VIII. Общественная релевантность власти

Символически генерализированные средства коммуникации обладают (и в этом плане их можно сравнить с языком) необходимой системной референцией, которой является общество. Они затрагивают проблемы, релевантные для всего общества, регулируют все возможные в обществе констелляции событий, независимо от их времени и места. Их нельзя ограничить или изолировать рамками частных систем в том смысле, как если бы истина имела значение исключительно для науки, а власть проявлялась бы только в политике. В связи с удвоенно-контингентной селективностью возникают констелляции, которые не могут быть элиминированы из горизонта возможностей человеческой интеракции. Там, где люди вступают в коммуникацию или где хотя бы существует такая возможность, в той или иной ее форме возникает вероятность трансляции селекции (противоположное утверждение было бы хорошим социологическим определением энтропии). Там, где люди коммуницируют друг с Другом, всегда существует вероятность того, что они будут ориентироваться на возможность причинения взаимного вреда и тем самым оказывать друг на друга влияние. Власть, таким образом, представляет собой жизненно-мировую универсалию существования общества.

Итак, все средства коммуникации, если они подверглись дифференциации, представляют собой общественные учреждения. И истина, и деньги, и любовь в этом смысле — вездесущи, и причастность к ним (в негативном либо позитивном смысле) является жизненной необходимостью. Эволюционные изменения подобных кодов всегда затрагивают и счастливых, и несчастных, и тех, кто может любить, и тех, кто в символах нового типа узнает, что он любить не в состоянии, и тех, кто обладает деньгами и собственностью, и тех, кто их не имеет. Изменения кодов могут в известном объеме приводить к новому распределению шансов, однако «внутренняя логика» кодов и неслучайность их символической конфигурации существенно препятствуют тому, чтобы нововведения приводили к радикальному перераспределению. Совокупность не-собственников никогда не станет собственником, поскольку это означало бы, что каждый будет иметь всей, следовательно, ничего. Структура всех медийных кодов делает «революции» невозможными193. Она индивидуализирует и операционализирует все процессы движения. Коды — это катализаторы исторических, самосубститутивных порядков. В этом смысле они являются формообразующими элементами общественной системы.

Эти положения затрагивают отношение жизненного мира и техники и поэтому должны рассматриваться с этой точки зрения. На фоне жизненно-мировой общественной универсальности власти ее дифференциация, усиление и функциональная спецификация оказываются проблемами. Дифференциация требует развития новых политических системных референций, специализированных на формировании и применении власти. Так, в поздних архаических обществах речь прежде всего идет узурпации и усилении долговременной, тематически относительно независимой власти, сосредотачиваемой в определенных центрах; при этом данная системная референция никогда не была в состоянии обеспечить концентрацию и интеграцию всех видов власти. По мере дифференциации системы вне ее рамок оказывается все большее число видов иной власти: сначала — власть других сообществ, других политических систем, потом — власть землевладельцев, позднее — главным образом власть финансовая.

В истории развития общества дифференциация политической власти на основе специфического медийного кода сделала возможным переход от архаических обществ к высокоразвитым культурам, ставший необратимым эволюционным достижением. Она в целом революционизировала ситуацию власти в обществе: ее наглядность, символику (включая потребность в легитимации), способ функционирования, границы. Речь, следовательно, идет не просто о процессе спецификации, о сужении и ограничении власти лишь той частью, которая имеется в наличии. Конституция политической власти релевантна не только для политики. Она изменяет все общество. Хотя благодаря образованию в обществе особых политических систем, которые могли бы опираться и на гораздо более эффективное Физическое насилие, и стали возможными известная систематизация и спецификация целей, а следовательно, и более комплексная зависимость от Решений по применению власти, однако полной мобилизации власти в руках «государства» не про-Изошло. С одной стороны, для того, чтобы влиять На Решения по поводу власти, необходимо учитывать возможность применения власти против политически легитимных ответственных за принятие решений инстанций, оказывая на них общественное давление, а то и угрожая им физическим насилием С другой стороны, более важной проблемой, возможно, является вопрос об объеме общественной власти, возникающей и остающейся вне рамок политической системы: власти в семье («деспотии» в собственном смысле слова), власти священников, экономической власти, много обсуждавшейся в новое время власти собственника, а также не в последнюю очередь власти, практикуемой теперь в системе воспитания и служащей основой принятия решений о наделении тех или иных лиц особым статусом. Все эти явления подводят нас к вопросу о границах политизируемости власти194.

Прежде всего следует понять, что параллельно власти развиваются и другие средства коммуникации и частные системы, ограничивающие применение негативных санкций и позволяющие дифференцировать позитивные и негативные санкции. Так, угроза лишиться любви противоречит самому ее коду, поскольку сама эта угроза уже является отказом от любви и поэтому не дает любящим никакой власти. В области экономики власть владельца дефицитных ресурсов нейтрализуется деньгами, позволяющими купить эти ресурсы. В этом случае вопрос о том, сколько ему предложить, становится лишь проблемой собственных ресурсов и рациональной калькуляции. По сравнению с позднеархаическим механизмом распределения ограниченного количества продуктов в «большом доме» денежная экономика обеспечивает гораздо более отчетливое дифференцирование позитивных побуждении11 негативных санкций, а следовательно, и более отчетливое дифференцирование соответствующих форм влияния.

Благодаря этому соображению становится, с одной стороны, понятным то, в какой мере политика узурпирует сегодня функции распределения и при этом сама использует деньги для нейтрализации противной ей власти; с другой стороны, оно выявляет меру воздействия в обществе неполитизированной власти. Следует заметить, что мы в данном случае говорим о власти в строгом смысле этого слова, а не просто констатируем тот факт, что отцы семейств, священники, собственники или воспитатели, исполняя свои функции, оказывают влияние195. Речь идет о том, что их функции дают им в руки средства угрозы и санкции, которые они могут использовать как основания для власти, но которые при этом, будучи опосредованными структурами ожиданий, действуют на основе антиципации и тем самым могут вызывать функционально диффузные эффекты. Общественно-структурная проблема состоит, следовательно, не только в возможном покушении на «верховенство» политической системы (с этим все общества, как правило, успешно справляются, поскольку для того, чтобы угрожать политической системе, общественная власть должна быть переведена во власть политическую). Проблема заключается также и в невозможности элиминировать власть из сферы внеполитических интеракций в 0гРяниченности функциональной спецификации других общественных сфер: чисто личной любви, рационального производства и чистого обмена, чисто воспитательно-образовательной работы. Следовательно, не только самоутверждение политической системы перед лицом широкого спектра общественных источников власти является долговременной политической проблемой. В такой же точно степени проблематичным оказывается и сохранение функциональной спецификации других систем именно как других.

