Часть вторая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАХИД-ИБН-РАБАХА 21 страница

— А раз ты такой прижимистый — оставайся в своём обычном тюрбане!

В конце концов, не гонясь ни за экстравагантностью, ни за простотою, мы выбираем для себя по железному шлему с кольчужными бармицами и скользящей носовой пластиною.

Лопоухий отмечает:

— Такие шлемы очень удобны при стрельбе из лука!

Подняв носовую пластину на шлеме, я беру в руки лук и натягиваю его.

— Да. Всё хорошо, — подтверждаю я. — Тетива ни за что не цепляется.

Единственно, о чём мы с ним не спорим, так это об одежде. Теперь она у нас такого же жёлтого цвета, как у большинства мамлюков султана.

Указывая на дорогой поясной ремень, украшенный серебром, золотом и драгоценными камнями, Лопоухий насмешливо подзуживает:

— Ну, что? Купишь? Потратишь всего каких-то триста золотых монет. Зато будешь выглядеть как самый высокопоставленный эмир.

— Нет, Аариф, — отказываюсь я. — Во-первых, для меня эта вещь второстепенная, а, во-вторых, у меня не хватит денег.

При этом я не отрываю взгляда от торговца, который привычно демонстрирует восхищённым зевакам качество меча из дамасской стали: он роняет шёлковый платок на его лезвие, и невесомая ткань легко распадается надвое.

Увидев, куда направлен мой взгляд, Лопоухий говорит:

— Меч для конного воина — тоже второстепенная вещь. Зачем тебе так тратиться на вспомогательное оружие?

— Не знаю, Аариф, — отвечаю я другу и смущённо признаюсь: — Но это моя мечта!

И Лопоухий больше не корит меня за то, что почти весь остаток своих денег я трачу на этот клинок с волнистой поверхностью. Он вместе со мною любуется на это заточенное до бритвенной остроты оружие.

Почтительно вздыхая, Лопоухий обращается ко мне:

— Вахид, я не могу оторвать от него взгляд. Он прекрасен!

Став владельцем этого узорчатого чуда, я радуюсь, словно ребёнок, и еле шепчу:

— Да. И такой клинок втрое прочнее других. Он не ломается.

С презрением в голосе он сравнивает:

— А ты видел монгольские мечи? При такой же длине те гораздо тяжелее.

И, немного подумав, он спрашивает у меня:

— Так ты что? Действительно, собираешься вступать в ближний бой с рыцарями?

Придав своему лицу самое свирепое выражение, я заявляю:

— Почему бы и нет?

И, не выдержав этой игры, улыбаюсь и поясняю:

— Ведь у этого клинка есть неоспоримое преимущество перед рыцарским мечом — им можно наносить рубящие удары в движении. А рыцарь, если попытается нанести колющий удар на ходу, в лучшем случае потеряет оружие, а в худшем — сломает себе запястье гардой.

Лопоухий ухмыляется:

— Ты сначала подберись к нему для удара. А то ведь он издали может проткнуть тебя копьём. А, кроме того, сплошные доспехи этим мечом всё равно не разрубишь.

— Посмотрим! — улыбаюсь я.

Что касается нашего главного оружия — луков, то нам остаётся лишь забрать свои давние заказы у самого известного в Дамаске мастера. Этот ремесленник изготовил нам по три саадака с луками, которые, как нельзя лучше соответствуют нашему росту, длине и силе наших рук. Кроме того, я забираю у мастера большое количество стрел с редким оранжевым оперением.

Заметив, что на древке каждой моей стрелы указано имя, Лопоухий интересуется:

— А это что?

Я молчу и хитро улыбаюсь.

— А! Понял! — догадывается он. — Это чтобы не спорить о трофеях. Я себе тоже закажу такие!

Оглядывая меня в новой экипировке, брат Хамза лишь хмыкает и покачивает головою. Затем объявляет:

— Вахид, пришла пора взимать налоги! Завтра отправляемся в мою крепость Эль-Карак!

И вот на пустынной дороге уже вьётся пыль из-под копыт лошадей нашего отряда телохранителей, сопровождающих своего эмира в Иорданию.

Пристроив моего скакуна рядом с таким же конём брата Хамзы и оглядывая окрестности, я интересуюсь у брата:

— А сколько оазисов и деревень дал тебе султан во временное владение?

Хамза смеётся:

— Много. Да вот только две трети полученных от этого денег я должен тратить на содержание своего отряда — делить на тысячу воинов-халка.

Я любопытствую:

— Самому мало остаётся, да?

Хамза не отвечает. Но я вижу, что он размышляет о чём-то серьёзном. Наконец, он сообщает мне:

— Скоро султан будет проводить инспекцию владений всех высокопоставленных эмиров.

Я спрашиваю:

— И ты боишься, что он может отобрать у тебя эту крепость? Разве ты для этого уже слишком стар?

Брат смеётся:

— Нет, на государственную пенсию мне ещё рано.

Однако я настаиваю:

— А вдруг султан решит, что ты не способен управлять?

И Хамза с гордость рассказывает мне:

— Я наладил справедливое управление в этих землях, улучшил систему искусственного орошения, построил в каждом селении базар и возвёл мечеть. Поэтому считаю, султан должен быть доволен мною.

Указывая на крестьян, провожающих наш отряд взглядами, в которых не усматривается и намёка на любовь, я говорю Хамзе:

— Эх, брат! Это не ты тут что-то построил или возвёл, а вон те люди.

И, усмехнувшись, прибавляю:

— Ты и султан для них являетесь лишь захватчиками. И, наверняка, возводя здания и сохраняя в исправности ирригационные сооружения, эти люди считают, что делают это для себя и своих потомков.

Я гляжу на крестьян и понимаю, насколько мы разные и по внешнему виду, и по образу жизни. И что они небезосновательно считают нас чужеземцами и завоевателями.

Выслушав меня, Хамза равнодушным тоном произносит:

— Однако они — всего лишь мои рабы.

А я на это замечаю:

— Мамлюки ведь тоже были рабами.

Обжигая меня взглядом, он говорит:

— Но в отличие от мамлюков, у этих крестьян даже нет надежды, что они когда-нибудь будут проданы или освобождены! Им суждено навсегда оставаться рабами, так же как и их детям!

Глядя вдаль, я замечаю, что всё чётче проступают очертания постепенно приближающейся крепости.

Брат Хамза сообщает мне:

— Крепость Эль-Карак когда-то принадлежала крестоносцам. И большинство их крепостей и замков построено подобным же образом.

Я восхищаюсь:

— Для её постройки нельзя было выбрать более удачного места! С вершины этого холма её обитателям открывается прекрасный обзор! А отвесные скалы затруднят возможный подход вражеских войск!

А он продолжает знакомить меня со своей крепостью:

— Сейчас она окружена тремя рядами толстых каменных стен и охраняется внушительным военным гарнизоном. Её арсеналы полны оружия, а запасов продовольствия хватит, чтобы пережить многомесячную осаду.

И вот, миновав подъёмный мост, через охраняемые стражей ворота мы въезжаем внутрь. В крепости много различных хозяйственных построек: складов, кузниц и конюшен. Сердцем крепости является цитадель, где одно из помещений Хамза отвёл под своё жилище.

Внимательно осмотревшись в цитадели, я задаю брату вопрос:

— Хамза, а здесь есть подземные ходы?

Ухмыляясь, Хамза отвечает:

— В какой же уважающей себя крепости их нет? Но это большой секрет.

Я интересуюсь:

— А они длинные?

Он сообщает:

— Достаточные, чтобы выбраться за пределы осады.

И я прошу:

— Позволь мне посмотреть, брат. Очень любопытно.

Но Хамза отказывает:

— Там нет ничего интересного. Лишь грязь, пауки и скорпионы.

