Источник зла – суперанималы и суггесторы

 

Когда-то темный и косматый зверь,

Ссойдя с ума, очнулся человеком. Опаснейшим и злейшим из зверей

М. Волошин

 

Далее мы приступим к антропологической концепции палеопсихолога Б. Поршнева (в книге «О начале человеческой истории») и его последователя Б. Диденко («Цивилизация каннибалов или Человечество как оно есть»). Их позиция не только интересна, но в некотором смысле шокирующая. Однако напомним слова этолога, философа и этика ХХ века К. Лоренца: «Человечество препятствует самооценке (объективной имеется в виду) всеми средствами; и поистине уместно призвать его к смирению – всерьез попытаться взорвать эти завалы чванства на пути самопознания».

Человечество, как это доказывает Б. Поршнев, в своем становлении прошло страшную стадию адельфофагии (что переводится, как «поедание собратьев»). Проще говоря, человеческая история началась с людоедства, с хищности, противоестественно направленной на представителей своего же – рода еще единого – вида. В палеоантроповом – до этого «безгрешном» – стаде произошел вынужденный, обусловленный внешними экономическими обстоятельствами переход к хищному поведению по отношению к представителям своего же вида. Создал человека вовсе не труд, не «естественный» отбор, а лишь предельный, смертельный страх перед «ближним своим».

Хотя выводы Б. Поршнева относятся к чрезвычайно древним периодам человеческой праистории, однако его теория не содержит никаких положений, мешающих экстраполировать ее действие вплоть до сегодняшнего дня. Построенная на этом фундаменте гипотеза видовойнеоднородности человечества Б. Диденко достаточно полно отвечает на большинство непонятных вопросов человеческого общежития. Эта гипотеза предполагает, что человечество является не единым видом, а семейством, состоящим из совершенно различных – двух хищных и двух нехищных – видов.

В процессе антропогенеза сформировались два хищных вида: суперанималы(сверхживотные) – потомки «первоубийц», «адельфофагов», и суггесторы(псевдолюди) – агрессивные и коварные приспособленцы. Суггесторы стали подражателями и приспешниками суперанималов. Хищные виды пошли по пути наименьшего сопротивления, уже «обкатанному» Природой, зверскому (жестокость и хитрость) пути. Проявления хищного поведения весьма разнообразны – от морального и психологического подавления до издевательств, изуверских пыток и убийств.

Два нехищных типа характеризуются врожденным инстинктом неприятия насилия. Диффузный вид (от «диффузия», распространение, растекание) – это люди, легко поддающиеся внушению, и неоантропы–менее внушаемые люди, обладающие обостренной нравственностью. Людям нехищных видов свойственна предрасположенность к самокритическому мышлению, не всегда, к сожалению, реализуемая.

Согласно этой концепции врожденных видовых поведенческих различий в человеческом семействе, человечество представляет собой парадоксальное общежитие существ несовместимо разных, от рождения наделенных диаметрально противоположными психогенетическими мотивационными поведенческими комплексами: стадным, точнее, общественным (подавляющее большинство) и хищным (несколько процентов). И вызвано это самим процессом антропогенеза. Причем различия эти не имеют никакого отношения к интеллекту; можно отлично играть в шахматы, а «на работе» заниматься изощренными пытками.

Если непредвзято поставить вопрос об отличительных признаках человека, рассуждает Борис Диденко, которые даны опытом истории и не могли бы быть «в другом смысле» распространены на животных, то таковых окажется только два.

Во-первых, люди – единственный вид, внутри которого систематически практикуется крупномасштабное, рационально не объяснимое, взаимное умерщвление.

Во-вторых, столь же странно, на первый взгляд, еще одно отличие: люди – опять-таки единственный вид, способный к абсурду, а логика и синтаксис, практическое и теоретическое мышление – его деабсурдизация.

И вот выяснилось, что эти две человеческие особенности не только взаимосвязаны, но и полностью взаимообусловлены, ибо произрастают из одного и того же страшного феномена. Это – т.н. адельфофагия,или умерщвление и поедание части представителей своего вида. Она-то и привела к возникновению рода человеческого – Homo sapiеns. Его главное диагностическое отличие (церебрально-морфологическое и функциональное) по Геккелю – «дар слова». На языке современной физиологической науки это значит: наличие второй сигнальной системы, следовательно, тех новообразований в коре головного мозга (прежде всего в верхней лобной доле), которые делают возможной эту вторую сигнальную систему.

Еще Б.Ф. Поршнев сформулировал идею переходного вида – троглодита. Он были прямоходящим, орудия труда были средствами разделки останков крупных животных. Человечество и сегодня поедает только умерщвленную мясную пищу. Процесс эволюции троглодитидов включает три больших этапа. Первый — на уровне австралопитеков, включая сюда т.н. homo habilis (умелый). Это время богатейшей фауны хищников (саблезубых тигров), пробивавших покровы толстокожих слонов, носорогов и т.п. Предок человеческий поедал костный мозг, для чего и нужны были «разбивающие орудия». Это достаточная пищевая ниша (5% от веса животного составляет костный мозг плюс головной), что составляет 200-300 кг богатой протеином пищи.

