Основной категориально-понятийный аппарат практической социальной психологии 33 страница

Существенно важно, что подход, разработанный Э. Эриксоном позволяет отслеживать динамику индивидуального развития и адаптационных процессов не только в детстве и юности, что характерно для абсолютного большинства теорий личности, а на протяжении всей человеческой жизни, что делает его эвристичным не только в отношении проблемы социализации, но и ресоциализации. Согласно определению Н. Смелзера, «ресоциализацией называется усвоение новых ценностей, ролей, навыков вместо прежних, недостаточно усвоенных или устаревших. Ресоциализация охватывает многие виды деятельности — от занятий по исправлению навыков чтения до профессиональной переподготовки рабочих.... Под ее воздействием люди пытаются разобраться со своими конфликтами и изменить свое поведение на основе этого понимания»¹. Проблема ресоциализации особенно высокоактуальна для современного российского общества в силу очевидного кризиса ценностей, высокого уровня социальной неопределенности и фактической маргинализации целого ряда крупных социальных и профессиональных групп населения.

309

Практический социальный психолог в рамках решения своих собственно профессиональных задач должен отслеживать как минимум два вопроса, напрямую касающиеся проблем социализации. Во-первых, он должен диагносцировать на каком этапе вхождения в группу или организацию находится тот или иной ее член. Во-вторых, он должен иметь исчерпывающую информацию о том, насколько он адекватно осознает свое реальное положение в группе членства особенно в том случае, когда эта общность является для него еще и референтной.

Статус [от лат. status — положение, состояние] — положение личности в системе социальных отношений, отражающее и определяющее ее право и обязанности во взаимодействии и общении с социальным окружением. Различают социальный и межличностный, или интрагрупповой статус личности. При этом социальный статус индивида, то есть характеристика его положения в обществе, изучается, прежде всего, в рамках социологической и демографической наук. Что касается интрагруппового статуса, то, будучи одним из ключевых понятий социальной психологии, он определяет сущностные характеристики той социальной ситуации развития, в которой находится конкретная личность в столь же конкретном сообществе. Само понятие «статус» также, как и понятие «роль», в лексикон социальной психологии ввел Р.Линтон еще в 1936, но и сейчас социальную ситуацию развития личности в конкретной группе описывают, прежде всего, в координатах статусно-ролевых отношений. Объясняется это тем, что, по словам известного отечественного психолога В. Б. Олшанского, «статус, отвечая на вопрос: “Кто он?”, а роль — “Что он делает?”, задают именно тот ракурс рассмотрения, который позволяет дать психологически сущностную характеристику истинной позиции конкретного индивида в любых референтных для него группах и группах членства. Важной особенностью статуса является то, что этот показатель личностного положения в интрагрупповой структуре может, с одной стороны, быть совершенно различным, а порой и прямопротивоположным в зависимости от того, о какой группе членства данного индивида идет речь, а с другой — и в рамках одной и той же группы качественно меняться и со временем, и применительно к разным сферам групповой активности. Нередко подобные несовпадения и динамика статусной позиции индивида приводят к резким переменам личностью своего ближайшего окружения, к падению референтности одних общностей и выдвижению в этом смысле на первый план других, возникновению межличностных и внутриличностных конфликтов, неадекватности самооценки, демонстративному поведению, проявлениям агрессии. Статус, будучи в определенном смысле результатом межличностного взаимовосприятия, в то же время представляет собой фактор, достаточно часто решающим образом определяющий характер взаимооценки и личностного видения друг друга людьми как на уровне внутригруппового, так и на уровне межгруппового взаимодействия.

