Тетради по эпикурейской философии. Как таковая, освобожденная от ее обычных пут, т

как таковая, освобожденная от ее обычных пут, т. е. «мудрец» Эпикура с его «атараксией». Предметом поклонения является не присутствие бога как бога, а присутствие его в виде наслаж­дения индивида. Никаких иных определений у этого бога нет. Ведь действительной формой, в которой здесь обнаруживается эта свобода индивида, оказывается наслаждение, и притом индивидуальное, чувственное, — такое наслаждение, которое не нарушается. Итак, эта «атараксия» парит над головами людей как общее сознание; но ее проявлением оказывается чувственное наслаждение; как у Эпикура, лишь со следующим различием: то, что здесь оказывается живым отдельным состоянием, у Эпи­кура является всеохватывающим сознанием жизни, так что, следовательно, у Эпикура отдельное проявление представляется более безразличным, оно в большей мере одухотворено своей душой — «атараксией», а у Плутарха этот элемент более погло­щается частностями, и то и другое непосредственно смешива­ются, а, следовательно, оказываются также и непосредственно раздельными. Так печально обстоит дело с различием божест­венного, на котором Плутарх настаивает в полемике с Эпику­ром. И еще одно замечание: если Плутарх говорит, что цари наслаждаются не столько своими publicis conviviis et viscera-tionibus *, сколько жертвенными трапезами, то это означает лишь то, что там наслаждение рассматривается как нечто человеческое, случайное, здесь же — как божественное, что индивидуальное наслаждение рассматривается как божествен­ное, а как раз в этом и заключается эпикурейская точка зрения.

От этого отношения к богу, которое проявляют «дурные» и «люди толпы», Плутарх отличает отношение «лучших и наи­более любящих бога людей».

Посмотрим, что он выигрывает этим в полемике с Эпикуром.

Плутарх говорит:

[XXII, 1—3] «В каких отрадных чувствах пребывают все, объединенные чистыми представлениями о боге, как о вершителе всего благого, как об отце всего прекрасного, который не может ни делать ничего дурного, ни сам страдать от зла. Ибо он благ, а благой совершенно не причастен ни зависти, ни страху, ни гневу, ни ненависти. Все равно ведь, как свойство теплого не холодить, а греть, — так и благому не свойственно вредить. Гнев по существу наиболее далек от кротости, злоба от благосклонности, недоброжелательность и враждебность — от человеколюбия и дружелю­бия. Одно есть плод доблести и силы, другое — плод бессилия и порочности: ведь все действие божества отнюдь не сводится к проявлению гнева и при­страстия, но раз божество от природы предрасположено творить благо и помогать, то, значит, гневаться и вредить несовместимо с его природой» (стр. 1102).

• — общественными пирами и бесплатными раздачами мяса. Ред.

ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ

Философский смысл утверждения, что бог есть «вершитель всего благого» и отец «всего прекрасного», заключается в том, что это не есть предикат бога, но что идея добра есть само божественное. Однако из определения Плутарха вытекает совершенно иной вывод. Добро понимается как полная противо­положность злу, потому что первое есть обнаружение добро­детели и мощи, а второе — слабости, лишения и испорченности. Итак, из бога устранено суждение, различие, а это как раз представляет одно из основных положений Эпикура; Эпикур поэтому последователен, когда он, в отношении человека, находит это отсутствие различия — как теоретически, так и практически — в его непосредственном тождестве, в чувст­венности, в боге же — как пустоту, чистый «покой». Бог, который определяется как добро путем устранения суждения, есть пустота, потому что всякая определенность содержит в себе такую сторону, которая охраняет ее от иного и замыкает ее в себе, следовательно, обнаруживает в противоположности и в противоречии свое «раздражение», свою «ненависть», свою «боязнь» отказаться от себя. Итак, у Плутарха оказывается,— но лишь как образ, как представление, — то же определение, которое дает Эпикур, выражая его в понятии и устраняя чело­веческий образ.

Поэтому фальшиво звучит вопрос:

[XXII, 5) «Или, может быть, еще какое-нибудь особое наказание, думаете вы, следовало бы применить к отвергающим провидение, не счи­тая достаточным того, что они сами себя лишают такого наслаждения и радости?» (стр. 1102—1103).

Можно, напротив, утверждать, что от созерцания божест­венного получает большее наслаждение тот, кто созерцает его как чистое блаженство в себе, без всяких не выражаемых в понятиях антропоморфных отношений, чем тот, кто поступает противоположным образом. Блаженство состоит в том уже, чтобы мыслить себе чистое блаженство, как бы абстрактно оно ни представлялось, — что мы видим у индийских монахов. Кроме того, Плутарх упразднил «провидение», противопоставив зло, различие — богу. Его дальнейшие описания совершенно нелогичны и синкретичны; кроме того, у него обнаруживается во всем, что его интересует лишь индивид, а не бог. Поэтому Эпикур достаточно честен, чтобы сказать, что бог не заботится об индивиде.

Итак, внутренняя диалектика мыслей Плутарха заставляет его говорить не о божественном, а об индивидуальной душе, и все сводится к «рассуждениям о душе». Об Эпикуре гово­рится:

72 ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

[XXIII, 6} «Так что она (т. е. душа) преисполняется радостью, усвоив это сверхмудрое и божественное учение, что концом страданий для нее является гибель, уничтожение и превращение в ничто» (стр. 1103).

Однако елейные слова Плутарха не должны вводить в за­блуждение. Мы увидим, что он отрицает каждое из своих определений. Уже искусственная уловка с «концом страданий» и затем в качестве противоположности — с «гибелью», «унич­тожением» и «превращением в ничто», показывает, где нахо­дится центр тяжести и насколько легкой оказывается одна сторона и троекратно сильнейшей — другая.

Рассмотрение опять-таки подразделяется на отношение «несправедливых и дурных», затем «людей толпы и необразо­ванных» и, наконец, на отношение «честных и благоразумных» (стр. 1104) ³⁵ к учению о существовании души после смерти. Уже это подразделение с его устойчивыми качественными различиями свидетельствует о том, до какой степени Плутарх не понимает Эпикура, который, как философ, рассматривает существенное отношение человеческой души вообще. Если Эпикур, считая душу преходящей, все же продолжает быть уверенным в «наслаждении», то Плутарх должен был бы вы­яснить себе, что всякий философ невольно восхваляет «наслаж­дение», которое чуждо ему, Плутарху, в его ограниченности. Для несправедливых опять-таки указывается на страх, как на исправительное средство. Мы уже рассмотрели это возражение. Так как в страхе, и притом во внутреннем, непреодолимом страхе, человек низведен до уровня животного, то по отноше­нию к животному вообще безразлично, каким способом оно обуздывается. Если философ не считает позорнейшим взгляд на человека как на животное, то ему вообще уже ничего нельзя растолковать.

