Закон разрыва шаблона. Работа сознания над неожиданным изменением контекста

 

Выделим три качественно разных типа неожиданности для со­знающего субъекта:

1. Неожиданное изменение контекста — осознанные или неосознан­ные ожидания, имевшиеся у субъекта ещё до возникновения исследуемой ситуации, оказываются в противоречии с опытом, так как внезапно выясняется, что субъект находится в качественно другом классе ситуаций, чем ожидает;

2. Неожиданное нарушение закономерности, чаще всего количест­венной, найденной субъектом для данной конкретной ситуации (т. е. «здесь и теперь», как говорят восточные мистики и гуманисти­ческие психологи);

3. Ситуации вероятностного ожидания (когда субъект не имеет до­статочной информации, чтобы построить строгую закономер­ность): более неожиданны будут такие стимулы и реакции, которые менее вероятны.

Эта классификация не претендует на строгость. Прежде всего, потому, что контекст не может быть точно определён. Он всегда заведо­мо субъективен — это то, что ранее было принято субъектом за истину. Появление слова «стул» в наборе слов «стол, диван, кресло, шкаф» ве­роятнее, чем, скажем, слова «усердие» или какой-нибудь цифры. С чем это связано — с контекстом или с ситуацией? Чем, например, для созна­ния субъекта будет появление пуговицы в ряду цифр, предъявляемых для запоминания: нарушением ситуативной закономерности, сменой контекста или предъявлением менее вероятного стимула? И всё же мож­но попытаться оценить, о каком типе неожиданности идет речь. Если испытуемый многократно участвовал в экспериментах по запоминанию цифр, предъявление пуговицы будет нарушением контекста — испыту­емый может даже не понять, что пуговица является стимульным материа­лом, который также следует запоминать. Если он впервые участвует в экс­перименте, то первое предъявление пуговицы окажется лишь нарушением ситуативной закономерности. Если же пуговица уже появлялась, хоть и редко, в ряду цифр, то её предъявление будет лишь менее вероятно.

Наибольшей неожиданностью для сознания, разумеется, является внезапная смена контекста. В этом случае у испытуемых наблюдается Состояние растерянности (иногда даже шока), которое исчезает только тогда, когда испытуемому удаётся переинтерпретировать ситуацию и найти иной контекст, соответствующий данной ситуации. Вслед за ос­нователями нейролингвистического программирования назовем пове­денческую и сознательную реакцию на такую смену законом разрыва шаблона: неожиданная смена контекста вызывает эмоциональный шок U сбой в поведении до тех пор, пока в результате работы защитного пояса сознания не произойдёт переинтерпретация ситуации, не будет найден новый контекст (извлечённая на поверхность другая часть ба­зового содержания сознания), с точки зрения которого и будет далее рассматриваться эта ситуация.

Ещё структуралисты изучали субъективные переживания испы­туемых, когда они встречались с «неожиданным восприятием, проти­воречащим всему запасу прежних впечатлений» (например, восприя­тие ребёнком первого в своей жизни солнечного затмения). Такое восприятие, отмечает К. Г. Ланге, не находит доступа к нашему сознанию, служит причиной страха и ужаса. «Новое восприятие вызывает оста­новку, сопротивление в сознании: оно возбуждает группы представле­ний и чувств, быстро сменяющих друг друга, приводит душу в состоя­ние беспокойства и напряжения». К. Ланге приводит пример: слуга Ливингстона, поехавший с ним из Африки в Европу, не смог приспосо­биться к бесконечной водной глади океана, бросился в воду и утонул '. Даже одно только попадание в непривычную обстановку (мама уехала в командировку, а двухлетний сын впервые остался ночевать у бабуш­ки) может оказывать на маленьких детей травмирующее воздействие и вызывать у них заикание ².

Экспериментальные исследования в этом направлении проводи­лись редко, но всё же можно встретить эксперименты, непосредствен­но связанные с внезапной сменой контекста. Неожиданность смены контекста вызывалась разными способами.

• Н. Р. Шенгер-Крестовникова впервые наблюдала действие обсужда­емого закона в 1916г. Она проводила опыты на собаках в лаборато­рии И. П. Павлова и описала феномен, позднее получивший назва­ние экспериментального невроза. (Напомню, что мы вправе гово­рить о работе сознания у животных. В соответствии с ранее принятым

' Ланге К. Г. Об апперцепции. // Приложение к «Циркуляру по Варшавскому учебному округу», 1905, 1-9, с. 9-15.

²Kypшeв В. А. Заикание. М., 1973, с. 50 и др.

нами определением, если у них есть психика, то присутствует и со­знание). Опишем суть эксперимента. На первом этапе животному предъявляют круг, и если в ответ на предъявление оно совершает определенное действие, то получает положительное подкрепление: ему дают пищу или перестают бить током и т. п. Если же предъявля­ется не круг, а эллипс, то что бы животное ни делало, его действия не подкрепляются (или — в другом варианте — для получения под­крепления оно должно совершить также определенное, но другое действие). Животное обучается дифференцировать, как говорят в школе Павлова, предъявляемые раздражители и вести себя так, что­бы получать подкрепление. На следующем этапе экспериментатор начинает уменьшать различие между кругом и эллипсом: округлять эллипс и слегка сдавливать круг. Собаке приходится прилагать всё больше усилий для дифференцирования предъявляемых фигур, ибо по мере их деформации различение становится всё более трудным. Уже сам экспериментатор, чтобы отличить эллипс от круга, вынуж­ден делать карандашные пометки на обратной стороне этих фигур... В конце концов наступает третий этап — собака перестает разли­чать предъявляемые стимулы. Вот тогда-то у нее и возникает экспе­риментальный невроз — выработанные условные рефлексы нару­шаются: она может начать кусаться или, наоборот, стать вялой; мо­жет скулить или лаять; может отказаться от пищи; застыть на месте; забраться под стол; лизать руки экспериментатору — в общем, про­являть то, что называется расстройством поведения или «срывом высшей нервной деятельности» '. Подобные «экспериментальные неврозы» возникают только после участия животных в экспери­менте на первых двух этапах. Если же сразу начинать вырабаты­вать условный рефлекс с неразличимых стимулов, то никакого расстройства поведения наблюдаться не будет. Поэтому наруше­ния в поведении животного при экспериментальном неврозе мож­но трактовать как следствие смены контекста — в данном случае как следствие обманутого ожидания зависимости подкрепления от собственных действий по различению стимулов. А в итоге у собаки наблюдаются растерянность и, рискну сказать, непонима­ние ситуации — она не может найти адекватный способ дей­ствий, обычные для нее программы поведения нарушаются. Спо­собность к переинтерпретации ситуации у собак, видимо, не слиш­ком высока.

' Подробнее см., например, Яковлева Е. А. Экспериментальные неврозы. М., 1967.

• К. Левин, наверное, был первым, кто начал экспериментировать с людьми, создавая прямо в эксперименте бессмысленные для них ситуации, т. е. ситуации, в которых естественный контекст вне­запно оказывался ошибочным. Например, испытуемый находит­ся в контексте «участие в эксперименте с целью исследования его интеллекта или памяти». Экспериментатор приглашает его в кабинет, но вдруг извиняется за вынужденный перерыв в иссле­довании: «Я забыл, что мне необходимо позвонить», выходит из экспериментальной комнаты и более не возвращается. Испытуе­мый ждёт 10-20 мин., начинает производить какие-то манипуля­ции с предметами: перелистывать книгу, трогать бисерную зана­веску на шкафчике, все без исключения позванивали колокольчи­ком (в том числе почтенные профессора и сотрудники берлинского института психологии — например, ученица Левина Б. В. Зейгарник '). В конце концов испытуемый перестает понимать, что проис­ходит и что же он должен делать. И, как пишет Л. С. Выготский, в течение долгого времени остаётся «в состоянии колебания, рас­терянности, нерешительности»².

