимой предпосылкой всякого осмысленного наблюдения; все, что человек ощущает или воспринимает, определено языковым «карка­сом» (framework), которым он пользуется. Существуют две принципи­ально различные возможности выбора языковых каркасов, сквозь призму которых люди могут наблюдать внешний мир. Первая—это подключение к каркасу «здравого смысла», антропоцентрической кар­тины мира, в которой реальность изображается как совокупность чело­веческих восприятий, а мир исчерпывается множеством объектов, ощущаемых и воспринимаемых людьми. Эта картина оформляется как множество «образов повседневного опыта» (Manifest Images), возника­ющих в ходе практического взаимодействия человека с окружающим его миром и достаточных для обычных жизненных целей людей. Но в то же время, отмечает Селларс, концептуальный каркас, из которого вытекают эти образы, «совершенно неадекватен истинному положе­нию дел и не может быть понят как описание всей совокупности реаль­но существующих вещей»^[297][297].

Вторая возможность — это создание теоретических каркасов — научных теорий, в особенности физических теорий микромира. Этими сред­ствами формируются образы, в которых отображается реальность как таковая (Scientific Images). Если образы повседневного опыта могут рассматриваться как аналоги кантовских феноменов^[298][298], то «научные об­разы»—это изображения «вещей самих по себе», в той мере, в какой вообще применима аналогия с кантовыми понятиями. В этом и состоит замысел Селларса: метафизическое постулирование онтологических сущностей вытесняется научным их постижением. Но этот замысел соединен с методологическим тезисом о детерминированности всякого знания языковым каркасом. И таким образом онтологическая проблематика оказывается в зависимости от принятой методологической установки: ведь ученый смотрит на мир сквозь призму теорий и увидит он мире не только то, что позволяет ему увидеть его теория,—следовательно,, в мире могут быть переведены и вопросы о том, что есть в теории, какими свойствами обладает теория, каким критериям она удов­летворяет. Методология науки, по Селларсу, и должна заняться разра­боткой этих критериев, определением свойств, необходимых для того, чтобы «научные образы» считались адекватными отображениями ре­альных объектов и их отношений.

Уже в этом моменте очевидна принципиальная трудность, с которой сталкивается «антиметафизический» научный реализм: он ставит пе­ред собой задачу определить адекватность научных образов или поня­тий и суждений научных теорий, как бы ни на миг не покидая «внутрен­нее пространство» теорий! Проблема оказывается неразрешимой: нельзя обращаться к чувственному опыту—ведь он зиждется на «фан­томах», «иллюзиях», неадекватных образах, но нельзя обращаться и к опыту, интерпретированному в теоретических терминах,—ведь он не скажет ничего, что не было бы «подсказано» самой теорией.

Так критика «мифа о данных» оборачивается другим мифом — «ми­фом каркаса», по выражению К. Поппера: методолог, взявший на себя задачи онтологии, должен решать вопрос об отношении теории к дей­ствительности, не имея выхода к этой действительности и ограничива­ясь анализом и оценкой свойств своей теории.