Эта двойная проблематика возможных угроз, с которыми, с одной стороны, сталкивается политическая система, а с другой стороны, неполитизируемый, функционально диффузный характер общественной власти, также в свою очередь подвержена общественным трансформациям. Острота и масштабность этой проблематики зависят, кроме того, от многих других факторов и изменяются вместе с ними. Основную роль здесь играют функциональные взаимозависимости и слоевые структуры. Возрастающие взаимозависимости умножают политически не контролируемые источники общественной власти (что отнюдь не означает, что и формы проявления этой власти тоже не контролируются политически). Осторожность, проволочки или просто не кооперативное, не жертвенное поведение при высоком уровне взаимозависимостей превращаются в источник власти первого (низшего) уровня. Эта власть не опирается на физическое насилие, и ее невозможно преодолеть угрозой применения физического насилия. Правда, способность такой власти к генерализации, тематической независимости и угрозам представляется весьма ограниченной. Поэтому из ее взаимозависимостей не может развиться никакая политика, противоположная обычной политики. Однако проблема как раз и состоит в том, что общественная власть сама никогда не притязает на господство. Стремясь получить выгоду от уже функционирующей политики и тем самым подрывая ее функциональность, она в лучшем случае остается политически паразитарной. Вместе с тем такая власть, задавая протекающим в ее сфере интеракциям метаориентацию на решение вопросов власти и одновременно стремясь сохранить функциональность этой власти, в тенденции разрушает функциональность собственной сферы.

В общественных формациях старого типа взаимозависимости были ограничены пределами общественных слоев и контролировались рамками семьи, социальным статусом и ролью. Социальный слой, к которому принадлежал человек, задавал перспективу его поведения, выходящую далеко за пределы какой бы то ни было функциональной спецификации. Этот ориентир определял и специфические для каждого слоя регулятивы поведения. На этом основании покоился также неполитический, интеракционно-эффективный контроль власти. Прежде всего он был типичен для высших сословий, в которых тип небольшого сообщества, основанного на личном знакомстве, был способен легко воспроизводиться в более широких общественных границах.

Крайне высокие взаимозависимости современного общества уже невозможно нейтрализовать ни в Рамках специфически сословных систем интерактивных контактов между членами сословия, ни вообще в рамках статуса и ролей. Поэтому стало возможным идеологическое неприятие самого принципа сословной дифференциации. Непроясненным, правда, остается вопрос о функциональных эквивалентах, поскольку эта проблема не может быть снята простым объяснением, что в современном обществе будто бы снизилась потребность в интеграции Для нашей особой проблемы неполитизируемой власти этот вопрос остается открытым. В настоящее время возможны, по-видимому, два варианта его решения. Оба они связаны с ликвидацией в гражданском обществе социального расслоения. Получая все большее значение, они тем не менее уже начинают отчетливо демонстрировать симптомы перегруженности. Речь идет о «юридификации» и «демократизации». В первом случае имеет место экспорт политической власти в далекие от политики контексты интеракций, во втором — подражание политике в рамках неполитических сфер.

Если в архаических общественных системах интеракционно мотивированные правовые конфликты являлись приводными пружинами ситуативной политизации196, то в результате дифференциации политических систем и становления позитивного права правовые формулировки, напротив, становятся средствами генерализации и расширения сферы политики. В форме права политическая власть как бы подвергается консервации и может продолжительное время оставаться в распоряжении тех, кто политиками не является и собственной властью не обладает. Так, договор следует понимать как инструмент надежного использования непрограммируемой политической власти для неполитических («частных») целей197. Фатальное различение частного и публичного права размыло эту универсальную связь права и политики, хотя именно частное право первоначально и было собственно правом политическим (ius civilis). В дискуссиях о правовом государстве спорят, как правило, лишь о публичном праве. Однако достижение правовой формы в общений между частными лицами имеет ничуть не меньшее значение, чем достижение правового контроля над политическим насилием.

Политическая власть, облаченная в форму права, как было показано выше (глава III, параграф 6), схематизируется бинарно. Благодаря этому она может воспроизводиться упрощенно, не проходя повторно все этапы своего возникновения. Для приведения этого схематизма в действие не требуется нового образования политической власти. Достаточно того, что она существует и к ней можно взывать. Благодаря этому обстоятельству власть может экспортироваться в неполитические контексты интеракций, не политизируя их. Схематизация, следовательно, выполняет не только функцию разгрузки в процессе воспроизводства, но одновременно облегчает перенос управляемых средствами коммуникации мотивов через системные границы и крайне гетерогенные поля интеракций, что делает коммуникативные средства хорошо совместимыми с высокой функциональной дифференциацией общества198.

В той мере, в какой социальный контроль опосредован правом и гарантирован дистанцированным властителем, интеракционные системы могут быть освобождены от конкретно обязывающего и тем самым существенно менее эластичного социального взаимоконтроля непосредственно контактирующих сторон. Так, право допускает относительно рискованные действия, если они отвечают предельно специфицированному функциональному контексту.

фракционные системы могут в большей или меньшей степени подчиняться специфическим частным системам общества. На рынке в этом случае будут осуществляться лишь действия по приобретению и продаже: там продают и покупают, но не общаются, воспитывают, ищут любовного партнера или подготавливают следующие политические выборы.

Значение права для становящегося буржуазного общества нового времени может быть понято только с учетом этого теоретического контекста.

Новейшие исследования и сравнительный анализ на международном уровне показывают, насколько неестественной является экспансия политически контролируемого права в сферу общества (хотя и представляется довольно естественным, что в любом обществе необходимые общественные функции реализуются в правовой форме)199. Ни возможность бинарной схематизации конфликтных ситуаций в соответствии с кодом правовое-неправовое, ни принятие в расчет дистанцированной, политически инсталлированной власти, принимающей решения, не могут обеспечиваться универсально. Помимо прочего, на пути подобной правовой ориентации довольно часто встает мораль. Прогрессирующая индустриализация, по-видимому, тоже не является безусловно зависимой от права. Вместо права общество может вновь обращаться к не до конца сломленным сословнообразующим структурам как инстанциям, опосредующим дифференциацию и интеграцию. На основании этого вынести окончательное суждение о будущем государственно-правового типа решения проблемы взаимного опосредования политики и общества представляется весьма затруднительным.

Большее внимание в настоящее время уделяется попыткам решения той же проблемы разграничения общества и политической власти с помощью своеобразного малоформатного системно-специфического локального политизма300. Организационные системы любого типа во всех общественно-функциональных контекстах, будь то школы иди горнодобывающие концерны, тюрьмы или церковные приходы, нормативно определяемые такими постулатами, как демократия, соучастие (партиципация) или соопределение, стремясь выражать мнение всех членов общества, неизбежно оказываются в ситуации конфронтации друг с другом по поводу исполнения власти. Тем самым идеологически подрывается как уровневая дифференциация общественной системы вообще и отдельной организации в частности, так и дифференциация общественных функциональных областей. В итоге мы возвращаемся к жизненно-мировой универсальности феномена власти. Разумеется, никто не в силах остановить процесс дифференциации политической системы или повсеместно перейти к осуществлению малой политики по образцу большой. Единственное, что возможно, так это сделать более прозрачным позиционное либо функциональное влияние внутри самих организаций и вплести его в сеть коммуникаций или метакоммуникаций по вопросам власти. Можно предвидеть, что это усилит и без того типичную для организаций власть противодействия. Перспектива изменения общества через интеракции, ориентированные на коммуникативное средство «власть», оказывается здесь менее реальной, чем где бы то ни было. В настоящее время слабостивласти в контексте общественной эволюции видны. В конечном счете они обусловлены комплексностью мировой общественной системы. Отражением этих слабостей является стремление заменить ориентирующуюся на власть коммуникацию коммуникацией по поводу этой власти, однако именно это и оказывается невозможным.