• Ранее уже упоминался эксперимент А. Бейвеласа, описанный Г. Бейтсоном: перед испытуемым ставят доску, на которой имеется несколько кнопок, и просят его найти правильный способ нажатия кнопок. Испытуемый нажимает кнопки, а звонок сообщает испы­туемому, что он правильно нажал кнопки. У испытуемого выра­батывается, пользуясь термином Скиннера, суеверное поведение. В этом разделе, однако, нас интересует другое — реакция испы­туемого на неожиданное для него изменение контекста. Итак, Бейвелас прекращает эксперимент и сообщает испытуемому, что между кнопками и звонком нет никакой связи. Испытуемый по­трясён. Он не верит экспериментатору. Испытуемый, оказав­шись — вопреки ожиданиям — в ситуации неожиданного обма­на со стороны экспериментатора, переживает растерянность, недоверие, непонимание. Он попадает в логически противоречи­вое положение. Он понимает, что его ожидания не соответствуют действительности, и надо принять решение: либо созданная им де­терминированная «теория» нажатия кнопок — полная чушь, спро­воцированная обманом экспериментатора при постановке задачи в начале эксперимента, либо его теория верна, и экспериментатор,

' Зейгарник В. В. Теория личности К. Левина. М„ 1981, с. 45.

² См. Выготский Л. С. Собр. соч., 2, с. 463.

заведомо обманывающий его в конце эксперимента, не является обманщиком. Нарушено контекстное ожидание. Поэтому испы­туемый сохраняет веру в свою ничем не обоснованную теорию до тех пор, пока не переинтерпретирует ситуацию и не поймёт, что эксперимент посвящен как раз изучению реакции испытуемого на нарушение его ожиданий.

• Г. Гарфинкель создал, как он объявил, особый тип эксперимента, названный им этнометодологическим. Суть эксперимента — в неожиданном нарушении общепринятого и нормального хода собы­тий, что приводит, по его утверждению, к возникновению «чувст­ва смущения, неуверенности, внутреннего конфликта, психосоциаль­ной изоляции, острой и непонятной тревоги»'. Например, в ходе обычного разговора экспериментатор начинает приближать свое лицо к лицу ничего не подозревающего собеседника. Сначала парт­нёр испытывает смущение, отодвигается. Но, в конце концов, ин­терпретирует ситуацию понятным для себя способом, восприни­мая действия экспериментатора либо как действия психически больного, либо как действия, имеющие прямую сексуальную на­правленность. Типичная реакция испытуемого: «Ты что, ненор­мальный?».

• Основатели нейролингвистического программирования среди эф­фективных приемов психологического воздействия выделяют та­кой: неожиданное прерывание автоматического действия (шаб­лона). Часто используемый в их работах пример — прерванное рукопожатие. Экспериментатор протягивает испытуемому руку для рукопожатия. Тот, в соответствии с имеющимся шаблоном поведения, охотно отвечает тем же. В ответ экспериментатор об­хватывает его запястье левой рукой и внезапно приподнимает про­тянутую для рукопожатия руку вверх. В течение короткого вре­мени (не больше 10 секунд) испытуемый оказывается без програм­мы действий. В этот момент он легко поддается разнообразным внушениям экспериментатора. Например, возможно такое: «Дай­те вашей руке медленно опуститься, но не быстрее, чем вы впа­дёте в глубокий транс» ².

• Изменение контекста применяется как психотерапевтический приём. Ф. Зимбардо, например, утверждает, что одно лишь использование

' Garfmkel H. Studies in ethnomethodology. New Jersey, 1967, p. 55.

² Трансформация личности: нейролингвистическое программирование. Одесса, 1995, с.271-273.

неожиданных костюмов и масок, разыгрывание чужой роли и го­ворение чужим голосом способствует излечению от застенчиво­сти '. Известный актёр И. В. Певцов преодолевал на сцене соб­ственное заикание, внушая себе, что на сцене действует не он, а персонаж пьесы, который не заикается ². Где-то я читал, что шо­кирующее влияние неожиданного изменения контекста способно даже излечивать от пьянства. В комнате, где пьяница спал после излишнего возлияния, специально сделанные макеты всех вещей прикреплялись к потолку. Это настолько противоречило привыч­ному контексту, что проснувшийся утром человек мог дать себе зарок более не прикасаться к алкоголю.

• Такое резкое изменение контекста, как война, приводит к чрезвычай­но мощным психологическим сдвигам. Ограничусь только одним при­мером: отмечается, что во время войны неоднократно уменьшается либо даже вовсе исчезает шизофреническая деградация ³.

• Когда действия в результате постгипнотического внушения не име­ют для лиц, подвергавшихся гипнозу, естественного сознательно­го объяснения, то, по мнению В. М. Бехтерева, они удивляются осуществлению постгипнотических внушений не менее окружа­ющих ⁴. А как уже отмечалось, такие действия приводят испыту­емых в состояние волнения и беспокойства, отмечаемое практи­чески всеми исследователями. Растерянность и удивление про­должаются до тех пор, пока испытуемый не найдет объяснения (пусть ложного) собственному действию.

• П. Жане говорит о больных в состоянии меланхолической депрессии как о людях, прогнозирующих исключительно ужасные последствия любого события, всегда пессимистичных и предчувствующих катастрофу. Используя наши термины, можно сказать, что они находятся в контексте постоянного ожидания неудач и неприятно­стей. Как реагируют такие больные на неожиданное для них прият­ное известие, противоречащее принятому ими контексту? Любое приятное событие само по себе не столько вызывает шок (такие больные и так всегда в шоке ⁵), сколько сразу интерпретируется как приносящее беду. Стоит сделать замечание: прогнозирование

' Зимбардо Ф. Застенчивость. М., 1991, с. 178-179.

² См. таинственные явления человеческой психики. Харьков, 1997, с. 213.

³ См. Кемпинский А. Психология шизофрении. СПб, 1998, с. 55.

⁴ Бехтерев В. М. Гипноз. Внушение. Телепатия, М., 1994, с. 277.

⁵Как признавался самому Жане один из его больных, инстинктивный страх перед принятием любого решения его парализует.

плохих последствий даже самого замечательного события все­гда возможно. Вот текст Жане: «Девушка 27 лет находится на отдыхе в санатории. Я хочу её обрадовать и сообщаю, что жена её брата, которую она очень любит, родила ребенка, и малыша соби­раются привезти к ней в гости, чтобы она смогла на него посмотреть и поцеловать его. «Не делайте этого, — отвечает она. — Автомо­биль врежется на улице в деревья; моя мать, кормилица и ребе­нок разобьются. О, как это ужасно!» '

• Э. Аронсон продемонстрировал в своих экспериментах, что если человек обладает знанием «меня преследуют неудачи» (такое зна­ние, иначе говоря, становится контекстом всех его действий и оценок), то он не будет испытывать удивления в случае неуспеха. Такие люди «отворачиваются от успеха» и склонны действовать способом, гарантирующим им неудачу. А вот удача вызывает у них шок и растерянность. Они начинают оправдываться и убеж­дать самих себя, что их успех случаен, что им повезло, что дру­гие просто не замечают их ошибок и т. д.²

• На внезапную смерть своих близких в результате неожиданных физических катаклизмов (землетрясения, смерчи, наводнения и т. п.) или катастроф (автомобильных, авиационных или железно­дорожных) люди реагируют переживанием горя. Такая смерть разрушает прежде всего привычный контекст жизни, где многие планы и эмоциональные ожидания связаны со ставшим невозмож­ным взаимодействием с внезапно погибшими людьми (но, конеч­но, также нарушает и вероятностные прогнозы поведения, а заод­но и многие ожидаемые ситуативные закономерности). Кратко рассмотрим стадии переживания горя, выделенные в эмпириче­ских исследованиях³. Первая фаза — шок и оцепенение. В созна­нии человека появляется ощущение нереальности происходяще­го, душевное онемение, бесчувственность, оглушённость. Следу­ющая фаза — фаза поиска (пик приходится на 5-12-е сутки после известия о смерти). Скорбящий живет двойной жизнью — своей, обычной, и другой, в которой постоянно как бы ждет встречи с умершим (звонок в дверь — мелькает мысль: это он; вдруг на улице слышишь его голос или видишь, как он входит в телефонную

' Жане П. Страх действия как существенный элемент меланхолии. // Психология эмоций. Тексты. М., 1984, с. 193.

