Древние моральные кодексы. Заповеди Моисея

Кодекс моральный – свод нравственных норм, предписываемых к исполнению

Словарь по этике

 

Древнейшие своды законов[105] являются в своей основе обобщением и итоговой записью обычного права позднеродового общества[106].. Древнейшее законодательство опирается на этические представления родовой эпохи. Законы возникают на пике зрелости общинно-племенных отношений и открывают эпоху строительства государства как важнейшего цивилизационного института. Общинное сознание оценивало эти законы как важнейший религиозный пакт, закрепляющий естественное право как торжественное слово, заверение в том, что отныне закон космической правды-справедливости будет повсюду соблюдаться. Тогда же формируется раннемонархическая идеология: обожествление царя, соединение идеи царизма с идеей вечности, портрет идеального царя (защитника обездоленных, справедливого правителя и судьи). Правда-справедливость, как ее понимали, неотделима от принуждения и угнетения, деспотизма и насилия. Насилие и военное могущество -- едва ли не главные условия существования ранних государств и империй. Демонстрация силы, могущества вызывает подъем и гордость в формирующемся этическом сознании. Господство и величие признавались самоценностью. Право власти на насилие считалось самоочевидным.

Измена правде-справедливости, растущее угнетение рядовых общинников, отказ от политики заботы и покровительства, подмена святейших обязанностей правителя личными прихотями этически осуждаются. В общинно-племенном сознании патриархальная гуманность соседствует с примитивной жестокостью, идеей возмездия, которая сохраняется в архаически организованных обществах. Религиозные и этические нормы были единственной формой ориентации в мире, единственной основой формирования нравственной мотивации поведения.

Древнейшие кодексы содержат основные культурообразующие нормы (не убий, не кради и др.). С ними обращаются, как с некоторой сверхъестественной данностью, а не с человеческим изобретением. В лучшем случае необычайно одаренные индивиды, как правило, цари, толкуют эти правила и настаивают на их исполнении, убеждая и угрожая. Эти нормы рисуют нам авторитарную и деспотическую мораль, опирающуюся на вполне осязаемые санкции и связанную с идеей неотвратимого возмездия системой жестоких наказаний. Вместе с тем эти нормы призваны воспрепятствовать моральному разложению, все возрастающей несправедливости, социально-этическому беззаконию, эгоизму богатеющих, которые не останавливаются ни перед чем. Процветание нечестивых, как кажется, можно остановить этическими обличениями и этическим законодательством.

 

Законы Моисея, или Учение (Тора), содержатся в текстах Ветхого Завета, так называемом Пятикнижии (Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие). Пятикнижие является сборником законов, которые якобы получены от Бога (Яхве) и истолкованы с его слов Моисеем, царем, законодателем, проповедником Израиля. Моисей признается основателем иудаизма, духовным лидером, «божьим человеком» и посланцем Бога -- в иудейской традиции, «святым человеком» и великим культурным героем, согласно эллинистической традиции.

Можно предполагать по косвенным историческим данным, что Моисей жил в XIII или XV в. до н.э., возможно, между 1305 и 1196 гг. до н.э. По одной из версий, он носил египетское имя Mosheh, включающее египетский глагол «msy» (породить), который часто комбинировался со словом «бог» -- «re» (Ramses). Моисей -- законодатель и воспитатель народа. Пятикнижие, как считают ученые, составлено из нескольких разновременных текстов. Так, некоторые из них относятся к X-IX вв. до н.э., эпохе строительства еврейского государства, другие фрагменты известны с первой половины первого тысячелетия до н.э., большинство уже существовало к VII в. до н.э., но есть «основания полагать, что Пятикнижие было составлено в жреческих кругах Иерусалимского храма, очевидно, под руководством и при непосредственном участии верховного жреца Хелкии как хранителя жреческой традиции и опубликовано в 621 г. до н.э.». Рукопись Второзакония (Книга Закона) была найдена в подвалах Иерусалимского храма в самый подходящий момент, когда жречество желало упрочить свои позиции в обществе и развить политическую утопию -- народ под властью жрецов. Второзаконие отражает более ранние тексты, авторство которых неизвестно, возможно -- творения пророка Самуила (XI в. до н.э.). Предположительно, в подготовке Второзакония принимал участие пророк Иеремия, обладавший особой этической чувствительностью (род. в 650-640 до н.э.), предсказывавший неисчислимые бедствия Израилю, грядущие завоевания. Так называемый Жреческий кодекс, или Четверокнижие, по-видимому, создавался во время вавилонского пленения и выражает идеал теократического государства. Второзаконие, или напоминание об Учении, содержащее Декалог, или Десять заповедей Моисея (Втор. 5), а также Исход с включением тех же заповедей (Исх. 20) возникают не ранее VII в. до н.э. А. Робертсон пишет: «Древнейший сохранившийся еврейский свод законов содержится в книге «Исход», гл. 21-22. Хотя его и приписывают Моисею, но он предназначен для земледельческого общества, обладающего полями и виноградниками, а следовательно, относится к более позднему времени, чем приход Израиля в Палестину, многие из еврейских законов заимствованы из вавилонского кодекса Хаммурапи (ок. 1800 г. до н.э.)»[107].