На втором этапе происходит кризис хищной фауны. Резко уменьшились источники питания. Австралопитеки обречены на вымирание, но одна ветвь троглодит пережила кризис, благодаря собирательству относительно свежих трупов крупных травоядных по берегам рек. На этом этапе развилось поедание не только мозга, но и мяса.

Третий этап характеризуется новым кризисом, связанным с разрастанием фауны пещерных хищников. На долю рек снова стала приходиться малая часть общей массы умирающих травоядных. И снова лишь одна ветвь археоантропов вышла из кризиса морфологически и экологически обновленной – это палеоантропы. Они находят симбиоз с разными хищниками, со стадами травоядных и т.д. Но и этому третьему этапу приходит конец вместе со следующим зигзагом флуктуации (отклонения) хищной фауны в позднем плейстоцене. Необычайно лабильные и вирулентные (приспособляющиеся) палеоантропы осваивают все новые и новые варианты устройства в среде, но пищевой кризис надвигается неумолимо.

Это и есть тот переломный этап, на котором начинается восхождение к Homo sapiens, тот критический период, когда наш предок оказался перед новой трудностью получения мясной пищи. Новые биоценозы вытеснили прямоходящих плотоядных высших приматов, несмотря на всю их изощренную приспособляемость.

Природа оставляла теперь лишь очень узкий (эвентуальный) выход этим удивительным животным четвертичной эпохи, так круто развившимся и обреченным на вымирание. Он состоял в том, чтобы нарушить тот самый, дотоле спасительный, принцип «не убей», который составлял глубочайшую основу, сокровенный секрет пребывания пралюдей в разнообразных формах симбиоза с животными. Первое условие их беспрепятственного доступа к остаткам мертвого мяса состояло в том, чтобы живое и даже умирающее животное их не боялось. Троглодиты должны были оставаться безвредными и безобидными, и даже кое в чем полезными, например, подающими сигнал опасности соседям в системе биоценоза.

И природа подсказала узкую тропу, которая, однако, в дальнейшем вывела эволюцию на небывалую дорогу. Решение биологического парадокса, подчеркивает Б. Диденко, состояло в том, что инстинкт не запрещал им убивать представителей своего собственного вида. Экологическая щель, которая оставалась для самоспасения у обреченного на гибель вида двуногих приматов, всеядных по натуре, но трупоядных по основному биологическому профилю, состояла в том, чтобы использовать часть своей популяции как самовоспроизводящийся кормовой источник. Но каким образом «кормимые» принудили «кормящих» к послушному смертельному выполнению процедуры «кормления»?

Здесь мы остановимся на феномене человеческой речи, пребывая в русле логики автора концепции. Возникновение речи непосредственно связано с видообразованием и последующей дивергенцией (разделением) видов

Что является главной характеристикой языка, речи? Это наличие для всякого обозначаемого явления (денотата) не менее двух нетождественных, но свободно заменяемых, т.е. эквивалентных, знаков или сколь угодно больших систем знаков того или иного рода. Их инвариант называется значением, их замена – объяснением, интерпретацией. Переводимость, заменяемость, синонимичность и делает их собственно знаками, номинативными единицами человеческого языка. Оборотной и неотторжимой стороной того же является наличие в человеческой речи для всякого знака иного, вполне несовместимого с ним и ни в коем случае не могущего его заменить другого знака. Эта контрастность есть антиномия в широком смысле, без этого нет ни объяснения, ни понимания. (если А не есть Б и тому подобное). Это характерно лишь (!) для человеческой речи. Поэтому можно отождествить проблему возникновения человеческой речи, второй сигнальной системы и Homo sapiens.

Слово есть единственный знак и единственно верное свидетельство мысли, скрытой и заключенной в теле. Не слово – продукт мысли, а наоборот: мышление – плод речи. Мышление, сознание, воля, личность – не другие наименования речи, но ее сложные производные, не существующие вне речи. Возможность мыслить восходит в сферу отношений индивида не только с объектами, но с другими индивидами, акт мысли есть акт или возражения или согласия, как и речь, есть акт побуждения или возражения. Решительно все стороны мозговой деятельности пронизаны вмешательством второй сигнальной системы, ее управляющих импульсов и в сфере духовных и в сфере материальных актов. Школа И.П. Павлова установила фундаментальный физиологический факт: вторая сигнальная система оказывает постоянную отрицательную индукцию на первую. Слово невидимо совершает тормозную, всегда нечто запрещающую работу.

Могучее вторжение второй сигнальной системы и регулирование всей высшей нервной деятельности, несомненно, предполагает не «вакуум инстинктов», а тот факт, что она прежде всего была средством торможения любых первосигнальных двигательных и вегетативных рефлексов. Торможение служит глубоким ядром ее нынешнего функционирования у человека. Лобные доли (собственно, префронтальная часть) не только тормозят первосигнальные рефлексы, вообще прямое реагирование на среду, но и преобразуют речь в поведение, подчиняют освобожденнное от прямого реагирования поведение заданию, команде (экстероинструкция) или замыслу (аутоинструкция), т.е. речевому началу, плану, программе.

Величина мозга предгоминид – биологическая характеристика. Объем мозга увеличивается как морфологическое следствие прямохождения и плотоядения. Речевая функция мозга в корне отличает человека от палеоантропа. Социальность и разум человека никак прямо не коррелированы с тотальной величиной его головного мозга. Именно организация, архитектоника мозга, а не его размеры в основном определяют человеческий интеллект (и разум!).

Экстероинструкцию и аутоинструкцию можно рассматривать как в основном эквивалентные (по содержанию), но вместе с тем и как противоположные, противоборствующие. Их можно расчленить на внушение и самовнушение, точнее: на суггестию и контрсуггестию. Первичным остается суггестия, внушение, а вторичным и производным – негативный ответ на внушение, его отклонение или, напротив, его возведение в степень.

Очень важно выделить в речевом общении, во второй сигнальной системе его ядро – функцию внушения, суггестии. И находится это ядро не внутри индивида, а в сфере взаимодействия между индивидами. Внутри индивида находится лишь часть, половина этого механизма. Принимающим аппаратом внушения являются как раз лобные доли коры, именно они и есть орган внушаемости. Внушение и есть принудительная силаслов. Слова, произносимые одним, неотвратимо, «роковым» образом, предопределяют поведение другого, если только не наталкиваются на отрицательную индукцию, контрсуггестию, обычно ищущую опору в словах третьего человека. В чистом виде суггестия есть речь минус контрсуггестия. Последняя находится в обратной зависимости от авторитета лица – источника суггестии.

Таким образом, для всякой человеческой инфлюации (проникновения), в том числе и речевой, общим является первый и коренной акт – торможение. Это фаза отмены, пусть и через сложную трансмиссию, имеет универсальный характер, обнаруживаясь на самой глубине человеческих систем коммуникации. Назовем ее интердикцией, запретом. Второй фазой инфлюации человека на человека является собственно прескрипция (предписание): делай то-то, делай так-то. Это – внушение, суггестия.

Итак, второсигнальное взаимодействие людей складывается из двух главных уровней – инфлюативного и информативного. Первый, в свою очередь, делится на первичную фазу – интердиктивную, и вторичную – суггестивную. Неразлучный же спутник суггестии – контрсуггестия. В отношениях двух (и более) людей суггестия и контрсуггестия представляют собой противоборствующую пару. Такую же антагонистическую пару нейрофизиологических процессов представляют возбуждение и торможение.

Все в речевой материи сводится к поведению и подчинению или возражению. Этот повелительный характер человеческой речи есть следствие именно того, что «пра-речь» первоначально состояла лишь из приказов, требований и повелений. (Слушать – слушаться!), что было в пра-языке – единственным и основным значением. В речевой функции вычленяется самая глубокая основа – прямое влияние на действия адресата (реципиента) речи в форме внушения, или суггестии. Но суггестия не может быть побуждением к чему-либо, чего прямо или косвенно требует от организма первая сигнальная система, более того, суггестия есть побуждение к реакции, противоречащей, противоположной рефлекторному поведению отдельного организма. Незачем внушать то, что все равно должно произойти!..

Два экстраординарные явления характеризуют кризис раннего антропогенеза: во-первых, редчайшим среди высших животных видов феноменом – адельфофагией (происходит переход к хищному поведению по отношению к представителям своего же собственного вида), и, во-вторых, совершенно новое явление – зачаточное расщепление самого вида на почве специализации с помощью суггестии особой пассивной, поедаемой части популяции, которая, однако, затем очень активно отпочковывается в особый вид, с тем, чтобы стать в конце концов и особым семейством. Эта дивергенция (расхождение) двух видов – «кормимых» и «кормильцев» – протекала очень быстро, и ее характер является самой острой и актуальной проблемой во всем комплексе вопросов о начале человеческой истории, стоящих перед современной наукой.

Как видим, наши предки раньше всего приспособились убивать себе подобных. А к умерщвлению животных перешли много спустя после того, как научились и привыкли умерщвлять своих. Так что охота на другие крупные виды стала уже первой субституцией убийства себе подобных. Этот экологический вариант стал глубочайшим потрясением судеб семейства троглодитов. Все-таки указанные два инстинкта противоречили другдругу:никого не убивать и приэтомубивать себе подобных.Произошло раздвоение экологии и этологии поздних палеоантропов. Но война всех против всех не могла эволюционно быть принятой.