²См. Трусов В. П. Социально-психологические исследования когнитивных процес­сов. Л., 1980, с. 28.

³Васшюк Ф. Е. Пережить горе. // О человеческом в человеке. М., 1991, с. 230-247.

будку). В этой фазе, например, отец погибшей дочери рассказы­вает о ней в настоящем времени как о живой. Реалистическое понимание происшедшего сочетается с надеждой на чудо. Тре­тья фаза — фаза острого горя — длится до 6-7 недель с момента трагического события. Её именуют также периодом отчаяния, страдания, депрессии и дезорганизации. Психофизиологические нарушения (утрата энергии, мышечная слабость, повышенная чув­ствительность к запахам, сексуальные дисфункции и т. п.) сопро­вождаются ощущением пустоты и бессмысленности, чувством вины, одиночества, беспомощности и т. д. Типична необыкновен­ная поглощённость образом умершего (по свидетельству одного пациента, он вспоминал о погибшем сыне до 800 раз в день). На этой фазе происходит преобразование психологического време­ни: погибший в сознании скорбящего субъекта переходит из на­стоящего времени в прошедшее, т. е., в принятых ранее терминах, происходит переинтерпретация ситуации. Четвертая фаза — фаза остаточных толчков — длится в течение года и переходит в завершающую фазу. Смысл и задача работы горя в этой послед­ней фазе состоит в том, говорят исследователи, чтобы образ умер­шего занял постоянное место в памяти и в продолжающейся жизни скорбящего. (Разумеется, добавим мы, слово «постоянное» здесь не более чем метафора).

• Задача подготовки космонавтов привела к изучению поведения в состоянии невесомости. Л. А. Китаев-Смык описывает реакцию людей, не имевших лётного опыта, на созданное в земных усло­виях кратковременное состояние невесомости. Восприятие собст­венной тяжести относится к базовому содержанию сознания, и даже предварительное знание о том, что в процессе эксперимен­та придётся пережить состояние невесомости, не может помочь испытуемому приноровиться к неведомым условиям. В итоге по­давляющее большинство испытуемых переживали эмоциональ­ное потрясение и пространственную дезориентацию. При этом происходила переинтерпретация ситуации в более привычных тер­минах: 20% ощущали утрату опоры и чувство падения, 60% — ощущение подъема вверх, а у 9% вначале возникало чувство па­дения, которое через 5-7 с сменялось ощущением «тяги вверх». Из протокола наблюдения за одним из испытуемых: «Во время полёта до наступления невесомости сидел, беседуя с врачом. С первых секунд невесомости появилось двигательное возбужде­ние, сопровождающееся непроизвольным криком и выражением

ужаса на лице. Схватившись за какой-то предмет, испытуемый не мог удержать его, так как руки продолжали непрерывно взма­хивать. Вступить с испытуемым в словесный контакт не уда­валось. Об этих своих реакциях испытуемый сразу после окон­чания режима невесомости ничего не мог вспомнить. При про­смотре после полёта кинофильма, в котором было показано его поведение в невесомости, он был крайне удивлен увиденным». А вот впечатления самого испытуемого: «Я не понял, что насту­пило состояние невесомости. У меня внезапно возникло ощуще­ние стремительного падения вниз, в черную бездну. Мне каза­лось, что вес кругом рушится, разлетается. Меня охватило чув­ство ужаса, и я не понимал, что вокруг меня происходит». Только 29 человек из 215 сохранили представление о стабильности пространственной среды '. Реальные впечатления, если они столь сильно противоречат ожиданиям и жизненному опыту человека, что он не может их себе представить, воспринимаются как не­ожиданные даже тогда, когда он заранее знает о том, что должно произойти.

• Ситуация внезапного отказа двигателя является ярким примером изменения контекста для лётчиков. Вот описание своего состоя­ния пилотом при внезапной остановке обоих двигателей на одно­местном самолёте: «Я весь сжался, ноги одеревенели. Вынуж­денная посадка была невозможна, и я решил катапультироваться. Но меня охватило оцепенение, так что я не мог перенести ноги на катапультное сиденье... Придя в себя на высоте 8000 м (про­изошла переинтерпретация ситуации - В. А.), я произвёл запуск обоих двигателей и благополучно произвёл посадку» ².

• Дж. Стрэттон в 1896 г. сообщил на III Международном психологи­ческом конгрессе о своём опыте, когда он сам в течение несколь­ких дней носил специальные оптические устройства, переворачи­вающие изображение на сетчатке. Этот опыт положил начало широкому циклу исследований. Жить в зрительно перевёрнутом мире оказалось непросто. Первые впечатления (по дневнику Стрэттона) были такими: всё зрительно воспринимаемое выгля­дело инвертированным, комната со всеми находящимися в ней предметами казалась поставленной с ног на голову; все образы

' Китаев-Смык Л. А. Психология стресса. М., 1983, с. 77-84.

²Цнт. по Экспериментально-психологические исследования в авиации и космонавтике. М., 1978, с. 127..

были четкими и определёнными, но они казались фальшивыми, смещёнными, иллюзорными; вещи виделись одним образом, а мыслились другим; рука обычно начинала двигаться в направле­нии, противоположном желанию... К концу первого дня экспери­мента Стрэттон oufyufan лёгкое головокружение и тошно­ту. Через несколько дней и Стрэттон, и другие испытуемые при­выкают к перевёрнутой картине мира, «переинтерпретируют» её. К концу эксперимента Ф. Снайдера и Н. Пронкло, длившегося 30 дней, испытуемый не чувствовал необычности своего зритель­ного мира. Однако на вопрос: «Как выглядят сейчас вещи для вас? Они перевёрнуты?», испытуемый просил больше не задавать ему подобных вопросов: «Вещи были правильными до тех пор, пока вы не задали мне вопрос. Теперь, когда я вспомнил, как они выглядели до того, как я надел линзы, я вынужден отвечать, что теперь они выглядят перевёрнутыми. Но до того как вы задали мне вопрос, я абсолютно не осознавал этого и не думал об этом»¹. • Студенты (добровольно согласившиеся принять участие «в пси­хологическом эксперименте», организованном великим экспери­ментатором Ф. Зимбардо) должны были по жребию играть роли заключённых и надзирателей с весьма простыми заданными пра­вилами поведения: для заключённых — соблюдать порядок, для охраны — этот порядок поддерживать и предупреждать побег. Исследователи смоделировали «тюремную жизнь». 20 испыту­емых-заключённых были внезапно арестованы полицейскими не­зависимо от того, где они находились, их обыскали, взяли отпе­чатки пальцев, надели на них специальную робу и шапочки и т. д. Охрана ходила в униформе, тёмных очках, имела наручники и т. п. В результате студенты оказались в ситуации, где готовые шаблоны поведения не работают, а новые правила не определяют, что, собст­венно, им надо делать в течение нескольких суток подряд. Обста­новка, одежда и прочие тюремные атрибуты.(смена контекста) спровоцировали студентов в ситуации крайней ролевой неопреде­лённости принять на себя лично отвратительные, но знакомые по книгам и фильмам (а потому определённые для себя и по­нятные для окружающих) роли. Сами участники эксперимента потом не помнили то, что они вытворяли, и после эксперимента с ужасом смотрели на своё поведение в видеозаписи. Эксперимент

'См. Логвиненко А. Д. Перцептивная деятельность при инверсии сетчаточного образа// Восприятие и деятельность. М., 1976, с. 209-230.

пришлось прервать через шесть суток (вместо планировавшихся двух недель) из-за опасности необратимого личностного измене­ния участников'.