Есть что-то глубоко символическое в том, что самый древний отрывок Ветхого завета, сохранившийся до наших дней, – это «папирус Нэш», содержащий именно Десять заповедей Моисеевых.

А. Мень

Охарактеризуем следующую историческую ступень нравственности, зафиксированную в Ветхом Завете как Заповеди Моисея или Декалог (русский аналог – Десятисловие). Все его десять заповедей умещались на двух каменных плитах – скрижалях. Сам этот способ написания свидетельствует о древности Завета. Заповеди[108] гласят:

1. Я – Ягве, Бог твой, который вывел тебя из земли Мицраим, из Дома рабства. Ты не должен иметь других богов пред Лицом Моим.

2. Ты не должен делать себе никакого изображения божества.

3. Ты не должен употреблять понапрасну имя Ягве, Бога твоего.

4. Помни день субботы, чтобы праздновать его.

5. Почитай отца и мать.

6. Ты не должен убивать.

7. Ты не должен распутничать.

8. Ты не должен красть.

9. Ты не должен давать ложного свидетельства на ближнего своего.

10. Не желай дома ближнего твоего, ни жены его, ничего, что у ближнего твоего.

Какие простые слова Декалога, но они и сейчас наполнены глубочайшим смыслом. А. Мень справедливо говорит, что эти два невзрачных, грубо отесанных камня имели неизмеримо большее значение для духовной истории человечества, чем тысячи искусно украшенных ассирийских и египетских памятников.

Коротко остановимся на самой общей характеристике заповедей. Очевидно, что первая из них свидетельствует о монотеистическом характере иудаизма, в этой заповеди, в сущности, конституируется единобожие, а следовательно неприятие язычества. В ней также указывается на исход из Египта, к которому восходит история иудейского этноса. Бог един – это величайший символ, в его содержании нельзя найти хоть какую-то конкретику, потому вторая заповедь запрещает попытки изображения божества, его можно только мыслить, причем, как величайшую абстракцию, что позволяет, как минимум, избегать антропоморфизма, развивать культуру трансцендирования.

Вторая заповедь характеризует Бога как сакральность, тайну, такую значимость, которая не совместима с обыденностью, суетой и прочее. Напомним, что тотемические верования также характеризуются требованием сакральности, запретом произносить имя тотема. Помимо других совпадающих оснований (вера, мощные психологический переживания и др.), этот запрет может указывать, по нашему мнению, на глубокую онтологическую родственность всех исторических этапов и форм развития религии и нравственности в человеческом обществе.

Третья заповедь обращена как против богохульства, словесного выражения несогласия с волей Бога, бытовой формы свободомыслия и этической критики высшей воли, так и против легкомысленного отношения к святым символам, без всякого религиозного чувства, низведения кардинальных ценностей до уровня обыденности. Вместе с тем «не клясться именем Бога» означает: не апеллировать к Богу как свидетелю на суде, ибо это высший авторитет, а, следовательно, всегда превосходящий всякую конкретику.

Четвертая заповедь вменяет празднование субботы. Этой заповеди «соблюдай день субботний» придается особенное значение как испытанию религиозного благочестия и подтверждению влияния жречества в народе. Между тем «святость субботы» связана с лунным календарем. Суббота и у других народов оказывается священным днем и религиозным праздником. Это важная констатация ритма человеческой культурной жизнедеятельности: «работа – отдых», вместе с тем, праздник имеет собственное онтологическое содержание, восходящее к феномену катарсического культа, важнейшему истоку и смыслу человеческой культуры, не соблюдать который невозможно, ибо исполнение культа есть подтверждение важнейших основополагающих сторон человеческой жизни. Требование “помни день отдохновения” является исключительно важной с точки зрения связи Бога и человека. Суббота – день, который отдается Богу. В субботнем отдохновении духовное единство человека и Бога находит свое предметное воплощение -- молитвы, медитации, религиозные ритуальные отправления.

Более подробно остановимся на комментариях к пятой заповеди «почитай отца и мать». Обратимся к рассуждениям культуролога С.С. Аверинцева, которыйпишет: «Что касается отношений между родителями и детьми, тут единство плоти и крови – в начале пути, но путь – снова и снова перерезание пуповины. Тому, что вышло из родимого чрева, предстоит стать личностью. Это – испытание и для родителей и для детей: заново принять как Другого – того, с кем когда-то составлял одно неразличимое целое в теплом мраке родового бытия. А психологический барьер между поколениями до того труден, что поспорит и с пропастью, отделяющей мужское от женского, и со рвом, прорытым между различными семейными традициями»[109].

Уважение к родителям – нравственная основа связи поколений, предупреждение трагедии «распавшейся связи времен»[110]. Мудрецы Поднебесной постоянно говорили о «человеколюбии», понимая под этим, прежде всего отношения между родителями и детьми. «Учитель сказал: «Сегодня почтительностью к родителям называют содержание. Но люди содержат также собак и лошадей. Если родителей не почитать, то чем будет отличаться отношение к ним от отношения к собакам и лошадям?» И еще. «Служа своим родителям, мягко увещевай их. Если видишь, что они проявляют несогласие, прояви почтительность и не иди против их воли. Устав, не обижайся на них»[111].

Почитание родителей относится к общечеловеческим ценностям, что подтверждает наличие этого требования, например, в исламе. «И установил твой Господь, чтобы вы не поклонялись никому, кроме Него, и были добры к родителям. Если один из них или оба близ тебя достигнут старости, то не говори им тьфу! – и не кричи на них, а говори им слово уважения. И преклоняй перед ними обоими крыло смирения и говори: Господи, будь милостив к ним: они воспитывали меня совсем маленьким»[112]. В «Домострое» читаем удивительные по глубине и человеческой теплоте наставления: «Воздающие же честь отцу-матери, повинующиеся им во всем по-божески, во все станут утешением для родителей, и в день печали спасет их Господь Бог, молитву их услышит, и все, что попросят, подаст им благое. Утешающий мать свою творит волю божью и угождающий отцу в благости проживет. Вы же, дети, делом и словом угождайте родителям своим во всяком добром замысле, и вас благословят они; отчее благословение дом укрепит, а материнская молитва от напастей избавит. Если же оскудеют разумом в старости отец или мать, не бесчестите их, не укоряйте, и тогда почтут вас и ваши дети. Не забывайте трудов отца-матери, ибо о вас заботились и о вас печалились, упокойте старость их и о них заботьтесь, как и они о вас некогда. Не говори: «Много сделал добра им и одеждой и пищей и всем, что нужно», – этим ты еще не избавлен от них, ибо не сможешь и ты их родить и позаботиться так как они о тебе. Потому-то с трепетом и раболепно служи им, тогда и сами от Бога награду примете и вечную жизнь получите, как исполняющие заповеди Его»[113]. В сущности, послушание означает принятие тех правил и норм, которые уже существуют в человеческой культуре, уже выверены и отобраны практикой предшествующих поколений.

Шестая и седьмая заповеди явно восходят к запрету на убийство кровных родственников и на инцест. Краткость заповедей означает предельно широкий «формат» и внешнюю простоту требований. Просто: не убивать, не распутничать! Мы уже познакомились с одной из гипотез возникновения табу и понимаем, какие психологические сложности, какие страсти и муки заложены в формировании и следовании табу.

Заповедь «не убий» имеет аналоги и в других нравственно-правовых кодексах, например, встречается уже в египетской Книге Мертвых (II тыс. до н.э.), и не является чем-то новым. Вместе с тем выражение «не убий» имеет много значений, например «не убивай ничего живого», «не убивай священных животных», как сказано в древнеиндийских текстах, нельзя убивать чужой скот, нельзя убивать свободных, а рабов -- можно, нельзя убивать чужого раба, но можно убить свою неверную жену и своих детей, например жертво­вать первенца богу, и т.д. В Декалоге, по-видимому, содержится запрет убийства соплеменника, т.е. «ближнего», или союзника. Но этот запрет фактически не распространяется на врагов и рабов, а также -- на абстрактно взятого человека. Любовь к ближнему как общинная норма содержится в Ветхом Завете, но только в христиан­стве она становится второй по важности моральной заповедью и условием спасения верующего. Заповедь «не убий» не соотносится с заповедью «люби ближнего» в Ветхом Завете[114].

 

Седьмая заповедь «не прелюбодействуй» понималась в условиях фактической и легализованной полигамии и института наложниц и жен-рабынь прежде всего как преступление против родовой морали, когда неисполнение запрета «не желай жены ближнего своего» означало несанкционированные интимные отношения с замужней женщиной или девицей, являющихся чужой собственностью, и приравнивалось к воровству, отягченному нанесением бесчестья. Прелюбодеяние жестоко наказывали, в особенности прелюбодеяние, совершенное женщиной. Проституция, вместе с тем, не считалась прелюбодеянием, хотя и вызывала нравственное отвращение. Атмосферой прелюбодеяний принято было считать языческие празднества плодородия и обновления, во время которых женщины неистовствовали и могли совершать непотребное с точки зрения патриархальной семьи[115].

Восьмая заповедь запрещает кражу, она позволяет судить о том, что могла появиться лишь в период разложения единой общественной собственности (первобытный коммунизм). И речь здесь может идти не о собственности как таковой, но и о том, что сама собственность становится определенным способом самовыражения «вещи – продолжение людей», а отношение другого к твоей собственности есть форма уважения к тебе. Ограниченный характер собственности в смысле ее материального выражения, вещности делает ограниченными и человека и отношения к нему, что весьма процветает и в наши дни.

Девятая и десятая заповеди стоят на страже библейского имущественного права и частной собственности. Запрет лжесвидетельства (девятая заповедь) означает не клеветать, не делать заведомо ложного доноса, не выдвигать лживых и недоказанных обвинений, буквально -- не выступать в качестве подкупленного лжесвидетеля на суде, не порочить репутацию человека без всяких на то оснований.

В новелле Л. Борхеса, современного писателя, «Три версии предательства Иуды» лжесвидетельство называется самым тяжким грехом. Иуда оскверняет и умерщвляет дух, в отличие от аскета, который делает это с плотью. «Иуда отрекся от чести, от добра, от покоя, от царства небесного, как другие, менее героические отрекаются от наслаждения. С потрясающей ясностью он заранее продумал свои грехи. В прелюбодеянии обычно участвуют нежность и самоотверженность; в убийстве – храбрость; в профанациях и кощунстве – некий сатанинский пыл. Иуда же избрал грехи, не просветленные ни одной добродетелью: злоупотребление доверием (Иоанн 12,6) и донос. В его поступке было грандиозное смирение, он считал себя недостойным быть добрым. Третья версия предательства Иуды следующая: «Бог стал человеком полностью, но стал человеком вплоть до его низости, человеком вплоть до его мерзости и бездны. Чтобы спасти нас, он мог избрать любую судьбу из тех, что плетут сложную сеть истории; он мог стать Александром, или Пифагором, или Иисусом; он избрал самую презренную судьбу: он стал Иудой»[116].

 

Запрет лжесвидетельства выдвигается против коварной и корыстной лжи, которая могла иметь юридические последствия. Лжесвидетельство было распространенным явлением. Для успеха в судебных исках многие нанимали свидетелей. От свидетелей и их честности многое зависело. Так, например, по еврейским законам достаточно было двух свидетелей, которые подтвердят, что ответчик отрицал Бога и религиозные догмы, и виновного подвергали смертной казни. И лишь в каком-то второстепенном смысле норма «не лжесвидетельствуй» могла быть истолкована как требование искренности и правдивости, отвлеченное от конкретной ситуации, иными словами: «не лжесвидетельствуй» отнюдь не тождественно норме «не лги».

Возникновение ранних рабовладельческих деспотий, этнических государственных образований потребовало создания кодифицированного имущественного права и единых государственных законов. Внутри правового кодекса, который унаследовал многие нормы обычного общинного права, или в качестве дополнения к этому кодексу анонсируются и некоторые моральные нормы, которые приравнены к правовым и религиозным установлениям. Это могло быть всего лишь внешним объединением. Предположительно, моральные нормы (заповеди) являются едва ли не самым ценным приобретением общинного уклада. В древних кодексах этический элемент оказался подчиненным религиозному законодательству, гражданскому праву, отчетливо ориентированному на регулирова­ние имущественных отношений. Тот факт, что этические нормы были вписаны в чуждую им форму закона, является большой победой простых людей с общинной психологией, так как моральные требования провозглашаются теперь как бы устами ненарушимого закона и обязательны для всех. Когда Христос, большой знаток Учения и Закона, говорил, что он пришел не нарушить Законы, но их исполнить, то из всего, что он делал, нарушал и пропагандировал, отчетливо видно -- не об имущественном праве и государственной религии он думал больше всего, а о законах нравственности, моральных чувствах, нравственной справедливости, милосердии и т.п.

Последняя десятая заповедь указывает на недопустимость зависти, вожделения того, что не является твоим. Надо сказать, что феномен зависти и связанные с ним аморальные поступки человека, относится к фундаментальным проблемам нравственности[117], который рефлектировали еще античные философы[118]. В определенном контексте зависть выступает формой морального зла (Гегель), которое достаточно откровенно, но именно потому и достаточно скрываемо. Как заметил Ларошфуко: «Люди часто похваляются самыми преступными страстями, но в зависти, страсти робкой и стыдливой, никто не смеет признаваться»[119]. Современный философ Г.В. Иванченко называет зависть в качестве одной из причин несовершенства любви, а, следовательно, причиной аморализма. «Зависть – острое чувство недовольства собой, неудовлетворенность собственной жизнью и нескончаемо длящаяся пытка желанием и невозможностью переменить свое существование. Это отождествление других людей с тем, что ты думаешь о них, и другие люди думают о тебе»[120].

Известный этик А.А. Гусейнов отмечает в книге «Великие моралисты», что существует прочная традиция рассматривать Десять заповедей Моисея как первый по времени и один из важнейших по сути нравственных кодексов. Он называет три признака, наличие которых позволяет это сделать. Во-первых, безусловность и изначальность требований, которые выводятся как прямые указания Бога – создателя мира и воплощения его высшей правды. Мораль не сводится к интересам, отношениям, предметам, составляющим материальный мир человека. Она, по словам А.А. Гусейнова, конституируется через противопоставление, отрицание корысти и целесообразности мира. Она не только не ставит себе задачи вписаться в мирские связи человека, но требует, чтобы человек мирской оправдывался перед ней. Ибо мораль корнями уходит в непостижимые глубины бесконечного. Она абсолютна, причем до такой степени, что сама эта абсолютность становится ее специфическим признаком. Эта особенность морали на языке ветхозаветного человека получила выражение в том, что ее требования выступают как Заповеди Бога. Только Бог и призванный им пророк Моисей в состоянии знать ту высшую правду бытия, которая и есть нравственность.

Во-вторых, отмечает А.А. Гусейнов, их категоричность. Заповеди подлежат исполнению без каких-либо оговорок и ограничений. Моисей связывает выполнение заповедей с благодеянием, причем не благодеяния делают заповеди истинным законом бытия, но сами требования, их исполнение делает благодеяние истинным. Благодеяние – следствие верного соблюдения требований Декалога. Моисей не говорит: если вы хотите жить, соблюдайте заповеди. Его мысль иная: только соблюдая заповеди, вы сможете жить. «Конечно, -- рассуждает А.А. Гусейнов, -- знание того, что за соблюдением заповедей следуют соответственно блага или страдания, награды или наказания, могло бы считаться и действительно быть неким условием, снижающим их категоричность, безусловную императивность (повелительность). Этого не происходит, так как сама связь «послушание – награда, благодеяние» или «непослушание – наказание, страдание» является жесткой. По ветхозаветной логике отступление от заповедей не остается без наказания»[121]. (Более того, добавим мы, по этой логике никакие добродетели человека не являются достаточными, необходима безграничная вера и послушание Богу (смотри книгу Иова в Ветхом завете).

В-третьих, их всеобщность. Но этот признак, считает Гусейнов, является спорным. И аргументирует это так. Нельзя рассматривать в качестве всеобщих первую и четвертую заповеди, в которых Ягве выступает как национально ориентированный Бог. Да и остальные могут считаться общечеловеческими, если их вырвать из контекста Декалога, а сам Декалог – из контекста Пятикнижия. Это серьезный аргумент, потому мы остановимся на проблеме общечеловеческого.

На сегодняшний день общечеловеческое – это понятие, «восходящее» к своей подлинной полноте, ибо в реальной человеческой истории оно не воплощено, как нет и единого человечества. Но, тем не менее, мы постоянно говорим о нравственных абсолютах, полагая, что они разделяются любым цивилизованным человеком, говорим о человечестве как некоем целом, объединенном самой историей.

Философ Ю. Бородай, который пишет о происхождении нравственности в кантовской традиции, верно, на наш взгляд, считает, что «…исходным пунктом истории «нравственных существ» (Дарвин) является не «человечество вообще», но множество сосуществующих, агрессивных, относительно примитивных групп – сверхбиологических «внутри себя», родовых сообществ, ведущих, однако, между собою (вовне) «естественную» (т.е. вполне безнравственную) борьбу за существование (от каннибализма до современного экономического, военно-политического подавления). Проблема преобразования так существующего всемирного социума, состоящего из множества микро- и макросообществ различной степени социально-нравственной плотности (род, община, этнос, нация, класс) в единую «семью», где частное и общее сливаются в одно, где в условиях «действительной коллективности индивиды обретают свободу в своей (универсальной) ассоциации и посредством ее – эта проблема невероятно сложная. Она выходит за рамки не только антропогенеза, но и за рамки самой истории, поскольку ее практическое разрешение обозначало бы генетический скачок в новое качество – скачок, очевидно, не менее значимый, чем сам антропогенез»[122].

В гипотезе антропогенеза по Ю. Бородаю, именно нравственные требования (в форме табу) оказываются регулятивным, цементирующим началом формирования любого этноса, любой человеческой культуры, и представлены они как табу, талион, т.е. в своей исторической достаточности. Иными словами, можно говорить о неких общих важнейших составляющих «общечеловеческое» устойчивых элементах развития, совпадающих у разных народов. Прежде всего потому, что сама мораль является выражением общественной необходимости в регуляции, и как бы ни отличались отдельные моральные формы, отдельные приемлемые в данном сообществе нравы, их глубинная основа едина, имеет «общий корень». А потому и релятивизм в этике неплодотворен. «Моральный релятивизм придуман теоретиками, он существует как абстрактная, а не реальная возможность. В действительности никто, даже отъявленный злодей, не исповедует такого морального принципа, который бы противостоял "золотому правилу" или "категорическому императиву"... Исходные основания морали едины для всех; это единство не "метафизическое", а фактическое. Имеется только одна общечеловеческая мораль, альтернативной морали не существует... Поэтому начала морали просто не нуждаются в обосновании»[123].

Таким образом, общечеловеческое в нравственности можно рассматривать как идеальную форму реально существующей исторической ступени морали. Поэтому общечеловеческое существует как абстракция, идея, но существует вместе с тем в форме конкретного исторического, национального, этнического и вместе с тем как личностное, индивидуальное, именно человеческое. Что такое современные этические императивы, например «благоговение перед жизнью» А. Швейцера? Разве не слышим мы в нем одно из древнейших и первых требований «не убий»!

Да и сам автор поставленной проблемы (А.А. Гусейнов) пишет дальше о том, что Декалог вошел в христианско-европейскую культуру как самостоятельный и самоценный нормативный кодекс. Можно согласиться с тем, что Декалог исторически ограничен, что, в первую очередь, выражается в принудительном его характере. Ни одна заповедь не полагает свободы выбора и опору на совесть человека. В нем награды и наказания оторваны от личных деяний и распространяются на далекое потомство, что ослабляет идею индивидуальной ответственности.

И, наконец, считает Гусейнов, «декалог не знает идеи загробного воздаяния или иной перспективы, призванной установить соответствие между добродетельностью человека и его счастьем. Проблема при этом для древнего иудея и для нас в современном мире связана с тем, как понимать счастье. Если оно есть реальное владение благами, т.е. измеряется материальными, вещными эквивалентами, то в целом понятно до какой степени необходимо соблюдать предписания Бога, чтобы получить то, что хочешь, протестантизм это показал. Проблема возникает практически неразрешимая во всей своей полноте при понимании блага и счастья как духовных состояний. Смысловым центром этики Моисея является идея справедливости. Отсюда ее суровость и беспощадность. Милосердие в ней не обрело самоценного значения, оно выступает скорее как форма справедливости»[124].

Милосердие как признание того, что вина может быть прощена, с наибольшей полнотой будет воплощена в христианской морали. Милосердное же начало в ветхозаветной этике обнаруживается в особом отношении к вдовам и сиротам. Бог предостерегает от соблазна воспользоваться их слабостью. Но гарантирует и обосновывает милосердие Бог по формуле талиона. «Всякую вдову и сироту не угнетай. Если ты будешь угнетать его, то, если возопит он ко Мне, услышу Я его вопль, ибо милостив и милосерден Я – говорит Ягве. И возгорится мой гнев и я убью вас мечом, и будут ваши жены вдовами, а ваши сыновья сиротами» (Исх.22: 21-23). Кротость, милосердие в этике Моисея – это справедливость как щадящая, более мягкая (по сравнению с регламентированной, но жестокой местью талиона) форма человеческих взаимоотношений и как нравственный смысл самой справедливости в ее современном понимании.

Таким образом, нравственные заповеди Декалога являются одновременно наиболее общими законодательными принципами. А если учесть, что они даны вместе с требованиями благочестия, то мы получаем не только нормативную, но и мировоззренческую программу, которая и формулирует принципы поведения и задает образ человека! В самом деле, подчеркивает А.А. Гусейнов, «в Декалоге сказано самое важное из всего, что надо знать и практиковать человеку, что определяет человечность его бытия. В этом смысле оно приближает к тайне человека. И тайна эта состоит в том, что ни ум, ни хитрость, ни сила, ни красота и никакие другие свойства не делают человека человеком, но только его способность жить по правилам, предначертанным Богом» [125].

Итак, ветхозаветная мораль может быть понята как важнейшая ступень развития общечеловеческой нравственности. Она выглядит ограниченной с высоты новозаветной, что само по себе неудивительно. Удивление вызывает другое: «Ветхозаветная мораль допускает переход к новозаветной морали, -- отмечает А.А. Гусейнов, -- и продолжает -- религия и нравственность Ветхого Завета постоянно открыты и устремлены к дальнейшему совершенству, предел которого находится вне самого Ветхого Завета»[126].

Скажем еще, что развитие нравственности, зафиксированное в уже охарактеризованных этапах (табу, талион, золотое правило, Декалог), позволяет судить о такой ее особенности: табу есть самопринуждение и личная ответственность, но талион опирается на коллективную волю и общественный контроль, золотое правило нравственности есть проявление личной воли, мера поступка задается отдельным человеком, а Декалог, как и талион, апеллирует к внеличностному началу, требуя безусловного подчинения божественным заповедям. Христианская мораль есть, прежде всего, милосердная любовь, добрая воля отдельной личности. Если начертить простейший график, изображая смену ступеней развития нравственности с точки зрения ответственности, то получится синусоида, верхние и нижние точки которой фиксируют смену основных акцентов с личной ответственности на коллективную. Речь может идти об изначально диалектически связанных двух сторонах развития нравственности как явления общественного, выражающего коллективную потребность в регуляции взаимоотношений родов, племен, в то же время развивается личностный, индивидуальный аспект нравственности с ее волевым, мотивирующим, по собственному выбору поступок, механизмом.

 

Этический практикум

1. Исследователь истории морали польский философ М. Оссовска спрашивает: «Признавая необходимость бережного отношения к нравственному опыту прошлого, можем ли мы утверждать, что древность в этой области является свидетельством высокого качества? В сфере морали старое действительно бывает лучше нового?». Дайте развернутые ответы на эти вопросы, опираясь на собственный нравственный опыт.

2. Какие моральные кодексы Вы знаете? Дайте их общую характеристику.

3.Дайте анализ «Морального кодекса строителей коммунизма» с точки зрения общечеловеческой нравственности.