Снаружи, рядом с крепостью, почти примыкая к её стенам, расположилось несколько деревень ремесленников и крестьян. И Хамза этим очень недоволен.

Он требует от эмира гарнизона:

— Надо переселить отсюда крестьян на отдалённые территории, а то земли там почти заброшены. Да и крепость при осаде не сможет долго кормить такое большое количество обитателей.

Немного подумав, он добавляет:

— А ещё проследи за очисткою подземных ходов. Надеюсь, мне не нужно объяснять, как соблюсти секретность?

Эмир гарнизона кивает головою:

— Конечно, не нужно, великий эмир! Тех людей, кто будет выполнять эту работу, мы потом казним.

Старосты всех окрестных деревень совершенно бесплатно снабжают продовольствием и фуражом не только гарнизон крепости, но и наш отряд.

Хамза радуется из-за такой заметной экономии:

— Вот почему я люблю бывать в своём владении!

Когда сбор налогов приближается к концу, один из старост пробивается к Хамзе и жалуется:

— Великий эмир, я боюсь, что не смогу собрать весь налог. Ведь две семьи из нашей деревни прошлой ночью самовольно покинули свои участки. Возможно, они решили сбежать в большой город.

Хамза разгневан. Он рассылает группы всадников по всем дорогам.

А я любопытствую:

— Что с ними будет при поимке?

Раздосадованный Хамза отвечает:

— Их принудительно возвратят и примерно накажут!

Хоть и с запозданием, но я всё-таки вспоминаю о своём даре, и когда засыпаю, то с высоты птичьего полёта сразу же обнаруживаю группу крестьян, движущуюся по одной из заброшенных дорог.

— Я знаю, где они! — говорю я Хамзе. — Поскакали, брат!

Мы задерживаем испуганных беглецов и под женский плач и причитания сопровождаем их в крепость. Хамза велит собрать на площади всех жителей из ближайших поселений. При большом стечении народа беглецов-мужчин привязывают за ступни к деревянным жердям и приподнимают над землёю. Они болтаются вниз головами, как куры на базаре. Палач, назначенный из наших воинов, берёт крепкую палку и бьёт по пяткам провинившихся крестьян. Этот огромный воин-халка, напоминающий ликом африканскую обезьяну, выполняет свою работу с совершенно равнодушным выражением на физиономии.

— Али[138]! — обращается к нему Хамза. — Они хотели лишить тебя мяса, сыра и хлеба.

Лицо воина мгновенно преображается. Его глаза загораются такой лютой злобою, что становится страшно за жизни крестьян. И палка в его руках принимается вращаться с такой бешеной скоростью, что становится невидимою. Беглецы воют от боли и один за другим теряют сознание. Хамза подаёт знак прекратить экзекуцию.

После этого досадного события мы с Хамзою взбираемся на крепостную стену и любуемся нашим зелёным оазисом.

Хамза умиротворённо произносит:

— Давай, брат, наслаждаться покоем, пока это возможно.

И тут же ругается:

— Тьфу! Сглазил!

Наш отдых был недолго — его прерывает появление гонца с приказом от султана.

Прочитав письмо, Хамза объявляет нашему отряду:

— Мы должны срочно выдвигаться к замку крестоносцев Сафед.

В предвкушении близких сражений я радуюсь:

— Началось!

— Да, — говорит Хамза. — Это начало большой войны. Захватив эту твердыню тамплиеров, мы тем самым откроем доступ к столице их графства, городу Акра.

Он хитро улыбается мне и произносит вполголоса:

— А меня султан назначил руководить осадою этого замка!

Среди стягивающихся к замку Сафед полков халка я вижу несколько больших отрядов союзников-бедуинов.

— Сколько у тебя будет воинов? — спрашиваю я у Хамзы, который впервые руководит такими значительными силами султанской армии.

Мой брат и эмир гордо отвечает:

— В общей сложности — десять тысяч всадников и пять тысяч пеших лучников!