Итак, люди не любят неопределённости контекста. Они должны знать, где они находятся, почему и что должны делать. Они предпочи­тают ситуации с определёнными социальными ролями, с готовыми шаб­лонами поведения и ожиданием встречных действий партнеров по за­данным правилам социальной игры. Определённость предпочитается неопределенности даже тогда, когда в силу других характеристик нео­пределенность была бы, казалось, субъективно предпочтительнее. Опре­делённость социального контекста, задающего правила разыгрывания социальной роли, важнее, чем привлекательность самой роли.

• Как подчёркивают американские исследователи, в период с 1890 по 1940 годы напряжения в отношениях между белыми и неграми в США были более острыми на севере страны, хотя дискримина­ция негров в северных городах была меньше, чем в южных. Но на юге статус негров был более ясно определён, а потому для негров он был субъективно предпочтительнее ².

• Больные часто предпочитают знать заведомо тяжёлый диагноз, чем не знать никакого. Даже безнадёжный прогноз переносится легче, чем неопределенная оценка своего состояния то ли как без­надёжного, то ли как в скором времени приводящего к выздоров­лению.

 

Закон Узнадзе. Работа сознания над нарушением ситуативной закономерности

Если человек находит какую-то закономерность в ситуации, то он, разумеется, и ведет себя в соответствии с найденной им закономер­ностью. Навяжем испытуемому закономерность в предъявлении стимульного материала, и у него действительно — осознанно или неосо­знанно — возникает готовность (или, по терминологии Д. Н. Узнадзе, установка) реагировать на предъявляемые стимулы в соответствии с ожиданиями, построенными на основе этой закономерности. А вот если

закономерность внезапно нарушить, то испытуемый оказывается в рудном положении. Созданием иной интерпретации ситуации уже не отделаться — необходимо вначале отказаться от найденной закономерности. Поэтому нарушение ситуативной закономерности ведёт к разрушению привычных схем поведения, к затруднениям в приня­вший самых простых решений, вызывает сбой в поведении и хаотические попытки избавиться от навязанной ситуацией закономер­ности. Этот эмпирический закон предлагается назвать в честь грузинского исследователя, тщательно изучавшего одно из частных его проявлений, законом Узнадзе.

Собаки при изучении стереотипноорганизованной условно-рефлекторной деятельности заранее знают, что им дается пища (безусловно-рефлекторное подкрепление) определенного объема (веса), вида и качества после предъявления положительного (подкрепляемо­го) условного раздражителя (сигнала). Отрицательные условные сигналы дифференцировки не подкрепляются в результате опыта. Н. П. Муравьева в лаборатории П. С. Купалова (на этих опытах неоднократно присутствовал Б. Ф. Поршнев), наблюдала «нару­шения регулирующего торможения» у собаки, когда ей вместо обычных 20 г мясо-сухарного порошка при подкреплении условных раздражителей дали всего лишь 2 г. А в лаборатории П. К. Анохина вместо этого же порошка, обычно использовавшегося при изуче­нии условных рефлексов, собаке дали гораздо более привлека­тельную для нее пищу — мясо. Голодная собака, к удивлению исследователей, не только не обрадовалась, но, наоборот, от неожи­данности не стала есть '. Именно этот экспериментальный ре­зультат лег в основу созданной Анохиным концепции. В нём он увидел факт предвосхищения животным результатов своей дея­тельности. Раз предвосхищение оказалось ошибочным, раз най­денная закономерность для данных ситуаций не работает, то со­бака по существу демонстрирует растерянность и непонимание того, как надо себя вести — даже в том случае, когда ей, каза­лось бы, генетически задан алгоритм поведения.

• Типичный методический приём школы Д. Н. Узнадзе (хотя он был известен уже Г. Фехнеру, но особенно тщательно применялся гру­зинскими психологами): испытуемому предъявляются один за другим два стимула с задачей сравнить их по интенсивности или

' См. Анохин П. К. Философские аспекты теории функциональной системы. М.,,с.378.

величине, при этом в нескольких первых предъявлениях ' первый стимул в паре значительно интенсивнее или больше, чем второй. (При зрительном предъявлении могут использоваться два разных по размеру круга, при оценке на ощупь — два неравных шара, при слуховом — два различающихся по интенсивности звука и т. п.). По завершении этих установочных опытов испытуемые получают для сравнения два одинаковых стимула, которые без установочных опытов практически всеми испытуемыми воспринимаются как равные (два равных круга, шара, звука и т. д.). В самых разных модальностях после выработки (фиксации, по терминологии Уз­надзе) установки на неравенство раздражителей и последующем предъявлении равных раздражителей равными их воспринимает, как правило, только 1% испытуемых и — редко — до 15%². Для того чтобы испытуемый смог всё же признать одинаковость стимулов, равные стимулы необходимо предъявлять много раз подряд—обычно 10-15. После 15 установочных экспозиций не­равных стимулов при восприятии равных стимулов ощущения ис­пытуемого хаотично меняются: чаще всего вначале отмечает­ся фаза контрастных иллюзий (если больший по величине стимул предъявлялся всё время слева, то левый из равных стимулов бу­дет казаться меньшим); затем может временно появиться ощу­щение равенства стимулов, сменяющееся фазой ассимилятивных иллюзий (левый стимул начинает казаться большим); потом раз­ные ощущения начинают чередоваться, пока окончательно не воз­никнет фаза констатации равенства ³. Итак, предъявление стиму­лов, противоречащих выработанной установке, затрудняет рабо­ту сознания и ведет к хаотическим скачкам в восприятии стимулов, не соответствующих навязанной в установочных опытах законо­мерности.

• Если предъявлять испытуемому набор стандартных арифметиче­ских задач, решаемых, как выясняется им в процессе эксперимента,

' Минимум 4-5 раз (Кавагучи И. Метод измерения установки и способности ре­бенка к сегментации при сравнении величин. //Теория установки и актуальные пробле­мы психологии. Тбилиси, 1990,с. 102), необычно используется 10-15 предъявлений.

²См., например, Бжалам И. Т. Психология установки и кибернетика. М., 1960. с. 38-50.

³ Узнадзе Д. Н. Психологические исследования. М., 1966, с. 185 и ел. Примечаний я участвовал в подобных опытах как испытуемый. Стимульным материалом при первых 15 предъявлениях была одна и та же пара неравных шаров. Начитавшись грузинских психо­логов, я заранее знал, что на 16-й раз мне предъявят равные шары. Тем неожиданнее для меня было: зная, что шары равные, я отчетливо чувствовал их неравенство.

по одной и той же формуле, то переход к другой формуле решения (т. е. к другому ответу) оказывается для него весьма затрудни­тельным. Например, испытуемым дается задача (методика Лэчинза): отмерить Х литров с помощью трех сосудов емкостью а, Ь, с. Первые пять заданий подобраны так, что они решаются по формуле Х = Ь - а - 2с, шестое и седьмое задание — как по этой формуле, так и по формуле Х = а ± с, восьмое — единственным способом: Х = а - с. Обычно отмечают, что шестое и седьмое задания решают по первой формуле подавляющее большинство испытуемых. Сам А. Лэчинз перед предъявлением шестого за­дания даже просил испытуемых написать на листке бумаги: «Не будьте слепыми!» — это не помогало. Ещё фантастичнее: в груп­пах школьников и студентов в качестве шестой задачи Лэчинз предлагал такую: «Даны сосуды емкостью в 3, 64 и 29 л. Как отмерить объем в 3 л?» И от 52 до 85% испытуемых в разных группах предложили наполнить сосуд в 64 л, два раза вычерпать из него по 29 л и один раз 3 л, после чего в нем останется как раз требуемые 3 литра '. В связи с обсуждаемым законом наиболее важно, что, по данным Лэчинза, от 68 до 87% испытуемых не могли решить восьмое задание за отведенные 2,5 мин. По дан­ным Г. В. Залевского, 64% (из более тысячи испытуемых) не могут решить эту задачу (против всего лишь 5% испытуемых контроль­ной группы, не решавших первые пять задач)². Итак, внезапное изменение уже найденной закономерности ведет к хаотическим и мало продуктивным попыткам решения.

• Г. Г. Граник и А. Н. Самсонова просили испытуемых читать худо­жественный текст, высказывая после каждой фразы свои предпо­ложения о дальнейшем развитии сюжета. В случае, если их про­гнозы оказывались неверными (т. е. нарушалось их видение зако­номерного развития ситуации), то, отмечают авторы, смысл текста искажался или даже просто блокировался, делая невозможным понимание читаемого ³.

• Н. Л. Элиава предлагала испытуемым вставить буквы в текст, начинающийся так: «0-ёл ле-ал средь -орных -уч и с-ал». Выбор

'Липер Р. Познавательные процессы. // Экспериментальная психология (под ред. С. Ст ивенса), М., 1963, 2, с. 301-302.

²3aлeвcкuйГ. В. Внимание в связи с индивидуально-типическим проявлением ригидности. // Экспериментальные исследования внимания. М., 1970.

³Граник Г. Г., Самсонова А. Н. Роль установки в процессе восприятия текста (на материале худ. текста).//Вопросы психологии, 1993,2, с. 72-79.

одного из двух возможных вариантов («Орёл летал средь горных туч и скал» и «Осёл лежал средь сорных куч и спал») полностью определял дальнейшее чтение текста. Испытуемые, выбравшие один возможный вариант прочтения (например, про орла), практи­чески не были способны перейти к другому прочтению даже тог­да, когда продолжение текста явным образом заставляло читать его как сюжет об осле '.

• Различие в реакции на неожиданную смену контекста и на нару­шение ситуативной закономерности явственно заметно в экспе­рименте М. А. Цискаридзе и И. А. Рухадзе. В двух сериях этого эксперимента испытуемым предъявлялась одна и та же последо­вательность двоичных цифр (1 или 2), где один знак предъявлялся часто (80 предъявлений из 100), а другой — редко (20 из 100). После 100 предъявлений обоих знаков редкий сигнал начинал по­вторяться 25 раз подряд. В первой серии испытуемый угадывал следующий знак, полагая, что играет в рулетку. Во второй серии испытуемый угадывал следующий знак, играя «в карты» с экспе­риментатором, хотя на самом деле знаки предъявлялись ему в той же последовательности, что и в первой серии. Рассмотрим, что происходило в этих сериях, когда структура последовательности внезапно нарушалась, и начиналось предъявление одного и того же знака. В игре в рулетку, т. е. в игре с физическим объектом, подчиняющимся законам природы, почти все испытуемые после стабильного появления несколько раз подряд одного знака начи­нали стабильно его и предсказывать, но при этом меняли интер­претацию ситуации. Они говорили экспериментатору, что с при­бором что-то произошло, что в нем возникли какие-то неполадки и т. д., — в общем, вели себя как в ситуации неожиданной смены контекста. В игре в карты испытуемые при стабилизации предъяв­ляемого знака вели себя более хаотично: они постоянно меняли стратегию поведения — то пытались повторять этот редкий знак, то возвращались к называнию неповторяемого сигнала — т. е. вели себя как в случае нарушения ситуативной закономерности ². Различие объяснимо: в первой серии им было ясно из контекста, что любой физический объект (пусть даже рулетка) не может, в

' Ср. Злима Н. Л. Мыслительная деятельность и установка. // Исследование мышления в советской психологии. М., 1966.

² Цискаридзе М. А., Рухадзе И. А. Имитация и статистическая оценка в процессе прогнозирования. // Вероятностное прогнозирование я деятельности человека. М., 1977, с. 156-168.

отличие от экспериментатора, произвольно менять закономерность (хотя бы статистическую) предъявления знаков.

• Р. Шиффрин и У. Шнайдер просили испытуемых искать заданные зрительные цели в ряду помех. В качестве цели были выбраны согласные буквы первой половины английского алфавита, а в ка­честве помех — согласные буквы второй половины алфавита. В течение 1500 проб происходило постепенное (а в итоге весьма существенное) улучшение продуктивности решения задачи зри­тельного поиска и по времени, и по точности поиска. Затем в те­чение ещё 600 проб эта продуктивность удерживалась на достиг­нутом высоком уровне. После этого экспериментатор, предупре­див испытуемых, менял местами цели и помехи: теперь им надо было искать согласные второй половины алфавита. В результате такого нарушения уже ставшей привычной схемы решения за­дачи продуктивность резко снизилась — испытуемые обнаружи­вали цели намного хуже и медленнее, чем в начале эксперимента, им понадобилось огромное число проб (около 900!), чтобы выйти на стартовый уровень продуктивности '.

 

Обобщённый закон Хика. Чем более неожиданны стимулы или реакции, тем дольше над ними работает сознание

Как уже говорилось, ключ к решению познавательных головоломок в детерминированной среде — в объяснении причин появления редких и неожиданных стимулов. Отсюда вытекает гипотеза, подлежащая экспериментальной проверке: все психические реакции на редкие и неожиданные знаки однонаправлено отличаются от реакций на частые и более ожидаемые знаки — сознание, чтобы объяснить их появление, тратит на работу с ними больше времени. Если принять, что работа сознания влияет на поведение, то в опыте должно наблюдаться возрастание времени реакции на редкие сигналы.

О влиянии внезапных, неожиданных изменений в окружающей среде на состояние и поведение животных и человека известно давно. Уже в 1910 г. И. П. Павлов назвал это явление врожденным ориентировочным рефлексом. К рефлекторным реакциям организма относят:

'См. Дормашев Ю. Б., Романов В. Я. Психология внимания. М., 1995, с. 100-101.

 

расширение зрачка и снижение порога чувствительности глаза к свету;

сокращение и расслабление мышц глаза, уха; поворот головы и тулови­ща в сторону источника раздражения; расширение кровеносных сосу­дов головы и сужение сосудов конечностей; изменение частоты дыха­ния и пульса и т. д. Все эти реакции так или иначе характеризуют тормозное влияние (в терминологии школы Павлова) на текущую дея­тельность. Появление неожиданных сигналов оказывает на субъектов своеобразное воздействие — в той или иной мере они приходят в состо­яние замешательства, возникают затруднения в выполнении текущей деятельности, замедляются реакции. Говорят, что приближающегося к человеку льва можно прогнать, внезапно раскрыв перед его мордой зон­тик...' Зачастую животные и люди демонстрируют совершенно неожи­данную для наблюдателей неспособность выполнить действия, обычно не вызывающие никаких затруднений, или решить весьма незамысло­ватые задачи. При повторных предъявлениях неожиданного раздражи­теля (когда он перестает быть неожиданным) наступает привыкание, ориентировочные реакции пропадают (что можно зарегистрировать даже на уровне отдельного нейрона коры головного мозга), прерванная дея­тельность восстанавливается ².

И. П. Павлов, а вслед за ним и его ученики, разумеется, не свя­зывали существование ориентировочного рефлекса с решением позна­вательных головоломок в детерминированной среде. Они считали, что реакция организма на не ожидаемый мозгом сигнал имеет чрезвычайно важное биологическое значение. Мозг как бы получает сигнал тревоги:

«Внимание! Что-то не в порядке! Предшествующую деятельность временно прекратить!». Без такого рефлекса, говаривал Павлов, жизнь «висела бы на волоске». Ориентировочный рефлекс был также на­зван рефлексом «что такое?» Считается, что биологический смысл этого рефлекса — создание условий для лучшего восприятия раз­дражителя.

Не буду здесь обсуждать проблему биологического смысла — она, на мой взгляд, темна и запутанна³. Во всяком случае, не так про­сто понять, в чем заключается приспособительное значение внезапной приостановки текущей деятельности, вызванной неожиданным сигналом.

' Китаев-Смык Л. А. Психология стресса. М., 1983, с. 41. Я, правда, не представ­ляю, проверяемо ли это утверждение в эксперименте.