Формирование статусных различий в неформальном интрагрупповом контексте описывается, в частности, теорией статусных ожиданий, разработанной группой социальных психологов во главе с Д. Бергером в 80-е гг. XX века: «Согласно этому подходу, члены группы стремятся к достижению определенных целей и готовы предоставить высокий статус тем членам, которые могут обеспечить успех группе. Когда члены группы впервые встречаются, они пытаются оценить способность каждого человека содействовать достижению групповых целей, и эти оценки впоследствии формируют основу статуса каждого члена группы»¹. При этом, как

310

показывают исследования, на выборы такого рода «...влияют как релевантные задачам характеристики, так и потенциально нерелевантные диффузные статусные характеристики, такие как возраст, этническая принадлежность и престижность профессии». По мнению Ш. Тейлора и его коллег, «как пол, так и раса могут использоваться в группах в качестве диффузных статусных характеристик, работая тем самым против женщин и членов этнических групповых меньшинств»¹.

В группах низкого уровня развития, а также в группах асоциальной направленности такого рода первичные статусные ожидания, как правило, консервируются — т. е. члены группы с изначально высоким статусом стараются как осознанно, так и на бессознательном уровне соответствовать ожиданиям, в то время как низко- и среднестатусные члены сообщества укрепляются в убежденности в превосходстве лидеров. При этом достаточно распространенной является практика откровенного подавления высокостатусными членами группы попыток подвергнуть сомнению свой статус, если желающие это сделать имеют место.

То, что статусная позиция оказывает существенное влияние как на межличностное восприятие, так и на самовосприятие индивида подтверждается целым рядом наблюдений и экспериментов. Как отмечает Д. Майерс, «во многих бытовых и лабораторных ситуациях люди, получившие более высокий статус, начинают рассматривать себя как лиц, заслуживающих более хорошего отношения к себе или как более способных к руководящей работе». Так, например, в экспериментах Р. Хамфри, построенных на ролевой симуляции работы бизнес-офиса, «по жребию все испытуемые были разделены на две части: одни стали менеджерами, другие — клерками. Как и в настоящем офисе, менеджеры отдавали распоряжения клеркам и осуществляли руководство на высшем уровне. В конце эксперимента и менеджеры, и клерки стали считать, что фактически равные клеркам по способностям (поскольку отбор осуществлялся случайным образом) менеджеры являются более интеллегентными, настойчивыми и ответственными — как если бы они действительно были более пригодны для руководящей работы»². Примечательно, что не только «менеджеры» в процессе эксперимента утвердились в собственной «исключительности», но и «клерки» признали свою относительную «неполноценность» по сравнению с ними.

Как пишет Д. Майерс, «сходным образом исполнение роли подчиненного может вызвать эффект подавления. Эллен Ланжер и Энн Беневенто обнаружили этот факт, когда составляли из нью-йоркских женщин пары для решения арифметических задач. Вначале женщины решали задачи индивидуально, а затем в паре, причем одна из женщин назначалась “боссом”, а другая — “ассистентом”. Когда они снова стали работать индивидуально, выяснилось, что «боссам теперь удается решать больше задач, чем в первом раунде, тогда как “ассистентам” — меньше. Сходное влияние статуса на работоспособность было выявлено в экспериментах с учениками начальных классов: исполнение роли подчиненного подрывает самостоятельность»³.

В этой связи совершенно понятно почему на уровень конформности в классических экспериментах С. Милграма столь сильно влиял статус как экспериментатора и учреждения, под эгидой которого проводилось исследование, так и статус самих испытуемых — «...люди с низким статусом намного охотнее выполняли указание экспериментатора, чем испытуемые с высоким статусом. Дойдя до 450 вольт, один из испытуемых, 37-летний сварщик, повернулся и почтительно спросил:

311

“А что включить теперь, профессор?”. Другой же испытуемый, профессор богословия, остановился на 150 вольтах и заявил: “Я не понимаю, почему этот эксперимент нам дороже человеческой жизни”, после чего замучил экспериментатора вопросами об “этичности происходящего”»¹.

