Часть третья Отъезд и прибытие

 

Глава 30

 

Грядет мое день рождение!

Он уже совсем близко. Я не могу перестать напоминать всем об этом. Мой день рождения! Меньше чем через две недели мне исполнится 18.

Я одна из тех людей, кто обожает свой день рождения. Я не знаю почему, но это так. Я люблю эту дату: 13 августа. На самом деле, я родилась в пятницу тринадцатого, но, несмотря на то, что это плохая примета для всех остальных, для меня это удача.

Этот год станет по– настоящему великим. Я стану совершеннолетней и потеряю девственность и поставлю свою пьесу в – Бобби– этой ночью. Я постоянно напоминаю Миранде, что это будет двойной удар: моя первая пьеса и мой первый раз.

– Пьеса и секс^[4], ― сказала я, щекотливая рифма. Миранда, очевидно, сходит с ума от моей шутки, и каждый раз, как я говорю это, она затыкает уши и заявляет, как бы она хотела никогда не встречать меня.

Я также стала невероятно раздражительной из– за моих противозачаточных таблеток. Я продолжаю рассматривать маленький пластиковый контейнер, чтобы убедиться, взяла ли я таблетку и не потеряла ли я случаем несколько. Когда я пришла в клинику, я хотела воспользоваться еще и диафрагмой, но когда врач ее показ мне, я решила, что ее применение слишком сложно. Я продолжаю думать о прорезании двух отверстий в верхушке и превращении ее в шляпу для кота. Интересно, сделал ли так кто-нибудь еще.

Как и следовало ожидать, клиника напоминает мне о Лил. Я все еще чувствую вину за то, что с ней случилось. Иногда я задаюсь вопросом, чувствую ли я себя плохо из– за того, что это случилось не со мной. Я все еще в Нью-Йорке, занимаюсь постановкой своей пьесы и у меня умный, успешный парень, который пока еще не разрушил мою жизнь. Если бы не было Виктора Грина, Лил была бы все еще здесь, прогуливаясь по песчаным улицам в своем платье от Лоры Эшли и находя цветы на асфальте. И тогда я спрашиваю себя, что, если это все вина Виктора? Возможно, Лил была права: Нью-Йорк просто не для нее. И если бы Виктор не уехал бы тогда от нее, возможно что– то еще могло быть.

Это напомнило мне о том, что сказал Капоте во время затмения. Не нужно беспокоиться из-за того, что я уезжаю в Браун осенью. Это заставляет меня нервничать и потому с каждым днем я все меньше и меньше хочу в Браун. Все мои друзья останутся здесь. Кроме того, я уже знаю, что бы мне хотелось сделать со своей жизнью. Почему я не могу просто продолжать?

Плюс, если я отправлюсь в Браун, я уже не буду получать бесплатную одежду, например.

Пару дней назад голосок в моей голове сказал мне посмотреть на этого дизайнера, Джинкс, в ее магазине на 8 улице. Магазин был пуст, когда я зашла, поэтому я предположила, что Джинкс стояла подсобке, натирая свой кастет. Действительно, когда она услышала звук двигающейся вешалки, она вышла из-за занавески, оглядела меня с ног до головы и сказала

– О! Ты. От Бобби.

– Да, – сказала я.

– Ты видела его?

– Бобби? Я буду ставить пьесу в его местечке, – упомянула я вскользь, так, будто я ставлю пьесы сутки напролет.

– Бобби странный, – сказала она, посвистывая. – Он действительно однажды облажался, как козел.

– Ммм, – согласилась я. – Он на самом деле кажется немного…похотливым.

Это заставило ее рассмеяться.

– Ха-ха-ха. Это отличное слово для него. Похотливый.

– Это именно то, что он из себя представляет. Падкий, да не сладкий.

Я не знала, что конкретно она имела в виду, но согласилась с этим.

При свете дня, Джинкс выглядела менее зловещей и более того, осмелюсь сказать, что она была обычной. Я могла разглядеть, что она одна из тех женщин, которые наносят тонны косметики не потому, что хотят напугать кого-то, а потому что у них плохая кожа. А ее волосы были сухие из-за черной хны. И я представила, что она вышла не из хорошей семьи, и, возможно, у нее был вечно пьяный отец и мать – скандалистка. Я знала, что Джинкс все же талантлива, и я сразу же подумала о том, каких, должно быть, усилий ей стоило попасть сюда.

– Итак, тебе нужно что-то из одежды. От Бобби, – сказала она.

– Да. – На самом деле я даже не думала о том, что надеть на чтения, но как только она произнесла это, я поняла, что это все, о чем я должна была беспокоиться.

― У меня есть кое-что для тебя. – Она зашла в подсобку и вернулась, держа в руках белый виниловый комбинезон с черным кантом вдоль рукавов.

– У меня не было достаточно денег для ткани, так что я сделала его очень маленьким. Если он будет впору, то он твой.

Я не рассчитывала на такую щедрость. Особенно когда в итоге я вышла с охапкой одежды. Очевидно, я одна из тех немногих людей в Нью-Йорке, которые на самом деле готовы носить белый виниловый комбинезон или платье из пластика, или красные резиновые штаны.

Я была похожа на Золушку и эти чертовы тапочки.

И как раз во время. Мне как раз ужасно надоел мой крысиный голубой шелковый халат, платье моей хозяйки и хирургическая чистка. Как говорит Саманта: – Если люди продолжают видеть тебя в одном и том же старом наряде, они начинают думать, что у тебя нет никакого будущего–

Саманта, тем временем, вернулась в – У Чарли. Она сказала, что они долго препирались насчет китайских узоров и кристальных графинов, плюсах и минусах устричного бара на их приеме.

Она не могла поверить, что жизнь заставила ее опуститься до этого, но я постоянно напоминаю ей об октябре, когда свадебное торжество будет завершено и ей больше никогда не придется беспокоиться о своей жизни. Это заставило ее сделать одно из тех пресловутых предложений: она поможет мне со списком гостей, приглашенных на чтения моей пьесы, если я соглашусь пойти с ней за покупкой ее свадебного платья.

Такие уж проблемы с этими свадьбами. И они заразительны.

На самом деле, они настолько заразили Донну ЛаДонну и ее маму, что те прибыли в Нью-Йорк для участия в ритуале. Когда Саманта упомянула об их прибытии, я поняла, что настолько погрязла в моей нью-йоркской жизни, что совсем забыла, что Донна – кузина Саманты.

Идея вновь повстречаться с Донной доставляла мне небольшую неловкость, но не заставляла так паниковать, как отдать Бернарду мою пьесу.

Прошлым вечером я, наконец, собрала все свое мужество в кулак и представила Бернарду свои рукописи. Я буквально доставила ему это на серебряном блюдечке. Мы были в его квартире, и я нашла серебряное блюдо, которое Марджи упустила из виду, и повязала большую красную ленточку вокруг него, подав блюдо во время того, как он смотрел МТВ. Все это время, конечно, я думала, что на этом серебряном блюде должна быть я.

Теперь я не хочу давать ему вообще ничего. Мысль о том, что Бернарду не понравится пьеса после того как он прочтет ее, заставляет меня быть вне себя от беспокойства. Я расхаживаю по квартире все утро, ожидая его звонка, молясь, что он позвонит до того, как я отправлюсь на встречу с Самантой и Донной ЛаДонной в Кляйнфелд.

Я все еще не слышала ничего от Бернарда, зато Саманта звонила уже сотни раз. Она продолжает названивать мне, напоминая о нашей встрече.

– Это ровно в полдень. Если мы не явимся туда минута в минуту в двенадцать, мы потеряем комнату.

– Кто ты? Золушка? Скажи еще, что твое такси превратиться в тыкву вдобавок.

– Не смешно, Кэрри. Это же моя свадьба.

Совсем скоро я должна буду встретиться с Самантой, но Бернард еще не звонил, чтобы сказать, понравилась ли ему моя пьеса или нет. Вся моя жизнь весит на волоске. Телефонный звонок. Должно быть это Бернард. Саманта уже должна была исчерпать запас пятаков к этому времени.

– Кэрри? – Саманта практически кричала в трубку.

– Почему ты все еще дома? Ты должна быть уже на пути к Кляйнфелду.

– Я уже выхожу, – сказала я, свирепо посмотрев на телефон, и запрыгнув в мой новый комбинезон, побежала вниз по лестнице.