² Впрочем, если после привыкания к определенному звуку этот звук изменить (например, как в экспериментах Е. Н. Соколова, уменьшить его интенсивность), то у испытуемого, снова наблюдаются ориентировочные реакции.

³См. об этом подробнее в: Аллахвердов В. М. Опыт теоретической психологии, с. 251-267.

Верное, каждый может вспомнить, как внезапно раздавшийся звук вызывал у него непроизвольное вздрагивание и испуг (а то и чувство ужаса). Неужели испуганное замирание субъекта биологически целесообразно? Казалось бы, неожиданный сигнал, если он связан с опасностью для жизни, должен сразу порождать необходимую систему действий, а не приостанавливать выполнение текущей. Именно так, кстати, ведут се бя механизмы дыхания: в случае неожиданного недостатка кислорода они не замирают в ожидании дальнейших событий, а сразу делают все возможное, чтобы организм не погиб. Мне трудно также понять, в чем приспособительное значение увеличения времени реакции на неожиданные стимулы или возникновения ориентировочной реакции на неожиданное затухание (исчезновение) опасного раздражителя. Но, тем не менее, физиологам виднее: раз они видят биологический смысл, то, наверное, лучше знают, о чем идет речь. В нашей интерпретации, мы, однако, ведем речь лишь о частном случае буридановых проблем — о познавательных головоломках, решение которых заведомо не связано с логической целесообразностью.

Как можно в экспериментальных исследованиях ввести меру неожиданности стимула? Это не простая задача, поскольку неожиданность всегда связана с субъективными ожиданиями. Чаще всего пред­лагается, во-первых, что объективно более редко встречающиеся знаки и для субъекта окажутся более неожиданными. Обычно приме­няются такие приемы — выделение стимулов по их объективной частоте встречаемости (например, слов по частотному словарю), определение частоты тех или иных ответов в группе испытуемых (например, тех или иных ассоциаций к данному слову) и последующий её учет при планировании эксперимента или обработке данных и т. д. Во-вторых, в длительном эксперименте можно задать разную частоту предъявления знаков — считается, и не без оснований, что после достаточно длительной тренировки испытуемый различает стимулы по частоте их предъявления. В-третьих, в экспериментах используют знакомые и незнакомые стимулы. Последние, по определению,— нечастые гости в субъективном мире испытуемого.

• В 1885 г. Ю. Меркель получил данные о возрастании времени реак­ции при увеличении числа стимулов. По его данным, время реакции всего на один стимул — 187 мс, на один стимул из пяти — 487 мс, из девяти — 619 мс, а из десяти — 622 мс '. В 1934 г. Г. Бланк нашел в

¹Шошолль Р. Время реакции. // Экспериментальная психология (под ред. П. Фресса и Ж.Пиаже). 1-2. М., 1966, с. 347.

этих данных логарифмическую зависимость. В 50-е гг. У. Хик объяснил возрастание времени реакции увеличением среднего коли­чества информации на стимул, измеренной по К. Шеннону. Р. Хаи-мен сформулировал закон и дал ему название закона Хика ': при равной частоте появления сигналов, на которые испытуемый дол­жен отвечать двигательной реакцией, время реакции прямо про­порционально логарифму числа сигналов (стимулов), использу­емых в эксперименте. Впрочем, как выяснилось, этот закон ве­рен лишь при возрастании числа альтернативных сигналов от 1 до 6-10. Как правило, при дальнейшем увеличении числа сигналов время реакции не изменяется.

Поскольку чем больше сигналов предъявляется испытуемо­му, тем реже он встречается с каждым из них в процессе экспе­римента, то закон Хика тесно связан с вероятностью предъявле­ния каждого стимула. Чем реже предъявляется сигнал, тем с меньшей вероятностью он ожидается. В принятой идеализации вся обработка информации мозгом осуществляется мгновенно, следовательно, возрастание времени реакции является следствием работы сознания по решению познавательной головоломки. Закон Хика сформулирован для экспериментов по изучению времени реак­ции, но может быть обобщен на широкий класс ситуаций: чем менее вероятен предъявленный стимул или требуемая реакция, тем больше времени над этой ситуацией работает сознание.

Указанные приемы различения субъективно более частых и бо­лее редких знаков, по существу, сравнивают эти знаки по информатив­ности ². Следует учитывать, однако, что реакция испытуемого на предъявляемые стимулы зависит не только от информативности самих стимулов, но и от многих других обстоятельств. Сообщение отцу ре­бенка о том, кто у него родился — мальчик или девочка, по количеству информации почти эквивалентно сообщению о результате эксперимен­та по подбрасыванию монеты. Последнее сообщение контекстно мо­жет быть даже более неожиданно, но реакция отца будет определяться отнюдь не неожиданностью стимула, а другими сторонами ситуации. Поэтому анализ экспериментальных данных должен предполагать, что

' Позднее прямая связь с информацией, приходящейся в среднем на один стимул, была поставлена под сомнение, но имя Хика, как основателя закона, осталось.

²Термин «информативность» применяется в том узком смысле, который связан с подходом к информации К. Шеннона, т. е. без анализа содержания и значимости инфор­мации. Стоит отметить, однако, что прямое применение количественной меры информа­ции, по Шеннону, в психологических исследованиях вообще вряд ли серьёзно.

сраввнение реакций испытуемых на различие в информативности знаков допустимо только, как говорится, при прочих равных условиях.

1. Работа сознания с редкими (неожиданными) сигналами протекает дольше, чем с частыми:

• Стимулы, которые предъявляются в процессе конкретного экспе­римента с меньшей вероятностью, требуют большего времени и для двигательной реакции, и для узнавания, чем стимулы, предъяв­ляемые с большей вероятностью. Рассмотрим пример: И. М. Фейгенберг измерял время реакции на предъявление четырех цифр — 1,2,3 и 4. При появлении любой из этих цифр испытуемый должен был из четырех находящихся перед ним кнопок нажать опреде­ленную, соответствующую этому сигналу. Каждая четверка сиг­налов — случайная последовательность всех этих цифр, т. е. в каждой четверке на I месте может появиться любая из цифр с вероятностью 0,25; на II месте в четверке с равной вероятно­стью может появиться только одна из трех оставшихся цифр; на III — одна из двух; а на IV могла быть уже только единственная, оставшаяся цифра. Среднее время реакции на цифру, предъявляв­шуюся на I месте, было самым большим (Т_I =460 мс); существенно меньшее на II месте — T_II =424 мс; Т_III было равно уже 351 мс, а Т_iv=207 мс. Любопытно, что этот результат не зависел от того, осознавали испытуемые указанную структуру последовательно­сти или нет'.

• В ситуации, когда двуязычные испытуемые в ответ на предъяв­ляемые слова должны совершать двигательную реакцию, время этой реакции короче для слов на более знакомом им языке ².

• Время двигательной реакции на предъявляемый стимул существен­но меньше, если стимулы подаются в ожидаемый срок через строго фиксированные интервалы времени. Однако и при нефикси­рованных интервалах оно может быть сокращено (до 40%), если появление стимула сделать более ожидаемым и перед его предъяв­лением давать предупредительный сигнал.

Время узнавания также увеличивается пропорционально логарифму числа возможных альтернатив узнавания, как и время реакции. Это было показано для предметов, слов, рядов букв, знаков азбуки Морзе, показаний приборов и др.

¹ Ф ейгенберг И. М. О принципиальной неразрывности наблюдаемого и наблюдателя в психологических феноменах.//Бессознательное, 1. Тбилиси, 1978, с. 171-173.

²См. Шошолль Р. Время реакции. // Экспериментальная психология (под ред. П. Фре сса и Ж. Пиаже), 1-2. М., 1966, с. 364, 366.

• Длительная тренировка способствует как сокращению времени двигательной реакции, так и времени узнавания. Время реакции испытуемого может сокращаться даже через пять месяцев ис­следования после более 45 тыс. проб '. Это сокращение тем за­метнее, чем меньше изменяется в процессе эксперимента стимульный материал. Но это значит, что существенную роль в уве­личении скорости реакции в результате тренировки играет уменьшение информативности стимулов.