Большой объем исследований, связанных с проблемой статуса, выполнен в рамках организационной психологии. Это связано с тем, что, как отмечают Д. Ньюстром и К. Дэвис, «...статус имеет важнейшее значение для большинства индивидов, они прилагают значительные усилия, чтобы заслужить достойное место в группе. Если менеджменту удается связать статус работника с действиями по достижению целей компании, направленная на решение задач организации мотивация сотрудников резко возрастает»². Данный механизм, что называется, «в лоб» задействуется в тех организациях, где продвижение по иерархической лестнице напрямую увязывается с индивидуальными и групповыми показателями результатов деятельности. Более опосредствованным и тонким способом его эксплуатации является участие в доходах и принятии решений, в программах внутрикорпоративного обучения и т. п.

При любом варианте реализации такого подхода для высшего менеджмента компании принципиально важно иметь четкое представление как о факторах, опосредствующих социальный и межличностный статус индивида (в организационном контексте они часто пересекаются), так и о символах статуса, под которыми обычно понимаются «...видимые, внешние признаки, которые принадлежат индивиду или рабочему месту и подтверждают их социальный ранг»³. Обычно к опосредствующим факторам, или источникам статуса относят: уровень образования, занимаемую должность, тип выполняемой работы и условия профессиональной деятельности, способности индивида, уровень, а также метод оплаты труда, старшинство по стажу, а также физический возраст сотрудника (последний является наиболее амбивалентным фактором — в одних компаниях великовозрастные сотрудники являются наиболее уважаемыми и пользуются определенными привилегиями, в других, напротив, от таких сотруников стараются избавиться). Кроме того, к этим достаточно универсальным источникам статуса в целом ряде случаев добавляются более локальные и, как правило, неформальные аспекты. Так, например, менеджер среднего уровня, женатый на дочери «большого босса» и имеющий в связи с этим доступ к боссу в неформальной обстановке, скорее всего, будет обладать более высоким реальным статусом, чем его коллеги по цеху. Следует добавить, что социальный и интрагрупповой статусы индивида могут пересекаться, создавая резонирующий эффект, тем самым существенно повышая реальный социальный «вес» конкретного человека.

К типичным символам статуса в организационной психологии обычно относят: мебель и другие предметы внутреннего убранства кабинета (как и сам факт наличия оного); расположение рабочего места (наиболее престижными традиционно считаются угловые офисы с красивым видом из окна); оборудование рабочего места, его качество (например, размер и марка компьютерного терминала) и «возраст»; тип рабочей одежды (дресс-код — очень дорогой костюм, просто костюм, джинсы, спецовка и т. д.); служебные привилегии (персональный автомобиль, «ведомственное» жилье, право пользования корпоративной инфраструктурой, связанной с проведением досуга и т. п.); название должности (люди, чья должность называется «менеджер по продажам», как правило, ощущают себя более статусными лицами,

312

чем те, кто числится «продавцом-консультантом», хотя могут практически не отличаться от последних в том, что касается содержания деятельности, оплаты труда и т. д.); наличие прикрепленных работников (секретаря, референта и т. д.) и общее количество подчиненных; право распоряжаться финансами; участие в коллективных и временных органах управления (комитетах, комиссиях, управленческих командах) и т. д. Учет символов статуса при определении кадровой политики компании и разработки программ мотивации сотрудников не только важен, но и необходим, поскольку, «удовлетворенность трудом сотрудников, лишенных “причитающихся” им символов снижается». Понимая это, а также роль статуса в целом, с точки зрения мотивированности сотрудников и их преданности организации, многие топ-менеджеры «...проводят политику, в соответствии с которой сотрудники равных рангов в одном и том же отделе должны получать примерно одинаковые символы статуса, но между отделами может существовать разница, поскольку они выполняют различные функции и ранги их сотрудников могут быть приравнены только косвенно. Как бы то ни было, менеджеры должны иметь в виду тот факт, что различия в статусе существуют и ими необходимо управлять»¹.