Я замечаю:

— Мне кажется, здесь нет ни одного отряда мамлюков.

На что Хамза говорит мне:

— Брат, ты же знаешь, что командовать мамлюками имеет право только мамлюк. Султан Бейбарс ведёт их лично сам. Скоро они будут осаждать столицу христианского княжества Антиохия.

Я удивляюсь:

— Сколько же всего войск у султана?

Хамза сообщает мне:

— За последние годы он довёл численность армии до сорока тысяч воинов, из которых четыре тысячи — это его личные мамлюки. Десять тысяч конных воинов находятся под командованием великих эмиров мамлюков и ещё десятью тысячами командуют великие эмиры халка. Эти двадцать четыре тысячи всадников составляют элиту нашей армии.

Улыбаясь, я делюсь с ним:

— Когда ты, брат, говоришь про элиту, мне чудится, что я стою на майдане в военной школе, а эмир Баасым внушает нам: «Вы являетесь элитою, поэтому каждый из вас должен уметь одинаково хорошо сражаться и верхом, и в пешем строю, а также возводить полевые укрепления. Наша конница не только скачет и сражается, она осуществляет различные обманывающие врага манёвры, выполняет ложные отступления с последующими внезапными атаками…»

Улыбнувшись в ответ, Хамза произносит:

— Отличие между эмиром Баасымом и мною в том, брат, что он тебе обо всём только рассказывал, а я тебе всё это покажу!

Мне хочется многое понять и я продолжаю задавать ему свои вопросы:

— Где же султан берёт столько денег для войск?

И он рассказывает:

— Раньше от каждых тридцати трёх тысяч жителей по приказу султана выставлялось по два конных воина. Но недавно султан Бейбарс сверх этого обязал каждую улицу Дамаска и Каира выставить ещё по одному пешему воину и собрать по пятьдесят серебряных монет.

Я недоумеваю:

— Зачем султану столько пеших лучников? Не лучше ли было вместо них набрать ещё больше всадников?

Он объясняет:

— В последнее время отрядам пеших лучников султан Бейбарс придаёт всё большее значение, ведь они играют ключевую роль при осадах крепостей крестоносцев.

И добавляет:

— Да и обходятся они гораздо дешевле.

Я интересуюсь:

— Откуда их набирают? Из городов или деревень?

— Отовсюду, — отвечает брат. — И ещё из племён сирийских кочевников.

Я любопытствую:

— Они тоже получают жалованье?

— Да. И довольно значительное. Их нанимают за половину золотой монеты в месяц, — говорит Хамза. — Да и статус у них почти такой же, как у халка.

Немного подумав, я спрашиваю:

— А что они умеют? Их тренируют?

Он сообщает:

— Да, брат тренируют. Эти лучники могут легко выдерживать длительные марши. Они всегда готовы к нападению противника. И способны вести бой, как с пехотою, так и с конницей.

Я осматриваюсь по сторонам и говорю:

— Несмотря на мой дар и все старания, у меня ещё ни разу не получалось увидеть всю армию султана Бейбарса.

Хамза утешает меня:

— Ну, теперь-то, став, наконец, полноправным участником военного похода, ты получишь полное впечатление от этого внушительного зрелища. Пусть это даже меньшая часть армии султана.

Куда не кину взгляд, всюду вижу движущиеся войсковые колонны, концы которых скрывает завеса поднятой пыли.

— Гляди-ка, — отмечаю я. — Все воины в полной экипировке, но незаметно, что кто-нибудь из них страдает от зноя или летящего в лицо песка.

Хамза ухмыляется:

— Выходит, не ты один такой закалённый.

Обратив внимание на снующие во все стороны отдельные небольшие отряды бедуинов, указываю на них Хамзе и спрашиваю:

— Куда это они?

Он отвечает:

— На охрану дорог и подвоз провианта и фуража для курьерской службы султана.

Впереди полков полощутся боевые знамена жёлтого цвета с гербом султана и религиозные хоругви с полумесяцем.

— Ты не знаешь, брат, — спрашиваю я у Хамзы. — чьё это было повеление? Сделать символ ислама из языческого полумесяца. Султана или халифа? И за что такое предпочтение оказано ночному светилу?

Хамза отрицательно помотав головою, делает мне знак больше не говорить на эту тему.

И я тут же переключаюсь на другое и восторгаюсь, чувствую себя органичной часть огромной вооружённой человеческой массы.

Хамза, глядя на моё восхищение, спрашивает:

— Разве ты не видел парадов, которые устраивает султан?

— Видел, конечно. Но там было совсем не то, — отвечаю я. — Ведь военные парады устраиваются для украшения праздничных дней, а тут всё по-настоящему.

Однако Хамза не согласен с этим:

— Зря ты так говоришь, Вахид. Парады позволяют султану проверить готовность его войск. А знаешь ли ты, для чего Бейбарс проводит смотр всех воинов за один день?

— Не знаю, — говорю я и высказываю первые пришедшие на ум предположения: — Может быть для того, чтобы они не съели всю пищу в округе? Или чтобы лазутчики не успели их пересчитать?

Хамза на эти слова смеётся и объясняет мне:

— Это для того, брат, чтобы одни воины не имели возможности взять взаймы экипировку у тех, кто уже прошел смотр.

Когда все наши конные, пешие и гужевые отряды достигают ближайших окрестностей замка Сафед, мы располагаемся там походным лагерем, устройство которого не отличается особой сложностью.

Крепостные стены замка Сафед по периметру через равные интервалы расчленены сторожевыми башнями. Их крутые крыши покрыты плоскими камнями. Они имеют цилиндрическую форму снаружи и плоскую изнутри. Выдаваясь вперёд в поле, за плоскость стены, они позволяют защитникам из бойниц и стрелковых щелей стрелять во всех направлениях. А ворота замка, расположенные между двух прямоугольных надвратных башен, имеют столь внушительную оборону, что даже мысль об их штурме выглядит нелепою. Въезд в замок представляет собою длинный узкий проход, закрывающийся с каждого конца вертикально-поднимающимися решетками из толстого бруса, нижние концы которого заострены и окованы железом. Эти решетчатые ворота можно открыть только толстыми канатами с помощью лебёдки, которая расположена в специальной камере. Но и подобраться к этим решёткам непросто — этого не позволяет поднятый разводной мост. Однако, даже перебравшись через ров, к воротам пришлось бы пробиваться между двух высоких толстых параллельных стен, идущих под углом к воротам, подставляя незакрытую щитом правую сторону тела под стрелы лучников на надвратных башнях.

Внимательно разглядывая ворота, башни и стены крепости, я обращаюсь к Хамзе:

— Брат! Этот замок выглядит совершенно неприступным.

Однако он лишь пренебрежительно машет рукою:

— Э! Это всего лишь толстый и высокий камень, за которым прячется враг.

Наши мастера осадного дела тут же принимаются за установку метательных машин.

Отвлекая Хамзу, который наблюдает за работой мастеров, я спрашиваю:

— Почему машины ставят так далеко от стен?

И он объясняет мне:

— У крестоносцев тоже есть такие машины. Вот мы и располагаем свои на предельных дистанциях, чтобы уберечь их от ответных обстрелов со стен замка. С этой же целью мы широко рассредоточиваем их по фронту и стараемся укрыть за естественными преградами.

Заряжаемые метательные машины тягуче скрипят и трещат, и затем с громким стуком выстреливают. За крепостные стены замка крестоносцев летят зажигательные снаряды и гигантские стрелы, а огромные валуны пытаются проломить бреши в оборонительных башнях. А из замка к нам тоже летят подобные снаряды.

Кривясь от усмешки, Хамза отмечает:

— Метят в наши машины.

Стою у шатра брата и неотрывно наблюдаю за нашими снарядами, которые, попадая в стены, высекают облака пыли и крошки. Иногда удачные выстрелы разрушают крытые каменные галереи, венчающие верхние части стен и сторожевых башен. Жду, когда разрушения позволят начать штурм.

Глядя на меня, Хамза призывает к выдержке:

— Потерпи, брат, у этого замка очень массивные крепостные стены. Чтобы их проломить нашим машинам потребуется ни одна неделя. Для начала нужно снести хотя бы верхние галереи. Там в полу проделаны отверстия, позволяющие безнаказанно стрелять, бросать камни и лить кипящее масло или кипяток.

Однако я знаю, что Хамзе и самому не терпится начать сражение.

— Великий эмир! — обращается к нему с докладом эмир мастеров осадного дела. — Мы уже засыпали с трёх сторон несколько участков рва.

— Вели своим мастерам пока прекратить обстрел замка! — приказывает ему Хамза, а своим полководцам отдаёт команду: — Начинайте приступ сразу с трёх сторон!

Грохот от выстрелов требушетов, катапульт и баллист сменяется рёвом и шумом разгорающейся битвы. Звучат боевые сигналы труб и барабанов, слышатся кличи команд и лязг железа. Шипят струи льющегося сверху кипящего масла, трескуче свистят стрелы и доносятся крики боли. Наши воины приставляют к высоким крепостным стенам штурмовые лестницы и пытаются взобраться наверх, но крестоносцы, сражаясь храбро и умело, отбивают их атаку. Они даже открывают крепостные ворота и наносят удар в спину нашим воинам, которые поглощены штурмом.

— Какие у нас потери? — спрашивает Хамза у военачальников. — Около двухсот воинов?

И те подтверждают его оценку:

— Погибли: один великий эмир, шесть эмиров сорока воинов, шестьдесят воинов-халка и сто пятьдесят пеших лучников, а также множество мастеров, обслуживающих метательные машины.

Тогда Хамза приказывает им:

— Прекратите штурм! Верните войска в лагерь. И всю следующую неделю продолжайте обстрел машинами.

По истечению этого времени штурм повторяется, но и на этот раз крестоносцы успешно отбиваются.

И снова неделя обстрела, после чего мы начинаем третий штурм. Крестоносцы встречают наших карабкающихся воинов тучами арбалетных болтов и стрел из баллист и луков. Сыплют на них град камней из требушетов, катапульт и пращей. Снаряды, которые сбрасываются вниз, отскакивают от покатых стен и рикошетом попадают в наших воинов. На них, кроме потоков кипящей смолы и горячего масла, льют ещё кипяток и бросают горшки с гашёной известью, вызывая мучительную боль от ожогов. Штурмовые лестницы отталкивают и опрокидывают раздвоенными шестами. Тех наших воинов, кому всё же удаётся достичь верха крепостной стены, неверные насаживают на копья, рубят секирами и мечами. Вся покатая поверхность земли под стенами покрыта скользкой жидкой грязью, куда сверху падают мёртвые тела.

И опять Хамза вынужден отдать команду:

— Прекратить штурм!

Наши воины, двигаясь по насыпям, сделанным в глубоких наполненных водою рвах, забирают из-под стен и уносят с собою тела убитых и раненых товарищей. Крестоносцы провожают их, осыпая болтами и стрелами, которые, впрочем, не наносят особого ущерба, потому что воины-халка прикрываются большими штурмовыми щитами. Правда, одному крестоносцу меткими выстрелами удаётся убить и ранить ещё нескольких халка.

Нахмурившись, Хамза спрашивает у эмира мастеров осадного дела:

— Что там у них за оружие?

Эмир мастеров отвечает ему:

— Это тяжёлый арбалет, великий эмир. Такие с недавних пор стали появляться в крепостях у христиан. Они способны пробивать кольчугу со ста пятидесяти метров, а лёгкие панцири — с пятидесяти или даже с семидесяти.

Хмурясь ещё больше, Хамза говорит:

— Но я вижу, что он поражает воинов даже в полных доспехах.

И эмир мастеров объясняет:

— Это лишь потому, что этот стрелок очень искусен и с удивительной точностью попадает в шеи, лица и в другие слабо-защищённые места. Но даже из такого мощного арбалета полные доспехи не пробить и с двадцати пяти метров.

Между тем своими смертоносными выстрелами из тяжёлого арбалета крестоносец никому не позволяет приблизиться к телам павших товарищей. Наши лучники в ответ посылают тучу стрел, но крепостные стены надёжно защищают неверного.

Как телохранитель великого эмира, я не ходил на штурм и теперь смотрю в бессильной ярости на бесчинства крестоносца, который не позволяет предать земле павших воинов и оказать помощь раненым. Наши воины смущены и не смотрят друг другу в глаза, а лишь выкрикивают проклятия на голову нечестивого арбалетчика.

Лопоухий, который принял участие в этом штурме, и воины которого как раз и стали жертвами меткого крестоносца, завидев меня, кричит:

— Засоня! Для чего ты накупил себе столько доспехов? Сбей его оттуда скорее, а то я не доживу до своей женитьбы!

Подбадриваемый возгласами наших оживившихся воинов, я подхожу к крепостной стене на подходящее расстояние. Бросив взгляд назад, вижу, что в их рядах стоит брат Хамза и с заметным беспокойством следит за моим поединком.

Как и любой воин нашей армии, я отношусь к арбалетам с презрением. При слове «арбалет» в моей памяти сразу же всплывает образ эмира Баасыма, делающего внушение новобранцам военной школы: «…Арбалет во всём уступает луку, и настоящий воин станет пользоваться им только в исключительном случае». — «Но почему такое пренебрежение, эмир? — спросил его в тот раз Лопоухий. — Ведь стрельбе из арбалета можно научиться за один день, тогда, как владению луком надо посвятить многие годы». — «Потому что арбалет — это оружием слабых, низкорослых или неопытных воинов! — воскликнул наш преподаватель. — Любой может взвести арбалет. Ведь для этого используются самые сильные мышцы человеческого тела — ноги, поясница, брюшной пресс и бицепсы. А вот натянуть лук обычному человеку не по силам, потому что мало у кого достаточно развиты разгибающие мышцы рук и верхняя часть спины. Для взведения арбалета важна только сила, а при натяжении лука требуется выдержать баланс между силой, точностью и скоростью движений. И ещё. Сила натяжения у арбалета напрямую зависит от прочности спускового механизма, а у лука она ограничивается лишь индивидуальным физическим развитием стрелка». — «Эмир, но почему же такие превосходные воины, как рыцари, которых нельзя упрекнуть в слабосилии, всё-таки отдают предпочтение именно арбалетам?» — продолжил требовать разъяснений Лопоухий. — «Это никак не опровергает моих слов, — заявил эмир Баасым. — Дело в том, что даже при огромном желании рыцари неспособны использовать луки, ибо они тетивою цепляются за выступы шлемов. А что касается тяжёлых арбалетов, то они мне не нравятся ещё и из-за сложности в обращении: их приходится взводить с помощью колеса или лебёдки. И отсюда их крайне низкая скорострельность…»

Осада — это как раз тот исключительный случай, о котором упоминал эмир Баасым. Сейчас, как доказывают лежащие вокруг меня тела наших павших воинов, арбалет всё-таки кое на что годится. Тем не менее, я по-прежнему остаюсь горячим поклонником именно стрельбы из лука. Я уверен, что мой составной лук — это самое эффективное оружие. Он надежнее, дальнобойнее и более пробивной, чем даже этот тяжёлый арбалет. И сейчас я постараюсь доказать это.

Когда до крепостной стены остаётся около семидесяти пяти метров, подбегает Лопоухий и пытается прикрыть меня своим большим штурмовым щитом.

Я протестую:

— Отойди, Аариф! Пускай стреляет. Мне надо, чтобы он высунулся.

Лопоухий спрашивает:

— Вахид, а ты с этого расстояния уже сможешь пробить его полные доспехи?

И я настораживаюсь:

— Этот арбалетчик в полных доспехах?

Аариф подтверждает:

— Да. Я успел разглядеть его.

И, скрывая беспокойство, принимается болтать:

— Это только лучникам хорошо. Они прячутся от наших стрел за зубцами крепостной стены и ведут обстрел через узкие стрелковые щели. Ширина этих щелей не больше восьми сантиметров, что делает их неуязвимыми даже без доспехов. А вот арбалетчикам приходится высовываться в бойницы из-за зубцов и подставляться в момент выстрела. Потому они и облачаются в полные доспехи.

Земля перед нами вскипает облачками пыли. Это втыкаются стрелы, выпущенные из луков, и болты — из лёгких арбалетов.

Я успокаиваю себя:

— Не страшно — они на излёте.

Однако Аариф опасается:

— Хотя на тебе три слоя доспехов, но всё-таки ближе не подходи.

— Да я и не собирался, — говорю я. — Я слышал, как эмир мастеров сказал, что тяжёлый арбалет может пробить меня с двадцати пяти метров.

И я принимаюсь перемещаться, раскачиваясь из стороны в сторону.

Лопоухий одобряет:

— Правильно! Сбивай стрелкам прицелы. А то получишь болт в шею или в глаз.

Я ругаюсь:

— Тьфу! Не сглазь!

И вдруг выглядывающий из-за щита Лопоухий яростно шепчет мне:

— Вон он!

И я замечаю, как в одной из бойниц крепостной стены появляется человеческий силуэт. И сразу же ощущаю сильный толчок в грудь. Это попадает тяжёлый болт. Он отскакивает от моей кирасы, оставив на ней заметную ямку.

Уже не сдерживаясь, Лопоухий криком предупреждает меня:

— Сейчас спрячется!

И арбалетчик, действительно, собирается нырнуть под защиту зубца стены, чтобы в безопасности перезарядить своё оружие. «Ждать ещё полминуты до его следующего выстрела?» — проносится в голове нерешительная мысль. Однако мои руки знают своё дело: мгновенно прицелившись, выпускают стрелу.

Лопоухий радостно вопит:

— Молодец, Вахид!

Он мне не льстит. Хотя тело арбалетчика не упало вниз, но я абсолютно уверен в том, что моя стрела поразила его. Подтверждением тому служит особое известное опытным стрелкам чувство, когда ощущаешь, будто врага пронзает не стрела, а частица твоей ярости. И при этом ещё кажется, что слышишь чавкающий звук протыкаемой плоти.

И таким вот образом от моих рук погибает первый человек.

А, помимо всего прочего, это означает, что для меня навсегда закрылся путь в мир просветлённых. Ведь Чёрный Дервиш не единожды предупреждал меня об этом: «Пока ты не убил ни одного человека, ты можешь стать одним из нас».

Подняв глаза к небу, я мысленно вопрошаю: «И что? Изменилось ли теперь в этом мире хоть что-нибудь?»

Ответа я не слышу и внутри себя его тоже не нахожу, лишь вспоминаю почему-то пришедшие на ум давние слова Хамзы: «Брат, именно на охоте ты должен развивать в себе азарт, который позволит тебе без колебаний и без жалости убивать животных. А на войне этот азарт поможет тебе так же легко убивать людей».

Под восхищённые возгласы воинов я возвращаюсь к шатру Хамзы, где вижу его разговаривающего с эмиром мастеров осадного дела.

Эмир мастеров просит у Хамзы:

— Великий эмир, надо обязательно захватить этот арбалет для изучения.

А завидев меня, предлагает:

— У нас в обозе среди оружейников есть мастер Тайбуга, он изобрёл зажимной спусковой механизм для арбалета. У неверных такого ещё нет. Не хотел бы ты, Вахид, испытать это оружие?