Различие между натурфилос. Демокрита и натурфилос. Эпикура. Объясняют небесные тела; ибо единое есть необходимое и в себе самостоятельное

объясняют небесные тела; ибо единое есть необходимое и в себе самостоятельное.

Итак, пока природа, как атом и явление, выражает единич­ное самосознание и его противоречие, субъективность самосозна­ния выступает только в форме самой материи; там же, нао­борот, где эта субъективность становится самостоятельной, самосознание обращается на само себя, выступает против ма­терии в своем собственном образе, как самостоятельная форма.

Можно было заранее сказать, что там, где осуществится принцип Эпикура, этот принцип перестанет быть для него действительностью. Ибо если бы единичное самосознание в са­мом деле было подчинено определенности природы или же природа — определенности единичного самосознания, то опре­деленность последнего, т. е. его существование, прекратилась бы, так как только всеобщее в своем свободном отличении от себя может осуществлять в то же время свое утверждение.

В теории небесных явлений проявляется, таким образом, душа эпикурейской натурфилософии. Ничто не вечно, если оно уничтожает атараксию единичного самосознания. Небесные тела нарушают его атараксию, его равенство с самим собой, так как они представляют собой существующее всеобщее, так как в них природа стала самостоятельной.

Таким образом, не гастрология Архестрата, как думает Хризшш ²⁶⁾, является принципом эпикурейской философии, а абсолютность и свобода самосознания, хотя это самосознание а понимается только в форме единичного.

Если абстрактно-единичное самосознание полагается как абсолютный принцип, то всякая истинная и действительная наука постольку, конечно, уничтожается, поскольку в природе самих вещей не господствует единичность. Однако рушится и все то, что является трансцендентным по отношению к челове­ческому сознанию, что принадлежит, следовательно, вообра­жающему рассудку. Если же, наоборот, абсолютным принци­пом провозглашается такое самосознание, которое знает себя только в форме абстрактной всеобщности, то этим широко рас­крываются двери суеверной и несвободной мистике. Историче­ское доказательство этого мы находим в стоической философии. Абстрактно-всеобщее самосознание заключает в себе стрем^ ление утверждать себя в самих вещах, а утвердиться оно может в них, только отрицая их.

Эпикур поэтому величайший греческий просветитель, и он заслужил похвалу Лукреция²⁷':

В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась Жизнь людей на земле под религии тягостным гнетом,

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

С областей неба главу являвшей, взирая оттуда Ликом ужасным своим на смертных, поверженных долу, Эллин впервые один осмелился смертные взоры Против нее обратить и отважился выступить против. И ни молва о богах, ни молньи, ни рокотом грозным Небо его запугать не могли...

Так, в свою очередь, днесь религия нашей пятою Попрана, нас же самих победа возносит до неба.

Различие между натурфилософией Демокрита и Эпикура, которое мы установили в конце общей части, получило свое дальнейшее развитие и подтверждение во всех сферах природы. У Эпикура осуществлена и завершена, доведена до последних выводов атомистика со всеми ее противоречиями, как естест­венная наука самосознания, а это последнее в форме абстракт­ной единичности есть для себя абсолютный принцип, который представляет собой упразднение атомистики и сознательную противоположность всеобщему. Для Демокрита, наоборот, атом есть только общее объективное выражение эмпирического иссле­дования природы вообще. Атом для него остается поэтому чистой и абстрактной категорией, гипотезой, представляющей резуль­тат опыта, а не его энергический принцип, и эта гипотеза остается поэтому нереализованной, точно так же как дальнейшее раз­витие реального исследования природы не определяется ею.

198 ]

ФРАГМЕНТ ИЗ ПРИЛОЖЕНИЯ

[КРИТИКА ПОЛЕМИКИ ПЛУТАРХА ПРОТИВ ТЕОЛОГИИ ЭПИКУРА] ⁸⁷

[II. ИНДИВИДУАЛЬНОЕ БЕССМЕРТИЕ]

[1. О РЕЛИГИОЗНОМ ФЕОДАЛИЗМЕ. АД ДЛЯ ЧЕРНИ]

Рассмотрение опять-таки подразделяется на отношение «несправедливых и дурных», затем «людей толпы и необразо­ванных» и, наконец, на отношение «честных и благоразумных» (там же, стр. 1104) ³⁶ к учению о существовании души после смерти. Уже это подразделение с его устойчивыми качествен­ными различиями свидетельствует о том, до какой степени Плутарх не понимает Эпикура, который, как философ, рас­сматривает существенное отношение человеческой души вообще.

Для несправедливых опять-таки указывается на страх как на исправительное средство, и таким образом оправдывается тот ужас, который преисподняя внушает чувственному созна­нию. Мы уже рассмотрели это возражение. Так как в страхе, и притом во внутреннем, непреодолимом страхе, человек низ­веден до уровня животного, то по отношению к животному вообще безразлично, каким способом оно обуздывается.

Мы переходим теперь к воззрению «людей толпы», хотя в конце концов оказывается, что немногие чужды его, а, собст­венно говоря, все — «можно сказать без преувеличения, все» — клянутся в верности этому знамени.

«Людей толпы, даже помимо страха перед загробным миром, внушен­ная мифами надежда на бессмертие и жажда бытия, эта древнейшая и сильнейшая из всех страстей, преисполняет такой радостью и восторгом, что они подавляют этот детский страх (стр. 1104). Те, которые теряют де­тей, жен и друзей, предпочитают, чтобы они где-нибудь существовали и пребывали, хотя бы среди страданий, а не совершенно погибли, не были уничтожены и превращены в ничто. Поэтому они охотно слушают, когда об умершем говорят, что он переселился в иной мир или что он переменил свое местопребывание, и другие подобные выражения, которыми смерть

ФРАГМЕНТ ИЗ ПРИЛОЖЕНИЯ

обозначается не как уничтожение, а как перемена местопребывания души (стр. 1104). Они приходят в ужас, когда слышат об умершем: «погиб», «уничтожен», «его больше нет»... Но им наносят решающий удар те, кото­рые говорят: «Мы, люди, родились один раз, дважды родиться никому не дано»... И придавая настоящей жизни, в сравнении с вечностью, мало значения или, вернее, не придавая ей никакого значения, они прозябают, не используя жизни; в своем малодушии они пренебрегают добродетелью и деятельностью и презирают самих себя как рожденных на один день, неустойчивых и ни на что достойное не способных [стр. 1104]. Ведь отсут­ствие ощущений и распад и учение о том, что то, что бесчувственно, нас ни в коем отношении не касается, — но устраняет страха смерти, но как бы дает ему подтверждение. Ибо это именно и есть то, чего боится природа.., т. е. такое разрушение души, при котором она теряет способность и мы­слить и чувствовать. Эпикур, изображая это рассеяние души в пустоте и разложение ее на атомы, еще более подрывает надежду на бессмертие, надежду, ради которой, можно сказать без преувеличения, все — как мужчины, так и женщины — были бы готовы дать истерзать себя Церберу и таскать воду в бездонную бочку Данапд, чтобы только продолжить свое существование и не подвергнуться окончательному уничтожению». Там же, стр. 1105.

Качественного отличия от предыдущей ступени, собственно говоря, не существует, но то, что прежде проявлялось в форме животного страха, теперь проявляется в форме человеческого страха, в форме чувства. Содержание остается тем же са­мым.

Нам говорят, что жажда бытия есть древнейшая форма любви. Конечно, наиболее абстрактной и, следовательно, древ­нейшей формой любви является себялюбие, любовь к своему частному бытию. Но это было фактически выражением слишком откровенного взгляда на дело; на словах от этого взгляда отка­зываются, и делу придается отблеск благородства, порожден­ный иллюзией чувства.

Итак, тот, кто лишается жены и детей, предпочитает, чтобы они где-либо существовали, хотя бы им и плохо жилось, чем чтобы они совершенно перестали существовать. Если бы речь шла только о любви, то следовало бы сказать, что жена и дети индивида с наибольшей чистотой сохраняются в его сердце, и это представляет собой гораздо более высокую форму бытия, чем эмпирическое существование. Но дело обстоит иначе. Жена и дети как таковые просто ведут эмпирическое существо­вание, поскольку сам индивид, которому они принадлежат, существует эмпирически. Итак, его предпочтение, чтобы они находились где-либо в воспринимаемом чувствами простран­стве, — хотя бы им и плохо жилось, — чем нигде, означает лишь желание индивида сознавать свое собственное эмпириче­ское существование. Покров любви являлся лишь тенью, ядром же оказывается обнаженное эмпирическое «я», себялюбие,