• Время, необходимое для правильного узнавания знакомых стиму­лов, существенно меньше, чем незнакомых или неожиданных.

• Дети-дошкольники при прочих равных условиях дольше рассмат­ривают новые изображения, а не те, с какими их предварительно знакомили, или выбирают поиграть новые игрушки, а не те, кото­рые им заранее показали².

• Время узнавания слов сокращается, если испытуемому заранее сообщается, к какой категории (мебель, пища, животные и т. п.) относятся эти слова.

• От числа возможных альтернатив зависит и возможность узнава­ния в затрудненных условиях. В исследовании Дж. Миллера с со­трудниками было показано: опознание предъявленного на слух слова на фоне маскирующего шума, если испытуемый знает, что предъявляется одно из двух заранее известных слов, может быть правильно осуществлено при интенсивности сигнала на 14 дБ мень­ше интенсивности шума; узнавание возможно при интенсивности сигнала на 4 дБ меньше интенсивности шума, если предъявляет­ся слово из списка в 256 слов; для узнавания, если же предъявля­ются любые слова, а не из известного заранее набора, интенсив­ность сигнала должна превышать интенсивность шума³.

• Время, необходимое для узнавания объективно более частых сти­мулов (например, более употребительных слов) меньше, чем ред­ких, т. е. сознание меньше времени тратит на работу с частыми стимулами. Так, в исследовании Р. М. Фрумкиной при одинако­вых условиях тахистоскопического предъявления для всех слов было узнано 44,4% частых слов (воздух, платье, минута и т. д.), 34,6% средних по частоте слов (свитер, чердак, климат и т. п.),

'См. Величковский Б. М. Современная когнитивная психология. М., 1982, с. 52.

² Кантор Г. Реакции младенцев и детей старшего возраста на сложные и новые раздражения. // Изучение развития и поведения детей. М„ 1966, с. 88-97.

³ Miller G. A., ffeise G„ Lichten W. The intelligibility of speech as a function the test materials. // J. cxp. Psychol., 1951,41, p. 329-335.

19,7% редких слов (заступ, блесна, ланцет и т. д.) и 10,9% квази­слов (слотка, кливна,лостур и пр.)'.

• Объем опознания увеличивается для менее употребительных слов², т. е. сознание больше работает над редкими словами, они дольше сохраняются в поверхностном содержании сознания.

• Неожиданные стимулы дольше остаются (обрабатываются) на поверхности сознания при задаче запоминания. Так, неожиданные для испытуемого знаки — например, пуговица в ряду цифр, цифра в ряду слов, слог в ряду чисел, длинное слово в ряду коротких и т. д. — запоминаются и воспроизводятся существенно лучше, чем осталь­ные знаки ряда. Данный эффект обнаружила в 1933 г. ученица В. Кёлера Г. фон Ресторф ³. Не случайно в мнемотехнике, ориен­тированной на создание ассоциативных связей с запоминаемыми словами, «для лучшего запоминания» предлагается придумывать самую невероятную и странную комбинацию предметов.

• Как известно, в обыденной жизни также лучше помнятся не ти­пичные, ординарные события, а редкие и неожиданные, наруша­ющие привычный ход вещей. Об этом писал ещё древнеримский автор: «Видя в повседневной жизни ничем не примечательные, обыкновенные, банальные вещи, мы вообще не запоминаем их... Но если мы видим или слышим что-либо чрезвычайно необыч­ное, подлое, бесчестное, великое, невероятное или смешное, мы скорее всего надолго это запомним... И причина этого заключается не в чём ином, как в том, что привычные вещи с лёгкостью усколь­зают из памяти, в то время как всё новое и захватывающее доль­ше сохраняется в уме»⁴.

' Фрумкина Р. М. Вероятность элементов текста и речевое поведение. М., 1971, с. 119 (табл. 20 в моём пересчёте).

² Kлацки P. Память человека. Структура и процессы М 1978 z62.

' См. подробнее Флорес Ц. Память.// Экспериментальная психология (под ред. П. Фресса и Ж. Пиаже). 4. М., 1973, с. 232-234. Иногда даже наличие неожи­данного элемента в списке данных улучшает воспроизведение не только самого этого элемента, но и всего списка данных. Однако в «чистом случае» — при неожиданном предъявлении пустого листа среди подлежащих запоминанию картинок (якобы по ошибке экспериментатора), опознание, скорее всего, ухудшается (по данным курсовой работы А. Серебренникова).

⁴ Цит. по Йейтс Ф. Искусство памяти. СПб, 1997, с. 22.

• Однако — единственное исключение из закона — более употре­бительные слова воспроизводятся лучше, чем редкие. Оказыва­ется, самые часто употребляемые слова дольше не уходят из сознания. Этот результат, тем не менее, может быть артефактом — он наблюдается только при очень большой разнице в частоте упо­требления слов. Ведь очень редко встречающиеся слова могут быть, например, просто не знакомы испытуемым. А потому в том, что такие слова запоминаются хуже, проявляется не только об­суждаемый эффект. С другой стороны, самые часто употреб­ляемые слова (артикли, союзы и пр.) могут быть менее ос­мысленны для испытуемого или, наоборот, порождают больше осмысленных ассоциаций. К тому же, они, как правило, короче редко употребляемых слов. Иначе говоря, здесь может действо­вать иной мощный фактор, не связанный с частотой употребле­ния слов.

• Время и точность решения более сложных задач зависит от того, как часто подобные задачи ранее решались испытуемыми. Это утверждение настолько очевидно, что обычно специально не ис­следовалось, хотя подтверждающих экспериментальных данных вполне достаточно. Более-менее оригинальный пример — реше­ние пространственных задач испытуемыми в очках, искажающих пространство (типичный приём после упомянутых исследований Стрэттона 1896 г., показавшего, что с течением времени сильное искажение пространства — вплоть до его переворачивания — по­чти не мешает испытуемому передвигаться). Выяснилось, что даже тогда, когда опыт ношения очков позволял испытуемому легко ходить по улицам (привычная задача), передвижение вдоль извилистой линии, начерченной на полу в лаборатории, давалось ему медленно и с трудом '.

2. Время работы сознания над предъявляемыми сигналами зависит от вероятности осуществления заранее подготовлен­ных ответов на эти сигналы:

• Время двигательной реакции возрастает (при сохранении числа предъявляемых сигналов) в зависимости от числа альтернатив ответа на эти сигналы.

• Время двигательной реакции увеличивается, если испытуемому дать ложные сведения о времени предъявления сигналов или сообщить о

' См. Вюрпилло Э. Восприятие пространства. // Экспериментальная психология (под ред. П. Фресса и Ж. Пиаже), 6. М., 1978, с. 223.

предъявлении большего количества сигналов, чем на самом деле предъявляется в эксперименте '.

Если испытуемый должен на предъявленное ему слово называть слово, ассоциирующееся с ним, то чем привычнее, стандартнее его ответ на это слово, тем короче реакция (закон Марбе)².

• Время словесного называния предъявляемых стимулов тем мень­ше, чем стандартнее то название из нескольких возможных, кото­рое испытуемый выбирает для обозначения данного стимула ³.

• Время ошибочного ответа в задачах на различение, узнавание и запоминание стимулов обычно больше времени правильного от­вета, но лишь при условии, что правильный ответ встречается существенно чаще ошибочного. Так, в экспериментах А. П. Пахомова испытуемому на фоне шума через каждые 4 с, ровно на 1 с, предъявлялись или не предъявлялись световые и звуковые сигна­лы фиксированной интенсивности (вероятность «пустых» и «сиг­нальных» проб при этом равнялась 0,5). Испытуемый должен был в каждой пробе принять решение о наличии или отсутствии в этой пробе сигнала. Оказалось, что время ошибочных ответов (про­пуск сигнала и ложная тревога) больше времени в целом более частых правильных реакций. А время правильных ответов тем меньше, чем чаще именно эти реакции встречаются ⁴. Вообще говоря, результат, с позиции здравого смысла, странный: совер­шая ошибку, человек сё не осознаёт, иначе он этой ошибки не со­вершал бы, но, тем не менее, реагирует на эту ошибку временем принятия решения! По мнению Пахомова, эти данные косвенно доказывают, что человек всё же каким-то образом умеет оцени­вать возможность ошибочности своего ответа.