Практический социальный психолог должен уметь выявлять источники и символы статуса в конкретной организации методами включенного и внешнего наблюдения, интервью, а также использовать для этого методики диагностики особенностей корпоративной культуры. И все-таки основными практическим средствами выявления статусно-ролевой позиции индивида в более широком социально-психологическом контексте остаются социометрия, референтометрия, методика выявления мотивационного ядра межличностных выборов и методический прием определения неформальной интрагрупповой структуры власти в контактном сообществе, детально описанные в третьей части настоящей «Азбуки». Они, как правило, являются первым шагом любой развернутой социально-психологической работы с группой, поскольку практический социальный психолог без знания реального статусного «расклада» в конкретной группе, по сути дела, не в силах реализовать ни одну группообразующую психологическую программу уже хотя бы потому, что его усилия, осуществляющиеся без учета, на кого в статусном плане они направлены, лишь случайно могут оказаться «адресными», а в большинстве случаев могут привести к прямо противоположным желаемым результатам.

Стереотип социальный [от греч. stereos — твердый + typos — отпечаток] — относительно устойчивый и упрощенный образ социального объекта (группы, человека, события, явления и т. п.), складывающийся в условиях дефицита информации как результат обобщения личного опыта индивида и нередко предвзятых представлений, принятых в обществе. Термин «социальный стереотип» впервые введен американским журналистом У. Липманом. Наличие социального стереотипа, хотя он и не всегда отвечает требованию точности и дифференцированности восприятия субъектом социальной действительности, играет существенную роль в оценке человеком окружающего мира, поскольку позволяет резко сократить время реагирования на изменяющуюся реальность, ускорить процесс познания. Вместе с тем, возникая в условиях ограниченной информации о воспринимаемом объекте, социальный стереотип может оказаться ложным и выполнять консервативную, а иногда и реакционную роль, формируя ошибочное знание людей и серьезно деформируя процесс межличностного взаимодействия. Определение истинности

313

или ложности социального стереотипа должно строиться на анализе конкретной ситуации. Любой социальный стереотип, являющийся истинным в одном случае, в другом может оказаться совершенно ложным или в меньшей мере отвечающим объективной действительности и, следовательно, неэффективным для решения задач ориентации личности в окружающем мире, поскольку его основание выступает в качестве второстепенного по отношению к целям и задачам новой классификации. Содержательно родственен социальному стереотипу ряд явлений, имеющих место в процессе межличностного восприятия — эффекты ореола, первичности, новизны, феномен имплицитной теории личности и т. д. — и отражающих определенную тенденцию к восприятию индивидом социального объекта максимально однородным и непротиворечивым.

Адекватная оценка социального стереотипа применительно к конкретной ситуации существенно осложнена тем, что, как правило, в основе стереотипа лежат наблюдения и обобщения, основанные на реальных фактах. Так, например, исследуя происхождение ряда наиболее типичных для американского общества стереотипов, исследователи пришли к выводу, что на самом деле «...сообщество афроамериканцев характеризуется высоким уровнем преступности и низким уровнем жизни; американцы азиатского происхождения сравнительно успешно справляются с учебой, а алкоголизм — необычайно частое заболевание среди коренных американцев». В другом исследовании проверялась обоснованность известного стереотипа, согласно которому жители южной Европы гораздо более эмоциональны, экспрессивны и экспансивны, чем северной. В ходе исследования студентам из 26 европейских стран предлагалось «...оценить своих соотечественников из северных и южных регионов (и самих себя) с точки зрения выраженности у них эмоциональной экспрессивности.... Действительно, подтверждая содержащуюся в стереотипе информацию, студенты, представляющие северное полушарие (особенно европейцы из таких стран, как Франция и Италия), нередко оценивали своих соотечественников-южан как людей более эмоциональных. Кроме того, студенты из южных и теплых стран (но только жители Европы) оценивали себя как более экспрессивных (по сравнению с северянами)»¹.

При этом стереотип не только базируется на реальных фактах, но представляет собой отчетливо осознаваемое личностное убеждение. Это означает, что в силу предрасположенности в пользу собственного «Я» большинство индивидов при оценке конкретной ситуации склонны искать факты, укладывающиеся в рамки стереотипа и игнорировать или предвзято интерпретировать те из них, которые опровергают данный стереотип.