Выходом из противоречия, говорит Б. Диденко, оказалось расщепление самого вида палеоантропов на два подвида. От прежнего вида сравнительно быстро и бурно откололся новый, становящийся экологической противоположностью. Если палеоантропы не убивали никого, кроме себе подобных, то эти другие, назовем их Homo pre-sapiens (человек формирующийся), представляли собой инверсию: по мере превращения в охотников, они не убивали именно палеоантропов. Они сначала отличаются от прочих троглодитов только тем, что не убивают этих прочих троглодитов. А много, много позже, отделившись от троглодитов, они не только убивали последних, как и всяких иных животных, как «нелюдей», но и убивали себе подобных, т.е. и других Homo pre-sapiens. Эту практику унаследовал и Homo sapiens, всякий раз руководствуясь мотивом, что убиваемые – не вполне люди, скорее, ближе к «нелюдям» (преступники, иноверцы и т.д.).

Б. Диденко говорит о том, что «загадка человека полностью включена в неисчерпаемо сложную тему дивергенции палеоаннтропов и Homo pre-sapiens. Однако этот процесс был слишком запоздалым. Ибо самое страшное уже произошло: потомки первоубийц прочно вошли в состав рода людского в результате первобытного промискуитета (предполагаемая стадия неупорядоченных половых отношений в первобытном обществе до появления брака и семьи). Уйти из животного мира «безгрешным» человечеству не удалось. Человечество, таким образом, представляет собой не единый вид, но уже семейство, состоящее из четырех видов, два из которых следует признать хищными, причем направлена эта хищность (предельная агрессивность) на других людей, в том числе на представителей и своего вида.

Неопровержимым эмпирическим доказательством существования видового разделения человечества является, по мнению автора, «социальное моделирование». Так именно можно называть общеизвестный факт, что при всякого рода крупных катаклизмах (революции, войны), разрушающих государства, очень многие человеческие сообщества распадаются на «малые группы» – на враждующие между собой банды. В ее составе: главарь (пахан), «свита приближенных» (несколько прихлебателей-«шестерок») и, наконец, более-менее многочисленная послушная «исполнительная группа». Такое самопостроение, стихийная самоорганизация, при снятии уз официальной социальности, предельно точно вскрывает и демонстрирует видовой состав человечества. Это доказательство этической неоднородности человечества по своей сути есть не что иное, как проявление непроизвольного, естественного возврата к прежнему состоянию при предоставлении возможности нестесненного, не ограниченного социальными рамками поведения.

В некотором смысле учение З. Фрейда о роли культурных запретов в качестве цензора-суперэго может быть подтверждением позиции Б. Диденко. В работе «Будущее одной иллюзии» создатель психоанализа пишет: «Похоже, что всякая культура вынуждена строиться на принуждении и запрете влечений; неизвестно еще даже, будет ли после отмены принуждения большинство человеческих индивидов готово поддерживать ту интенсивность труда, которая необходима для получения прироста жизненных благ. Надо, по-моему, считаться с тем фактом, что у всех людей имеют место деструктивные, то есть антиобщественные и антикультурные тенденции и что у большого числа лиц они достаточно сильны, чтобы определить собою их поведение в человеческом обществе»[25].

Описываемые в книге Б. Диденко «Цивилизация каннибалов или человечество как оно есть» видовые различия относятся к морфологии коры головного мозга, их наличие определяет, главным образом, содержание мыслительной деятельности, точнее, его нравственное содержание т.е. параметры, подчеркивает Б. Диденко, не имевшие до сих пор иной классификации кроме эмоционального к себе отношения и предвзятых оценок в русле субъективных трактовок понятий «добра» и «зла». В связи с этим таксономическое определение «вид», как совокупность особей, дающих репродуктивное потомство, непременно должно учитывать собственно человеческую специфику – сапиентность, наличие рассудка, разума, речи, нравственности.

И только при таком расширительном подходе становится понятным, что значительная часть процессов вырождения и вымирания (дегенерации) межвидовых, гибридных потомков должна проходить в более сложных, уже «социально-обставленных» формах. Определенная часть случаев шизофрении, психопатии, параноических синдромов, неадекватных суицидов и т.д. объясняются именно межвидовой гибридизацией, при которой наличие синдромов, неадекватных суицидов и т.д. объясняется именно межвидовой гибридизацией, в результате которой происходит наложение абсолютно несовместимых поведенческих ориентации: хищной агрессивности и нехищного неприятия таковой.