[XXVI, 1) «Людей толпы, — даже помимо страха перед загробным миром, — внушенная мифами надежда на бессмертие и жажда бытия, эта древнейшая и сильнейшая из всех страстей, преисполняет такой радостью и восторгом, что они подавляют этот детский страх» (стр. 1104).

[XXVI, 2] «Те, которые теряют детей, жен и друзей, предпочитают, чтобы они где-нибудь существовали и пребывали, хотя бы среди страданий, а не совершенно погибли, не были уничтожены и превращены в ничто. По­этому они охотно слушают, когда об умершем говорят, что он переселился в иной мир или что он переменил свое местопребывание, и другие подобные выражения, которыми смерть обозначается не как уничтожение, а как перемена местопребывания души» (стр. 1104).

[XXVI, F.] «Опи приходят в ужас, когда слышат об умершем: «погиб», «уничтожен», «его больше нет»»,

[XXVII, I] «Но им наносят решающий удар те, которые говорят так: «Мы, люди, родились один раз, дважды родиться никому не дано».,,»

ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ

[XXVII, 2] «И придавая настоящей жизни, в сравнении с вечностью, мало значения или, вернее, не придавая ей никакого значения, они про­зябают, не используя жизни; в своем малодушии они пренебрегают добро­детелью и деятельностью и презирают самих себя, как рожденных на один день, неустойчивых и ни на что достойное не способных» (стр. 1104).

[XXVII, 3] «Ведь отсутствие ощущений и распад и учение о том, что то, что бесчувственно, нас ни в коем отношении не касается, — не устра­няет empara смерти, но как бы дает ему подтверждение. Ибо это именно и есть то, чего боится природа.., т. е. такое разрушение души, при кото­ром она теряет способность и мыслить и чувствовать. Эпикур, изображая это рассеяние души в пустоте и разложение ее на атомы, еще более подры­вает надежду па бессмертие, надежду, ради которой, можно сказать без преувеличения, все — как мужчины, так и женщины, были бы готовы дать истерзать себя Церберу и таскать воду в бездонную бочку Даиаид, чтобы только продолжить свае существование и не подвергнуться окончатель­ному уничтожению» (стр. llUTi).

Мы переходим теперь к воззрению «людей толпы», хотя в конце концов оказывается, что немногие чужды его, а, соб­ственно говоря, все — «можно сказать без преувеличения, все» — клянутся в верности этому знамени.

Качественного отличия от предыдущей ступени, собственно говоря, не существует, но то, что прежде проявлялось в форме животного страха, теперь проявляется в форме человеческого страха, в форме чувства. Содержание остается тем же самым.

Нам говорят, что жажда бытия есть древнейшая форма любви. Конечно, наиболее абстрактной и, следовательно, древнейшей формой любви является себялюбие, любовь к своему частному бытию. Но это было фактически выражением слишком откровенного взгляда на дело; на словах от этого взгляда отказываются, и делу придается отблеск благородства, порож­денный иллюзией чувства. Итак, тот, кто лишается жены и детей, предпочитает, чтобы они где-либо существовали, хотя бы им и плохо жилось, чем чтобы они совершенно перестали суще­ствовать. Если бы речь шла только о любви, то следовало бы сказать, что жена и дети индивида как такового с наибольшей глубиной и чистотой сохраняются в сердце этого индивида, и это представляет собой гораадо более высокую форму бытия, чем эмпирическое существование. Но дело обстоит иначе. Жена и дети как таковые просто ведут эмпирическое сущест­вование, поскольку сам индивид существует эмпирически. Итак, его предпочтение, чтобы они находились где-либо в вос­принимаемом чувствами пространстве, хотя бы им и плохо жилось, чем чтобы они вовсе не существовали, — это пред­почтение означает лишь желание индивида соанавать свое собственное эмпирическое существование. Покров любви яв­лялся лишь тенью, ядром же оказывается обнаруженное

?4 ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИЙ

эмпирическое «я», себялюбие, древнейшая форма любви, — она не обновилась, не превратилась в более конкретную, более идеальную форму. По мнению Плутарха, слово «изменение» звучит приятнее, чем «полное прекращение существования». Но изменение не должно быть, по мнению Плутарха, качест­венным, единичное «я» должно пребывать в своем единичном бытии; итак, это слово оказывается лишь чувственным пред­ставлением о том, что оно есть, но должно оно означать нечто противоположное. Следовательно, это лживая фикция. Все сводится к тому, чтобы не изменить, а лишь затемнить суть дела; отодвигание в фантастическую даль должно только прикрывать качественный скачок, а всякое качественное раз­личие есть скачок — без таких скачков нет идеальности.

Далее Плутарх полагает, что это сознание конечности делает бессильным и бездеятельным, [вызывает] недовольство нынешней жизнью. Но ведь преходящим оказывается это еди­ничное бытие, а не жизнь. И если это единичное бытие считает себя изъятым из этой косной всеобщей жизни, то может ли оно стать богаче и полнее вследствие того, что его прозябание будет длиться целую вечность? Изменяется ли благодаря этому его отношение, не остается ли оно, напротив, окосте­невшим в своей безжизненности? Не все ли равно, находится ли оно в этом безразличном отношении к жизни сегодня или же данный Эпикур продолжает жить тысячелетия?

Наконец, Плутарх без обиняков заявляет, что дело идет не о содержании, не о форме, а о бытии индивида. Быть, хотя бы при этом индивида рвал на куски Цербер! Итак, в чем заклю­чается содержание его учения о бессмертии? В том, что индивид, абстрагированный от качества, которое придает ему здесь его индивидуальное положение, пребывает не как бытие некоторого содержания, а как атомистическая форма бытия; не то же ли самое говорит Эпикур, утверждая, что индивидуальная душа разрушается и распадается на атомы? Приписывать этим ато­мам, как таковым, чувство, допуская, однако, что содержание этого чувства безразлично, — просто непоследовательно. Итак, в своей полемике против Эпикура Плутарх излагает эпику­рейское учение. Однако он не забывает изображать всюду «небытие» как самое ужасное. Это чистое для-себя-бытие есть атом. Если вообще бессмертие гарантируется индивиду не его содержанием, которое, поскольку оно является общим, суще­ствует как общее в самом себе, а поскольку оно есть форма, вечно индивидуализируется; если бессмертие гарантируется ему как индивидуальному бытию, — то исчезает конкретное различие для-себя-бытия, потому что это различие означает

ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ

не то, что индивид продолжает существовать, а что вечное существует в противоположность преходящему. Все сводится тогда к утверждению, что атом как таковой вечен и что оду­шевленное возвращается к этой своей основной форме.