По-настоящему деструктивную роль стереотипы начинают играть, когда они становятся чересчур ригидными или приобретают характер глобальных обобщений. В последнем случае, по образному сравнению Ш. Тейлора, Л. Пипло и Д. Сирса, они уподобляются ковровым бомбардировкам: «...ибо содержат в себе чрезмерно грубые обобщения, без разбора “накрывающие” совершенно разных людей»².

Вполне понятно, что наиболее ярко деструктивная роль стереотипов проявляется в межгрупповых отношениях, в первую очередь, в отношениях больших групп (этнических, социальных, конфессиональных и т. п.). Это зафиксировано в целом ряде исследований. В ходе одного из них американским школьникам «...предъявлялись рисунки, изображавшие разные виды взаимодействий двух детей (один ребенок просит у другого пирожок, один ребенок толкает другого в коридоре и т. д.). К рисункам

314

давались краткие комментарии. Расовая принадлежность изображенных на рисунке детей систематически подвергалась изменению. После предъявления рисунка испытуемых просили описать увиденное. Оказалось, что поведение вымышленных персонажей описывалось как менее благородное и более угрожающее в тех случаях, когда их кожа была черного, а не белого цвета»¹. Вообще деструктивные стереотипы, связанные с межрасовыми и межэтническими отношениями, являются, по-видимому, наиболее устойчивыми и распространенными в современном мире. Так, по данными ВЦИОМ, «сегодня нельзя найти ни одной группы в российском обществе, которая была бы совершенно свободна от тех или иных этнических фобий или антипатий»².

Еще одним универсальным видом стереотипов являются гендерные стереотипы. При этом на основе анализа опросов, проведенных в Мичиганском университете, социальные психологи М. Джэкмен и М. Сентер пришли к выводуо том, что гендерные стереотипы сильнее расовых. Так, «например, только 22% мужчин думали, что оба пола в равной степени “эмоциональны”. Из оставшихся 78% соотношение тех, кто считал женщин более эмоциональными, и тех, кто считал более эмоциональными мужчин, составляло соответственно 15:1»³. Ответы женщин распределились в аналогичной пропорции (разница в распределении отчетов между мужской и женской частями выборки составила 1%).

В ходе другого исследования гендерных стереотипов студентам предъявлялась фотография «команды, работающей над исследовательским проектом», участники которой сидели вокруг стола в форме буквы «П» и на основании визуальных впечатлений им предлагалось определить, кто является интеллектуальным лидером в данной группе. В результате, «когда группа на фотографии состояла только из мужчин, испытуемые преимущественно выбирали того их них, кто сидел во главе стола. Когда группа была разнородной по полу, преимущественно выбирали мужчину, занимавшего эту позицию. Но когда в центре стола сидела женщина, ее игнорировали.... Это стереотипное представление о мужчине как о лидере было в равной степени характерным не только для женщин и мужчин, но также и в равной степени для феминисток и нефеминисток»⁴.

Результаты этих экспериментов свидетельствуют о том, что гендерные стереотипы действительно являются одними из наиболее устойчивых и распространенных. Вполне очевидно, что в своих деструктивных проявлениях они ничуть не менее разрушительны, чем расовые и этнические. Так, например, «...деловая женщина, ведущая напряженные переговоры с несогласными с ней коллегами-мужчинами, может, будучи фрустрированной, оказаться на грани того, чтобы заплакать, зная при этом, что слезы только подтвердят стереотип, согласно которому женщины не способны справляться со стрессовыми ситуациями, и ухудшит свое положение в компании»⁵. Добавим, что такое развитие событий может крайне негативно сказаться не только на индивидуальных карьерных перспективах данной женщины, но и на результатах совещания в целом, поскольку коллеги мужского пола могут быть, в свою очередь, депревированы эмоциональной реакцией коллеги и, более того (опять же под влиянием гендерных стереотипов) пойти на необоснованные уступки, дабы избавиться от собственного внутреннего дискомфорта, вызванного ее поведением.

315

Анализируя подобные ситуации, социальные психологи выдвинули гипотезу, согласно которой «знание о том, что ты постоянно находишься “под прицелом” стереотипных суждений и можешь совершить действия, подтверждающие стереотип, который будет использован как правдоподобное объяснение этих действий, служит источником сильной тревоги». Для проверки данного предположения были проведены эксперименты, в рамках одного из которых, темнокожим и белым студентам предлагалось выполнить определенное учебное задание. При этом «в одном случае испытуемым говорили, что это — официальный тест учебных способностей, а в другом — что речь идет всего лишь об упражнении. Согласно гипотезе исследователей, негативные стереотипы, относящиеся к учебным способностям афроамериканцев, должны были стать значимым фактором только в ситуации, воспринимаемой как проверка способностей. И действительно, темнокожие студенты продемонстрировали признаки переживания, обусловленной стереотипами тревоги лишь в такой ситуации.... Результаты прохождения теста, показанные афроамериканцами, уступали результатам белых студентов только в том случае, когда темнокожие студенты воспринимали тест как диагностический, несмотря на то, что в обеих экспериментальных ситуациях испытуемым предъявлялись идентичные задания»¹. Таким образом, изначальное предположение полностью подтвердилось, в связи с чем они предложили понимнаие психологической природы тревоги, обусловленной стереотипами.

Проявление подобной тревоги широко распространено в повседневной жизни. При этом она в равной степени может провоцироваться как негативными, так и позитивными стереотипами. Пожалуй, наиболее впечатляющий пример такого рода имел место на зимних Олимпийских играх 1980 г. Тогда знаменитая «советская хоккейная машина» — сборная, состоящая из высококлассных профессионалов, в финальном матче проиграла действительно любительской сборной США, практически полностью состоявшей из студентов. Не последнюю роль в сенсационном результате этого матча сыграла тревога игроков сборной СССР, обусловленная стереотипом, согласно которому они априори считались будущими олимпийскими чемпионами (это становится еще более очевидно, если добавить, что никто из членов американской команды, сотворившей чудо, так и не стал впоследствии «звездой» НХЛ). Нечто подобное, например, наблюдается в достаточно распространенных ситуациях, когда по-настоящему хорошо подготовленные школьники и студенты, от которых ожидают блестящих результатов вдруг теряют дар речи на экзаменах.

Надо сказать, что негативная роль стереотипов достаточно отчетливо рефлексируется не только социальными психологами, но и педагогами, общественными и политическими деятелями и представителями других социальных профессий. При этом зачастую предлагается «слом стереотипов», опирающихся, как правило, на отрицании реальных фактов, лежащих в их основе. Подобные подходы, как правило, дают обратный эффект — приводят к усилению стереотипов и, более того, привносят в них сильный эмоциональный компонент, превращая, тем самым, стереотип в предрассудок. Последний представляет собой отчетливо выраженную негативную и во многом иррациональную установку в отношении того или иного социального объекта. Нередко именно таким образом, по сути дела, провоцируется дискриминационное и агрессивное поведение в отношении тех или иных социальных групп.

По-настоящему, эффективная психологическая работа с проблемой социальных стереотипов должна строиться на принципах безусловного уважения к личным убеждениям

316

индивида и направляться на повышение избирательности и адаптивности его обобщающих суждений. Кроме того, не следует забывать, что в целом ряде случаев социальные стереотипы существенно облегчают процесс адаптации индивида в том или ином сообществе. В этой связи нередко одной из необходимых составляющих успешной работы практического социального психолога является его способность оценить степень ригидности и консервативности принятых в группе в целом и характерных для отдельных ее членов социальных стереотипов. Помимо этого, учитывая тот факт, что сам процесс стереотипизации в рамках оценочного межличностного восприятия заметно ускоряет налаживание реальных партнерских отношений и приводит к скорейшему успешному решению общегрупповой задачи, следует понимать, что целый ряд наиболее успешных тренинговых технологий по развитию коммуникативных способностей построен именно в логике конструктивного исследования склонностей личности к выработке социальных стереотипов особенно в обстоятельствах дефицита информации и времени.

Терроризм [от лат. terrorem — устрашение] — феномен социальной психологии, проявляющийся в условиях откровенно конфликтных ситуаций как средство их максимального обострения. Террористическая активность проявляется в прямой угрозе уничтожения людей (иногда серьезных материальных или духовных ценностей), если та сторона, которой предъявлен ультиматум, не выполнит требования террориста или террористов. Опасность конкретного террористического проявления, а в конечном счете и его «результативность», в психологическом плане зависит от реальной внутренней личностной способности сторон почти на взаимные уступки и в то же время и от готовности крупномасштабно рисковать, а также от степени планомерности выполнения террористического акта, прежде всего, путем подкрепления глобальной угрозы частичным, поэтапным ее выполнением как средством давления в ходе переговоров. Небывалый рост в XX и XXI веках терроризма, преследующего, в первую очередь, политические цели, привел, в частности, к тому, что целый ряд ученых стал считать терроризм феноменом исключительно политической психологии, в то время как в действительности цели террористических проявлений могут быть не только политическими, но и коммерческими, криминальными и связанными с конкретными индивидуально-личностными проблемами отдельных людей или определенных групп. Заметное влияние на распространение терроризма имеют средства массовой информации, так как без огласки, без широкой рекламы (пусть и негативного характера) не могут быть достигнуты цели террористов особенно в связи с тем, что нередко не менее значимой, чем основная задача для них является и задача собственно личностного плана — подкрепление самооценки, известность. Не случайно говоря о способах борьбы с современным терроризмом М. Тетчер призвала «оглушить терроризм молчанием». Одним из примеров успешного применения именно такого способа борьбы является опыт пресечения так называемого «футбольного терроризма» в Англии. В конце 80-х — начале 90-х годов XX столетия во время проведения матчей ведущих английских клубов на игровое поле периодически выбегали совершенно обнаженные болельщики, прерывая матч и привлекая к себе внимание. Даже аресты и осуждение за хулиганство их не останавливали. В конце концов было введено неукоснительное правило прерывать телевизионную трансляцию матча, если подобный инцидент случался. Практически сразу подобные случаи «футбольного терроризма» прекратились — был снят мотив личностной заинтересованности в приобретении скандальной «славы». Еще на одном моменте, связанном с феноменом

317

терроризма следует остановиться. Нередко люди, например, попавшие в заложники к террористам, проявляют достаточно выраженное виктимное поведение и неоднозначно относятся к сложившейся ситуации и к представителям двух конфронтирующих сторон. Одним из наиболее известных и ярких примеров проявления личностной виктимности является так называемый «стокгольмский синдром», который выражается в том, что жертвы на определенном этапе эмоционально начинают переходить на сторону тех, кто заставил их страдать, начинают сочувствовать этим людям, выступать на их стороне порой даже против собственных спасителей (например, в ситуации захвата заложников и попыток их освободить). Более того, подобную позицию порой занимает и широкий социум, героизируя террористов как личностей иногда вне зависимости от осуждения их целей.

Подобная картина отчетливо наблюдалась в российском обществе конца XIX — начала XX вв., в котором террористам, если не симпатизировали, то сочувствовали не только представители либеральной интеллигенции, но и те, кто в принципе осуждал террор. К широко известным фактам такого рода относится, например, признание автора «Бесов» Ф. М. Достоевского в том, что если бы он узнал о готовящемся террористическом акте, то, скорее всего, не сообщил бы об этом властям. Интересы террористов в судах сплошь и рядом представляли (причем, как правило, бесплатно) виднейшие российские юристы, многие представители крупного капитала, в частности, знаменитый С. Морозов, оказывали им финансовую поддержку. Подобного рода тотальный «стокгольмский синдром» сам по себе представляет собой бесспорно интереснейший социально-психологический феномен, к которому мы еще вернемся.