Самое же главное здесь то, что указываемые различия, подчеркивает Б. Диденко, между хищными и нехищными человеческими видами столь существенны и значимы по своим социальным следствиям, что именно они оказываются ныне решающим фактором в вопросе выживания человечества. К хищным видам не применимы основные человеческие качества: нравствeннocть, coвecть, cocтpадaниe. Эти существа привносят в мир бесчеловечную жестокость, бесчестность и бессовестность. Поэтому с гуманистической позиции их нельзя, в принципе, называть людьми. Это жестокие и коварные животные, хотя подчас и весьма сообразительные. И если уж называть вещи своими именами, то правильнее всего будет определить представителей хищных человеческих видов, какхищные гоминды,или, ещё более точно, палеоантропы (неотроглодиты) – это сверхживотные (superanimal'ы), а подражаю­щие, «вторящие» им суггесторы- манипуляторы – это как бы некие оборотни, или псевдолюди.

И именно видовая неоднородность делает жизнь человечества столь нестабильной и чреватой самыми ужасными последствиями. Хищные гоминиды ныне – это т.н. «сильные мира сего», и их неразумное владычество привело всё живое на Земле на грань гибели. И хотя, говорит в заключение автор концепции, по своей значимости понимание всего этого сравнимо со снятием шор с глаз человечества, но, к величайшему разочарованию, открывающаяся при этом «прозрении» картина человеческих взаимоотношений с видом на их механику и подоплёку оказывается столь удручающей и малоутешительной, что невольно возникает аналогия с приходом в себя смертельно больного человека и осознанием им всей жути случившегося с ним и безнадёжности его нынешнего положения...

Но все же «надежда умирает последней» и, быть может, более правильное и объективное рассмотрение человеческих проблем, с учётом видовых различий, укажет пути к спасению... Надежда появляется при глубоком «вдумывании» в человеческую природу, при способности не впадать в крайности, и при внутреннем желании каждого человека стремиться к уменьшению зла.

Зло порождает агрессия

Лишь с помощью знания о том, чем является человек на самом деле, имея общее происхождение с животными и те же самые инстинкты, которые управляли нашими дочеловеческими предками, мы сможем обрести силу подавить в себе животное наследие.

К. Лоренц

Коротко охарактеризуем еще одну концепцию зла, корни которого ее автору К. Лоренцу видятся в инстинкте агрессии. Лоренц – крупнейший этолог (этология – наука о поведении животных, наука ХХ века, давшая огромный исследовательский материал, который позволил моделировать процесс возникновения «человека разумного» из животного мира). В работе «Агрессия так называемое Зло» К. Лоренц пишет: «Если заставить себя осознать, что социальное поведение людей диктуется отнюдь не только разумом и культурной традицией, но по-прежнему подчиняется еще и тем закономерностям, которые присущи любому филогенетически возникшему поведению: а эти закономерности мы достаточно хорошо познали, изучая поведение животных»[26].

Агрессия, изучению которой много лет посвятил К. Лоренц, это – инстинкт борьбы, направленный против сородичей по виду, у животных и у человека. Агрессия, обратите внимание (!) – это инстинкт внутривидовой борьбы. Инстинкт этот часто характеризуется как действие, направленное либо на нанесение физического или психологического вреда, ущерба, либо на уничтожение сородича.. Как всякий инстинкт, этот так же неустраним из природы человека, его нельзя изменить, перевоспитат ь, убрать каким-либо способом, более того, его нельзя не удовлетворять, и проявляется он спонтанно (как «черт из табакерки»)Более того, при длительном невыполнении какого-либо инстинктивного действия порог раздражения снижается. То есть, немного надо, чтобы «инстинкт сработал».

Человек от многих, особенно хищных животных, отличается тем, что не обладает от природы естественным средством поражения, оружием, принадлежащим его телу, как, например, у животных: когти, острые клыки и т.д. Он начал создавать поражающие средства искусственным путем. Но при этом использует их (до сих пор) не только ради защиты собственной жизни, а применяет в ситуации конкурентной борьбы за пищу, за право осуществить продолжение потомства. Собственно на эту цель, выживание сильнейшего, и работает инстинкт агрессии.

Но почему даже самое хищное животное не убивает своих сородичей, а человек это делает до сих пор? К. Лоренц объясняет это тем, что у животных в процессе агрессивных отношений особей в самый критический момент, за которым может последовать гибель более слабого существа, «срабатывает» инстинкт сдерживания агрессии, который тоже является эволюционным, работающим на выживание вида. Известны многочисленные этому примеры. Волки схватились в жестокой брачной борьбе, побежденный в кульминационный момент делает немыслимое, с точки зрения тактики борьбы, движение – поворачивает шею противнику так, что открывается доступ к яремной вене, самому уязвимому месту. Все последующее наблюдатели описывают как чудо. Рычащий возбужденный волк-победитель не только не пользуется возможностью наверняка добить соперника, но мгновенно прекращает схватку и успокаивается.