В этом смысле Эпикур излагает свое учение о бессмертии, но он мыслит достаточно философски и последовательно, чтобы назвать это учение его настоящим именем, чтобы сказать, что одушевленное возвращается к атомистической форме. Никакая половинчатость не может здесь помочь делу. Если какое-либо конкретное отличие индивида должно исчезнуть, как это показывает сама жизнь, то должны исчезнуть и все те разли­чия, которые не являются сами по себе общими и вечными. Если, тем не менее, индивид должен относиться безразлично к этому «изменению», то остается лишь эта атомистическая оболочка прежнего содержания, — в этом и заключается уче­ние о вечности атомов.

«Кто вечность времени равняет, А время вечностью считает, От всякой борьбы Себя освобождает», —

говорит Якоб Вёме ^зв.

[XXVIII, 1] «Гаким образом, они [эпикурейцы] своим учением лишают людей толпы вместе с [верой] в бессмертие и самых больших и самых сла­достных надежд» (стр. 1105).

Итак, если Плутарх говорит, что Эпикур уничтожает вместе с бессмертием сладчайшие надежды массы людей, то гораздо правильнее было бы, если бы он сказал то, что он говорит в другом месте, а именно:

[XXVIII, 3] «он не устраняет [страха смерти], но как бы его выявляет».

Эпикур не уничтожает этого взгляда, он объясняет его, он выражает его в понятиях.

Мы переходим теперь к категории «честных» и «благоразум­ных». Само собой разумеется, что при рассмотрении их не обна­руживается ничего нового по сравнению с предшествующим, но то, что сперва представлялось животным страхом, затем чело­веческим страхом, робкой жалобой, нежеланием отказаться от атомистического бытия, — теперь выступает в форме надмен­ности,¹ притязания и права. Итак, представители этой катего­рии — как ее характеризует Плутарх — совершенно теряют расеудок. Низшая категория не предъявляет никаких претен­зий, вторая проливает слезы и готова примириться со всем,

4 м. и э., т, 40

76 ' ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

чтобы спасти атомистическое бытие. Третья категория пред­ставлена филистером, восклицающим: боже мой, еще этого недоставало, чтобы такой умный, честный малый должен был отправиться к черту!

IXXVIII, 1] «А что мы будем думать о надеждах добрых, которые жили благочестиво и справедливо и не ждут в ином мире пичего плохого, а, наоборот, всего самого прекрасного и самого божественного?»

[XXVIII, 2] «Прежде всего, как атлеты получают венок не тогда, когда они вступают в борьбу, а после того как они закончили борьбу побе­дой; точно так же те, которые думают, что добрым предстоят после смерти награды за [праведную] жизнь, удивительно побуждаются к добродетели указанными надеждами. К числу последних принадлежит также [надежда], что те, которые в настоящей жизни полны непомерной гордыни благодаря богатству и могуществу и безрассудно высмеивают лучших, должны будут понести достойное наказание».

IXXVIII, 3] «Затем еще никто из тех, кто стремится здесь к правде в к познанию сущего, не смог до конца исполнить свое желание».

[XXVIII, 4] «Поэтому я считаю смерть каким-то большим и чрезвычайно совершенным благом, так как только там дупла заживет настоящей жизнью, н то время как здесь она живет не наяву, а переживает нечто похожее на сон» (стр. 1105).

Итак, эти хорошие и умные люди ожидают награды за жизнь после жизни, но как непоследовательно в таком случае ожидать в качестве награды продолжения жизни, раз для них награда за жизнь является чем-то качественно отличающимся от жизни. Это качественное отличие опять-таки облекается в форму фикции, — жизнь не восходит к более высоким сферам, а пере­носится в другое место. Итак, они только делают вид, что презирают жизнь, ни о чем лучшем они и не мечтают, они лишь выражают свои надежды в виде требования.

Они презирают жизнь, но в этой жизни их атомистическое существование является для них благом, и они хотят вечности этого блага — вечности своего атомистического бытия. Если вся жизнь представляется им призраком, чем-то дурным, то из чего же вытекает их сознание, что они хороши? Только из знания о себе как об атомистическом бытии; и Плутарх утверждает даже, что они не довольствуются этим сознанием, что, — так как эмпирический индивид существует, лишь по­скольку он созерцается кем-либо другим, — эти хорошие люди радуются тому, что после их смерти те, которые их до тех пор презирали, теперь в самом деле увидят, что они хороши, и должны будут признать это и будут наказаны за то, что не считали их хорошими. Каково требование! Дурные люди должны признавать их в жизни хорошими, а сами они не признают общих сил жизни благом! Не есть ли это гордыня атома, доведенная до высшей точки?

ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ

Не выражается ли здесь со всей резкостью, что вечное надменно и высокомерно и что черствое для-себя-бытие, лишен­ное всякого содержания, увековечивается? Бесполезно прикры­вать это бессодержательными фразами, утверждать, что никто не может удовлетворить свою жажду знания в этой области.

В этом требовании выражается лишь то, что общее должно являться в форме единичности, как сознание, и общее неизменно выполняет это требование. А затем, поскольку опять требуют, чтобы оно было дано в этом эмпирическом исключительном для-себя-бытии, это означает лишь то, что дело идет не об общем, а об атоме.

Итак, мы видим, что в своей полемике с Эпикуром Плутарх на каждом шагу попадает в объятия к Эпикуру; но Эпикур просто, абстрактно, правдиво и резко развивает свои выводы и знает, что именно он говорит, между тем как Плутарх везде говорит не то, что он имеет в виду сказать, но и имеет в виду, в сущности, не то, что он говорит.

Таково вообще отношение обыденного сознания к философ­скому.

[III]. 2) ПЛУТАРХ. «КОЛОТ». ИЗДАНИЕ КСИЛАНДЕРА

[I, 1] «О Сатурнин! Колот, которого Эпикур обыкновенно ласкательно звал Колотаром и Колотарионом, издал книгу под заглавием: «О том, что нельзя жить, если следовать учению других философов»» (стр. 1107).