IX. ОРГАНИЗОВАННАЯ ВЛАСТЬ

Если власть надлежит рассматривать прежде всего как общественно-универсальное явление, то в основу теории власти необходимо положить такую системную референцию, как общество. Это означает, что следует исходить из тех функций власти, которые релевантны для системы общества в целом. При включении же в анализ политики и права референция системы никак не меняется, потому что политика, как и правовая система, является частной системой общества, дифференцировавшейся для выполнения функций, релевантных для общества в целом. Дифференциация и функциональная спецификация этих частных систем трансформируют общество, изменяют возможности и условия совместимости всех общественных подсистем, а следовательно, представляют собой момент общественной эволюции. Вместе с тем при анализе функций и структур символически генерализированного кода власти мы часто сталкиваемся с такими возможностями их оптимизации и связанными с этим проблемами, которые более не могут полностью охватываться рамками данной системной референции. Например, это имеет место при образовании длинных Цепей власти, тематическую консистенцию которых все-таки еще можно как-то контролировать, а также при формировании в этих сцеплениях противодействующей власти. Сюда же можно отнести и поднимавшиеся выше проблемы потенциала переработки информации и границ рациональности решений. Адекватное рассмотрение этих тем требует смены системной референции и анализа особых структурных условии организованных социальных систем.

Выбор системной референции научного анализа представляет собой, естественно, опцию исследовательского процесса; он зависит от выбора тематик исследования и накладываемых ими ограничений. Но сам этот выбор отнюдь не является следствием случайности или чистого произвола. Как показывает пример рассматриваемого нами медийного кода, релевантного обществу в целом, данный код предполагает также существование системы иного типа, а именно организации.

Ресурсы селективности и потенциал трансляции селекции, выраженные в символической структуре коммуникативного средства, могут реализоваться в полной мере лишь в том случае, если внутри общества образуются не только его подсистемы, но и системы другого типа, то есть организации. Символика универсальных общественных функций предполагает наличие нескольких разнородных и взаимозависимых возможностей системообразования. Использование более ограниченных ресурсов системообразования является предпосылкой реализации возможностей, релевантных для общества в целом. Вместе с тем дифференциация и спецификация особых коммуникативных средств формирует катализаторы, способствующие образованию систем в форме организаций, а именно организаций по распоряжению собственностью и подкрепленной насилием политической властью.

Польза от организаций заключается не в использовании коммуникативных средств нового рода> а проистекает из своеобразия самого системообразующего процесса. Такие системы, как организации, всегда образуются в том случае, если вступление в систему и выход из нее осуществляются на основе решения, для принятия которого могут быть развиты специальные правила. Это условие можно также сформулировать и применительно к проблеме контингенции. Организация предполагает, что роли ее членов являются контингентными. Это означает, что не-члены могут стать членами, а последние — потерять свое членство. Следовательно, предполагается существование сферы потенциальных рекрутов, а также возможности выхода (или увольнения) из организации ее членов. Но это лишь одно из полей контингентности. Другое поле образовано правилами, конституирующими членские роли и определяющими поведение в организациях. Эти правила также устанавливаются контингентно. Их позитивное значение определяется на основании решений, и благодаря этому аспекту своей значимости они и проявляют свой контингентный характер, независимо от происхождения, изменяемости или сравнения с другими системами внешнего мира. Оба поля контингенции, делаясь более очерченными и оформленными, могут взаимно укреплять и усиливать друг друга. Возрастание контингентной невероятности правил вступления в члены организации fI правил поведения, обусловленных членскими ролями, тесно связано с контингенцией рынка труда, рост которой ограничивает возможности селективно рекрутирования и увольнения людей. Напротив, если подготовлены контингентно устанавливаемые ролевые связи, сохраняющие свою стабильность независимо от их случайного замещения, мобильность возрастает. Отношение между этими двумя вариационными сферами — вступающих для покидающих организацию членов и правилами членства — является поэтому уже не контингентным (или гораздо менее контингентным, чем сам и эти сферы). Правила членства в Организации и члены организации могут меняться, но лишь в соответствии с теми основаниями, которые обеспечивают континуальную зависимость правил от членов, а членов — от правил. В этом смысле механизм функционирования организаций можно охарактеризовать как систематизацию не (или менее) контингентных отношений между отношениями контингентными. Рациональность такого механизма основывается на реляционировании отношений. При этом реляционирование контингентного действует по отношению к своим собственным возможностям самоселективно. Ибо только возможное может комбинироваться не случайным образом201.

Организации, следовательно, представляют собой определенный способ системообразования, в основе которого лежит усиление и редукция контингенций. В дальнейшем этот принцип находит свое воплощение во внутреннем устройстве организационных систем и формулируется через идентификацию занимаемых членами организации «позиций». Любая позиция репрезентирует узел соединения контингентных программ поведения (условий правильности поведения) и контингентных коммуникативных отношений с соответствующим контингентные лицом. Идентичность позиции вообще делает возможным проявление этих разнородных аспектов именно как контингентных. Вместе с тем позиций' как точка сопряжения контингентных сил, редуцирует случайное разнообразие этих контингенций, поскольку не любое лицо и не любая сеть коммуникаций отвечают тем или иным задачам организации. Таким образом, контингенция в условиях роста ограничивающих условий может специфицироваться, становясь все более невероятной. При этом в соединении элементов, способных бесконечно меняться, возникает более или менее не-контингентная композиция. В ситуации высокой комплексности контингентного его реляционирование и интерконтингенция служат редукции этой комплексности. Если схоластика спокойно считала простое необходимым, а составное — контингентным202 и поэтому утверждала, что «Ех multis contingentibus поп potest fieri unum necessarium»203, то сегодня мы почему-то склонны жаловаться на тяжеловесность организаций и неподвижность начавшихся когда-то давно процессов, иначе говоря, на необходимость контингентного.

В настоящей работе мы не имеем возможности развивать теорию организаций далее даже в самом общем виде. В рамках теории власти тем не менее представляется необходимым рассмотреть некоторые следствия из нее, важные для понимания механизмов образования и элиминации власти в организациях. Само собой разумеется, что структура •организаций меняет общественно возможное, причем как раз в той области, которая имеет дело с властью. Код власти, как инстанция, релевантная для °бщества в целом, в самых разных аспектах указывает на возможности организационного обеспечения 110граничения новых комбинаций власти. Этот код пускает данные возможности посредством централизованного распоряжения основами власти и каталитического использования власти приобразовании организаций. И все же было бы крайне нереалистично рассматривать системы организаций исключительно инструментально — как аппарат, как длинные руки власть имущего204. Последний феномен представляет собой лишь репродукцию символического самопредставления кода власти и поэтому не может служить основанием эмпирически подтверждаемой теории. Отношение общественного коммуникативного средства к организации как типу социальных систем в действительности является гораздо более комплексным.

1. Свой анализ мы начнем с тезиса, в соответствии с которым переход на другой уровень, для которого характерен иной принцип системообразования, одновременно делает возможным конвертирование коммуникативного средства, что на уровне общества в целом было бы недопустимо. Это «конвертирование» означает, что возможности влияния одного коммуникативного средства могут быть использованы другим средством. Например, знание можно конвертировать во власть, ибо если кто-то может обнаруживать и констатировать истины, то его потенциал угрозы возрастает. Влияние же на основе собственности или денег может легко превращаться во влияние на основе власти.

Общественная система, в рамках которой дифференцируются и отдельно друг от друга символики оформляются несколько различных средств коммуникации, должна также всегда заботиться о том, чтобы эти средства не могли неупорядоченно конвертироваться друг в друга, поскольку это дискредитировало бы символику данных средств и уничтожило бы их дифференцированность. Существуют довольно эффективные барьеры, препятствующие прямой покупке истин, любви или власти205. Естественно, деньги не могут не влиять на производство истин. Тот, кто может финансировать исследования, может определять и выбор тем. Тем не менее не существует никакой прямой оплаты истинных или неистинных предложений, не говоря уже о корреляциях такого рода, при которых деньги могли бы прямо преобразовываться в истину, не опосредуясь при этом специфическим кодом другого средства. В той мере, в какой истины допускают проблематизацию и должны подчиняться особому контролю со стороны своего специализированного кода, подобные прямые эквиваленции исключаются. При расчете финансирования исследований могут, правда, учитываться экономические соображения соотношения издержек и прибыли, однако они всегда остаются в пределах своего собственного стоимостного контекста, и их невозможно встроить в аргументы «за» или «против» истинности определенных предложений. Финансирование исследований связано поэтому обычно с проводящими эти исследования организациями и ограничивается изысканием Ресурсов и определением необходимого объема средств, но не установлением истинности или ложности тех или иных предложений, то есть не прибегает прямо к бинарному схематизму другого коммуникативного средства.

Тем не менее а данном случае мы уже сталкивайся с интересующим нас типом решения сформулированной выше проблемы: прямой конфронтации И слияния коммуникативных средств, перемешивая их значений и поведенческих регулятивов можно избежать посредством смены системной референции, перевода проблемы конвертирования на уровень организаций. Финансируются не истины, а организации, которые более или менее успешно развивают методы изыскания и установления истины или лжи. Mutatis mutandis* аналогичная ситуация возникает при конвертировании денег или собственности во власть.

На уровне общественных подсистем экономики и политики существуют важные нормативные барьеры, препятствующие прямой конвертации денег и власти. Политическое влияние не должно зависеть от богатства лица и в современном обществе зависит от этого меньше, чем на любой из его предшествующих стадий развития206. Богатство теперь нисколько не увеличивает шансы определять содержание законов. В свою очередь, политическая власть в силу конституционных предписаний не может беспрепятственно отчуждать собственность, непосредственно обогащаться или превращаться для власть имущих в источник доходов207. Но при наличии всех этих барьеров власть все-таки может использовать коммуникативное средство экономики, придающее системам организаций определенную привлекательность либо посредством правого оформления земельной и вещной собственности просто создающее элементарные условия и возможность организованного труда208. В этой своей функции коммуникативное средство экономики называется также капиталом. Образуемые капиталом и основывающиеся на схематизме «владение — не-владение» организации, в свою очередь, определяют условия приема и выхода своих членов, правила подчинения указаниям руководства, конституируя таким способом собственную автономную власть. Это касается как государственной бюрократии, так и бюрократии негосударственных организаций.

Обычно высказываются опасения и утверждения, что тем самым собственники незаслуженно усиливают свою власть. Такое, разумеется, возможно209. Однако данное опасение, со своей стороны, само является отражением тех ограничений конвертируемости, которые кладутся в основание медийных кодов. Внутри организаций в игру, таким образом, вступает собственная логика социальных структур, которая меняет условия, определяющие необходимость конвертационных ограничений. Деньги, если они являются генеральным средством производства привлекательности системы, не могут (или могут лишь в весьма ограниченном смысле) одновременно являться средством ad hoc мотивации. Переключение с денег иа власть должно осуществляться более или менее универсально. Уже благодаря этому на пути слияния кодов возникают препятствия. К тому же при выстраивании комплексно организованных систем власти очень быстро достигается та точка, где устанавливаются непреодолимые границы централизации власти в руках собственника или собственников. С этого момента положение власти в организации становится проблемой, которая более не может быть решена посредством прямого обращения к экономическим критериям оборота частной собственности. Впрочем, собственник и тогда все еще сохраняет более Легкий доступ к властным позициям в организации, исходя из которых, он может реализовывдть свою власть лишь в соответствии с ее (а не его!) условиями. Ограниченность его возможностей в этой ситуации известна благодаря многочисленным исследованиям по проблемам рекрутирования наследников в семейных предприятиях210. С экономической точки зрения сопрягать замещение позиций с собственностью нерационально; это означало бы зависеть лишь от случайно возможного совпадения в одном лице и собственника, и способного управленца- Собственнику остается потенциал угрозы: он может вывести из предприятия свои средства. Но тем самым — с точки зрения техники власти — он окажется в невыгодном положении по отношению к тому, кто уже ангажирован предприятием и отнюдь не намерен его ликвидировать211. У возможных противников собственника появляется, таким образом, возможность эксплуатировать его в рамках организации, поскольку его ликвидационная власть слишком велика для того, чтобы ее можно было эффективно использовать внутри организации.

Эти замечания представляются достаточными для демонстрации того, как с помощью собственной комплексности систем организаций может осуществляться конвертирование денег во власть без деструктивного амальгамирования кода. Генетическая связь вновь конституированной власти с собственностью и деньгами становится благодаря этому менее проблематичной. С другой стороны, дифференциация системы общества и организованных социальных систем, которые делают это возможным» разводит власть организации и в общественной системе политическую власть. И здесь — в долгосрочной перспективе — могут возникнуть более важные проблемы212.

2. Если формальная власть в организации основывается на прерогативах отдавать служебные указания, признание которых является условием членства и может санкционироваться увольнениями, то фактическая власть в организациях в гораздо большей степени зависит от возможностей влияния на карьеру членов организации. Следовательно, фактическая власть в организации связана не столько с диспозициями, определяющими членство, сколько, напротив, с тем, что определяет замещение позиций — на тех полномочиях, которые на языке чиновников называются «влиятельным положением». Используя короткие и емкие термины, мы будем говорить об организационной и персональной власти.

В обоих случаях главный принцип остается одним и тем же: возможность распоряжаться контингенцией, сказать *да» или «нет» относительно желаемых кем-то ролей является базисом власти. Эта возможность превращается в основу власти в том случае, если образуются интересы, имущественные состояния или должности, лишение (или умаление) которых функционирует как альтернатива избежания. Однако оба названных вида власти различаются между собой в важных аспектах. Организационная власть связана с членством в целом, персональная власть соотносится с тем или иным его выражением по отношению к позиционной роли, которую член организации исполняет или хотел бы полупить. Членство в организации, если оно вообще является привлекательным для потенциальных членов, может, и обычно именно так и происходит, обладать целым рядом преимуществ, распространяющихся на обширную зону разнообразных позиций и условий труда213.