• Время реакции испытуемого на сигнал зависит от количества ис­пользуемых на этот сигнал ответов. Методика — испытуемым

' Конопкин О. А. Психологические механизмы регуляции деятельности. М., 1980, 107-108.

² Osgood C. E. Method and theory im experimental psychology, Oxford, 1953, p. 722-723.

³ См. Эрвин С. Семантический сдвиг при двуязычии. // Новое в лингвистике. VI, I 1972, с. 228-229. «Стандартность» определяется и относительно групповой нормы общеупотребительность (например, по словарю ассоциативных норм), и относительно индивидуальной нормы по употребительности данной ассоциации или данного звания отдельным испытуемым.

⁴ Пахомов А. П. Изменение психофизических показателей деятельности чело--наблюдателя по обнаружению слабых сигналов как результат взаимодействия психических подсистем. // Системный подход к психофизиологической проблеме. М., с.125-128.

предъявляются тахистоскопически (со временем экспозиции 300 мс) показания стрелочного прибора (50 вариантов стимула — от 0,1 до 5,0) с задачей назвать предъявленное показание. Человек видит каждое показание в течение опыта 12-16 раз и даёт либо правиль­ный ответ, либо ошибочный. Для любого показания определяется число вариантов ответа, использованных данным испытуемым. Средняя величина латентного периода реакции (от начала предъяв­ления до начала реакции) зависит от этого числа: для показаний, при предъявлении которых испытуемый давал только один (обычно правильный) ответ, это время составляет в среднем 1,15 с; два варианта ответа — 1,27 с; три варианта — 1,30 с; более трех — 1,45 с. Этот результат странен, ибо оказывается, что уже в нача­ле эксперимента испытуемый как бы знает, сколько вариантов ошибок на каждое показание он сделает в конце. (Позднее мы к подобным головоломкам ещё вернемся). Более того, время оши­бочного ответа на данное показание зависит от частоты этого ответа. Оно меньше времени правильного ответа, если именно на данное показание встречается чаще правильного '.

• В многочисленных экспериментах подтверждается кажущийся очевидным факт, что человек склонен использовать уже готовые (знакомые, ожидаемые) ответы, а не формировать новые. Далее мы рассмотрим это подробнее. Здесь ограничусь двумя более-менее оригинальными примерами. При слушании речи на нерод­ном языке звуковые признаки, не свойственные фонологическому строю родного языка, не различаются. Произвольная классифи­кация стимулов по цвету осуществляется в соответствии с тем квантованием непрерывного спектра радуги, который принят в родном языке испытуемого. (Тем самым предполагается, что те стимулы, которые англоязычный испытуемый отнесет в один цве­товой класс — «blue», русскоязычный испытуемый с большей ве­роятностью разнесет по двум разным классам: «голубой» и «си­ний»).

 

Краткое обсуждение

Работа сознания как механизма по созданию защитного пояса осуществляется в процессе сличения ожидаемого с действитель­ны. Типы ожидания бывают разными. Контекстные ожидания очевидны для субъекта, они воспринимаются как такие, которые не могут случиться. Их несоответствие действительности сбивает человека с толку — он не понимает, что происходит, и переживает эмоциональный шок. Работа сознания в этом случае состоит в том, чтобы найти иной контекст, в рамках которого ситуация снова стала бы очевидной.

Другой тип ожидания связан с конкретной ситуацией, когда у субъекта формируется представление о правильном (закономерном) поведении. Нарушение таких ожиданий оставляет испытуемого без подготовленной схемы действий в конкретной ситуации. Он начинает совершать ошибки в простейших ситуациях, постоянно менять стратегию своего поведения — во всяком случае, до тех пор, пока не установит иную (например, вероятностную) закономерность.

Существуют болезни (афазия, апраксия и пр.), при наличии которых люди вообще оказываются почти не способны переходить из одного контекста в другой или менять своё представление о ситуации, в которой находятся. И. Т. Бжалава приводит серию примеров. Вот часть из них:

• Попельройтер исследовал больного с амнестической афазией. Когда в процессе работы он непроизвольно заговорил по-немецки со своим ассистентом, его больной далее на каждый заданный на французском языке вопрос отвечал по-немецки. И, несмотря на все старания врача, невозможно было заставить больного переключиться на французский язык.

• К. Гольдштейн просил своего пациента, больного афазией, вбить гвоздь молотком. Тот не смог этого сделать, но как только взял в руки гвоздь, сразу же стал бить по нему молотком. «Изучение поведения амнестического афатика, — пишет Бжалава, — пока­зывает, что основным дефектом является не непосредственное поражение речевых механизмов, а то, что больной не в состоя­нии выполнить даже самого простого действия в воображаемой

' Бжалава И. Т. Психология установки и кибернетика. М., 1966, с. 213-223.

ситуации», т. е. больной привязан к контексту той ситуации, в ко­торой находится.

• Больной афазией, читая искаженно написанное слово, произносит его только в том виде, как оно должно быть написано, и совершенно не в состоянии прочитать его искажённо. Не удаётся ему и чте­ние слова в обратном порядке (например, больному, несмотря на все старания, не удалось прочитать слово «курица» как «ацирук»),

• Грюнталь описал больного, который в разговоре не мог переклю­чаться с одной темы на другую и все мысли собеседника пони­мал только в рамках первой темы.

Ещё один тип ожидания — ожидание более вероятного. Появле­ние возможных, но менее вероятных стимулов и событий (или требова­ние осуществления менее ожидаемых реакций), хоть прямо и не сбивает с толку и не приводит к смене схем поведения, однако побуждает созна­ние дольше работать с этими менее ожидаемыми стимулами и собы­тиями, дабы уточнить и скорректировать имеющуюся систему ожида­ний. Похоже, что шизофреники реагируют на маловероятные события почти так же, как и на весьма вероятные '.

• Ю. Ф. Поляков показал это не только при регистрации реакции на частый и редкий сигналы (разница во времени реакции у больных сглаживается по сравнению со здоровыми), но и с помощью раз­нообразных оригинальных методик. Например, он предъявлял испытуемым фразы на фоне шума, последние слова которых име­ли два почти не различимых на слух варианта окончания (предпо­лагалось, что один из вариантов был более вероятен, чем дру­гой). Во фразе «Под деревом лежит плод/плот» из 50 здоровых испытуемых слово «плот» услышали только 5 человек; из 50 ши­зофреников - 25. Или другая фраза: «Старик нёс на плечах пару кос/коз». Только трое (из 30 здоровых испытуемых) решили, что речь идёт о козах. Среди 30 шизофреников таких было 18. Итак, субъективные ожидания предъявления редкого и частого сигнала у шизофреников субъективно ближе друг к другу, чем у здоровых людей. Шизофреники, иначе говоря, воспринимают окружающий мир как более неопределённый и противоречивый, чем осталь­ные люди.

В психологии всё чаще встречаются попытки ввести в каче­стве индивидуально-типологической особенности такой параметр, как

'Поляков Ю. Ф. Патология познавательной деятельности при шизофрении. М., с. 1974.

354

толерантность (терпимость) к неопределённости, по-разному «являющийся не только у разных людей, но и в разных культурах. В классическом исследовании Т. Адорно с коллегами низкая толерантность к неопределённости характеризует стиль авторитарной личности'. Ю.М. Забродин и В. В. Голубинов связывают эту особенность с различием в свойствах темперамента², т. е. с наиболее устойчивыми, наи­внее подверженными изменениям индивидуальными характеристиками. Реакция на неопределённость, согласно излагаемой здесь точки зрения, связана с неосознаваемой работой по созда