Кара Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. вступить с нею в брак или взять ее на содержание; затем насилие — насильственное домогательство плотского ха­рактера

вступить с нею в брак или взять ее на содержание; затем насилие — насильственное домогательство плотского ха­рактера. Кроме того, было сластолюбие — склонность к ласкам, не ведущим к законному половому сношению; содомия — половое удовлетворение с использованием про­тивоестественного сосуда; инцест — сношение с кровным или другим родственником до четвертой ступени; и нако­нец, было скотоложство — половое сношение с животным. Однако этот перечень сексуальных обязательств или за­претов почти целиком, почти исключительно относится к тому, что можно охарактеризовать как реляционный аспект сексуальности. Нарушения шестой заповеди затрагивают главным образом юридические узы между людьми: таковы адюльтер, инцест, насилие. Эти грехи затрагивают статус личности, священника или же верующего. Они затрагивают форму полового сношения: такова содомия. Да, они могут подразумевать пресловутые ласки, не ведущие к законному половому сношению (то есть, мастурбацию), но такого рода деяние входит в число половых грехов как один из них, как один из способов не совершать половое сношение в его за­конной форме, то есть в той форме, которая предусматрива­ется на уровне взаимоотношений с партнером.

С XVI века эти рамки, не исчезающие из литературы, напоминающие о себе еще довольно долго, постепенно раздвигаются и претерпевают тройную трансформацию. Во-первых, на уровне техники исповеди, расспросы о соб­людении шестой заповеди поднимают ряд специфических проблем как перед священником, которому надо не запят­нать себя, так и перед самим кающимся, который не должен умалчивать ни о чем содеянном, но и ни в коем случае не должен узнать на исповеди больше, чем он уже знает. По­этому признание в грехе сладострастия должно делаться таким образом, чтобы не затронуть ни сакраментальную чистоту священника, ни естественную неискушенность ка­ющегося. Это подразумевает ряд правил. Я просто назову их: исповедник должен узнавать о половых грехах ровно столько, «сколько необходимо»; как только исповедь завер-

шена, он должен забывать обо всем услышанном; он дол­жен как можно больше спрашивать о «мыслях», дабы не нужно было углубляться в деяния, особенно в том случае, если они даже не были совершены (и, как следствие, чтобы не выдать что-нибудь, не известное собеседнику, кающему­ся); он не должен сам произносить названия грехов (то есть употреблять слова «содомия», «мастурбация», «адюльтер», «инцест» и пр.). Он должен вести дознание, спрашивая ка­ющегося о том, какого рода мысли к нему приходили, какого рода поступки он совершал, «с кем» он их совершал, дабы с помощью этих вопросов «вытянуть из кающегося, — как говорит Абер, — все разновидности блуда, не рискуя обу­чить его ни одной».

С появлением этой техники узловая точка дознания, как мне кажется, заметно смещается. С XVI века в этой прак­тике исповеди о грехе сладострастия происходит, в конеч­ном счете, следующее коренное изменение: реляционный аспект сексуальности теряет место первого, важнейшего, фундаментального элемента признания, подразумеваемо­го покаянием. В сердцевине дознания о соблюдении шес­той заповеди оказываются уже не отношения партнеров, но само тело кающегося, его жесты, чувства, удовольствия, по­мыслы, желания, сила и природа того, что он испытывает на телесном уровне. Прежнее дознание основывалось по сути своей на перечне дозволенных и запрещенных отношений. Новое дознание становится детальным обозрением тела, своего рода анатомией сладострастия. Именно тело с его различными частями, именно тело с его разнообразными ощущениями, но уже не (или, во всяком случае, в гораздо меньшей степени) законы легитимного союза, служат вы­разительным принципом грехов сладострастия. Тело и его удовольствия становятся, в известном смысле, кодексом, языком плоти, каковым прежде была предусмотренная зако­ном форма легитимного союза.

Приведу вам два примера. Во-первых, модель опроса о соблюдении шестой заповеди, обнаруживаемая нами в на­чале XVII века в книге Милара, которая, в некотором роде,

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

отражает промежуточную, общераспространенную, еще не разработанную и довольно-таки архаичную практику по­каяния.

В «Большом справочнике священника» Милар говорит о том, что дознание должно проводиться в следующем по­рядке: простой блуд, затем растление девственницы, затем инцест, насилие, адюльтер, искусственное семяизвержение, содомия и скотоложство; затем развратные взгляды и при­косновения; затем проблема танца, книг, песен; затем ис­пользование возбуждающих средств; затем вопросы о том, испытывает ли верующий трепет и томление при слушании песен; и наконец, носит ли он показную одежду и применя­ет ли декоративный макияж. Как видите, такого рода орга­низация дознания, впрочем, еще приблизительная в данном случае, показывает, что первостепенное, сущностное значе­ние отдается грубым нарушениям, но грубым нарушениям на уровне отношений с другими: таковы блуд, растление де­вственницы, инцест, насилие и т.п. Напротив, в несколько более позднем трактате, относящемся к концу XVII века и вновь принадлежащем Аберу, порядок постановки вопросов или, вернее, точка зрения, направляющая постановку воп­росов, существенно смещается.

В самом деле, Абер прежде всего говорит вот о чем: пре­грешения похоти настолько многочисленны, практически бесконечны, что надо решить, по какой схеме, каким об­разом, в каком порядке их организовать и соответственно задавать вопросы. И отвечает: «Поскольку грех порочности совершается бесконечно разными способами, с участием всех телесных чувств и всех душевных способностей, испо­ведник [...] должен обследовать все чувства одно за другим. Затем следует изучить желания. И наконец, после этого рас­смотреть мысли». Выходит, именно тело служит принци­пом анализа необозримого мира похоти. Исповедь должна следовать уже не порядку значения, тяжести нарушений ре­ляционных законов, но своего рода греховной картогра­фии тела.

Прежде всего, осязание: «Не совершали ли вы неприлич­ные прикосновения? Какого рода? К чему?». И если каю-