У человека такие инстинктивные механизмы безопасности, возникшие в процессе эволюции, довольно слабые. Поскольку у человека изначально слабы (руки, зубы) поражающие способности, постольку слаб инстинкт сдерживания агрессии, и поэтому отсутствуют высокоразвитые механизмы торможения, препятствующие самоуничтожению вида. Первые орудия труда стали для человека и первыми средствами поражения. Оружие, говорит К. Лоренц, сместило равновесие, естественные сдерживающие начала, выработанные в любом животном сообществе птиц, обезьян и т.д. (поза, жесты, мимика, ритуалы поведения) не смогли удержать эскалацию внутривидового насилия. Не успев “выйти в люди” человек оказался на грани антропологической катастрофы. По мнению ученых, ветвь неандертальцев оказалась тупиковой именно по причине агрессии, усиленной оружием.

Но человечество состоялось, выжил человек в условиях не только враждебной внешней среды, но и обострившейся конкурентной борьбы внутри сообщества. Какие факторы способствовали выживанию? Наличие социальных начал, прежде всего. Человек коллективное, общественное существо обретает способность к абстрактному мышлению, способность к надындивидуальной передаче опыта, вырабатывает механизм выживания – нравственность, новый неинстинктивный способ регуляции взаимоотношений. Именно нравственный запрет (табу) вынуждает энергию агрессии сместить на другие виды деятельности: труд, творчество, общение и т.п.

Таким образом, мораль рассматривается этологом К. Лоренцом как компенсаторный механизм, дополняющий природу прямоходящего, разумного человека социальным “ нравственным инстинктом сдерживания агрессии ”. Вся история человечества, можно сказать, есть опыт его действия, не всегда успешного, но достаточно эффективного, чтобы история состоялась.

Итак, обладая абстрактным мышлением, примитивной речью, орудиями труда, трудовой деятельностью, человек, ведомый неумолимым инстинктом агрессии, начал уничтожать своих собратьев, т.к. орудия труда стали инструментами агрессии. Но наряду с бедами, которые проистекают из способности мыслить, из нее также вырастает и разумная ответственность человека, “на которой только и основана надежда управиться с постоянно растущими опасностями”. Человеческая способность ставить перед собой вопрос о последствиях своих поступков и отвечать на него спасает человека от самоуничтожения. Следует добавить, что особую роль в сдерживании и переориентации агрессии всегда играли ритуалы, манеры поведения. Они “умиротворяют” общающихся людей на подсознательном уровне. Это то, что называют этикетом, культурой поведения, общения. Реально эти врожденные стереотипы действуют лишь, будучи воспроизведенными как культурная традиция. Иными словами: если не воспитывать – не стоит надеяться, что культура поведения сама возникнет.

Особое внимание К. Лоренц уделяет современному состоянию общества. Он отмечает, что человек с помощью собственного труда сильно изменил условия своей жизни, поэтому его агрессивный инстинкт в таких условиях приводит к весьма губительным последствиям. Хотя и моральная ответственность, и вытекающие из нее запреты на убийства с течением времени укреплялись, но одновременно, также возрастали и большие технические возможности убийства. Последствия деяния уже не тревожат того, кто его совершил, используя утонченную технику убийства. “Расстояние, на котором действует все огнестрельное оружие, спасает убийцу от раздражающей ситуации, которая в другом случае оказалась бы в чувствительной близости от него, во всей ужасной отвратительности последствий”. Лидер какой-либо партии или государства перекладывает свою вину уничтожения целого селения или города на совесть исполнительного летчика-бомбардировщика. Ведь не его руками совершалось преступление. Обладая более мощными орудиями и оставаясь в той же степени агрессивности, что и много тысяч лет назад, человечество может добиться удручающих последствий. Человек, однако, не хочет себя осознавать таким же существом, поведение которого подчинено законам природы. Это мешает людям увидеть себя как частицу Вселенной. К. Лоренц пишет так: «Человеку слишком хочется видеть себя центром мироздания; чем-то таким, что по своей сути не принадлежит остальной природе, а противостоит ей как нечто иное и высшее».

Докинз предлагает человеку «взбунтоваться» против своего эгоистичного гена с помощью развития и процветания чистого бескорыстного альтруизма, которого нельзя найти в природе, т.к. его там нет; по концепции К. Лоренца избавиться от агрессивной силы как источника зла человеку помогут знания о нем самом. К. Лоренц подчеркивает, что человек, достаточно знающий об эволюционном становлении органического мира, не может внутренне сопротивляться осознанию того, что и сам он обязан своим существованием этому процессу. Лишь с помощью знания о том, чем является человек на самом деле, имея общее происхождение с животными и те же самые инстинкты, которые управляли нашими дочеловеческими предками, мы сможем обрести силу подавить в себе животное наследие. Узнав свои не лучшие стороны поведения, свои инстинкты, которые губят проявление человеческого, гуманного, осознав, что человеком управляют те же животные страсти, которые существуют в природе, познав по-настоящему животных, в том числе и наиболее родственных человеку, имея представление об истории развития животного мира, – только тогда можно по достоинству оценить уникальность человека.