Если в предшествующем диалоге Плутарх пытался доказать Эпикуру, «что невозможно жить счастливо», следуя его фило­софии, — то теперь он старается отстоять положения других философов против такого же возражения со стороны эпику­рейцев. Мы увидим, удается ли ему разрешить эту задачу лучше, чем предыдущую, где его полемику можно было бы назвать, в сущности, панегириком Эпикуру. Этот диалог важен для характеристики отношения Эпикура к другим философам. Колот удачно острит, предлагая Сократу вместо хлеба сено и спрашивая его, почему он кладет пищу не в ухо, а в рот. Сократ занимался мелочами, и это было необходимым след­ствием его исторического положения.

[III, 3] «Леонтей... утверждает, что Демокрит ценился Эпикуром за то, что первый дошел до верного познания.., за то, что раньше его напал на след первоначал природы» (стр. 1108).

[VI, 3] «Тот, кто утверждает, что ошибочно мнение большинства о том, что согревающее согревает, а охлаждающее охлаждает, [сам ошибается], если он не сознает, что из его слов следует, что ни одна вещь не является в большей степени такой, чем иной» (стр. 1110).

4*

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

Плутарх испытывает раздражение всякий раз, когда фило­софская последовательность Эпикура прорывается наружу. Филистер полагает, что если кто-нибудь оспаривает то поло­жение, что холодное не холодно, теплое не тепло, — смотря по тому, как толпа судит сообразно своей способности чувст­венного восприятия, — то он сам себя обманывает, если он не утверждает, что нет ни того, ни другого. Сей муж не пони­мает, что благодаря этому различие лишь переносится из объ­екта в сознание. Чтобы разрешить эту диалектику чувственной достоверности в ней самой, следует признать, что свойство заключается в совместности, в отношении чувственного знания к чувственному бытию, а так как это отношение непосредственно различно, то, следовательно, и свойство непосредственно раз­лично. Таким путем ошибка не будет отнесена ни к объекту, ни к познанию, но чувственная достоверность в целом будет рассматриваться как такой колеблющийся процесс. Тот, кому недостает диалектической силы для полного отрицания этой сферы, кто желает признавать ее, должен довольствоваться истиной в том ее виде, в каком она открывается в этой сфере. Для первого дела Плутарх слишком бессилен, для второго — он является слишком благопристойным и рассудительным.

[VII, 4] «...Так что о каждом качестве можно в согласии с истиной утверждать, что оно не более существует, чем не существует: для тех, которые его ощущают, оно есть, для тех же, которые не ощущают, его не будет» (стр. 1110).

Итак, говорит Плутарх, о всяком свойстве следует сказать, что оно не более существует, чем не существует, потому что оно изменяется сообразно испытанному впечатлению. Однако уже постановка вопроса у Плутарха показывает, что он не понимает, в чем дело. Он говорит о неподвижном бытии или небытии как о предикате. Но бытие чувственного заключается, наоборот, в том, чтобы не быть таким предикатом, не быть неподвижным бытием или небытием. Если я разграничиваю их таким способом, то я разграничиваю именно то, что не раз­граничено в чувственности. В обыденном мышлении всегда оказываются налицо готовые предикаты, которые оно отделяет от субъекта. Все философы делали из самих предикатов субъ­екты.

а) ЭПИКУР И ДЕМОКРИТ

[VII, 2] «То, что сказал Демокрит, а именно что цвет, сладость, соеди­нение — все это существует лишь в общепризнанном мнении... [а в дейст­вительности все это только пустота и] атомы, это, говорит он [т. е. Колот], [противоречит] чувственным восприятиям, и тот, кто принимает это поло­жение и применяет его, не смог бы с уверенностью сказать о самом себе, жив ли он или [мертв]».

ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ

[VIII, 3] «Возражать против этого утверждения мне нечего, я могу только сказать, что приведенные положения в такой же степени неотде­лимы от положений Эпикура, как, по их [эпикурейцев] собственному выска­зыванию, форма и вес от атома>>.

[VIII, 4—5] «Ведь что утверждает Демокрит? — Неисчислимые в своем множестве сущности, неделимые и неразличимые, бескачественные и неподвергающиеся воздействию, несутся рассеянные в пустоте. Когда они приближаются друг к другу или сталкиваются или переплетаются, то от скопления их получается впечатление то воды, то огня, то растения, то человека, но все это на самом деле атомы, называемые по Демокриту идеями, и ничто другое. Ибо, мол, исключено [всякое] возникновение из несуществующего, а из существующего ничего не может образоваться, вследствие того, что атомы по своей непроницаемости не допускают ни воз­действий извне, пи внутренних изменений, отсюда, значит, ни цвет не может образоваться из бесцветного, ни природа или душа не может образо­ваться из бескачественного».

[VIII, 6] «Итак, следует поставить в упрек Демокриту отнюдь не то, что он допускает выводы из [существования] своих первоначал, а то, что он выдвигает такие первоначала, из которых вытекают такие выводы. Он не должен был принимать основные начала как неизменные или же, допустив [их неизменность], должен был усмотреть, что [этим самым] отнимается [возможность] зарождения какого бы то ни было качества, и отрицать [следствия], хотя бы он и заметил эту невозможность. Но совершенно неразумно говорит Эпику/), что он полагает [в основу всего] те же первоначала, [что и Демокрит], но не говорит, что цвет... и прочие качества существуют лишь во мнении».

[VIII, 7] «Если так обстоит дело с умолчанием, не признает ли он тем самым, что делает что-то, к чему уже привык? Так, устраняя провидение, он, по его словам, оставляет благочестие; утверждая, что ищет дружбы ради наслаждения, он [в то же время] заявляет, что он из-за друзей выносит самые большие страдания; признавая беспредельность мира, он не отказы­вается от [представлений] «верха» и «низа»...» (стр. 1110—1111).

[IX, 1—2] «Что же в таком случае? Разве Платон, Аристотель п Ксенократ [не допускали, что] золото получается не ив золота... и все другое образуется из четырех первоначальных и простых элементов?.. Но у них первоначала с самого начала соединяются для каждого отдельного создания, причем каждое привносит, наподобие большого вклада, присущие ему качества, и когда сходятся воедино и сливаются жидкое с сухим, холод­ное с горячим и т. д..., т. е. сливаются тела, которые взаимно воздействуют друг на друга и полностью меняются, то в результате каждого смешения получается другой продукт».

[IX, 3] «Атом же, будучи сам по себе бесплодным и лишенным всякой производительной силы, даже когда сталкивается с другим, ощущает только сотрясение вследствие твердости и силы сопротивления, но сам не терпит и не производит никаких изменений; так они вечно наносят один другому и в свою очередь получают удары и при своих непрерывных сталкиваниях и отталкиваниях они не могут произвести из себя не только никакого животного, никакой души и никакой твари, но даже какое-либо однородное количество или хотя бы одну единственную груду» (стр. 1111).

Ь) ЭПИКУР И ЭМПЕДОКЛ

[X, 1] «Колот же... снова нападает на Эмпедокла за то, что тот говорит [в своих Стихах]:

80 ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

Другое скажу я тебе: нет никакого рождения

Ни у одного из смертных,

И никакой необходимости жестокой смерти,

Но есть только смешение и распад смешанного —

Вот то, что у людей называется Природой» (стр. 1111).

[X, 2] «Я, по крайней мере, не вижу, в какой степени может противо­речить жизни тот, кто придерживается мнения, что не рождается то, чего нет, и не погибает то, что существует, но что некоему сочетанию существующего присваивается имя рождения, а некоему распадению — имя смерти. Ведь Эмнедокл, противопоставив смерть природе, ясно пока­зал, что он здесь под словом «природа» понимает рождение».

[X, 3] «Если же те, которые присваивают название рождения сме­шению, название гибели — распадению, не живут и жить не могут, то что же они другое делают?

Однако Омнедокл, склеивая и связывая элементы теплотой, мягкостью и т. п, допускает их смешение и превращение в нечто единое, совершенно однородное. Они же [эпикурейцы], сгоняя воедино неизменные и невос­приимчивые атомы, ничего из них не получают, но заставляют их наносить взаимно один другому частые и непрерывные удары, ибо сплетение, пре­пятствующее распаду, еще усиливает взаимное столкновение, так что то, что они называют рождением, не есть ни смешение, ни склеивание, но беспорядок и борьба.. следовательно, из них [X, 4] не может получиться ничего, даже лишенного души».

[X, 5J «А как могут произойти в пустоте или из атомов чувство, душа, ум и рассудок, — это даже при всем желании нельзя себе представить, так как сами по себе они не обладают никаким качеством, а, сходясь вместе, они не подвержены ни воздействию, ни изменению, и само это схождение приводит не к смешению, соединению или срастанию, а к уда­рам и к взаимному отталкиванию».

[X, 6] «Так что в результате их учения они уничтожают жизнь, отрицают существование живой твари, так как они принимают начала пустые и лишенные чувств, без бога и без души, не способные ни к сме­шению, ни к соединению».

[XI, 1—2] «Как же, таким образом, они [эпикурейцы] оставляют природу, душу и живое существо? А именно так, как он [Эпикур] остав­ляет клятву, молитву, жертвоприношение и поклонение, т. е. только на словах и в ничего не значащих выражениях, причем они в своих выска­зываниях и наименованиях утверждают то, что они отвергают своими началами и своими положениями. Итак, тому, что выросло, они дают название — природа, тому, что родилось — рождение, наподобие того, как то, что сделано из дерева, метонимически называют древесным, а зву­чащие согласно тела называют созвучными» (стр. [1111]—1112).

[XI, 2] «Для чего (говорит Колот, — разумеется Эмпедоклу) мы мучим самих себя, заботясь о самих себе, добиваясь одного и отклоняя другое? Ведь и сами мы не существуем и не вступаем в общение с дру­гими».

[XI, 3] «Будь спокоен, [можно было бы сказать], дорогой Колотарион, никто не запрещает тебе заботиться о себе самом, поучая, что природа Колота есть не что иное, как сам Колот, и [никто не мешает тебе] зани­маться делами (делами же для вас являются наслаждения), доказывая, что нет [самой по себе] природы печеного, благовонного, любовного, но существуют печенье, благовонные масла, женщины».

[XI, 4] «Ведь и грамматик, говоря, что «гераклова сила» есть сам Геракл, |не отрицает этим существование самого Геракла], равно как и те,

ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ

которые утверждают, что «созвучный» и «деревянный» только производ­ные слова, не отрицают этим существование звуков и дерева».

[XI, 5] «Когда Эпикур говорит: «Природа существующего состоит из тел и пространства», должны ли мы его так понять, будто он хочет сказать, что природа есть нечто другое, помимо существующего, или же он имеет в виду существующее и больше ничего? Подобно тому как он без сомнения под словами «природа пустоты» разумеет самое пустоту и как о вселенной он обычно говорит «природа вселенной»» (стр. 1112).

[XI, 6] «Что же в таком случае сделал Эмпедокл, высказав, что при­рода есть нечто иное, помимо того, что рождается, а смерть — помимо того, что умирает?» (стр. 1112).

Цитируется Эмпедокл.

[XI, 7] «Когда в результате смешения появляется на свет человек Или что-либо из числа диких зверей, или кустарников, Или хищных птиц, тогда это [называют] рождением; Когда же они распадаются, тогда — несчастной судьбою Привычно называют».

[XI, 8] «Я должен прибавить, что Колот, приведя [эти стихи Эмпе-докла], не заметил, однако, что Эмпедокл не упразднил людей, зверей и т. д., которые по его утверждению, происходят в результате смешения элементов, и, вскрыв ошибку тех, которые дают этому смешению и распаду какие-то названия «рождения», «несчастной судьбы» и «жестокой смерти», не запретил, однако, пользоваться относительно этих понятий привыч­ными выражениями» (стр. 1113).

[XII, 1] «Глупые, не тяготят сомнения их и заботы,

Мпят они, может родиться, чего никогда не бывало, Или нечто может погибнуть, совсем в ничто

превратиться».

[XIL 2] «Ведь этими стихами он громогласно говорит имеющим уши, что он не рождение отрицает, а рождение из ничего, и не гибель отрицает, а полное уничтожение, т. е. превращение в ничто» (стр. 1113).

[XII, 3] ««Мудрый духом вещать никогда не станет такое,

Будто люди, пока живут, [что жизнью они называют], —

Истинно могут жить, и злое, и доброе зная,

И не живут, не сложившись еще иль распавшись».

Так не может говорить тот, кто отрицает существование родив­шихся и живущих, а скорее тот, кто допускает существование и тех, которые еще не родились, и тех, которые уже умерли» (стр. 1113).

[XII, 4] «Он же (т. е. Колот) утверждает, что, согласно мнению Эмиедокла, мы ни болеть не можем, ни быть ранеными. Но как Эмпедокл, говоря, что каждому до рождения и после смерти дано добро и зло, может отрицать восприимчивость к страданиям у живущих?»

