Тетради по эпикурейской философии. «первоначала, ктому ж, унего» (т

«Первоначала, к тому ж, у него» (т. е. Анаксагора) «неустойчивы слишком...

Что же могло бы из них удержаться под натиском мощным И от кончины бежать...

Воздух, вода иль огонь? Или что еще? Кровь или кости? Нет, я уверен, ничто. Ибо все одинаково вещи Смертными будут вполне, как и то, что мы видим, открыто Гибнет на наших глазах, какой-нибудь сломлено силой»

(ст. 847—856).

«Если таятся в дровах и пламя, и дым вместо с пеплом, Из чужеродных вещей и дрова состоят несомненно»

(ст. 872-873).

«Здесь остается одна небольшая возможность увертки,
Анаксагор за нее и хватается, предполагая,
Будто все вещи во всех в смешоньи таятся, но только
То выдастся из них, чего будет большая примесь,
Что наготове всегда и па первом находится месте.
Правдоподобия нет никакого в таком объяснены!.
Ибо тогда и зерно, дробимое камнем тяжелым,
Крови следы оставлять должно бы на нем постоянно
Или еще что-нибудь.............................................................

И, наконец, расколовши дрова, мы увидеть могли бы Пепел и дым, и огни потаенные в маленьком виде. Но, очевидно, раз нет подтвержденья тому никакого, Надо считать, что в вещах не бывает такого смешенья, А сокровенно должны в вещах семена заключаться, Общие многим вещам в сочетании многообразном»

(ст. 875—896).

«Видишь ли ты, наконец, о чем только что мы говорили, Что постоянно имеет большое значенье, с какими И в положеньи каком войдут в сочетание то же Первоначала и как они двигаться будут взаимно; Как, лишь слегка изменив сочетанья, они порождают Дерево или огонь? И подобным же образом также, При измененьи слегка сочетания букв, создаются Разного рода слова совершенно различного смысла *»

(ст. 907—914).

«Нет никакого конца ни с одной стороны у вселенной, Ибо иначе края непременно она бы имела; Края ж не может иметь, очевидно, ничто, если только Вне его нет ничего, что его отделяет...

Если ж должны мы признать, что нет ничего за вселенной, Нет и краев у нее, и нет ни конца ни предела»

(ст. 958—964).

* В латинском языке слова «ligna» — «дерево» и «ignis» — «огонь» близки по написанию. Ред.

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ

«Кроме того, если все необъятной вселенной пространство Замкнуто было б кругом и, имея предельные грани, [Было б конечным]...

Не было б самых небес...

В самом же деле, телам начал основных совершенно Нету покоя нигде, ибо низа-то нет никакого, Где бы, стеченье свое прекратив, они оседали. Все в постоянном движеньи всегда созидаются вещи, Всюду, со всяких сторон, и нижние с верхними вместе Из бесконечных глубин несутся тола основные»

(ст. 984—997).

«[Дальше, природа блюдет, чтоб вещей совокупность предела Ставить себе не могла:] пустоту она делает гранью Телу, а тело она ограждать пустоту принуждает, Чередованьем таким заставляя быть все бесконечным. И, если б даже одно не служило границей другому, Все же иль это, или то само бы простерлось безмерно»

(ст. 1009—1013).

«[...всегда обновляется жадное море Водами рек; и земля, согретая солнечным жаром, Вновь производит плоды; и живые созданья, рождаясь, Снова цветут; и огни, скользящие в небе, не гаснут]. Все это было б никак невозможно, когда б не являлось Из бесконечности вновь запасов материи вечно, Чтобы опять и опять восполнялася всякая убыль. Ибо, как все существа, лишенные пищи, тощают И начинают худеть, так же точно и все остальное Должно начать исчезать, как только материи станет Недоставать, и приток постоянный ее прекратится»

(ст. 1035-1041).

Подобно тому как природа весной обнажается и, как бы сознавая свою победу, открывает взору всю свою прелесть, — между тем как зимой она прикрывает снегом и льдом свое уни­жение и убожество, — так Лукреций, свежий, смелый, поэти­ческий властитель мира, отличается от Плутарха, прикрываю­щего свое мелкое «я» снегом и льдом морали. Когда мы видим боязливо скорчившегося, униженно гнущего спину индивида, мы невольно ощупываем себя, осматриваемся, сомневаясь в своем существовании и опасаясь, как бы не затеряться. Но видя бесстрашного акробата в пестрой одежде, мы забываем о себе, чувствуем, что мы как бы возвышаемся над собой, достигая уровня всеобщих сил, и дышим свободнее. Кто чув­ствует себя нравственнее и свободнее: тот, кто только что вышел из классной комнаты Плутарха, размышляя о неспра­ведливости того, что благие лишаются со смертью плодов

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

своей жизни, или же тот, кто созерцает полноту вечности, внимая смелой, громовой песне Лукреция:

«...острый В сердце глубоко мне тирс вонзила надежда на славу И одновременно мне грудь напоила сладкою страстью К Музам, которой теперь вдохновляемый, с бодрою мыслью По бездорожным полям Пиэрид я иду, по которым Раньше ничья не ступала нога. Мне отрадно устами К свежим припасть родникам и отрадно чело мне украсить Чудным венком из цветов, доселе неведомых, коим Прежде меня никому не венчали голову Музы. Ибо, во-первых, учу я великому знанью, стараясь Дух человека извлечь из тесных тенёт суеверий, А во-вторых, излагаю туманный предмет совершенно Ясным стихом, усладив его Муз обаянием всюду»

(ст 922 и ел.).

Тот, кому доставляет больше удовольствия вечно копаться в самом себе, чем собственными силами строить целый мир, быть творцом мира, — тот несет на себе проклятие духа, на того наложено отлучение, но в обратном смысле, — он изгнан из храма и лишен вечного духовного наслаждения, и ему приходится убаюкивать себя размышлениями о своем личном блаженстве и грезить ночью о самом себе.

«Блаженство не есть награда за добродетель, а сама добродетель» *.

Мы увидим также, как бесконечно более философски, чем Плутарх, понимает Эпикура Лукреций. Первой основой фило­софского исследования является смелый свободный дух.

Прежде всего заслуживает признания меткая критика преж­них натурфилософов с эпикурейской точки зрения. Она тем более заслуживает рассмотрения, что мастерски выдвигает на передний план характерные черты эпикурейского учения.

Мы уделяем особое внимание разъяснениям, касающимся Эмпедокла и Анаксагора, так как эти разъяснения в еще боль­шей степени применимы к остальным натурфилософам.

1. Не могут быть признаны субстанцией никакие определен­ные элементы. Ведь если все переходит в эти элементы и все из них возникает, то почему же, наоборот, не признать, что в данном обратимом процессе они берут свое начало из сово­купности всех остальных вещей? Ибо эти элементы сами пред­ставляют собой лишь определенный, ограниченный вид суще­ствования наряду с другими вещами и образуются они также благодаря процессу, совершающемуся в этих последних. И наоборот (ст. 763—766 **).

* Спиноза. «Этика», часть V, теорема 42. Ред, ** См. настоящий том, стр. 89. Ред.

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЁРТАЯ

2. Если субстанцией признаются некоторые определенные
элементы, то, с одной стороны, их естественная односторон­
ность сказывается в том, что они утверждают себя в столкнове­
нии друг с другом, проявляют свою определенность и таким
образом растворяются в своей противоположности; с другой же
стороны, они подвергаются естественному механическому или
какому-либо иному процессу, обнаруживая способность к фор­
мированию, ограниченную их единичностью.

Если историческим извинением для ионийских натурфило­софов служит то, что для них огонь, вода и т. д. являлись не определенным чувственны.«элементом, а чем-то общим, то Лукреций, как их противник, вполне прав, обвиняя их именно в этом. Коль скоро раскрывающиеся в свете дня, доступные чувствам элементы принимаются за основные субстанции, — то в таком случае их критерием оказываются чувственное вос­приятие и чувственные формы их существования. Если говорят, что они определяются иначе, когда они образуют основные начала сущего, то это определение остается, таким образом, скрытым, не обнаруживаясь в чувственной единичности эле­ментов, — оно является лить внутренним; следовательно, то определение, в котором они выступают как основные начала, есть для этих элементов нечто внешнее, — это значит: они оказываются таковыми не как этот определенный элемент, именно не в том, что отличает их от других как огонь, воду и т. д. (ст. 773 и ел. *).

3. В-третьих, признанию определенных особых элементов
основными началами противоречит не только их ограниченное
наличное бытие наряду с другими, из числа которых ойи про­
извольно выделены (таким образом, по сравнению с последними,
у этих элементов не оказывается иных отличий, кроме опреде­
ленности числа; однако, по-видимому, такая определенность,
как ограниченная, принципиально определяется, наоборот,
множеством, бесконечностью других вещей). Собственная ко­
нечность и изменчивость этих элементов проявляется не только
в их взаимном отношении друг к другу, происходящем в особой
форме, в которой обнаруживается как их исключительность,
так и заключенная в естественные границы способность
к формированию. Но проявляется эта конечность и изменчи­
вость также и в самом процессе, благодаря которому, как
полагают, из них образовался мир.

Так как эти элементы заключены в особую природную форму, то их созидательная деятельность может быть лишь

* Си. настоящий том, стр. 89. Ред.

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИЙ

особой, т. е. она может быть лишь их собственным преобразо­ванием, которому опять-таки свойственна особенность, а имен­но — природная особенность, то есть: их созидательная дея­тельность оказывается природным процессом их превращения. Эти натурфилософы допускают, что так именно трепещет в воздухе огонь, так возникает и падает на землю дождь, так образуется земля. Итак, здесь обнаруживается собственная изменчивость элементов, а вовсе не их устойчивость, не их субстанциальное бытие, которое свойственно им как основным началам; ведь их созидательная деятельность означает, на­оборот, смерть их особого существования, а возникшее коре­нится, наоборот, в их изменчивости (ст. 783 и ел. *).

В необходимой взаимной обусловленности бытия элементов и природных вещей выражается лишь то, что их условия суть их собственные силы как вне их, так и в них самих.

4. Лукреций переходит к гомеомериям Анаксагора. Его возражение против них заключается в том, что:

«Первоначала к тому ж у него неустойчивы слишком» **.

Так как гомеомерии обладают тем же качеством, оказываются той же субстанцией, как и то, по отношению к чему они и яв­ляются гомеомериями, — то мы должны приписывать им такую же преходящность, какую мы наблюдаем в их конкретных обнаружениях. Если в дереве таятся огонь и дым, то оно, следовательно, состоит из смешения «чужеродных вещей» ***. Если бы всякое тело состояло из всех чувственных семян, то в теле, подвергшемся раздроблению, должно было бы обна­ружиться, что оно содержит их.

Может показаться странным, что такая философия, как эпикурейская, которая исходит из сферы чувственного и воз­водит ее, по крайней мере в познании, в высший критерий, признает первоосновой нечто столь абстрактное, такую «слепую силу» как атом. Относительно этого см. ст. 773 и ел. — 783 и ел. ****, где выясняется, что первооснова должна существовать самостоятельно, не обладая какими-либо особыми, чувствен­ными, физическими свойствами. Она — субстанция:

«Те же начала собой образуют ведь небо и землю, Солнце, потоки, моря» и т. д. (ст. 820 и ел.).

Этой первооснове свойственна всеобщность.

* См. настоящий том, стр. 89. Ред. •* См. там же, стр. 90. Ред. *** См. там же. Ред. ••••См там же, стр. 89. Ред.

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Важное замечание об отношении атома к пустоте. Лукре­ций говорит об этой «двоякой природе»:

«...существуют они непременно вполне самобытно»

(ст. 503 и ел.) *.

Далее, они взаимно исключают друг друга:

«Ибо где есть то пространство, [что мы пустотой называем,] Тела там нет» и т. д. (там же).

Каждое из них само есть основное начало; итак, ни атом, ни пустота — не основные начала, но таким началом является их основание, то, что каждое из них выражает как самостоя­тельная сущность. При завершении эпикурейской системы это среднее звено возводится на престол.

О пустоте как первооснове движения см. ст. 363 и ел., а именно как об имманентной первооснове — ст. 382 и ел. «Пустота и атом» — объективированная противоположность мышления и бытия.

ЛУКРЕЦИЙ КАР. «О ПРИРОДЕ ВЕЩЕЙ»

КНИГА ВТОРАЯ

«Но ничего нет отраднее, чем занимать безмятежно

Светлые выси, умом мудрецов укрепленные прочно...» (ст. 7 и ел.).

«О вы, ничтожные мысли людей1 О чувства слепые!

В скольких опасностях жизнь, в каких протекает потемках

Этого века ничтожнейший срок!..» (ст. 14 и ел.).

«...как в мрачных потемках дрожат и пугаются дети,

Так же и мы среди белого дня опасаемся часто

[Тех предметов, каких бояться не более надо,

Чем того, чего ждут и пугаются дети в потемках].

Значит, изгнать этот страх из души и потемки рассеять

Должны не солнца лучи и не света сиянье дневного,

Но природа сама своим видом и внутренним строем» (ст. 55 и ел.).

«...в пустоте находясь и витая по ней, неизбежно Первоначала вещей уносятся собственным весом Или толчками других...» (ст. 83 и ел.).

«...припомни, что дна никакого Нет у вселенной нигде, и телам изначальным остаться Негде на месте, раз нет ни конца ни предела пространству, Если безмерно оно и простерто во всех направленьях, Как я подробно уже доказал...» (ст. 90 и ел.).

* См. настоящий том, стр. 88. Ред.

тетради по эпикурейской философии

«...телам изначальным, конечно, Вовсе покоя нигде не дано в пустоте необъятной. Наоборот: непрерывно i онимыс разным движеньем [Частью далеко они отлетают, столкнувшись друг с другом, Частью ж расходятся врозь на короткие лишь расстоянья]»

(ст. 95 и ел.).

Образование соединений из атомов, их отталкивание и при­тяжение сопровождается шумом. В мастерской и кузнице мира происходит шумная, напряженная борьба. В мире, в сокровен­ном сердце которого бушует такая буря, царит внутренний разлад.

Даже солнечный луч, озаряющий тенистые места, является образом этой вечной войны.

«Множество маленьких тел..

[Мечутся взад и вперед] в лучистом сиянии света; Будто бы в вечной борьбе они Пьются в сраженьях и битвах, В схватки бросаются вдруг но отрядам, не зная покоя, Или сходясь, или врозь беспрерывно опять разлетаясь. Можешь из этого ты уяснить себе, как неустанно Первоначала вещей в пустоте необъятной мятутся»

(ст. 116 и ел.).

Мы видим, как слепая, роковая сила судьбы переходит в личный, индивидуальный произвол и разрушает формы и субстанции.

«Кроме того, потому обратить тебе надо вниманье На суматоху в телах, мелькающих в солнечном свете, Что из нее познаешь ты материи также движенья, Происходящие в ней потаенно и скрыто от взора. Ибо увидишь ты там, как много пылинок меняют Путь свой от скрытых толчков и опять отлетают обратно...»

(ст. 125 и ел.).

«Первоначала вещей сначала движутся сами, Следом за ними тела из малейшего их сочетанья, Близкие, как бы сказать, по силам к началам первичным, Скрыто от них получая толчки, начинают стремиться, Сами к движенью затем понуждая тела покрупнее. Так, исходя от начал, движение мало-помалу Наших касается чувств, и становится видимым также Нам и в пылинках оно, что движутся в солнечном свете, Хоть незаметны толчки, от которых оно происходит»

(ст. 133 и ел.).

«Первоначала же все, которые просты и плотны,

Чрез пустоту совершая свой путь, никаких не встречая

Внешних препятствий, одно составляя с частями своими

И неуклонно несясь туда, куда раз устремились,

Явно должны обладать быстротой совершенно безмерной,

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Мчась несравненно скорей, чем солнца сияние мчится, [И по пространству лететь во много раз дальше в то время, Как по небесному своду проносятся молнии солнца]»

(ст. 157 и ел.).

«...коль даже совсем оставались бы мне неизвестны Первоначала вещей, и тогда по небесным явленьям, Как и по многим другим, я дерзнул бы считать достоверным, Что не для нас и отнюдь не божественной волею создан Весь существующий мир..» (ст. 177 и ел.). «...никакие тела не имеют возможности сами Собственной силою вверх подниматься и двигаться кверху»

(ст 185 и ел.).

«Отклонение атома от прямого направления» есть один из наиболее глубоких выводов и вытекает из самой сути эпику­рейской философии. Хорошо Цицерону смеяться над этим, — философия есть нечто, столь же чуждое ему, как и президент Северо-Американских Соединенных Штатов.

Прямая линия, простое направление есть снятие непосред­ственного для-себя-бытия, точки; она — снятая точка. Прямая линия есть инобытие точки. Атом, — точечное бытие, которое исключает из себя инобытие, — есть абсолютное, непосредст­венное для-себя-бытие, он исключает, следовательно, простое направление, прямую линию, отклоняется от нее. Атом обнару­живает, что его природа заключается не в пространственности, а в для-себя-бытии. Он подчиняется не закону пространствен­ности, а иному закону.

Прямая линия выражает не только снятие точки, — она является и наличным бытием последней. Атом равнодушен к простору наличного бытия, он не расщепляется на существую­щие различия, но в то же время он не оказывается и просто бытием, чем-то только непосредственным, как бы безразличным к своему бытию, но он существует именно в отличие от налич­ного бытия, он замыкается в себе против этого бытия; в пере­воде на язык чувственности это значит: он отклоняется от пря­мой линии.

Подобно тому, как атом отклоняется от своей предпосылки, отрешается от своей качественной природы, в силу чего обна­руживается, что это отрешение, эта свободная от предпосылок, бессодержательная замкнутость в себе самом существует для него самого, что таким образом проявляется его собственное качество, — так и вся эпикурейская философия отклоняется от предпосылок. Например, наслаждение является лишь укло­нением от страдания, следовательно, от такого состояния, в котором атом проявляется как дифференцированный, как обладающий наличным бытием, обремененный небытием и пред-