Кляйнфелд в миле отсюда, в Бруклине. Мне нужно будет проехать около пяти остановок метро, и когда я садилась на другой поезд, я дала волю своей паранойе и позвонила Бернарду. Но его не было дома. Его не было и в театре. На следующей станции я попыталась набрать его снова. Где же он, черт возьми? Когда я вышла из поезда в Бруклине, я поспешила к телефонной будке за углом. Телефон звонил и звонил. Я бросила трубку. Я уверена, Бернард избегает моих звонков намеренно. Должно быть он прочитал мою пьесу и она ему не понравилась, поэтому он не хочет говорить мне.

Я прибежала в храм священных уз брака растрепанная и вспотевшая. Винил – это не то, что стоило бы надевать во влажный августовский день в Нью-Йорке, даже если он белый.

Кляйнфельд выглядит довольно неказисто снаружи, будучи одним из тех огромных закопченных зданий с окнами, которые выглядят как грустные узкие глаза. Но внутри – совсем другая история. Интерьер розовый, плюшевый и приглушенный, словно цветочные бутики. Продавщицы без признаков возраста с хорошо накрашенными лицами, как будто в мягких масках, скользят через холл. Примерке Джонс отведен целый этаж с гардеробной, подиумом и зеркальными стенами. Также там, в наличии кувшин с водой, чай и печенье. И, слава небесам, телефон.

Все же, Саманты здесь нет. Вместо нее я вижу прелестную женщину средних лет, сидящую неподвижно на бархатном диване, скромно скрестив лодыжки. У нее на голове идеально гладкий начес. Это, должно быть, мать Чарли, Гленн.

Рядом сидит еще одна женщина, которую можно назвать полной противоположностью Гленн. Ей около двадцати пяти, одета она в какой– то комковатый синий костюм, без макияжа. На самом деле она не выглядит отталкивающе, но учитывая ее грязные волосы и выражение на лице, будто она достойна лучшего, скорее всего, она сознательно хочет выглядеть по– домашнему.

― Я Гленн, – говорит первая женщина, протягивая длинную костистую руку со сдержанными платиновыми часиками на ее тонком запястье. Наверное, она левша. Поскольку левши всегда носят часы на правой руке, чтобы все заметили, что они левши и сочли их особенными. Она представляет молодую женщину, сидящую рядом.

– Это моя дочь Эрика.

Эрика твердо и без излишеств пожимает мне руку. В ней есть что-то отрезвляющее, как будто она понимает, насколько нелепа ее мать и насколько вся эта ситуация глупа в целом.

― Привет, – отвечаю я тепло и присаживаюсь на краешек маленького декоративного стула.

Саманта рассказывала мне, что Гленн сделала подтяжку лица. Поэтому пока она поправляет прическу, а Эрика ест печенье, я тайком изучаю лицо Гленн, пытаясь найти признаки хирургического вмешательства. Вблизи их не так уж трудно обнаружить. Рот Гленн растянут и натянут вверх как оскал Джокера, хотя она и не улыбается. Ее брови опасно приблизились к линии роста волос. Я пялюсь на нее так пристально, что она не может этого не заметить. Она поворачивается ко мне, и легонько взмахнув рукой, говорит.

― Вы носите довольно интересный наряд.

– Спасибо, – отвечаю я. – Мне его дали бесплатно!

― Я надеюсь!

Глядя на нее, я не могу понять что это – намеренная грубость или нормальное для нее поведение. Я беру печенью, чувствую себя несколько грустно. Не могу понять, зачем Саманта настаивает на моем присутствии. Конечно, она планирует включать меня в свою дальнейшую жизнь. Я не могу представить, чтобы мне нашлось в ней место.

Гленн поворачивает руку и смотрит на часы.

– Где Саманта? – говорит она с едва уловимыми нотками раздражения.

― Наверное, застряла в пробке, – предполагаю я.

– Это вопиющая грубость: опаздывать на примерку собственного платья, – мурлыкает Гленн теплым низким голосом, призванным сгладить яд оскорбления. В дверь стучат, и я вскакиваю, чтобы открыть.

― Вот и она, – щебечу я, но вместо Саманты нахожу там Донну ЛаДонну и ее мать.

И никаких признаков Саманты. Тем не менее, я так обрадована, что мне не придется оставаться наедине с Гленн и ее дочерью, что захожу слишком далеко.

– Донна! – кричу я.

Донна вырядилась – сексуально–: в объемный топ с подплечниками и леггинсами. На ее матери печальная копия настоящего костюма от Chanel, который носит Гленн. Что подумает Гленн о Донне и ее матери? Я уверена, что даже обо мне у нее сложилось не очень хорошее впечатление. Внезапно мне становится неловко за Кастлберри.

Донна, конечно, ничего не замечает.

– Привет, Кэрри, – говорит она так, как будто мы виделись только вчера.

Они с матерью подходят к Гленн, которая дружелюбно пожимает им руки, делая вид, что в восторге от встречи с ними.

Пока Донна с мамой воркуют об убранстве комнаты, костюме Гленн и дальнейших свадебных планах, я сложа руки, наблюдаю. Я всегда находила Донну одной из самых загадочных девушек нашей школы. Но увидев ее в Нью-Йорке, я уже не могу понять, что же в ней интриговало меня раньше. Она, конечно, красивая, но не так хороша, как Саманта. И она выглядит совсем не стильно в этом дискотечном прикиде. Мне даже неинтересно слушать ее лепет о том, как они с мамой сделали себе маникюр, и ее хвастовство о шоппинге в Macy's. Боже. Даже я знаю, что только туристы делают покупки в Macy's.

И затем Донна выбалтывает очень захватывающую новость. Она тоже выходит замуж. Она протягивает мне руку, демонстрируя кольцо с осколками бриллиантов.

Я склоняюсь над ним, хотя, честно говоря, понадобится увеличительное стекло, чтобы разглядеть эту чертову штучку.

– Кто этот счастливчик?

Она одаривает меня сдержанной улыбкой, как будто удивлена, что мне еще ничего не известно.

― Томми.

– Томми? Томми Брюстер? Тот самый Томми Брюстер, который превратил мою жизнь в ад только потому, что я имела несчастье сидеть с ним за одной партой четыре года в старей школе? Большой немой спортсмен, который так серьезно встречался с Синтией Вианде?

Очевидно, вопрос читается у меня на лице, потому что Донна немедленно объясняет, что Синтия порвала с ним.

― Она отправляется в Бостонский университет и не хотела брать Томми с собой. Она думала, что так будет лучше, – ухмыляется Донна.

Не издевайся, хочется сказать мне.

– Томми будет военным. Он собирается стать пилотом, – хвастливо прибавляет Донна. – Он будет много путешествовать, и будет легче, если мы поженимся.

– Вау.― Донна обручена с Томми Брюстером?

Как такое могло случиться? Если бы в старей школе делали ставки, я бы побилась об заклад, что Донна ЛаДонна будет стремиться к лучшему и большему. Она последняя девушка, на которую бы я подумала, что она первой выскочит замуж и станет домохозяйкой.

Выложив эту информацию, Донна переходит на тему детишек.

– Я всегда была мамой– наседкой, – кивая, подключается Гленн. ― Я кормила Чарли грудью около года. Конечно, я практически не выходила из дома. Но каждая минута того стоила. Запах его маленькой головки…

― Запах его обкаканных штанишек… – бормочет Эрика. Я с благодарностью смотрю на нее. Она сидела так тихо, что я забыла о ее присутствии.

– Я думаю, что это одна из причин, почему Чарли вырос таким хорошим, – продолжает Гленн, игнорируя выпад дочери, и будто бы обращаясь только к Донне, – Знаю, что грудное вскармливание не очень популярно, но я нахожу его жутко полезным.

– Я слышала, что от него ребенок умнеет, – говорит Донна.

Я уставилась в тарелку с печеньем, воображая, что Саманта бы подумала об этой беседе.

Она хоть знает, что Гленн планирует превратить ее в машину для рождения ребенка? Эта мысль вгоняет меня в дрожь. А что если, то, что сказала об эндометриозе Миранда – правда? И она не сможет забеременеть сейчас, или вообще? Или забеременеет, а ребенок окажется у нее в кишечнике?

Кстати, где носят черти эту Саманту?

Парень, вот что по- настоящему доставляет мне неудобство. Я должна выбраться отсюда.

– Могу ли я воспользоваться телефоном? – спрашиваю я, и не дожидаясь ответа, набираю номер Бернарда. Его все еще нет. Я вешаю трубку, и, закипая решаю звонить ему каждые полчаса, пока не застану его.