[XII, 5] «Кому же, наконец, Колот, в действительности дано не болеть и не иметь ран? — Именно вам, состоящим из атомов и пустоты, т. е. из того, что лишено чувствительности. И не это страшно, а то, что у вас нет источника наслаждений, так как атом не воспринимает ничего, что производит наслаждения, а пустота остается к ним нечувствительной» (стр. 1113).

82 ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИЙ

с) ЭПИКУР И ПАРМЕНИД

[XIII, 2] «Все же я не понимаю, как он своим утверждением, что мир — един, помешал нам жпть».

[XIII, 3] «Ведь и Эпикур, когда он утверждает, что мир беспределен, что не было ему начала и не будет ему конца, что он не может стать ни больше, ни меньше, говорит о вселенной, как о чем-то едином. Когда он сказал в начале своего исследования, что природа сущего состоит из тел и пустоты, то он как бы долит единую сущность на две части, из которых одна есть в действительности ничто и вамп же называется неосязаемым, пустым и бестелесным, так что и для вас мир — един».

[XIII, 5[ «Так вот что мы должны принять за начала для возникно­вения сущего — бесконечность и пустоту; но последняя бездейственна сама и недоступна воздействию, она бестелесна, а первая — хаотична, бессмысленна, неограниченна, сама себя разлагает и приводит в рас­стройство, в силу того что из-за ее бесчисленности ею нельзя овладеть и ее нельзя ограничить».

[XIII, 6] «Напротив, Парменид не упразднил» (как говорит Колот) «ни огонь, ни воду,., ни населенные города в Европе и в Азии..»

[XIII, 8] «Так как и все [философы], и первый еще Сократ, признали, что в природе есть нечто, доступное только мнению, но и есть другое, что может быть усвоено только умом (стр 1113—1114).

«Оно [т. е. мыслимое]

«непотрясаемо, целостно, и никогда не рождалось», как он [Парменид] сказал, тождественно самому себе и остается постоянным в своем существе (стр. 1114).

...Колот же... без обиняков заявляет, что Парменид, утверждая, что «мир — един», отрицает все существующее» (стр. 1114).

[XIII, 9] «[Парменид допускает мыслимое в форме сущего и единого], подразумевая под сущим вечное и нетленное, под единым — всегда себе подобное и недоступное перемене. чувственное же — в форме неупоря­доченного, находящегося в [постоянном] движении» (стр. 1114).

[XIII, 10] ««Истина здесь, полна убедительной силы», которая относится к мыслимому, всегда самому себе тождественному.

«Мненья людские там, в них истины нет и в помине» — так-как они [люди] занимаются делами, допускающими разнообразные перемены и подвержены страстям и неровностям» (стр. 1114).

«Следовательно, его утверждение, что существующее есть единое, не отрицает многих чувственных [чувственно-воспринимаемых явлений], но обозначает различие их от того, что устанавливается мыслью» (стр. 1114).

D) ЭПИКУР И ПЛАТОН

В качестве доказательства нефилософского образа мысли Плутарха может служить, например, следующее место об Аристотеле:

[XIV, 4] «Идеи Платона, за которые его порицает Колот *, повсюду оспариваются Аристотелем, выдвигающим относительно них всяческие сомнения: в трактатах по этике и по физике, в своих экзотерических диалогах, так что, по мнению некоторых, в отношении этих положений проявилось не столько его стремление к мудрости, сколько страсть спо-

* В рукописи: Аристотель. Ред.

ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ

рить, как если бы он поставил себе целью унизить философию Платона» (стр. 1115).

[XV, 2] «Он [Колот], у которого нет ни капли мудрости, считает совершенно равнозначными, означающими одно и то же, выражения: «человек не существует» и «человек есть нечто несуществующее». Платон же тщательнейшим образом различал выражения: пне существовать» и «быть несуществующим», а именно, в первом заключается отрицание всякого бытия, вторым же устанавливается различие между «подлинно сущим» и «причастным к бытию»».

[XV, 3] «Позднейшие философы усмотрели в роде и форме... только различие, выше же они не смогли подняться, натолкнувшись на слишком большие логические трудности».

(Вот еще одно место, из которого можно увидеть имманент­ную, самодовлеющую глупость блаженного Плутарха).

[XV, 4] «Между тем, в чем принимают участие, и участником сущест­вует такое же соотношение, как между причиной и материей, оригиналом п копией, силой и действием» (стр. 1115).

Если Плутарх говорит по поводу автора учения об идеях Платона, что он

[XV, 7] «не пренебрегает чувственным, но говорит, что существует [только] мыслимое» (стр. 1116),

— то глупый эклектик не понимает, что именно в этом и следует упрекнуть Платона. Платон не упраздняет чувст­венного, но признает бытие за мыслимым. Таким образом, чувственное бытие не выражается в мыслях, а умопостигаемое тоже отнесено к сфере бытия, так что существуют два мира бытия — один рядом с другим. Здесь можно видеть, какой отклик находит платоновский педантизм, особенно у обыден­ных людей, а Плутарха по его философским взглядам мы можем причислить к обыденным людям. Само собой разумеется: то, что у Платона представляется оригинальным, необходимым, великолепным на известной ступени философского развития,— то у индивида, стоящего на рубеже древнего мира, является бледным воспоминанием об упоении того, кого уже нет в живых, светильником из допотопной эпохи и производит столь же отталкивающее впечатление, какое производит старик, впав­ший в детство.

Нельзя лучше критиковать Платона, чем это делает Плу­тарх, расхваливая его:

[XV, 7] «Он не отрицает происходящего и являющегося, воспринимае­мого нашими чувствами, но утверждает, что есть нечто иное, более проч­ное и устойчивое»

(сплошь представления, абстрагированные от чувственного, не выражаемые в понятиях),

84 ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

«не возникающее, не уничтожающееся и не подвергающееся воздей­ствиям»

(следует обратить внимание на три отрицательные определения: не — не — не),

«и он учит своих последователей точнее выражать это различие» в словах

(правильно, различие это — чисто словесное),

«называя одно существующим, другое возникающим» (стр. 1116)

|XV, 8] «Так это случилось и с новейшими [философами]. Они отка­зываются дать название существующего многим, весьма важным вещам: пустоте, времени, пространству, вообще всему тому, известному по имени, среди чего находится также все действительное. Все это, утверждают они, не есть существующее, однако, есть кое-что, и пользуются всем этим постоянно в жизни н в философии как существующими и наличными величинами» (стр. 1116).

Затем Плутарх обращается к Колоту с вопросом, не делают ли сами эпикурейцы различия между прочным и преходящим бытием и т. д.

Здесь Плутарх становится насмешливым и говорит:

[XVI, 2] «Что же, разве Эпикур более мудр, чем Платон, называя все в одинаковой степени существующим... Он думает, что преходящее имеет такое же бытие, как и вечное... И сущности, которые никогда не могут разлучиться со своим бытием, [имеют такое же бытие], как и те, что существуют только как зависимые и изменчивые и ни на один миг не остаются тождественными самим себе».

[XVI, 3j «Но если Платон допустил в этом отношении даже весьма большую ошибку, то он должен был бы за смешение имен быть привлечен к ответу теми, которые точнее выражаются по-гречески...» (стр. 1116).

Забавно слышать эту напыщенную добропорядочность, воображающую себя весьма умной. Сам он, то есть Плутарх, сводит платоновское различие бытия к двум наименованиям, и однако, с другой стороны, он утверждает, что эпикурейцы неправы, приписывая обеим сторонам прочное бытие (однако эпикурейцы тщательно отличают «нетленное» и «не имеющее начала» от существующего благодаря соединению). Не делао ли этого и Платон, когда на одной стороне у него помещается «бытие», а на другой «становление»?

f 85

ЭПИКУРЕЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Тетрадь четвертая

III. ПЛУТАРХ. 2) «КОЛОТ» IV. ЛУКРЕЦИЙ. «О ПРИРОДЕ ВЕЩЕЙ» (ТРИ КНИГИ. 1), 2), 3))

III. ПЛУТАРХ. 2) «КОЛОТ»

Е) ПНИКУР И СОКРАТ

[XIX, 2] «Ибо, одно пз положепий Эпикура гласит: «никто, кроме мудреца, ни в чем не убежден так непоколебимо, чтобы его нельзя было разубедить»» (стр. 1117).

Важное место для понимания отношения Эпикура к скеп­тицизму.

[XIX, 5] «Но то рассуждепие, которое доказывает, что наши чувст­венные восприятия неточны и недостаточно достоверны, не устраняет того факта, что каждая отдельная вещь нам является. Однако когда мы в своей деятельности пользуемся в отношении являющегося чувственными восприятиями, [это рассуждение не позволяет нам считать их] вполне истинными и [безошибочными]. [Ибо достаточно, чтобы они были необхо­димыми и] полезными по той причине, что нет ничего другого, лучшего» (стр. 1118).

[XX, 1] «Когда Колот сверх меры подвергает Сократа насмешкам и презрительным нападкам за то, что тот исследует, что есть человек, и с юношеским высокомерием заявляет, — говорит он (т. е. Колот), — что он, Сократ, сам этого не знает, становится ясно, что Колот сам никогда об этом не думал» (стр. 1118).

О ЭПИКУР И СТИЛЬПОН

[XXII, 1—2] «Он» (т. е. Колот) «говорит, что Стилъпон делает жизнь невозможной, утверждая, что нельзя связать одно [понятие] с другим, от него отличным. «Как [восклицает Колот] мы будем окитъ, не говоря: человек — добр и т. п., — но: человек есть человек, добрый — добр и Т. и.»» (стр. 1119).

В то время, как относительно Колота необходимо, действи­тельно, признать, что он умеет нащупать слабые стороны противника, — Плутарх в такой мере лишен всякого философ­ского чутья, что не знает даже, о чем идет речь. Когда положение абстрактного тождества и рассматривается как

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИЙ

смерть всякой жизни и осуждается, Плутарх, в противовес, бро­сает следующие глупые реплики, достойные самого ограничен­ного деревенского школьного учителя.

[XXII, 3] «Но какой же человек из-за этого жил хуже? Кто, слыша это утверждение» (т. е. Стпльпона), «не понял, что это остроумная шутка или задача для упражнения в диалектике? Не страшно, Колот, не говорить: «Человек — добр»., страшно не называть и не считать бога богом (как это делаете вы), и то, что вы не хотите допустить, что есть Зевс, покро­витель творения, Демотра — законодательница п Посейдон — оплодотво­ряющий. Это отделение понятий друг от друга дурно и наполняет жизнь презрительным отношением к богам и бесстыдством, когда вы, отнимая прозвища, присвоенные богам, упраздняете жертвоприношения, мисте­рии, торжественные процессии, праздники» (стр. 1119).

[XXIII, 1| «Смысл сказанного Стнлыюиом следующий: Когда мы
относительно лошади произносим сказуемое «бежать», то сказуемое,
говорит он, не однородно с тем, о чем оно сказано, но разнородно. Одно
есть само по себе понятие «человек», и другое [понятие] — «добрый»
[п таким же образом различаются выражения: «быть лошадью» и «быть
бегущим»]. Ибо если от нас потребуют определения каждого понятия
отдельно, то мы не дадим обоим одно и то же [определение]. Поэтому
ошибаются те, которые употребляют относительно одного понятия отлич­
ное от него сказуемое.......................................................................................»

[XXIII, 2] «Ибо, если бы «человек» и «хороший» значило бы одно и то же.., то как можно было бы сказать «хороший» о хлебе и о ле­карстве?» (стр. 1120).

Очень хорошее и важное изложение Стильпона.

g) ЭПИКУР И КИРЕНАИКИ

[XXIV, 4] «Они» (киренаики) «говорят: «чувствуем сладость», «тем­неет», поскольку каждое из этих впечатлений производит [на нас] особое, ему свойственное, и постоянное действие. Но действительно ли сладок

мед...............................................................................................................................

и действительно ли темен воздух ночью, ставится под сомнение много­
численными показаниями как со стороны животных и вещей, так и со
стороны людей: в то время как одни отвергают, другие, наоборот, при­
нимают...................................................................................................................»

[XXIV, 5] «Отсюда, мнение лишь постольку остается свободным от ошибки, поскольку оно основывается на ощущениях; когда же оно остав­ляет [почву ощущений], начинает заниматься внешними предметами и высказывать суждения о них, тогда оно часто запутывается и вступает в противоречие с другими людьми, которые от тех же самых вещей полу­чают противоположные впечатления и приходят к совершенно иным пред­ставлениям» (стр. 1120).

[XXV, 2] «Ибо, если нам представляется одно изображение круг­
лым, а другое сломанным, то они, несмотря на свои утверждения, что
чувственные восприятия воспроизводят истинное, не позволяют, однако,
признать, что башня кругла или что весло сломано; они подтверждают
свои ощущения как истинные явления, но не хотят согласиться с тем,
что предметы вне нас в действительности таковы, [как они нам кажутся]
...................................................................................................................................»

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ

[XXV, 4] «Изображение, получаемое зрением, представляется нам в сломанном виде».

[XXV, 5] «Следовательно, так как есть разница между представле­нием, [доставляемым нам чувствами], и тем, что существует вне нас, то приходится или признать истинность воспринятого представления, или мы, отдав предпочтение сущему перед кажущимся, должны представить еще доказательства» (стр. 1121).

Il) ЭПИКУР И АКАДЕМИКИ (АРКЕСИЛ4Й)

То, что об этом говорит Плутарх, сводится к тому, что академики признают три вида душевных движений: воображе­ние, стремление, согласие [стр. 1122]; в последнем и коренится заблуждение. Таким образом, чувственное не отпадает ни в теоретическом, ни в практическом смысле, — отпадает только мнение.

Эпикурейцам он пытается доказать, что они подвергают сомнению нечто совершенно очевидное.

IV. ЛУКРЕЦИЙ. «О ПРИРОДЕ ВЕЩЕЙ» Изд. Эйхштедта, 1801, т. I³⁷

Само собой понятно, что из Лукреция лишь немногое может быть использовано.

КНИГА ПЕРВАЯ

«В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась
Жизнь людей на земле под религии тягостным гнетом,
С областей неба главу являвшей, взирая оттуда
Ликом ужасным своим на смертных, поверженных долу,
Эллин впервые один осмелился смертные взоры
Против нее обратить и отважился выступить против.
И ни молва о богах, ни молньи, ни рокотом грозным
Небо — его запугать не могли.......................................

Так, в свою очередь, днесь религия нашей пятою Попрана, нас же самих победа возносит до неба»

(ст. 62-79).

«Из ничего не творится ничто по божественной воле» (ст. 150).

«Если бы из ничего в самом деле являлися вещи, Всяких пород существа без семян бы рождались...»

(ст. 159 и 160).

«Чтоб к словам моим ты с недоверием все ж не огнесся Из-за того, что начала вещей недоступны для глаза...»

(ст. 267 и 268).

«Так при посредсгве невидимых тел управляет природа»

(ст. 328).

88 ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИЙ

«Но не заполнено все веществом и не держится тесно Сплоченным с разных сторон: в вещах пустота существует»

(ст. 329—33Ü).

«И» (знание пустоты)* «не допустит тебя...

Сущность вселенной познать...

Вот почему несомненна наличность пустого пространства:

Без пустоты никуда вещам невозможно бы вовсе

Двигаться было...

...ничто бы тогда не могло продвигаться, Ибо ничто, уступив, не дало бы начала движенью.

...не будь пустоты...

...на свет никогда появиться ничто не могло бы,

Ибо лежала б всегда материя стиснутой всюду» (ст. 332—345).

«...[надо признать, что] в вещах пустота существует

И что отсюда берут начало движения вещи» (ст. 382—383).

«Всю... составляют природу две вещи: Это, во-первых, тела, во-вторых же, пустое пространство»

(ст. 419—420).

«...времени нет самого по себе...

И неизбежно признать, что никем ощущаться не может Время само по себе, вне движения тел и покоя»

(ст. 459—463).

«[Ясно ты видишь теперь, что у всех без изъятья деяний] Ни самобытности нет, ни сущности той, как у тела, И не имеют они никакого сродства с пустотою; Но ты по праву скорей называть их явленьями можешь Тела, а также и места, в котором все происходит»

(ст. 479-482).

«...раз уж найдено здесь основное различье Между вещами двумя, по их двоякой природе, — Именно телом и местом, [в котором все происходит], — То существуют они непременно вполне самобытно. Ибо, где есть [то] пространство, [что мы пустотой называем], Тела там нет, а везде, где только находится тело, Там оказаться никак не может пустого пространства»

(ст. 503—509).

«..материя вечна...» (ст. 540).

«...есть предельная некая точка Тела [того, чго уже недоступно для нашего чувства]... ...она совсем не делима на части,

* — замечание Маркса. Ptd,

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ 89

Будучи меньше всего по природе своей; и отдельно, Самостоятельно, быть не могла никогда и не сможет»

(ст. 599-603).

«...тела существуют, [которых Встречи, движения, строй, положения их и фигуры Могут огонь порождать, а меняя порядок, меняют Также природу], и нот ни с огнем у них сходства, ни с вещью, Кроме того, никакой, способною к чувствам направить Нашим тела и касаньем своим осязанье затронуть»

(ст. 684-689).

«И, наконец, если все из стихий четырех создается, Если все вещи затем на них разлагаются снова, То почему же считать, ню они представляют собою Первоначала вещей, а не те им началами служат?»

(ст. 763—766).

«[Если ж подумаешь ты, что, входя в сочотапья друг с другом, Тело огня и земли или воздух и жидкая влага Соединяются так, что природы своей не меняют], То ничего у тебя из них получиться не сможет; Ни оживленных вещей, ни бездушных, подобно деревьям. Ибо природу свою в разнородном смешении атом Все обнаружит, сойдясь: ты увидишь, как вместе с землею Воздух мешается там, и огонь остается во влаге. А между том, при созданы! вещей, ведь должны непременно Первоначала вносить потаенную, скрытую сущность, Чтоб не являлось ничто препятствием или помехой Всяким созданьям иметь свои самобытные свойства»

(ст. 773-781).

«И говорят...

...непрерывно все это сменяет друг друга, нисходит» (а именно: огонь поднимается в воздух, затем образуется дождь, погом — земля, а с земли все возвращается вновь) * «С неба к земле и с земли обратно к светилам небесным. Но невозможно никак так действовать первоначалам, Ибо должно пребывать всегда неизменное нечто, Чтобы не сгинуло все совершенно, в ничто обратившись. Ведь, коль из граней своих что-нибудь, изменяясь, выходит, Это тем самым есть смерть для того, чем оно было раньше»

(ст. 783-793).

«Ведь коль во многих вещах однородные первоначала Смешаны многих вещей в сочетании многообразном, Разные вещи должны и питаться различною пищей»

(ст. 814-816).

«Те же начала собой образуют ведь небо и землю, Солнце; потоки, моря, деревья, плоды и животных. Но и смешения их, и движения в разном различны»

(ст. 820-822).

* Пояснение в скобках принадлежит Марксу. Ред.