Карл Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. безосновательными преступлениями, учитывая всю двус­мысленность этих слов

безосновательными преступлениями, учитывая всю двус­мысленность этих слов. Таково мое мнение о причинах, по которым уголовный аппарат брался разрешать эти дела и в то же время оказывался в замешательстве перед ними.

Теперь же я намерен обратиться к медицинскому аппарату и выяснить, по каким причинам и его, в свою очередь, заво­раживали эти знаменитые безосновательные преступления, примером которых служит дело Генриетты Корнье. Мне ка­жется, что тут есть одно обстоятельство, на котором нужно заострить внимание; возможно, я ошибался, уделив ему не­достаточно времени в прошлом году. Дело в том, что психи­атрия, какой она сложилась в конце XVIII века и особенно в начале XIX века, не была специализированной областью общей медицины. В начале XIX века, да и позднее, возмож­но почти до середины XIX века, психиатрия функционирует не как особая специализация медицинского знания или тео­рии, но, в куда большей степени как отрасль общественной гигиены. Прежде чем сделаться отделом медицины, психи­атрия была институциализирована как область социальной защиты, защиты от всевозможных опасностей, с которыми общество может столкнуться вследствие болезни или всего того, что может быть прямо или косвенно связано с болез­нью. Психиатрия институциализировалась как своего рода социальная профилактика, как гигиена всей совокупности общественного тела (не будем забывать о том, что первым в каком-то смысле специализированным психиатрическим журналом во Франции были «Анналы общественной гиги­ены»). Психиатрия была отраслью общественной гигиены, и поэтому понятно, что, дабы самой сделаться научным институтом, то есть основательным и подкрепленным ме­дицинским знанием, ей потребовалось совершить две одно­временные кодировки. В самом деле, с одной стороны, надо было определить безумие как болезнь, патологизировать присущие ему расстройства, заблуждения, иллюзии; про­вести ряд исследований (по симптоматологии, нозографии, прогнозированию, наблюдению, клиническому досье и т.д.), способных навести мосты от этой общественной гигиены, или социальной профилактики, которую психиатрия должна

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

была обеспечивать, к медицинскому знанию — и тем самым позволить этой защитной системе функционировать как ме­дицинское знание. Но, с другой стороны, необходима была, причем в паре с первой, и другая кодировка. Одновременно надо было определить безумие как опасность, то есть пред­ставить безумие как источник ряда опасностей, как по самой сути своей источник угроз, а психиатрию тем самым — как знание о ментальных болезнях, способное действенно рабо­тать в качестве общественной гигиены. То есть, с одной сто­роны, психиатрия перевела целый отдел общественной ги­гиены в разряд медицины, а с другой стороны, она постави­ла знание, предупреждение и, при необходимости, лечение ментальных болезней на пост социальной профилактики, совершенно необходимой, чтобы предотвратить целый ряд фундаментальных опасностей, связанных с самим сущест­вованием безумия. Эта двойная кодировка прошла долгий исторический путь, растянувшийся на весь XIX век. Мож­но сказать, что сильные доли истории психиатрии в XIX, да даже и в XX веках отмечаются именно тогда, когда две ко­дировки работают действительно слаженно или когда один общий тип дискурса, один общий тип анализа, один общий понятийный корпус, позволяет определить безумие как бо­лезнь и квалифицировать его как опасность. Так, в начале XIX века понятие мономании позволяет классифицировать в рамках подробной нозографии вполне медицинского типа (во всяком случае, безупречно изоморфной любой другой ме­дицинской нозографии), закодировать внутри медицинского по своей морфологии дискурса, целый комплекс опаснос­тей. В итоге мы находим клиническое описание мономании убийства или, скажем, суицидальной мономании. И социаль­ная опасность кодируется как болезнь в рамках психиатрии. После чего психиатрия, в самом деле, начинает функциони­ровать как медицинская наука, ответственная за обществен­ную гигиену. Точно так же во второй половине XIX века мы встречаем понятие, не уступающее по эффективности мо­номании и выполняющее, в известном смысле, ту же самую роль в совсем другом контексте: это понятие «вырождение». Вместе с понятием вырождения вы получаете возможность

Карл Густав ЮНГ, Мишель ФУКО

изоляции, регистрации, ограждения некоторой зоны соци­альной опасности и, в то же время, способ придать ей статус болезни, патологический статус. Возможен вопрос: а не иг­рает ли ту же самую роль в XX веке понятие шизофрении? Шизофрения, понимаемая некоторыми как болезнь, кровно связанная со всем нашим обществом, — такого рода дис­курс о шизофрении — является, конечно же, тоже способом кодировки социальной опасности как болезни. Разбирая эти сильные доли — или, если угодно, слабые понятия психи­атрии, мы всякий раз обнаруживаем, что психиатрия выпол­няет функцию общественной гигиены.

Но мне кажется, что и помимо этих общих кодировок психиатрия нуждается в безумце как таковом, на опасный, специфически опасный характер которого она без устали указывала. Иными словами, с тех пор как психиатрия стала функционировать как знание и власть внутри широкой об­ласти общественной гигиены, защиты общественного тела, она всегда старалась отыскать секрет преступлений, кото­рые угрожает спровоцировать всякое безумие, или, с дру-i ой стороны, ядро безумия, которое должно таиться во всех потенциально опасных для общества индивидах. Короче говоря, чтобы психиатрия могла функционировать так, как я это описал, ей понадобилось принять как принцип сущ­ностную и фундаментальную причастность безумия к пре­ступлению, а преступления к безумию. Эта причастность абсолютно необходима психиатрии, она является одним из условий ее формирования как отрасли общественной гиги­ены. Как раз поэтому психиатрия осуществила следующие два важных мероприятия. Одно — в лечебнице, и об этом мероприятии я рассказывал вам в прошлом году, оно заклю­чается в построении анализа безумия, который расходится с традиционным анализом и в котором уже не бред выступает смысловым ядром безумия, но, скорее, матричной формой безумия оказывается непослушание, сопротивление, непод­чинение, бунт, в буквальном смысле злоупотребление влас­тью. Вспомните, как я говорил вам в прошлом году о том, что для психиатра XIX века безумец — это, в сущности, всегда некто, принимающий себя за короля, то есть проти-

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР