Тетрадь стихов, посвященная отцу

он прохаживается взад и вперед и внезапно останавливается^

скрестив руки. О у л а н е м. Все гибнет! Час прошел, недвижны Оры, И падает пигмеево строенье! Прижму я скоро вечность к сердцу крепко И ей людское прокричу проклятье. А вечность! То не вечная ли боль, Несказанно-таинственная смерть, Шедевр, что создан на позор нам, А мы — туты лить только заводные, Ход времени кривляньем отмечаем. Живем, чтоб что-нибудь случилось в мире, И гибнем — надо, чтобы что-то гибло! Быть нужно тем, чего миры не знают, И побеждать их боль и скорбь немую Гигантской мощью страждущей души: Живою стала смерть — в чулках, в ботинках... Страданье трав, глухая гибель камня, И птица, что напрасно ищет звуков Для жалобы на скорбь воздушной жизни, Раздор, борьба слепая и стремленье С себя стряхнуть себя, себя избить — Теперь на двух ногах стоит все это, Проклятье жизни глубоко вдыхая; И мне вплестись в то колесо огня И в круге вечностей плясать от счастья? Когда б всепоглощающую бездну Вне их нашел — я бросился б в нее, Мир сокрушая между ней и мной, Он развалился б от моих проклятий, Я обнял бы глухое бытие, Оно в моих погибло бы объятьях И погрузилось бы навек в ничто; Исчезнуть и не быть — вот жизнь была бы! А так — в потоке вечности нестись, Гимн горя петь творцу, горя стыдом, С проклятьем гордым в онемевшем сердце? Ликует взгляд, увидев разрушенье, Сломал бы он миры, что вяжут нас! Расколоты и связаны навек, Привязаны мы к глыбе бытия, Привязаны мы к ней, навек, навек. Миры, поняв свой рок, катятся прочь И песню смерти собственной поют,

СЦЕНЫ ИЗ ТРАГЕДИИ «ОУЛАНЕМ»

А мы, мартышки пред холодным богом,

Еще отогреваем мы змею

На полной страсти и огня груди,

Она же вырастает в Облик Мира

И жалит нас с высот недостижимых!

А скучная волна шумит все время,

Чтобы гнусность сделать хуже, в ухо нам,

Но хватит — жребий брошен — все готово,

И лживое разрушено заклятье,

Проклят конец того, что создало проклятье!

(Садится за стол, пишет.)

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Дом Альвандера; сначала перед домом. Л ю ч и н д о, П е р m и н и.

Л ю ч и н д о. П е р т и н и. Л ю ч и н д о. П е р т и н и. Л ю ч и н д о.

Зачем я здесь?

Чтоб женщину увидеть, И все; когда же в вас она Вдохнет покой мелодией своей — Уйдем мы!

Что? Меня ведешь ты к девкам? В тот миг, когда вся жизнь на плечи мне Ложится горестным, тяжелым грузом, Когда могуче дышит грудь моя, Стремясь разрушить самое себя, И смерть несет любое дуновенье, Тут — женщина?

Зачем вам кипятиться? И смерть и пламя изрыгать зачем? Причем тут девки? Вы на дом взгляните — Похоже ли, что девки здесь живут? Я ль буду сводника играть для вас И день для вас я превращу в фонарь? Зайдите лучше, может быть, найдете Вы то, чего желаете.

Я вижу Обман, но только склепан он топорно, Вы от меня хотите ускользнуть, На миг я вас послушаюсь, но дальше Вам промедленье жизни будет стоить!

(Они входят в дом, занавес падает, другой занавес поднимается. Комната современная, элегантная.

ТЕТРАДЬ СТИХОВ, ПОСВЯЩЕННАЯ ОТЦУ

Беатриче сидит на софе, рядом с ней гитара; Л ю ч и н д о, П е р m и н и, Беатриче.)

Пертини. Я представлю, Беатриче, вам Приезжего, богатого синьора, Со мною в отдаленном он родстве!

Беатриче. (Лючиндо.) Добро пожаловать!

Л ю ч и н д о. Простите! Не могу я слов

И языка найти для чувств моих. -Так редкая волнует красота, Вздымает кровь и отнимает речь.

Беатриче. В хорошем настроенье вы, синьор, За настроенье я благодарю, Не за слова — и что в них толку, право, Коль говорит язык ваш, а не сердце?

Лючиндо. О, если б сердце говорить могло И вылить то, что влили вы в него, Слова бы стали пламенною поспей И вечностью — дыхание любое, Иль небом, бесконечною страной, В которой жизнь сверкала б светлой мыслью, Гармонии и нежности полна, В своей груди вселенную скрывая, Эфирной изливаясь красотой — Оно о вас бы только говорило!

Пертини. Не осуждайте, барышня, его,