Каря Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. ку, от чего он страдает, какова его болезнь»

ку, от чего он страдает, какова его болезнь». Помимо этой необходимой импликации само по себе признание не имеет ценности, не обладает действенностью. Оно лишь позволя­ет священнику определить наказание. Нельзя сказать, что признание так или иначе влечет за собой отпущение гре­хов. Самое большее, что мы находим в текстах этой эпохи (VIII-X века христианской эры), это упоминание о том, что в признании, в признании священнику, есть нечто трудное, тягостное, вызывающее чувство стыда. В этом смысле при­знание само уже является своеобразным наказанием или, в некотором роде, началом искупления. Об этой исповеди, не­обходимой для того, чтобы священник мог выполнять свою функцию врачевателя, Алкуин говорит, что в ней заключе­но жертвоприношение, ибо она вызывает чувство униже­ния и заставляет краснеть. Она вызывает эрубесценцию. Грешник краснеет, когда говорит, и тем самым — говорит Алкуин — «дает Богу веское основание, чтобы простить его». И уже это начальное значение, начальная действен­ность, придаваемая факту признания своих грехов, обуслов­ливает ряд сдвигов. Ведь если сделанное признание — это первый шаг к искуплению, то разве отсюда в конечном ито­ге не следует, что достаточно дорогое, достаточно постыд­ное признание само может быть раскаянием? Разве нельзя поэтому применять вместо таких тяжелых видов епитимьи, как пост, ношение власяницы, богомолье и т.д., наказание, которое состояло бы просто-напросто в объявлении о сво­ем проступке? Важнейшей составляющей этого наказания и была бы эрубесценция, стыд. И в IX, X, XI веках распро­страняется практика исповеди мирянам. В конце концов, если ты совершил грех, то, по крайней мере, если рядом нет священника, можно просто поведать свой грех одному или нескольким людям из своего окружения, тем, кто, в некото­ром смысле, у тебя под рукой, и таким образом заставить себя устыдиться, рассказывая о прегрешениях. Как только исповедь состоится, произойдет искупление, и отпущение грехов будет заверено Богом.

Итак, постепенно ритуал покаяния, а точнее, эта почти юридическая тарификация покаяния, начинает смещаться в

сторону символических форм. В то же время механизм отпу­щения грехов, своего рода миниатюрный действующий эле­мент, обеспечивающий это отпущение, все теснее собира­ется вокруг признания. По мере же того как механизм отпу­щения грехов сосредоточивается вокруг признания, власть священника, а в особенности епископа, неуклонно ослабля­ется. И во второй половине Средневековья (с XII века до на­чала Ренессанса) происходит вот что: Церковь, так сказать, укореняет в пределах духовной власти тот самый механизм признания, который до некоторой степени лишил ее влияния в процедуре покаяния. Этой прививкой принципа признания внутри укрепившейся духовной власти характеризуется ве­ликая доктрина раскаяния, формирующаяся в эпоху схолас­тики. Процесс идет несколькими путями. Во-первых, в XII [rectius: XIII] веке появляется обязанность исповедоваться регулярно: как минимум ежегодно для мирян и ежемесяч­но или даже еженедельно для священников. Таким образом, исповедуются теперь не только тогда, когда согрешили. Можно, даже должно исповедоваться, если вы совершили тяжкий грех, но так или иначе нужно исповедоваться регу­лярно, по меньшей мере, раз в году. Во-вторых, обязанность непрерывности: следует признаваться во всех грехах, во вся­ком случае, во всех, совершенных со времени предыдущей исповеди. Опять-таки, правило «согрешил — покайся» ис­чезает, и восстанавливаегся тотализация, по меньшей мере, частичная, от предыдущей исповеди до нынешней. В-тре­тьих, и это самое главное, появляется обязанность полноты рассказа. Недостаточно рассказать о грехе после того, как он совершен, и только потому, что этот грех считается осо­бенно тяжким. Нужно рассказать обо всех своих грехах, не только о тяжких, но и о менее значительных. Ибо разделять грехи на простительные и смертные — удел священника, только он может проводить это очень зыбкое, устанавливае­мое теологами различие между простительным и смертным грехами, которые, как вы знаете, могут превращаться друг в друга в зависимости от обстоятельств, в зависимости от времени действия, его участников и т.д. Словом, появляют­ся обязанности регулярности, непрерывности и полноты

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

рассказа. Тем самым значительно расширяется обязанность покаяния, а следовательно, и обязанность исповеди, а сле­довательно, и обязанность признания.

И этому впечатляющему расширению отвечает эквива­лентное усиление власти священника. В самом деле, га­рантией регулярности исповеди служит отныне не только аккуратное выполнение верующими правила ежегодной исповеди, но и то, что они должны исповедоваться опреде­ленному священнику, одному и тому же священнику, свое­му священнику, как принято говорить, то есть тому, в чьем ведении они состоят, как правило — приходскому кюре. Гарантией непрерывности исповеди, того, что ничто из происшедшего после предыдущей исповеди не будет забы­то, теперь служит то, что к привычному ритму исповедей прибавился ритм, так сказать, более размеренный, ритм об­щей исповеди. Верующим рекомендуется, предписывается несколько раз в жизни совершать общую исповедь, заново перечисляя все свои грехи от самого начала жизни. И нако­нец, исчерпывающая полнота исповеди гарантируется тем, что священник теперь уже не довольствуется произволь­ным признанием верующего, который приходит к нему, уже совершив проступок, и потому, что совершил проступок. Гарантией исчерпывающей полноты выступает контроль священника над тем, что говорит верующий: он побуждает верующего к ответам, расспрашивает его, уточняет детали признания, применяя целую технику очистки совести. В эту эпоху (XII-XIII века) складывается вопросительная систе­ма, выстроенная согласно заповедям Бога, семи смертным грехам, а также, позднее, согласно заповедям Церкви, пе­речню добродетелей и т.д. Таким образом, в рамках проце­дуры покаяния XII века властью священника производится полная разметка тотального признания. Но этим дело не ог­раничивается. Есть и еще нечто, способствующее прочному укоренению признания в механике священнической власти. Дело в том, что теперь, с XII-XIII веков, и далее всегда, свя­щенник более не связан иерархией удовлетворений. Теперь он волен назначать наказания сам, в зависимости от грехов, обстоятельств, конкретных людей. Никакого обязательного