Когда я возвращаюсь в комнату, разговор там явно не клеится. Причем настолько, что Донна начинает расспрашивать, как проходит мое лето.

Теперь настал мой черед похвастаться.

– На следующей неделе будет чтение моей пьесы.

– Ааа, – говорит Донна, явно не впечатленная. – Что такое чтение пьесы?

– Ну, я написала пьесу, и мой профессор сочел ее очень хорошей. Я встретила одного парня, Бобби, у него дома нечто наподобие театра, а мой бойфренд – драматург, Бернард Сингер – может, ты слышала о нем. И это не значит, что я не писатель, но… – мой голос звучит все тише и тише, пока вовсе не смолкает.

Нет, все-таки, а где Саманта?

Гленн нетерпеливо смотрит на часы.

– О, она появится, – журчит миссис ЛаДонна, – Мы, ЛаДонны, всегда опаздываем, – говорит она гордо, как будто это плюс. Я смотрю на нее и качаю головой. Она здесь вообще не помощник.

– Я думаю, что постановка пьесы – это очень волнительно, – говорит Эрика, тактично меняя тему.

– Так и есть, – соглашаюсь я, молясь, чтобы Саманта появилась в ближайшие минуты. – Это большое начинание. Моя первая пьеса и все такое.

– А я говорила Эрике, что она должна стать писателем, – заявляет Гленн, награждая дочь неодобрительным взглядом. – Если ты писательница, то можешь оставаться дома со своими детьми. Если ты, конечно, решишь завести детей.

– Пожалуйста, мама, – говорит Эрика так, будто слышала эти фразы уже тысячу раз.

– Вместо этого Эрика решила стать публичным защитником! – мрачно восклицает Гленн.

– Публичным защитником, – повторяет миссис ЛаДонна, выглядя очень удивленной.

– Кто это? – спрашивает Донна, рассматривая свои ногти.

– Это особая специализация адвокатуры, – отвечаю я, не понимая как Донна может не знать таких вещей.

– Это все вопросы выбора, мама, – твердо говорит Эрика. – И я выбираю, чтобы за меня не выбирали.

Гленн натянуто улыбается. Вероятно, она не может управлять мышцами лица после подтяжки.

– Это звучит ужасно грустно.

– Но это вовсе не грустно, – ровно отвечает Эрика. – Это освобождение.

– Я не верю в выбор, – заявляет Гленн в пространство. – Я верю в судьбу. И чем быстрее, ты примешь свою судьбу, тем лучше. С моей стороны это выглядит так, что молодые девушки тратят впустую кучу времени, стараясь выбирать. И все заканчивается ничем.

Эрика улыбаясь. И поворачиваясь ко мне, поясняет.

– Мама пытается женить Чарли годами. Она подталкивала каждую дебютантку из Блю Бук в его сторону, но, конечно, ему не понравилась ни одна из них. Чарли не такой дурак.

Миссис Ладонна начинает громко хватать ртом воздух, и я в шоке оглядываюсь. Донна и ее мать выглядят так, будто тоже сделали подтяжку. Их лица такие же застывшие, как у Гленн.

Звонит телефон, и я автоматически беру трубку, лихорадочно надеясь, что это Бернард понял каким-то образом, что я Кляйнфельде.

Я иногда такая дрянная. Это Саманта.

– Где ты? – торопливо шепчу я. – Здесь уже все, Гленн и Эрика…

– Кэрри, – прерывает она. – Я не могу этого сделать.

– Что?

– Кое-что стряслось. Я не могу прийти на встречу. Так что, если ты не против сообщить Гленн…

Вообще-то, я против. Я внезапно обязана делать за нее грязную работу.

– Я думаю, ты должна сказать ей это самостоятельно, – и я передаю трубку Гленн.

Пока Гленн разговаривает с Самантой, девушка– продавец появляется в комнате, сияя от восторга, и катя за собой огромную со свадебными платьями. Атмосфера накаляется, поскольку Донна с матерью бросаются на платья и начинают их перебирать и поглаживать так, будто это кондитерские изделия.

С меня хватит. Я ныряю прямо в стойку со свадебными платьями и пробиваюсь на другую сторону.

Свадьба – как поезд. Если ты в него сел, то не можешь сойти на полном ходу.

Как и в метро.

Поезд метро остановился в темных туннелях где-то между Сорок Второй и Сорок Девятой улицами. Он застрял минут на двадцать, и пассажиры забеспокоились.

И я в том числе. Я дергаю дверь между вагончиками и выхожу на крошечную платформу, перегибаясь через нее в попытке обнаружить причину остановки. Конечно, это бесполезно. Вот так всегда. Я могу разобрать только стены туннеля, пока и они не исчезают в темноте.

Поезд неожиданно кренится, и я чуть не выпадаю с платформы. Я хватаюсь за ручку двери в последний момент, и напоминаю себе, что нужно быть более осторожной. Трудно быть осторожной, когда чувствуешь себя неуязвимой.

Мое сердце стучит как отбойный молоток всякий раз, когда я мечтаю о своем будущем.

Бернард читает мою пьесу.

Как только я покинула Кляйнфельд, сразу же помчалась в телефонную будку и наконец, дозвонилась до него. Он сказал, что у него в разгаре кастинг. Я поняла по его голосу, что он не очень-то ждет моего визита, но продолжала настаивать, и он смягчился. Наверное, он понял по моему голосу, что я нахожусь в настроении, в котором меня ничто не остановит.

Даже метро.

Поезд проскрипел прямо к платформе на станции Сорок Девятой улицы.

Я прохожу через вагоны, пока не оказываюсь в головной части поезда, и снова совершаю опасный поступок – спрыгиваю с поезда прямо на бетон. Я поднимаюсь к эскалатору, проталкиваясь через Блумингдейлс, а затем несусь в Саттон Плейс, бешено потея в своей белой виниловой штуке.

Я ловлю Бернарда возле его дома, а он ловит такси. Я вырастаю у него из– за спины.

– Ты опоздал, – говорит он, звеня ключами, – А сейчас опаздываю я.

– Я поеду с тобой в театр. Тогда ты сможешь рассказать, понравилась ли тебе моя пьеса.

– Сейчас не лучший момент, Кэрри. Мой ум не сфокусирован, – он весь в своих делах. Я ненавижу, когда он такой.

– Я ждала весь день, – умоляю я. – Я схожу с ума. Ты должен мне сказать, что думаешь.

Сама не знаю, почему я такая навязчивая. Наверное, потому что я только что из Кляйнфельда. Наверное, потому что Саманта не появилась. А, может, потому что я никогда бы не захотела выйти замуж за такого как Чарли, и обзавестись такой свекровью, как Гленн. Это означает, что я должна успеть в чем-то другом.

Бернард морщится.

– О Боже! Тебе не понравилось, – я чувствую, как мои колени подгибаются.

– Расслабься, малыш, – говорит он, усаживая меня в такси.

Я взлетаю на сиденье рядом с ним, как птица в небеса. Бьюсь об заклад, что на его лице читается жалость ко мне. Но это выражение быстро меняется, значит, наверное, мне показалось.

Он улыбается и гладит мою ногу.

– Пьеса хорошая, Кэрри. Действительно.

– Хорошая? Или действительно хорошая?

Он ерзает на сиденье.

– Действительно хорошая.

– Честно? Ты так считаешь? Или просто прикалываешься надо мной?

– Я сказал, действительно хорошая, правда?

– Скажи это еще раз. Пожалуйста!

– Пьеса действительно хорошая, – он улыбается.

– Ура! – кричу я.

– Я могу теперь отправиться на свой кастинг? – спрашивает он, извлекая рукопись из портфеля и передавая ее мне.

Я вдруг понимаю, что в страхе сжимаю его руку.

– Кастингуй, – говорю я милостиво. – Отчаливай на кастинг. Ха-ха. Доволен?

– Конечно, малыш, – он наклоняется и дарит мне быстрый поцелуй.

Но я удерживаю его. Обвиваю его лицо ладонями и крепко целую.

– Это за то, что понравилась моя пьеса.

– Думаю, теперь мне почаще будут нравиться твои пьесы, – шутит он, выходя из такси.

– Да, будут, – говорю я сквозь открытое окно.

Бернард входит в театр, и я облегченно откидываю голову. Я получила то, чего так хотела. И затем я задумываюсь: а если бы Бернарду не понравилась моя пьеса и то как я пишу, нравился ли бы мне он сам до сих пор?

К счастью, это вопрос на который у меня нет ответа.

 

Глава 31

 

– И у неё хватает наглости говорить Саманте, что я высокомерная.

– Хорошо… – Миранда говорит осторожно.

– Большая раздутая голова. Как баскетбольный мяч, – говорю я, наклоняясь в зеркало, чтобы нанести больше помады. – И тем временем, она выходит замуж за этого глупого спортсмена…

―Почему ты так беспокоишься? – Миранда спрашивает. – Не похоже, что ты должна снова с ними увидеться.

– Я знаю. Но разве они, возможно, не были немного впечатлены? Я сделала со своей жизнью большее, чем они когда – либо сделают.

Я говорю, конечно, о Донне ЛаДонне и ее матери. После своей неявки в Кляйнфельд, Саманта сводила ЛаДонн в Бенихану в качестве утешительного приза. Когда я спросила Саманту, упоминала ли Донна меня, она ответила, что Донна сказала ее, что я зациклилась на себе и стала неприятной. Что очень взбесило меня.

– Саманта нашла платье? – спросила Миранда, поправляю прическу.

– Она так и не появлялась. У нее была какая-то важная встреча, которую она не могла пропустить. Но не в этом суть. Меня раздражает, что эта девица думала, что она была королевой в старшей школе, – я замолкаю с мыслями о том, не становлюсь ли я монстром. – Ты же не думаешь, что у меня большая голова, правда?

– О, Кэрри. Я не знаю.

Это означало – да.

– Даже если и так, меня это не волнует, – настаивала я, пытаясь оправдать свое отношение. – Может быть, у меня раздутое эго. И что с того? Знаешь, сколько времени мне потребовалось, чтобы это эго вообще появилось? И я все еще не уверена, что оно развито полностью. Это скорее яйцо, чем эго.

– Угу, – Миранда выглядит сомневающейся.

– Кроме того, у мужчин всегда есть эго, и никто не говорит им, что они самовлюбленные. И теперь, когда у меня есть хоть небольшая самооценка, я не намерена избавляться от нее.

– Хорошо, – отвечает она, – не делай этого.

Я шагаю мимо нее в спальню, где я натягиваю пару ажурных чулок и влезаю в свое белой пластиковой платье с прозрачными вырезами над моей головой. Я надеваю ярко-голубые сапоги Fiorucci и смотрюсь в зеркало в полный рост.

– Кто все эти люди? – Миранда взглянула на меня с беспокойством.

– Агент Бернарда – Тензи Дайер. И ее муж.

– Ты это собираешься надеть в Хэмптон?

― Это то, что я надену в Хэмптон.

Если верить словам Бернарда, он выполнит свое обещание и представит меня Тензи. По факту, он пошел и дальше и во время очередного дежурного звонка пригласил меня в Хэмптонс, где в это время будет Тензи со своим мужем. Только на субботний вечер, но какое это имеет значение! Это Хэмптонс! Все лето мне страстно хотелось попасть туда. Не только потому, что это такое привлекательное место, но и чтобы существовала возможность сказать таким людям, как Капоте: "Я была в Хэмптоне".

– Ты уверена, что тебе стоит надеть пластик? – спрашивает Миранда. – Что если они подумают, что на тебе мусорный мешок?

– Значит они глупцы.

Да, я на самом деле самовлюбленная.

Я бросаю купальный костюм, китайский халат, мои новые красные резиновые штаны и мантию хозяйки в сумку моего плотника. Мешок напоминает мне о том, как Бернард сказал, что мне нужен чемодан. Это натолкнуло меня на мысль, что если Бернард будет требовать от меня секса. Я принимаю свои противозачаточные, поэтому нет никаких причин не сделать этого, но я хочу дождаться своего 18-летия. Я хочу, чтобы этот момент стал особенным и незабываемым, чем-то, что я буду вспоминать до конца своих дней.

Конечно, мысль о том, что это все таки случится, вызывает у меня тошноту.

Миранда должно быть заметила мое настроение и смотрит на меня с любопытством.

– Ты уже спала с ним?

– Нет.

– Как ты собираешься уехать с ним и не спать с ним?

– Он уважает меня.

– Без обид, но это звучит странно. Ты уверена, что он не гей?

– Бернард – не гей! – я почти кричу.

Я выхожу в гостинную и беру свою пьесу, надеясь, что мне представится шанс подсунуть ее Тензи. Но это может быть слишком очевидным. Вместо этого, у меня есть другая идея.

– Эй, – говорю я, размахивая рукописью. – Вам стоит прочитать мою пьесу.

– Я? – спросила Миранда в замешательстве.

– Почему нет?

– Разве Бернард не прочел ее? Я думала, ему понравилось. Он же эксперт.

– А вы зрители. И ты умная. Если тебе понравится, значит, понравится и другим.

– Ой, Кэрри, – говорит она, слабо улыбаясь. – Я ничего не смыслю в пьесах.

– Ты не хочешь ее прочесть?

– Я собиралась услышать ее в четверг. У Бобби.

– Но я хочу, чтобы ты сначала прочла ее.

– Зачем? – она одаривает меня тяжелым взглядом, но затем смягчается. Наверное, она видит, как сильно я нервничаю под своей бравадой. Она протягивает руку, чтобы взять рукопись

– Если ты, правда, хочешь, чтобы я…

– Хочу, – отвечаю я твердо. – Ты можешь прочесть ее на выходных и вернуть мне в понедельник. И, зайка, если пьеса тебе не понравится, скажи мне, ладно?

Бернард уехал в Хэмптонс в пятницу, так что мне придется добираться на Джитни самостоятельно.

Я озадачена. Судя по тому как звучит слово Джитни, я представляла его в виде старинной машины. Оказалось, что это всего лишь рейсовый автобус. Он плетется по перегруженному шоссе, пока наконец не выезжает на трассу, двигаясь вдоль маленьких прибрежных городков.

Сначала они более оживленные, с барами, рыбацкими лачугами и автосалонами, но чем дальше мы едем, тем более зеленой и болотистой становится местность вокруг. После того, как проехали бревенчатую хижину с индейской резьбой и вывеской – СИГАРЕТЫ – 2 ДОЛЛАРА ПАЧКА, пейзаж кардинально меняется.

Старые дубы и ухоженные живые изгороди тянутся вдоль улиц, скрывая за собой огромные особняки с черепичными крышами.

Автобус змеей вползает в картинно – сказочный город. Аккуратно побеленные магазины с зелеными навесами заполнили улицы. Здесь и книжный магазин, и табачная лавка, бутик ЛИЛЛИ ПУЛИТЦЕР, ювелирный, и старинный кинотеатр, возле которого останавливается автобус.

– Саутге́мптон^[5], – объявляет водитель. Я подхватываю свою плотницкую сумку и выхожу.

Бернард ждет меня, прислонившись к капоту небольшого бронзового Мерседеса. На его загорелых голых ногах надеты лоферы от Гуччи. Миранда была права: пластиковое платье и сапожки Fiorucci были идеальными для мегаполиса, но совсем не к месту в маленьком городке. Но Бернарда это не волнует. Он берет мою сумку, прерываясь на поцелуй. Его губы величественны, и в то же время так хорошо знакомы. Мне нравится, что я ощущаю зубы-резцы у него во рту.

– Как поездка? – спрашивает он, приглаживая мне волосы.

– Здорово, – говорю я, затаив дыхание, и думая как же хорошо мы проведем время вместе.

Он придерживает дверь, и я скольжу на переднее сиденье. Машина старая, шестидесятых годов выпуска, с полированным деревянным рулем и блестящими никелевыми циферблатами.

– Это твоя машина? – спрашиваю я, кокетливо.

– Питера.

– Питера?

– Мужа Тензи, – он заводит машину, включает передачу и рывком двигается с места.

– Прости, – он смеется, – Я немного отвлекся. Не пойми неправильно, но Тензи настояла, чтобы ты была в отдельной комнате.

– Почему? – бросаю я раздраженно, но в глубине чувствую облегчение.

– Она начала выпытывать у меня, сколько тебе лет. Я сказал, что это не ее собачье дело, и поэтому она что-то заподозрила.

– Тебе же больше восемнадцати, правда? – спрашивает он полушутливо.

Я вздыхаю, будто этот вопрос нелепый.

– Я говорила тебе. Я на втором курсе в колледже.

– Просто проверяю, котик, – говорит он, подмигивая. – И не бойся жить у Тензи. Она может придираться, но у нее большое сердце.

Другими словами, она законченная сука.

Мы въезжаем на длинную дорожку из гравия, которая ведет по парку и заканчивается перед домом с черепичной крышей. Он не настолько огромный, как я представляла (учитывая, какие особняки я видела по пути), но все же довольно большой.

Выглядит так, будто дом обычного размера, присоединили к каким-то амбарным строениям.

– Красивый, правда? – спрашивает Бернард, глядя на дом сквозь лобовое стекло. – Я написал здесь свою первую пьесу.

– Правда? – отвечаю я, выходя из машины.

– Переписал, точнее. Первый вариант я написал во время рабочей смены на заводе по розливу в бутылки.

– Это так романтично!

– Тогда не очень. Но спустя время, да, это звучит романтично.

– Превратилось в клише? – спрашиваю я, дразня.

– Как-то я пошел с приятелями вечером на Манхэттен погулять, – продолжает он, открывая багажник. – Наткнулся на Тензи в клубе. Она настояла, чтобы я отправил ей свою пьесу. Сказала, что она агент. Я даже не понимал тогда, что за агент. Но я отправил ей пьесу, решив, будь что будет. И следующее, что она сделала – пригласила меня сюда на лето. Здесь я смог писать. Не отвлекаясь.

– И тебя… – спрашиваю я, пытаясь найти нужное слово, –… не отвлекали?

Бернард смеется.

– Когда отвлекали, это не было невежливым.

Дерьмово. Значит ли это, что он спал с Тензи? А если спал, то почему не сказал мне? Вообще-то, мог бы предупредить. Я надеюсь, что во время уикенда не всплывут еще какие-нибудь неприятные факты.

– Не знаю, чтобы я без Тензи делал, – говорит он, обнимая мои плечи одной рукой.

Мы уже почти вошли в дом, когда появляется Тензи собственной персоной, бодро шагая по тропинке, выложенной плиткой. На ней надета белая тенниска. Пока у меня не было возможности узнать, большое ли у нее сердце, зато сразу видно, что грудь – огромная. Груди так натягивают ткань ее рубашки-поло, как будто это два камня, которые вот-вот извергнутся из клокочущего вулкана.

– Вот вы где! – говорит она мило, прикрывая глаза от солнца.

Она вырастает передо мной и, переводя дух, говорит.

– Пожала бы тебе руку, но я потная. Питер где-то в доме, но если ты хочешь выпить, зови Элис. – Она разворачивается и рысит обратно во двор, размахивая руками в воздухе.

– Она выглядит мило, – говорю я, стараясь хорошо относиться к ней. – И у нее очень большая грудь, – добавляю я, гадая, видел ли Бернард ее обнаженной.

Бернард кивает.

– Но она ненастоящая.

– Ненастоящая?

– Силиконовая.

Значит, он ее видел. А то как бы он узнал об этом?

– Какая у нее еще пластика?–

– Нос, конечно. Она хочет быть похожей на Бренду из фильма "Прощай, Колумб". Я всегда говорю ей, что она больше похожа на миссис Робинзон, чем на миссис Памкин.

– А как ее муж считает?

Бернард усмехается.

– Я думаю, большей частью он считает так, как она ему скажет.

– Я имею в виду, насчет силикона.

– О, – отвечает он. – Не знаю. Он проводит много времени, прыгая.

– Как зайчик?

– Больше как Белый Кролик. Разве что без карманных часов, – Бернард открывает дверь и зовет. – Элис! – Так, как будто он у себя дома.

Учитывая историю с Тензи, я думаю, что так и есть.

Мы вошли в амбарную часть дома, которая была переделана в гигантскую гостиную, обставленную диванами и мягкими креслами. Еще там был каменный камин и несколько дверей, ведущих в невидимые коридоры.

Одна из проемов приоткрывается, и в комнату высовывается маленький человечек с длинными волосами и по – девичьи красивыми чертами лица.

Он хотел войти в другую дверь, но заметил нас.

– Кто видел мою жену? – допытывается он с английским акцентом.

– Она играет в теннис, – говорю я.

– Ох, точно, – он стучит себя по лбу. – Рад вас видеть, да, очень рад. Просто адская игра, – он быстро говорит без паузы. – Ну, чувствуйте себя как дома. Ты в курсе Бернард, все как всегда – mi casa es su casa ^[6]и все такое. Мы сегодня приглашены на ужин с президентом Боливии, так что мне нужно освежить свой испанский.

– Gracias ^[7], ― говорю я.

– О, вы говорите по-испански, – восклицает он. – Отлично. Я попрошу Тензи взять вас с собой к президенту на ужин, – я не успеваю возразить, и он выбегает из комнаты, как только появляется Тензи собственной персоной..

– Бернард, милый, будь джентльменом и занеси вещи Кэтти в комнату.

– Кэтти? – переспрашивает Бернард. – А кто это?

Тензи раздраженно поворачивается.

– Мне казалось, ты сказал, что её имя – Кэтти.

Я качаю головой.

– Мое имя – Кэрри. Кэрри Брэдшоу.

– Как за этим уследить? – беспомощно говорит она, подразумевая, что у Бернарда такой бесконечный поток подружек, что она не может упомнить их имена.

Она ведет нас вверх по лестнице, а затем вниз по короткому коридору в старую часть дома.

– Здесь ванная, – говорит Тензи, открывая дверь, чтобы продемонстрировать матовый голубой умывальник и душевую кабину. – А вот комната Кэрри.

Она открывает дверь, показывая маленькую комнату с односпальной кроватью, укрытой лоскутным одеялом и полочками, ломящимися от безделушек.

– Это комната моей дочки, – произносит Тензи самодовольно. – Она расположена над кухней, но Чинита любит ее, потому что это личное пространство.

– Где ваша дочь? – спрашиваю я, думая, что с Тензи станется выгнать собственную дочь из ее комнаты ради приличия.

– В теннисном лагере. Она заканчивает школу в следующем году, и мы надеемся, что поступит в Гарвард. Мы так гордимся ею.

То есть, эта Чинита практически моя ровесница.

– А куда ты поступишь после школы?

– В Браун, – я кошусь на Бернарда. – Я на втором курсе.

– Как интересно, – отвечает Тензи, таким тоном, будто видит мою ложь насквозь. – Я должна познакомить вас с Чинитой. Уверена, ей будет очень интересно узнать все о Брауне. Это сможет ее предостеречь.

Я игнорирую оскорбление и парирую.

– С удовольствием, миссис Дайер.

– Зови меня Тензи, – говорит она негодующе. Она оборачивается к Бернарду и, чтобы не позволить мне взять верх над собой, произносит. – Давай позволим твоей подружке распаковать вещи.

 

* * *

 

Спустя немного времени, я сижу на краю кровати и стараюсь сообразить, где найти телефон, и стоит ли звонить Саманте, чтобы спросить совета как себя вести с Тензи. Затем я вспоминаю, как она валялась на полу у Джессенов и улыбаюсь. Ну и что, что она ненавидит меня? Я в Хэмптонсе! Я подскакиваю с кровати, снимаю одежду и переодеваюсь в бикини. В комнате немного душно, поэтому я открываю окно и любуюсь видом. Яркий зеленый газон оканчивается ухоженной живой изгородью, за которой тянутся километры полей с коротколиственными растениями. Это картофель, объяснил мне Бернард. Я вдыхаю сладкий влажный воздух, свидетельствующий о том, что океан просто не может быть далеко.

Под нежные звуки прибоя, я слышу голоса. Я высовываюсь в окно и вижу Тензи с еще одной женщиной. Они сидят за металлическим столом в маленьком внутреннем дворике, потягивая, кажется, Кровавую Мэри. Я могу слышать каждое их слово, как будто сижу рядом с ними.

– Она ненамного старше Чиниты, – восклицает Тензи. – Это отвратительно.

– Сколько ей лет?

– Кто знает? Она выглядит, как будто только окончила школу.

– Бедный Бернард, – говорит вторая женщина.

– Такое трогательное учебное пособие, – прибавляет Тензи.

– Ну, после того ужасного лета с Марджи… Они ведь здесь женились?

– Да. – вздыхает Тензи. – Ты понимаешь, что он должен был привозить с собой эту молодую дурочку…

Я хватаю ртом воздух, но немедленно утихаю с каким-то извращенным желанием не пропустить ни слова.

– Наверное, это подсознательно, – отвечает собеседница. – Он хочет быть уверен, что ему снова не сделают больно. Поэтому он выбирает молодую и наивную, которая боготворит его и никогда не бросит. Он управляет отношениями. В противовес роману с Марджи.

– Но сколько это будет продолжаться? – стонет Тензи. – Что у них может быть общего? О чем они говорят?

– Может, они не говорят, – отвечает женщина.

– У этой девочки есть родители? Кто вообще позволит своему ребенку общаться с мужчиной на десять-пятнадцать лет старше?

– На дворе восьмидесятые, – примирительно вздыхает женщина. – Девушки сейчас другие. Они очень смелые.

Тензи встает и уходит в кухню. Я практически вываливаюсь из окна, в надежде услышать их разговор дальше, но не выходит.

Онемев от стыда, я валюсь на кровать. Если они говорили правду, значит, я только пешка в пьесе Бернарда. Которую он разыгрывает в реальной жизни, чтобы что-то показать Марджи.

Марджи. Ее имя ввергает меня в дрожь.

Почему я решила, что смогу победить ее в борьбе за расположение Бернарда? Видимо, не смогу. По крайней мере, Тензи в этом уверена.

Я в гневе кидаю подушку в стену. Зачем я сюда приехала? Зачем Бернард втянул меня в это? Тензи, должно быть, права. Он использует меня. Возможно, он сам не отдает себе в этом отчет, но для других это очевидно.

Есть только один способ сохранить лицо. Я должна уехать. Я попрошу Бернарда отвезти меня на остановку. Я распрощаюсь с ним и больше никогда не увижу. И потом, после чтения моей пьесы, когда я вернусь в свой маленький городок, он осознает свою ошибку.

Я бросаю одежду в свой старый чемодан, когда улавливаю его голос.

– Тензи! – зовет он.

Я перегибаюсь через подоконник.

Он расхаживает по лужайке и выглядит несколько беспокойным и раздраженным.

– Тензи! – снова кричит он, и та появляется во внутреннем дворике.

– Да, дорогой?

– Ты не видела Кэрри? – спрашивает он.

Я замечаю, что она пожимает плечами с долей разочарования.

– Не видела.

– Так, где она? – спрашивает Бернард, оглядываясь кругом.

Тензи выставляет вперед ладонь.

– Я не ее няня.

Они оба исчезают в доме, и я с триумфом кусаю губы.

Бедный Бернард, думаю я. Настал мой черед спасать его из мира Тензи.

Я быстро хватаю книгу и укладываюсь в кровать. Конечно же, Бернард стучится ко мне через минуту.

– Входите!

– Кэрри? – он открывает дверь. – Что ты делаешь? Я ждал тебе в бассейне. У нас сейчас обед.

Я опускаю книгу и улыбаюсь.

– Прости. Мне никто не сказал.

– Глупая гусыня, – говорит он и подходит, целует меня в макушку. Он ложится рядом. – Люблю бикини, – шепчет он.

Мы бы отлично пошалили, если бы не услышали, как Тензи выкрикивает наши имена. Это злит меня и вызывает смех у Бернарда. И это как раз тот момент, когда я позволяю нарушить собственное правило. Бернард будет моим. Этой же ночью. Я проскользну в его комнату, и мы, наконец, сделаем это. Прямо под мелким подрезанным носом Тензи.

 

Глава 32

 

За ужином благоверный Тензи, Питер, выполнил свою угрозу и меня посадили рядом с президентом Боливии. Он крупный мужчина, с изрытым оспой лицом. Вдобавок, от него так и веяло властью, что откровенно пугало. Ничего не зная о Боливии и её политике, я решила держать язык за зубами. Иначе, чего доброго, выгонят из-за стола.

К счастью, el president, как называл его Питер, даже не смотрел в мою сторону. Мы едва развернули наши салфетки и положили их себе на колени, когда он бросил на меня взгляд, понял, что я не представляю особой важности, и повернулась к женщине слева от него. На другом конце стола Тензи посадила Бернарда справа от себя. Я сижу слишком далеко, чтобы услышать их разговор, но Тензи, которая улыбается и жестикулирует, по-видимому, продолжала владеть вниманием своей маленькой группы. С того момента, когда начали прибывать первый гости, Тензи стала другим человеком. Нет и следа той тонкой, расчетливой злобы, которую она источала сегодня днем.

Я принялась за свою рыбу, понимая, что я становлюсь унизительно скучной. Единственная вещь, которая держала меня на плаву – мысль о Бернарде, и о том, что позднее мы будем делать вместе.

Интересно, Питер в курсе про Тензи и Бернарда? Тихонько вздохнув, я пригубила вина и подцепила на вилку второй кусочек рыбы, гадая, стоит ли себя мучить этой гадостью. Рыба сухая и безвкусная, словно кто-то решил, что еда должна быть наказанием, а не удовольствием.

– Не любите рыбу? – голос Питера доносится слева.

– На самом деле, нет, – Я улыбаюсь от того, что хоть кто-то заговорил со мной.

– Эта ужасна, не так ли? – он отодвигает свою рыбу на край тарелки. – Это все новомодная диета моей жены. Никакого масла, соли, кожуры, жира и специй. Все это часть тщетной попытки жить вечно.

Я хихикаю.

– Не уверена, что жить вечно – это хорошая идея.

– Не уверены? – повторяет Питер. – Это кроваво ужасная идея. Как вас угораздило оказаться среди этих людей?

– Я встретила Бернарда и…

– Я имею в виду, чем вы занимаетесь в Нью-Йорке?

– О, я – писатель, – просто отвечаю я. Я сажусь немного прямее и добавляю. – Я учусь в Новой Школе, и на следующей недели состоится первое чтение моей пьесы.

– Отлично сработано, – говорит он, кажется, впечатленный этим. – Ты уже говорила с моей женой?

Я уставилась в тарелку.

– Не думаю, что ваша жена интересуется мной или моей пьесой, – я обвожу стол взглядом и смотрю на Тензи.

Она пила красное вино, и ее губы стали слегка фиолетовыми.

– С другой стороны, мне вовсе не нужно одобрение вашей жены, чтобы добиться успеха.

В этот момент часть моего маленького эго выплыло на поверхность.

– Вы очень уверенная в себе юная леди, – заметил Питер. А затем, чтобы подчеркнуть тот факт, что я зашла слишком далеко, он одарил меня одной из тех невероятно вежливых улыбок, которая, возможно, поставила бы на место саму королеву Англии.

Я застыла в позоре. Почему я просто не могу держать язык за зубами? Питер просто пытался быть дружелюбным, а я только что оскорбила его жену. В дополнение к предполагаемому греховному высокомерию. Это приемлемо в мужчине, но не в женщине. Или просто не в этой обстановке, во всяком случае.

Я хлопаю Питера по руке.

– Да? – повернулся он. Не было никакой резкости в его голосе, лишь смертельная незаинтересованность.

Я уже было собиралась спросить его, если бы я была мужчиной, стало бы он судить меня так резко, но его выражение лица остановило меня.

– Вы не передадите мне соль? – спросила я, тихо добавив. – Пожалуйста?

Я пыталась замять это в течение всего обеда, пытаясь быть интересной, рассказывая долгие истории о шотландском гольфе, о котором Питер рассказывает нашему краю стола. Когда тарелки стали пусты, я надеялась, что мы с Бернардом можем улизнуть, но вместо этого мы прошли на террасу на кофе и десерт. После чего была игра в шахматы в гостиной. Бернард играл с Питером, в то время как я облокотилась на край стула Бернарда, делая вид, что плохо играю. Правда в том, что каждый, кто хотя бы на половину хорош в математике, может играть в шахматы. И после того, как Бернард сделал уже несколько неверных ходов, я начала тихонько давать ему советы. Бернард начал побеждать и небольшая толпа начала собираться, чтобы стать свидетелями такого зрелища.

В конце концов, Бернард отдает мне все заслуги, и мое достоинство в их глазах выросло. Может я, наконец, стала для них соперником.

– Где ты научилась играть в шахматы? – спросил он и взял еще напитки для нас из плетеной корзинки в углу.

– Я всегда играла. Мой отец научил меня.

Бернард коснулся меня, ошеломленный.

– Я только что осознал, что ничего о тебе не знаю.

– Это потому, что ты забывал спросить, – игриво отвечаю я, мое равновесие восстановлено. Я оглядываю комнату. – Эти люди когда-нибудь пойдут спать?

– Ты устала?

– Я думала…

– У нас для этого еще куча времени, – говорит он, зарываясь в моих волосах губами.

– Голубки, – Тензи машет нам, сидя на диване. – Идите сюда и присоединяйтесь к обсуждению.

Я вздыхаю. Бернард может и был готов покинуть вечер, но Тензи собиралась держать нас внизу.

Я терплю еще час политических дискуссий. Наконец, когда глаза Питера закрылись, и он уснул в своем кресле, Тензи прошептала, то, может, нам стоит пойти спать.

Я даю Бернарду осмысленный взгляд и стремительно бегу в мою комнату. Теперь, когда момент настал, я дрожу от страха. Мое тело дрожит от нетерпения. На что это будет похоже? Я буду кричать? И что делать, если будет кровь?

Я немного прикрыла свою наготу и расчесала волосы сотню раз. Когда прошло 30 минут, и дом затих, я выскользнула за дверь, прокралась через гостиную и поднялась по другой лестнице к комнате Бернарда. Она на другом конце длинного коридора, удобно расположена рядом с комнатой Тензи и Питера, но, как и все комнаты в новом крыле, она соединяется с собственной ванной.

Смежная ванная. Бог ты мой. Как много вещей я узнала за эти выходные. Я хихикаю и поворачиваю ручки двери Бернарда.

Он в постели, читает. Под мягким светом лампы он выглядит стройным и загадочным, как герой романов Викторианской эпохи. Он подносит палец к губам плавными движениями, я безмолвно падаю в его объятия, закрываю глаза и надеюсь на лучшее.

Он выключает свет и залезает по одеяло.

– Спокойной ночи, котенок.

Я сажусь, озадаченная.

– Спокойной ночи?

Я наклоняюсь и включаю свет.

Он хватает мои руки.

– Что ты делаешь?

– Ты хочешь спать?

– Ты разве нет?

Я надуваю губы.

– Я думала, мы могли бы…

Он улыбается.

– Здесь?

– Почему нет?

Он выключает свет.

– Это грубо.

Я снова его включаю.

– Грубо?

– Тензи и Питер в соседней комнате, – он снова выключает свет.

– И что? – говорю я в темноте.

– Я не хочу, чтобы они нас услышали… Это будет неловко.

Я нахмурилась в темноте, мои руки перекрещены на груди.

– Ты не думаешь, что Тензи пора понять, что ты двигаешься дальше? Оставив её и Марджи?

– Ох, Кэрри, – он вздыхает.

– Я серьезно. Тензи должна принять, что ты встречаешься с другими людьми. Что ты встречаешься со мной.

– Да, она и принимает, – сказал он мягко. – Но нам не стоит бросать ей это в лицо.

– Я думаю, что мы должны, – я отвечаю.

– Давай спать. Выясним все утром.

Это мой намек, чтобы броситься вон из комнаты в гневе. Но я полагаю, что я уже достаточно набегалась в течение вечера. Вместо этого, я лежу, молча обдумывая каждую сцену, каждый разговор, сдерживая слезы, и прихожу к выводу, что так или иначе, мне не удалось выйти на первое место в эти выходные, в конце концов.

 

Глава 33

 

– Я так рад, что ты зашла, чтобы увидеть меня, – сказал Бобби, открыв дверь.

– Это очень приятный сюрприз. Да, очень, очень приятный, – проговорил он скороговоркой, взяв меня под руку.

Я перевесила сумку на другую сторону.

– Это вовсе не сюрприз. Я звонила тебе, помнишь?

– О, это всегда сюрприз – увидеть друга, ты так не думаешь? Особенно когда твой друг такой привлекательный.

– Ну… – сказала я хмуро, ожидая, как это повлияет на мою пьесу.

Бернард и я вернулись в город в прошлое воскресенье днем, здорово прокатившись с Тензи и Питером на старом Мерседесе. Тензи вела, в то время как Бернард и Питер болтали о спорте, а я сидела тихонько и старалась быть паинькой. Это было нетрудно, так как я мне не пришлось много болтать. Я продолжала думать, останемся ли мы с Бернардом вместе, если то, что было и есть наша жизнь. Выходные с Тензи и Питером. Не думаю, что смогу выносить это. Я хочу Бернарда, но не его друзей.

Я вернулась к Саманте, поклявшись привести свою жизнь в порядок, что включало в себя звонок Бобби и назначение встреч для обсуждения чтений. К сожалению, мне не показалось, что Бобби воспринимает все это так же серьезно, как и я.

– Позволь мне показать тебе свой дом, – говорит он с раздражающей настойчивостью, и это учитывая то, что я видела его дом во время одной из вечеринок. Казалось, много лет прошло с той вечеринки. То неловкое чувство, когда время мчится, а твое собственное время может быть на исходе.

Чтение может быть моим последним шансом, чтобы создать опору в Нью-Йорке. Надежный захват скалы Манхэттен, от которой я не могут быть удалена.

– Мы будем располагаться на креслах вот здесь, – Бобби указывает на пространство галереи. – У нас будут коктейли. Пусть аудитория сначала выпьет. Подадим белое вино или водку, или все вместе?

– О, и то и другое, – прошептала я

– А ты собираешься пригласить настоящих актеров? Или это будет просто чтение?

– Я думаю, что просто чтения. Для начала, – говорю я, представляя себе яркие огни Бродвея. – Я собираюсь сама прочитать всю пьесу. – После чтений в классе с Капоте, кажется не стоит кого-либо вовлекать в это.

– Лучше так, да? – Бобби кивает. Его кивание, его необузданный энтузиазм, начинают овладевать мною. – Нам необходимо немного шампанского. Чтобы отметить.

– Еще и полудня не будет, – возражаю я.

– Не говори мне, что ты один из тех нацистов времени, – произносит он, увлекая меня в коридор, который ведет к жилым помещениям. Я следую за ним неуверенно, предупреждающий колокольчик звенит у меня в голове.

– Художники не могут жить как другие люди. Расписания и все такое – это убивает креативность, ты так не думаешь? – спрашивает он.

― Наверное, – я вздохнула, надеясь, что я могу сбежать.

Но Бобби сделал мне невероятную услугу, позволив прочитать пьесу в своем доме. И с этой мыслью я приняла бокал шампанского.

– Позволь мне показать тебе все остальное.

– Честно говоря, Бобби, – говорю я в отчаянии, – Ты не обязан.

– Я хочу! Я убирался весь день для тебя.

– Но зачем?

– Я подумал, что, возможно, мы захотим узнать друг друга лучше.

О, ради Бога. Видимо, он пытается соблазнить меня. Это смешно. Во-первых, он ниже меня. И у него такие щеки, должно быть ему больше 50. И он гей. Разве это не так?

– Это моя ванная, – говорит он с размахом. Интерьер в стиле минимализма, а комната идеально чистая. Думаю, у него есть горничная, которая за ним убирает.

Он бухается на край аккуратно застеленной постели и делает глоток шампанского, похлопывая на место рядом с ним.

– Бобби, – я говорю твердо. – Я действительно должна идти. – Для демонстрации моих намерений, я помещаю свой ​​бокал на подоконник.

– О, не ставь его там, – плачет он. – Останется след.

Я забираю бокал.

– Я поставлю его обратно на кухню.

– Но ты не можешь уйти, – кудахчет он. – Мы еще не закончили говорить о твоей пьесе.

Я закатила глаза, но я не хочу полностью его обидеть. Я полагаю, что я немного посижу рядом с ним, а затем уйду. Я сажусь осторожно на краю кровати, так далеко от него, насколько это возможно.

– О пьесе…

– Да, о пьесе, – он соглашается. – Что заставило тебя написать ее?

– Ну, я… – Я раздумываю о словах, но слишком долго, поэтому Бобби становится нетерпеливым.

– Дай мне эту фотографию, ладно? – И прежде чем я смогу возразить, он стремглав хватает ее рядом со мной и указывает на картинку ухоженным пальцем. – Моя жена, – говорит он, хихикая. – Или я должен сказать, моя бывшая жена?

– Ты был женат? – Я спрашиваю, настолько вежливо, насколько это возможно, учитывая те сигналы тревоги, которые теперь звонят, как колокольня.

– В течение двух лет. Ее звали Аннализой. Она француженка, видишь?

– Угу. – Я сильнее всматриваюсь в изображение.

Аннализа является одной из тех красавиц, которые выглядят совершенно безумными, со смешным надутым ртом и дикими, палящими черными глазами.

– Ты мне ее напоминаешь. – Бобби кладет руку на мою ногу. Я бесцеремонно убираю ее.

– Я абсолютно на нее не похожа.

– Ох, но ты похожа. На мой взгляд, – бормочет он. А потом, в отвратительной замедленной съемке, он поджимает губы и приближает свое лицо к моему для поцелуя.

Я быстро отвернулась и высвободилась от его цепких пальцев. Тьфу. Вообще, какие мужчины делают себе маникюр?

– Бобби! – Я поднимаю свой бокал с пола и начинаю выходить с комнаты.

Он следует за мной на кухню, виляя хвостом, как наказанный щенок.

– Не уходи, – он умоляет. – Там почти целая бутылка шампанского слева. Ты не можешь ожидать, что я выпью ее сам. Кроме того, это не имеет значения.

Кухня крошечная, а Бобби стал в дверях, блокируя мой выход.

– У меня есть парень, – я говорю яростно.

– Ему не обязательно знать.

Я собираюсь бежать, когда он меняет свою тактику от хитрой к больной.

– Действительно, Кэрри. Нам будет очень трудно работать вместе, если я пойму, что тебе не нравлюсь.

Наверное, он шутит. Но, возможно, Саманта была права. Ведение бизнеса с мужчинами дело сложное. Если я отвергну Бобби, он собирается отменить чтение? Я глотаю и пытаюсь вызвать улыбку.

– Я люблю тебя, Бобби. Но у меня есть парень. – Я повторяю, делая акцент на последнем факте, вероятно, это моя лучшая тактика.

– Кто? – Требует он.

– Бернард Сингер.

Бобби разражается оглушающим стеклянным звоном.

– Он? – Он приближается и пытается взять меня за руку. – Он слишком стар для тебя.

Я качаю головой в изумлении.

Мгновенное затишье дает Бобби еще один шанс на атаку. Он обнимает меня за шею и пытается снова добраться до моего рта.

Создается своего рода драка, когда я пытаюсь маневрировать вокруг него и он пытается подтолкнуть меня к раковине. К счастью, Бобби не только выглядит как масляной мяч, но имеет такую же консистенцию. Кроме того, я более отчаянная. Я проскакиваю под его вытянутыми руками и мчусь со всех ног к его двери.

– Кэрри! Кэрри, – он плачет, хлопая в ладоши, в то время, как он несется по коридору за мной.

Я подхожу к двери и останавливаюсь, затаив дыхание. Я собираюсь сказать ему, какая он сволочь и как я не ценю то, что он предоставляет мне ложные претензии – в то время видя, как мое будущее рушатся передо мной, когда я замечаю его страдальческое выражение.

– Извини. – Он держит свою голову как ребенок. – Я надеюсь…

– Да? – Я спрашиваю, поправляя мои волосы.

– Я надеюсь, это не означает, что ты ненавидишь меня. Мы все еще можем сделать твое чтение, да?

Я делаю все возможное, чтобы смотреть сверху вниз на него.

– Как я могу тебе доверять? После этого…

– Ох, забудь об этом, – он говорит, размахивая руками перед своим лицом, как будто вокруг рой мух.

– Я не имею в виду этого. Я слишком прогрессивный. Друзья? – Он спрашивает робко, протягивая руку.

Я выпрямила плечи и приняла ее. В мгновение ока, он схватился за руку и поднял ее ко рту

Я позволила ему поцеловать ее, прежде чем я вырву её назад.

– Что с твоей пьесой? – Произносит он. – Ты должна позволить мне прочитать ее до четверга. С тех пор, как ты не позволяешь поцеловать тебя, я должен знать, во что ввязался.

– У меня нет ее. Я заберу ее завтра, – я говорю поспешно. Она у Миранды, но я получу ее от нее позже.

– И пригласи каких-то своих друзей на чтение. Хорошеньких, – добавляет он.

Я отрицательно качаю головой и выхожу за дверь. Некоторые мужчины никогда не сдаются.

Как и некоторые женщины. Я вздыхаю с облегчением, когда еду вниз на лифте. По крайней мере, у меня сих пор есть мое чтение. Я, вероятно, буду бороться с Бобби всю ночь, но, кажется, что это небольшая цена, которую нужно заплатить за грядущую известность.

 

Глава 34

 

– Кто это чудик вообще? ― Саманта спрашивает, разрывая вверх розового пакетика Sweet'n Low^[8]и добавляя порошкообразное химическое вещество в свой кофе.

– Он некий вид арт-дилера. Он парень с местом. Я ходила туда на показ мод? – Я собрала крошечные полоски розовой бумаги с середины стола, сложила их аккуратно, и завернула их в салфетку. Ничего не могу с собой поделать. Эти проклятые остатки от пакетов с поддельным сахаром сводят меня с ума. В основном потому, что вы не можете пройти и двух шагов, не найдя один.

– Парень с местом. – Саманта говорит задумчиво.

– Бобби. Ты знаешь его? – спрашиваю я, думая, что она должна. Она знает всех.

Мы в Розовой Чайной Кружке, это очень известный ресторан в Вэст Вилледж. Этот розовый нормальный, с элегантными стульями из кованого железа и древними скатертями с напечатанными махровыми розами. Они открыты двадцать четыре часа, но они подают только завтрак, так что если со временем все отлично, вы можете увидеть Джоуи Рамона кушающего блины в пять часов вечера.

Саманта ушла с работы раньше, думаю, она все еще больна после операции. Но ей не должно быть слишком плохо, ведь она смогла выйти из квартиры.

– Он низкий? – Спрашивает она.

– Он должен был стоять носочках, когда попытался поцеловать меня. – Память о покушении Бобби вызывает у меня новый приступ раздражения, и я наливаю слишком много сахара в свою чашку.

– Бобби Невил. – Она кивает. – Каждый знает его. Он пользуется дурной славой.

– Из-за того, что прыгает на молодых девушек?

Саманта скривилась.

– Из-за этого у него не было бы никакой славы вообще. – Она поднимает чашку и пробует свой кофе. – Он попытался напасть на Давида Микеланджело.

– На скульптуру? – О, Боже. Просто моя удача. – Он преступник?

– Скорее арт-революционер. Он пытался сделать заявление об искусстве.

– Что это значит? Искусство отстой?

– Кто отстой? – спросила Миранда, прибыв за стол со своим рюкзаком и черной сумкой торгового Saks через плечо. Она хватает горсть салфеток из дозатора и вытирает лоб. – На улице около девяносто градусов. ― Она машет официантке и просит бокал льда.

– Мы говорим о сексе снова? – Она смотрит на Саманту осуждающе. – Я надеюсь, что я не прошла весь путь сюда для другого разговора об упражнениях Кегеля. Я пробовала, кстати. Они заставили меня чувствовать себя, как обезьяна.

– Обезьяны делают упражнения Кегеля? – Я спросила, удивившись.

Саманта качает головой.

– Вы двое безнадежные.

Я вздыхаю. Я бы отошла от мышления о Бобби, полагая, что могу справиться с его закулисным поведением, но чем больше я думаю об этом, тем в большую ярость прихожу. Неужели неясно, что когда я надеялась на чтение пьесы, я думала, что это базируется на моих собственных заслугах, а не на случайном возбуждении какого-то лысого старика?

– Бобби пытался запрыгнуть на меня, – информирую я Миранду.

– Это мелочь? – Она не впечатлена. – Я думала, что он гей.

– Он один из тех парней, которых никто не хочет видеть в своей команде. Гей он, или же гетеросексуал, – говорит Саманта.

– Что, правда так? – спрашивает Миранда.

– Это называется – человек запутался в собственной ориентации.

– Ладно, девочки, – говорю я, – Это серьезно.

– Был профессор в моей школе, – говорит Миранда. – Все знали, что если вы переспите с ним, он поставит вам 5.

Я уставилась на нее.

– Не помогает.

– Ну, хватит, Кэрри. В этом нет ничего нового. Каждый бар, в котором я работала, имел негласное правило, что если вы занимаетесь сексом с менеджером, вы получите лучшие смены, – говорит Саманта. – И в каждом офисе, в котором я работала, было то же самое. Всегда найдется какой-то парень, который к тебе клеиться. И большинство из них состоят в браке.

Я стону.

– А ты?

– Спала с ними? А как ты думаешь, Воробушек? – спрашивает она резко. – Мне не нужно заниматься сексом с каким-то парнем, чтобы вырваться впе