Поэтому не при каждой смене позиции ставится вопрос о пребывании в системе, и тем более — не при каждом «перемещении» по лестнице карьерных позиций. Лишение членства в организации по дисциплинарным причинам происходит также достаточно редко, к тому же от этого можно без труда защититься, выполняя минимальные требования и уменьшая частоту проявлений вызывающего поведения. Но для того, чтобы в рамках системы сделать карьеру, требуется гораздо больше усилий. И тот, кто этого желает, в полной мере ощущает на себе действие персональной власти.

С этим различием связано также то обстоятельство, что организационная власть гораздо чувствительнее к конъюнктуре. При экономическом спаде возрастает опасность увольнения, а вместе с ней — готовность к нормативному конформизму и избыточному послушанию, тогда как в экономике с полной занятостью дает о себе знать обратный эффект. Персональная же власть остается относительно независимой от подобных конъюнктурных колебаний, поскольку желаемых позиций всегда не хватает. Системы организаций, которые на основании экономической ситуации или, как это имеет место в политических или церковных организациях, на основании правовым образом обеспечиваемой защиты коллектива распоряжаются лишь весьма незначительной организационной властью, должны поэтому активно использовать персональную власть либо в большей или меньшей степени отказываться от властного влияния на свой персонал. Организационная власть обнаруживает свои границы в дефиците компетентного персонала, а персональная власть — в дефиците желаемых позиций в системе организации. Санкции организационной власти (увольнение) имеют место крайне редко; они однозначно представляют собой негативные альтернативы избежания, зависимые от обеих сторон и всегда носящие официальный характер. Санкции персональной власти осуществляются (в зависимости от мобильности системы) чаще и в более сложной форме. В предметном плане здесь происходит смешение позитивных и негативных санкций. Санкции могут просто состоять в предпочтении одних претендентов другим, и лишь отвергнутому они представляются негативными. Такие санкции основываются, скорее, на антиципации и приписывании интенций. Следовательно, для самого властителя они могут и не являться неизбежной альтернативой. Тем не менее, оптимизируя свою политику, направленную на замещение позиций, он не может одновременно и учитывать компетентность персонала, и вызывать у него позитивные побуждения, и осуществлять санкционирующую власть, поскольку зачастую это требует принятия взаимоисключающих решений. «Издержки» альтернатив избежания персональной власти становятся очевидными не столько при анализе отдельных случаев, сколько при функционально-интегрирующем и рационализирующем способе Рассмотрения системы в целом214.

Соответственно различаются и отношения обеих видов власти к формальной структуре существующих в системах организаций правил. Организационная власть своей собственной контингенцией служит стабилизации этих контингентных правил.

Она имеет официальный характер. Персональная власть, если ее связать формальными правилами замещения позиций, критериями отбора персонала и анализа рабочего места, стандартизированными отзывами, напротив, слабеет. Она использует ссылки на подобные правила, скорее, для маскировки, как отговорку или возможность дать негативную оценку одному члену организации через позитивную характеристику другого. Постоянному наличию такой возможности противостоит юридическое ограничение персональной власти, претендующей в форме субъективных правовых притязаний на определенные решения о персонале.

Именно в силу этого структурного различия комбинирование организационной и персональной власти заключает в себе возможность усиления власти. В иерархии начальствующих лиц обе формы власти сливаются в конечном счете в единое целое. Даже если непосредственный начальник, способный единолично исполнять персональную власть, утрачивает полномочия принимать решения о персонале215, он все-таки сохраняет значительное влияние на это решение, скажем, в виде суждений о работниках, и это является достаточным источником власти216.

Новейшие тенденции реформирования и рационализации руководства персоналом больших организаций используют персональную власть не столько через ее обособление, сколько посредством ее систематизации и усложнения. По мере рационализации решений о персонале, в ходе которой решения начинают принимать лишь при ситуативном наложении многочисленных условий и предварительных оценок рабочих мест и суждений о занимающем их персонале, все труднее становится предугадывать потенциал использования этих решений во властном контексте. Манипуляция персоналом в рамках системы оказывается для начальствующих затруднительной, в то время как для подчиненного становится очевидной проблематичность того, что позитивные (или негативные) установки начальников могут как-то сказаться на его карьере. Система приобретает прозрачность на уровне критериев, но тем самым теряет ее на уровне решений. Однако при достаточной гибкости власть способна перейти от контроля над членством к контролю над замещением позиций и даже к контролю над критериями оценок, которые могут оказаться релевантными для контроля над карьерой членов организации. Но возникает вопрос: может ли порождающая власть констелляция альтернатив сама собой приводить к появлению Столь утонченной гибкости и глубокого понимания интересов организации?

3. Таким образом, вполне может случиться, что важные источники власти в сравнении с практическими возможностями начальства окажутся слишком сложными. Подобные тенденции наблюдаются при принятии самих властных решений. Типичная для организованной власти позиция уже неоднократно нами отмечалась: власть делает возможным образование длинных властных цепей и переплетений и благодаря этому очень быстро начинает предъявлять повышенные требования к потенциалу переработки информации и контроля217 отдельного властителя. Характерное для классической теории власти положение, согласно которому власть всегда преднаходит власть противоположную и Призывает ей сопротивляться, утратило свое былое значение. Напротив, в организациях власть именно порождает противоположную себе власть.

Предъявление чрезмерных требований к руководителю в организациях, в которых его позиция не предполагает свободного выбора действий (или бездействия), может быть использовано другим лицом в качестве источника собственной власти. Защищаться от начальника можно не только путем сокрытия информации; можно сыграть также и на том, что он обязательно будет стремиться найти консенсус с подчиненными, ибо зависит от «сотрудничества» с ними, и это обстоятельство оставляет за его противником последнее слово в принятии решения о «свободном» консенсусе или конфликте. В той мере, в какой это действительно имеет место, в бюрократической среде на место последней альтернативы избежания (увольнения или выхода из рядов организации) заступает новая альтернатива: возможность самоутверждения с помощью приказа. Если при этом она постоянно держится на заднем плане и по возможности не используется, то способствует укреплению власти. Ради избежания эксплицитного приказа начальствующий охотно отказывается от достижения относительно неважных целей, а подчиненные, со своей стороны, всячески стараются избежать чрезвычайной ситуации, которая бы заставила начальника приказывать218.

Если этот анализ применить не к растущему производству, как это часто имеет место при социологическом исследовании организаций219, а к рассмотрению усиливающейся власти, тогда можно поставить вопрос о том, чья собственно власть получает выгоду от усиливающихся взаимозависимостей. Как распределяются властные возможности между начальствующими и подчиненными в условиях возрастания комплексности их возможных отношений? Способность воспринимать эту комплексность у начальствующих, очевидно, весьма ограниченна. Поскольку именно это обстоятельство и является источником власти подчиненных, то можно было бы предположить, что любой рост комплексности властных отношений смещает баланс власти в пользу подчиненных. Вследствие этого по мере возрастания комплексности снижается управляемость организации как системы.