Человеческое поведение далеко от глубокого применения разума и ответственной морали в жизни. Причину этого К. Лоренц видит в том, что поведение человека диктуется не только разумом и культурной традицией, но подчиняется так же тем закономерностям, которые присущи любому филогенетически возникшему поведению. Поведение человека, подобно поведению любого животного, подчиняется проявлению в нем агрессии. Но если у животных агрессивно-деструктивная энергия – всего лишь «так называемое зло», то у человека она превращается в настоящее зло, которое, по мнению К. Лоренца, все же не имеет злокачественных корней. Опасно, что агрессия скрыта в человеческой природе. Если к ее легализации прибавится некая ее организация, если появится лидер, способный возглавить людей, если появится подобие программы, оправдывающей и направляющей агрессию, если все эти обстоятельства сойдутся вместе… тогда возможно многое, о чем думать не хочется, но думать необходимо.

Тот факт, что на протяжении всей истории человечества войны практически никогда не прекращались, позволяет сделать вывод, что человечество за все это время никак не изменилось в лучшую сторону. Оно по-прежнему страдает от неуемной жажды насилия и агрессии. То, что человек стремиться отыскать истину, правду жизни, используя как средство для этого воинственное состязание, убийство других людей, нисколько не оправдывает его. Цель никогда не может оправдывать средства. Даже отличавшееся своим миролюбием христианство, на первых этапах своего распространения использовало в своих целях насилие, назвав последователей Иисуса христианским воинством.

Как форма насильственно-вооруженного решения различных проблем, война по-прежнему остается наиболее популярной. Борьба добра и зла, светлого и темного начала – была и есть главной причиной возникновения конфликтов на почве религиозных, идеологических или социальных воззрений. Поиск идеала, однако, при таких действиях, явно бесполезен. Война, как явление, несовместима с нравственными принципами. “Животное” в человеке, которое заставляет идти “стенку на стенку”, – это есть по К. Лоренцу реакция воодушевления, порожденная внутривидовой агрессией. К. Лоренц называет воодушевление одной из тех человеческих реакций, в которой лучше всего проявляется “животное” поведение, она чрезвычайно важна для понимания поступков, которые могут считаться сугубо человеческими и высоко моральными.

Воодушевление, считает К. Лоренц, может пробуждаться во всех внешних ситуациях, требующих вступления в борьбу за какие-то социальные ценности, особенно за такие, которые освящены культурной традицией. Для вызывания воодушевления необходимо должна присутствовать угроза высоко почитаемым ценностям. На почве этого и “трудятся” всевозможные идеологи и демагоги различных партий или конфессий для достижения своих целей, когда натравливают одних людей на других. Различные политические течения обращены к одним и тем же методам – к инстинктивной природе человеческой реакции воодушевления. Поэтому, наиболее чувствительные люди и склоняются к тому, что отбрасывают все повседневные дела и заботы и отдаются под власть зова Священного Долга: “все препятствия, стоящие на пути к выполнению этого долга, теряют всякую важность; инстинктивные запреты (инстинкты сдерживания агрессии) калечить и убивать сородичей утрачивают, к сожалению, большую часть своей силы”. Хорошо еще если этот Священный Долг – защита своего отечества от нападающих. А если наоборот? Человек, который легко и слепо увлекается вслед за диктуемыми речами об исполнении какого-либо долга или разжигающими межнациональную ненависть – это человек, представляющий угрозу для всего человечества. Поэтому очень важен шаг к познанию человеком самого себя, важно отрезвить себя тем, что подобная реакция также свойственна человеку, как и животному. К. Лоренц называет воодушевление настоящим автономным инстинктом человека. Оно доставляет настолько сильное удовлетворение, что противиться его действию невозможно.

Инстинкт воодушевленного боевого порыва определяет общественную и политическую структуру человечества, оно агрессивно, потому что структурировано именно таким образом, что предоставляет раздражающую ситуацию, необходимую для разрядки социальной агрессии. К. Лоренц пишет о воодушевленном человеке: “Единственное существо, способное с воодушевлением посвящать себя высшим целям, нуждается для этого в психофизиологической организации, звериные особенности которой несут в себе опасность, что оно будет убивать своих собратьев в убеждении, будто так надо для достижения тех самых высших целей. Се человек!”.

 

Однако от рождения, считает К. Лоренц, человек вовсе не так уж плох, он только недостаточно хорош для требований жизни современного общества. Увеличение числа людей определенного сообщества приводит к скученности людей, и отсюда, как следствие, все возрастающая готовность к агрессивному поведению. Все это налагает на человека обязанности умения властвовать над своими врожденными наклонностями и ответственно контролировать их проявления. Трудность в выполнении задачи ответственности постоянно усложняется, потому что цивилизация развивается все более ускоренным темпом, слишком велико расхождение между тем, что человек готов сделать для общества, и тем, что общество от него требует. Ответственная мораль выступает как компенсаторный механизм, который приспосабливает наше инстинктивное наследие к требованиям культурной жизни и образует с ним функционально единую систему. Люди страдают от необходимости подавлять свои побуждения, но по причине разной врожденной склонности к социальному поведению – по-разному.

К. Лоренц отмечает, что если человек ведет себя социально уже по естественной склонности, то ему в обычных обстоятельствах почти не нужны механизмы компенсации, а в случае нужды он обладает мощными моральными резервами. А тот, кто уже в повседневных условиях вынужден тратить все сдерживающие силы своей моральной ответственности, чтобы держаться на уровне требований культурного общества, естественно, гораздо раньше ломается при возрастании нагрузки: «Мораль легче всего отказывает не под влиянием одиночного, резкого и чрезмерного испытания; легче всего это происходит под воздействием истощающего, долговременного нервного перенапряжения, какого бы рода оно ни было. Заботы, нужда, голод, страх, переутомление, крушение надежд и т.д. – все это действует одинаково». К. Лоренц предостерегает от соблазна чувствовать себя выше того, кто сломался раньше, чем он сам. Потому что сила доброй воли и ее устойчивость – две независимые переменные.

Опираясь на этику Канта, Лоренц подтверждает, что только внутренний закон человеческого разума, сам по себе, порождает категорический императив в качестве ответа на “ответственный вопрос к себе”. К. Лоренц пишет: “…только ощущение ценности, только чувство присваивает знак “плюс” или “минус” ответу на наше “категорическое самовопрошание” и превращает его в императив или в запрет”. Кроме разумного понимания необходим еще и эмоциональный фактор, чтобы преобразовать некое чисто рассудочное осознание в императив или в запрет. Человек не может быть человеком, обладая лишь разумом, без эмоций, чувств, интуиций. Задача категорического вопроса – отыскать нарушение, а категорического императива – компенсировать его. Все поведение, в том числе и инстинктивное, будет в высшей степени разумным, если “оно выполняет задачи сохранения вида, ради которых было создано великими конструкторами эволюции”. Поэтому ряд норм поступков человека может являться естественным законом.

Меры защиты от грозящих опасностей со стороны неуправляемой агрессии Лоренц предлагает следующие:

1) познание себя, т.е. требование углубить понимание причин нашего собственного поведения;

2) переориентирование агрессии, чтобы ее обезвредить. Одним из способов переориентации агрессии является спорт в культурной жизни людей. Эта культурно-ритуализованная форма борьбы учит людей сознательному контролю, ответственной власти над своими инстинктивными боевыми реакциями. Такие формы соперничества более безопасны, чем бессмысленные войны, приводящие к уничтожению человечества как вида;

3) личное знакомство между людьми различных национальностей и партий, и объединение людей тем, что они воодушевляются одним и тем же идеалом. «Это две мощные силы», – пишет Лоренц, – «противостоящие агрессии, и нам необходимо остановиться на том, каким образом они осуществляют свое благотворное влияние, и каким способом их можно активизировать»;

4) самокритичное и благоразумное овладение теми страстями, которые называются «опьянение борьбой» или «воинственным азартом», или критическое овладение реакцией воодушевления. Но Лоренц отмечает, что задача эта трудна, – возбудить сильное воодушевление массы людей ради мирного идеала, без использования фигуры врага. В этом деле важны задачи улучшения общего образования молодежи: «исполненное любви отношение к человеческим ценностям невозможно без обучения и воспитания в школе и в родительском доме». Спасение могут принести ценности, делающие человека человеком, которые не должны быть одинаковыми у всех народностей: «даже незначительное совпадение взглядов на то, что именно является вдохновляющими ценностями, достойными защиты, может уменьшить национальную вражду и принести согласие». Общечеловеческие ценности объединяют людей. Культурная значимость их неоспорима. Музыка и изобразительное искусство, например, не знают языковых барьеров. Но и искусство, и наука должны оставаться вне политики.

Инстинкт агрессии не может быть устранен совсем, его невозможно полностью ликвидировать: «Если какой-то инстинкт начинает в некоторых, вновь возникших условиях, причинять вред, – никогда он не устраняется целиком; это означало бы отказаться и от всех его необходимых функций. Поэтому природой всегда создается какой-то тормозящий механизм, который, – будучи приспособлен к новой ситуации, – предотвращает вредные проявления этого инстинкта». Любовь и дружба помогает людям мирно взаимодействовать друг с другом, на них и должны быть построены человеческие общественные отношения. Тормозящим механизмом, с точки зрения К. Лоренца, призванным запрещать проявление агрессии по отношению как к своим близким, так и ко всему человечеству в мире, является заимствованное у самой Природы требование – любить всех братьев-людей, без оглядки на личности. Это и есть требование подлинной Человечности.