Правда, ограниченному властному потенциалу начальствующих соответствуют в этом случае столь же ограниченные возможности подчиненных. Если в первом случае ощущается дефицит понимания, то во втором — дефицит коммуникации. Власть подчиненных возрастает лишь у отдельных представителей этой группы, приобретая в крайнем своем проявлении характер власти клики. Такая власть всегда ситуативна; она зависит от личной инициативы и от достаточной меры предварительного взаимопонимания. Она, конечно же, не может привести к простой рокировке позиций, к наделению подчиненных властью начальника, потому что сама структура власти подчиненных основана именно на их подчиненном положении и на относительной слабости их начальников, облеченных более могущественной властью. Конечно, отдельные подчиненные вполне могут стремиться к тому, чтобы, отказавшись от власти, соответствующей их месту, занять начальствующие позиции. Но, сделавшись начальниками, не станут же они вести себя подобно коню, пытающемуся впрыгнуть в свое седло. & этом случае неизбежно будут наблюдаться тенденции коллективизировать, систематизировать, приручить и легитимировать власть подчиненных. Иногда их действительно можно наблюдать. Подчиненным внушается, что для них было бы благом коллективное исполнение власти, выбор представителей, образование органов, которые бы соучаствовали в принятии решений. Посредством такого клише, как партиципация, или соучастие, эта идея получает в настоящее время широкое распространение, внушая при этом ложное сознание. Подобного рода «эмансипация* стала новомодной уловкой менеджмента, который, отрицая различия между начальствующими и подчиненными, лишает последних основ их власти. Ставя задачу выравнивания властных полномочий220, реально можно реорганизовать лишь ту власть, которой подчиненные в общем и целом и так уже обладают.

Насколько реализация этой задачи может оказаться удачной (если вообще возможной), пока еще трудно предвидеть221. Многое свидетельствует о том, что власть подчиненных, формально организованная в виде власти коллектива, никак не поглощает их неформальную власть, однако и не усиливает ее. Власть формальная должна реализовываться на практике независимо от власти неформальной и при совершенно других условиях (например, большей прозрачности, меньшей эластичности232, более высокой конфликтности, большей восприимчивости ко внешнему влиянию). Благодаря этому положение власти оказывается еще более комплексным, причем независимо от ее предмета и темы, а только благодаря организации. При всей несостоятельности гипотезы, в соответствии с которой представительные органы трудящихся имеют большое влияние на руководителя и солидную репутацию в его глазах223, иногда, действительно, может сложиться ситуация, при которой отдельные подчиненные, являясь членами таких органов, могут усилить прямое влияние на своего начальника, применяя по отношению к нему свое потенциальное право голоса как «альтернативу избежания». Но, с другой стороны, на этом пути можно легко приблизиться к той черте, за которой влиять на начальника станет бессмысленно, потому что у него не останется никакой власти.

Еще до начала захлестнувшей организации «волны демократизации» Мэри Паркер Фоллет224 предложила следующую формулу: «Разделение властей является не предметом сознательного установления, а способом функционирования организации, порождающим власть»225. Позднее, после мирового экономического кризиса, в сфере другого коммуникативного средства — экономики — родилась идея, что для решения проблем экономического распределения настоятельно требуется экономический рост, но не наоборот"6. Учитывая этот аргумент, Пирсоне попробовал отказаться в сфере теории власти от условий нулевой суммы власти и релятивирования вопросов распределения власти путем их отсылки к переменным властным величинам227. После того, как им был поставлен этот, пусть и чересчур общий, вопрос, представления, будто бы в организациях можно не спеша присваивать чужую В-Часть, полностью сохраняя ее общий объем, окажись несостоятельными. Невозможно также стало более полагать, что разделение властей само по Себе является достаточной защитой от произвола. Наш же анализ организации приводит к пониманию того, что сохранение бессильной вышестоящей власти является условием власти подчиненного. Поэтому, если рассматривать властные величины как переменные и принять во внимание, что усиление власти порождает власть противоположную, то ключ к проблеме согласования власти начальника и подчиненных в организации может лежать в более развитой дифференциации и спецификации источников власти, которые препятствовали бы тому, чтобы взаимные властные потенциалы аннигилировались друг другом228. Эту мысль можно сформулировать и в виде вопроса: как посредством механизмов селекции может возникать организация, в которой при наличии обратно направленной власти сохраняется асимметричная структура властных коммуникаций?

Современный уровень исследования организаций пока не дает ответа на этот вопрос. Простой слепок с модели разделения властей является сильным упрощением. Эта модель имеет специфическую функцию дифференциации правового и противоправного применения власти. Она должна санкционировать первое и блокировать второе. Но этого недостаточно, поскольку власть внутри организаций как раз н не предполагает адекватного юридического обеспечения. Столь же несостоятельны предположения об обоюдном усилении влияния, которые вырабатываются в рамках движения human relations речь в данном случае идет о замкнутых цепях возрастающего влияния, в которых Эго тем больше влияет на Альтера, чем больше последний влияет на Эго229. В рамках организационных систем возможность этого, конечно, не исключается, однако подобный процесс едва ли совместим с негативными санкциями и альтернативами избежания, то есть 0н соответствует, скорее, проявлениям любви, нежели проявлениям власти230. К тому же бросается в глаза излишне эмоциональный, социальный и локальный окрас подобных предположений, оставляющих открытым вопрос о том, в какой мере усиление взаимного влияния отвечает целям приспособления системы к внешнему миру и до какой степени организации способны выносить изменения в структуре персонала.

По-вндимому, этот результат связан с тем, что, хотя источники власти в организациях могут быть жестко дифференцированными, этого нельзя сказать о ее темах. Другими словами, власть в организации распределяется по различным позициям и основаниям, но не может в достаточной степени распределяться тематически. Власть начальника (организационная, персональная или рекомендующая) противостоит власти подчиненных, покоящейся на абсолютно иных альтернативах избежания. С другой стороны, вследствие функциональной дифференциации и разделения труда в больших организациях необходимо, чтобы начальствующий и подчиненный работали в рамках относительно узкой тематической области. Следовательно, они почти не имеют возможности разграничить области своих интересов так, чтобы начальствующий оказывал большее влияние на одни, а подчиненный — на другие проекты и чтобы при этом взаимное уважение 3°и влияния мотивировалось последующим обменом результатами. Для этого еще слишком велики Взаимозависимости и централизованные ответственности внутри некоторой дифференцированной сферы разделенного труда231. Даже в университетах и на факультетах, где могут быть четко разделены такие разнородные сферы власти, как экзамены профессиональная политика, планирование учебного процесса, административно-хозяйственная часть выражение политических установок и т. д., пока, видимо, невозможно достичь согласия о зонах ответственности и взаимном признании сфер влияния между властными группами. Впрочем, ввиду существования множества крайне разнородных организаций невозможно аподиктически утверждать (хотя в тенденции усиления власти в организациях может приводить к этой дилемме), что дифференциация источников власти не может совпадать с дифференциацией ее тематик таким образом, чтобы исчезало игровое пространство выравнивания властей. Для суммарной аккумуляции разнородной власти степень взаимозависимости в системе слишком высока.

4. Благодаря этим соображениям при более пристальном взгляде на властные позиции подчиненных выявляется еще одна проблема, которую невозможно адекватно осознать, просто констатировав факты перепада и выравнивания власти между начальниками и подчиненными в организациях, проблема властных отношений между подчиненными. Если в организациях потенциальная власть все больше смещается в пользу подчиненных, то очень важно выяснить, как регулируются их отношения друг с другом. Рост концентрируемой в руках подчиненных власти придает им смелость применять ее и по отношению друг к другу. Начальник же получает новую функцию — функцию трансформации властных сражений подчиненных. Он сталкивается не только с проблемой различий во мнениях и степени восприимчивости своих подчиненных, но и, кроме того, с проблемой структурно или клинообразно обусловленного перепада власти между ними, который он не в состоянии как таковой устранить и в котором сам он оказывается лишь одним из факторов среди других. В то же время навязываемое начальнику участие в конфликтах должно отвечать функции их сглаживания и уравновешивания власти подчиненных. Вопрос состоит в том, способно ли это участие отвечать данным функциям.

Едва ли существуют исследования о роли компоненты власти в процессах принятия решения внутри больших бюрократических систем. Суждения некоторых специалистов тем не менее дают возможность понять все значение этой постановки проблемы, одновременно создавая впечатление, что главенствующая роль при принятии решений в бюрократических системах принадлежит в основном негативной власти защиты и блокировки233. Общее «да» вытекает здесь из суммированных предрасположенностей не говорить «нет». Этот эффект еще более усиливается на основе политики непосредственного участия в интеракциях, личной близости, знания конкретного окружения и способности чувствовать ситуацию. С точки зрения общественно-релевантной теории власти такое развитие властных отношений означает полный отказ от техничности власти в вышеизложенном (глава V) смысле и от образования инициируемых властью сцеплений. И все это имеет место именно в области организаций! В высшей степени интересное исследование коммунальной политики одного американского мегаполиса234 показывает, как подобная власть, редуцированная в ходе организационной децентрализации до уровня простого потенциала блокирования, может затем компенсироваться благодаря не. формальному соглашению и диффузной структуре политического влияния, в результате чего в рамках подобного неформального соглашения власть снова становится политически калькулируемой и контролируемой. Власть, так сказать, заново формируется вопреки организациям. Преодоление трудностей, вытекающих из формальной структуры, в неформальной системе политического влияния относят к «политическим издержкам», которые могут, но не должны, препятствовать активности участников этой неформальной системы. Политика живет этим и одновременно страдает от того, что власть вынуждена отказываться от технической эффективности.

Нельзя недооценивать актуального воздействия доктрин и стилей мышления на происходящие в рамках организаций процессы и результаты их исследований, особенно в аспекте тем власти. Идеологически подкрепленная и благодаря этому легитимированная высокоразвитая восприимчивость власти — как на практике, так и в науке, — препятствует точному определению границ властных возможностей235. Поэтому отсутствуют и независимые основания надежного эмпирического знания. Невзирая на эти затруднения, мы можем исходить из того, что анализируемые состояния сигнализируют об имманентных препятствиях на пути усиления власти в рамках и посредством организаций. Если возрастает взаимозависимость решений в организациях, если от кондиционального программирования переходят к программированию целевому, то барьеры становятся более ощутимыми. Поэтому власть постепенно утрачивает функцию осуществления трансляции результатов селекции. Но данное обстоятельство отнюдь не отрицает того, что среди нагромождений чересчур сложно выстроенных организаций, прежде всего, на их нижних этажах еще можно жить.

В силу этого дефицита власти движение human relations может быть охарактеризовано как попытка найти другие источники и формы влияния. Однако недостаточность и ограниченную эффективность такого высоко технизированного инструмента, как формальная власть, невозможно компенсировать с помощью менее технизированных, конкретнее применяемых и более контекстуальных форм коммуникации и интеракции. Из локального влияния, эффективного при интенсивной интеракции, невозможно получить эквивалент организационной, общественно значимой, технизированной, независимой от контекста и способной инициировать инновации власти. Заблуждение, характерное для движения human relations заключается в соединении различных уровней системообразования, в первую очередь — в объединении партиципации и демократии. Если наше предположение о том, что это соединение не может быть реализовано в принципе, соответствует действительности, то не столь Уж важно, послужит ли констатация этой неудачи интересам господствующей власти или будет способствовать процессу эмансипации подчиненных.

В любом случае техника может быть дополнена только техникой. И, прежде всего, следует задуматься о более или менее широко развитых техниках квантифицирующей переработки информации и статистическом агрегировании данных и контроля, которые могут быть использованы для получения окончательных результатов, а также для непосредственной фиксации требований и результатов. С их помощью может быть поднят информационный уровень организационного управления. Однако это не все. Связь решений по вопросам управления с механизмами трансляции селекции может стать менее жесткой. Изменения могут затронуть программу производства, организацию рабочих мест или систему персонала с ее критериями приема в организацию, оценку результатов и оплаты. Для того, кого оценивают, эти критерии не имеют непосредственного отношения к их прошлому поведению или к иным преходящим событиям. Данные критерии вытекают из высоко агрегированных данных. Они применяются не путем санкций и поэтому не принимают вид угрозы и тем более — альтернатив избежания, от которых по возможности стараются воздерживаться. Они изменяют параметры и предпосылки будущих действий в системе и зависят от уровня притязаний и состояния дел. Определение и оценка таких суждений основываются, естественно, на системно-политических решениях. Управление никогда не сможет стать логическим автоматизмом. Й, конечно же, мы воздержимся от суждений о «рациональности» указанных форм управления. Результативность и доступность соответствующих им управленческих технологий пока еще невозможно социологически оценить; неизвестной их значение для общества в целом, особенно в том, что касается объема и степени распространения данных технологий. Несмотря на это, мы продемонстрировали здесь возможности реконструкции организационной власти в ее чисто формальном аспекте определения условий членства в организации, а также возможности ее приручаемости в своих собственных регулятивных сферах. Это означает, что мы показали возможности более жесткой дифференциации малого мира интеракции и большого мира организации и воспроизведения для каждого из них соответствующих им властных ролей.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См., например: Harsanyi, 1962 а; 1962 b; Tedeschi, Sonoma, Brown, 1971; Baldwin, 1971c; Bonoma, Tedeschi, Lindskold, Ш2.

2. См.: Biker, 1964; Danzger, 1964; March, 1966; Wrong, 1968; Luhmann, 1969 b.

3. На специфику этой постановки вопроса обратил внимание Леман: Lehman, 1969.

4. Эта опасность характерна для социальных психологов: Raven, 1965; Clark, 1965.

5. Исследование власти именно как средства коммуникации впервые предпринял Парсонс (Parsons, 1963а). Дальнейшие импульсы, дополнения и критика связаны с именами Чезела {Chazel, 1964), Мичела (Mitchell, 1967), Леснофа {Lessnoff, 1968), Гидденса (Giddens, 1968), Тернера (Turner, 1968), а впоследствии также Болдуина (Baldwin, 1971а) и Блейна (Blain, 1971). В последующем изложении понятие средства коммуникации будет употребляться нами независимо от парсоновекои парадигмы взаимообмена (interchange). Оно не опирается ва представление об этом взаимообмене, а также отклоняется от концепции Парсоиеа и в других отношениях. Эти различия вытекают из понимания проблемы контингентное™ н разъясняются в моей статье «Генерализующие медийные средства и проблема контингентности» {^Generalized Media and the Problem- of Contingency*), которая будет опубликована в готовящемся к выходу в свет сборнике статей, посвященных юбилею Пар-сонса.

6. См., например: Homans, 1964; Maciejewski, 1972.

7. Одновременно это положение должно продемонстрировать, насколько проблематично определять индивида как субъект. С помощью подобной двусмысленности как-то чересчур легко осуществляется восхождение от абстрактного к конкретному.

8. Такое понятие коммуникации рассматривается в кн»^ге Мак-Кея; МасКау, 1969.

9. См.: Berger, Luckmann, 1969; McLeod, Chaffee, 1972; c«-также: Arbeitsgruppe BielefelderSaziotogen, 1973.

 

10.См., например: Marshall, 1961.

11.См.: Goody, Watt, 1963; Goody, 1973.

12.Впоследствии именно из этого развивается «диалог» как литературная форма, как противоречащий самому себе протест против требований, накладываемых письменностью, и в результате за счет этого он достигает стилистического совершенства.

13.Это учитывает ГГарсоис в своем тезисе о двойной контин-гентости как предпосылки образования дополняющих друг друга ожиданий (см.: Parsons, Shils, 1951: 14 ff.). Обратите такте внимание на интересное определение власти (authority) как инстанции, устанавливающей предпосылки решений (но не сами решения!) для других: March, Simon, 1958: 90.

14.Вследствие этого в рамках общей теории власти лишено смысла односторонне подчеркивать возникающие у той или другой стороны проблемы, связанные с принятием решений. При особых констелляциях власти это может быть совсем не так. Так, Фишер (Fisher, 1969) рекомендует чиновникам министерства иностранных дел заботиться не столько об уточнении собственной политики, сколько обращать внимание на политику других государств и, прежде всего, вырабатывать механизмы ответного применения власти в отношении тех решений других правительств, которые вызывают наибольшее беспокойство.

15.Этой позиции придерживаются, прежде всего, Абрамсон, Катлер, Кауц н Мендельсон (Abramson, Cutler, Kautz, Mendel-s<m, 1958), которые подчеркивают, что в теории власти большая часть возможностей действия должна рассматриваться как s равной мере наличествующая у обеих сторон.

16.Сравните это с наблюдениями Кроцира (Cro2ier, 1963: ^93), подметившего, что в чрезмерно структурированных организациях власть перемещается туда, где в отношении выбора Действий, от которых зависят другие, еще сохраняются остатки неопределенности. В качестве одного из обобщений в направлении создания общей «стратегической теории континген-Чии» власти см.: Pennings et a I., 1969; Hinings et al., 1974.

18.Данный случай применения физического насилия (подобный тому, как если бы мы двигали внешние тела для изменения их положения в пространстве) необходимо последовательно отличать от символического использования физнческо-^{Гд На}снлия как способа формирования власти. К этому мы еще ^ВеРнемся в четвертой главе. Проблема, на которую здесь может быть лишь бегло указано, заключается в том, что все эти единицы измерения относительны и определены условиями возможности, лежащей в их основании. Поэтому измерение, о котором ндет речь, всегда предполагает, что задействованные элементы принадлежат системе и ограничены общими для них условиями возможности

19.См.: Danzger, 1964: 714 ff.

20.См., например: Walter, 1966. Критику см.: Mayhew, Jr. Gray, 1969.

21.См. ряд экспериментов, эксплицитно исходящих нз альтернатив, которыми обладают обе стороны: Thibaut, Faucheux 1965; Thibaut, 1968; Thibaut, Gruder, 1969.

22.В теориях власти это учитывается иногда явно, но чаще всего имплицитно. О соответствующем определении понятия власти идет речь в книге Ван Дорна: Van Doom, 1962/63: 12.

23.Новейший обзор проблем теории каузальности можно найтн у Даля (Dahl, 1968: 410 ff.). См. также: Garrison, 1968: 59 ff. Стинчкомб (Stinchcom.be, 1968: 163 ff.) предложил информационно-теоретическую формулировку каузальной концепции власти.

24.Этот признак власти часто рассматривается в форме, предложенной М. Вебером. Люди признают власть лишь там, где власть имущий может провести свое решение даже при наличии сопротивления: Weber, 1948: 28. С этим определением понятия власти согласны, например, Эмерсон (Emerson, 1962) и Хольм (Но/т, 1969). На уровне же общей теории средств коммуникации оказывается существенным, прежде всего, селективное определение, «процессироваиие контингенции». Мы еще вернемся к специфическим особенностям, которые характерны для этого процесса в случае власти.

25. Такое понимание восходит к веберовскому понятию «■шанса». Ронг (Wrong, 1968: 677 f.) правильно указывает на то, что здесь подразумевается оценка того, кто починяется власти, а не статистический анализ случаев фактического применения власти, проводимый социологами.

26. В этом смысле Даль (Dahl, 1957) определяет как шанс не только саму власть, но и каузальность власти как измене' ние вероятностей.

27. К примеру, повсеместно наблюдается тенденция преимущественно позитивного определения ситуации. Данная тенденция, по-видимому, редко позволяет реализоваться слуЧ^аЯМ двойных (менее невероятных) отрицаний. См., например: J of' dan, 1965; Kanouse, Hanson, 1971. Другой вопрос заключается в том, обладают ли негативные (позитивные) оценки всякий раз большей интерференцией с большим количеством альтернатив и блокирует лн невероятное (или вероятное) событие другие возможности либо же оно их, наоборот, по преимуществу провоцирует.

28- Все «за» и «против» см.: Nagel, 1968: 132 f.; Gamson, 1968: 69 f-; Wrong, 1968: 678 f. Шермерхори {Schermerhorn, 1961: 95 f.) рассматривает пример локально-политической власти больших предприятий.

29.Так полагает Нагель (Nagel, 1968).

30.См.: Luhmann, 1972 а.

31.Еще радикальнее это изменение диспознций дает о себе знать в сферах других коммуникативных средств. Истина, рассматриваемая в качестве средства коммуникации, более не может пониматься как значение предложений или представлений, любовь — как чувство, деньги — как имущество, а вера — как внутренняя связь личности. Для социологии коммуникативных средств такого рода представления и исчисления являются не признаками ее теории, а признаками ее предмета — как средства упрощения взаимопонимания в общественной жизни, которая ориентируется на генерализированные коды.

32.Как известно нз экспериментальных исследований, уже иерархии в общих чертах управляют процессом приписывания аналогичным образом. См.: