Что касается до народного просвещения в Японии, то, сравнивая массою

Один целый народ с другим, японцы, по моему мнению, суть самый просвещенный

Народ во всей подсолнечной. В Японии нет человека, который бы не умел читать

И писать.

"Записки капитана В. М. Головнина в плену японцев в 1811, 1812, 1813

годах"

 

X x x

 

Кому хоть мимоходом случалось побывать в Стране восходящего солнца,

Тому, без сомнения, не могла не броситься в глаза поголовная грамотность ее

Обитателей и обилие школ, рассеянных по всему лицу японской земли. Даже

Рикши поражают иностранца знанием недоступных для него тайн мудреной

Японской письменности.

Д. Шнейдер, Япония и японцы. СПб.., 1895

 

 

ИХ ПОМЫСЛЫ

 

Купите счастливый сон

 

Рассекая тихоокеанскую волну, корабль мчался к японским берегам. Его

квадратный парус казался алым от заходящего солнца, за которым он настойчиво

гнался.

Семеро на борту парусника очень спешили. Но ветер народной фантазии,

как всегда, доставил их к сроку -- когда гулкие раскаты старых бронзовых

колоколов начали отбивать новогоднюю полночь.

Япония замерла, отсчитывая эти сто восемь ударов. Ведь Новый год тут не

просто праздник из праздников, а как бы общий для всего народа день

рождения. У японцев до недавнего времени не было обычая праздновать дату

своего появления на свет. Сто восьмой удар новогоднего колокола добавляет

единицу сразу ко всем возрастам. Даже младенца, родившеюся накануне, наутро

считают годовалым.

В новогоднюю полночь человек становится на гад старше и к тому же

переступает некий порог, за которым его ждет совершенно новая судьба Двери

жилищ принято украшать в эту пору ветвями сосны, бамбука и сливы. Сосна

олицетворяет для японцев долголетие, бамбук -- стойкость, а расцветающая в

разгар зимы слива -- жизнерадостность среди невзгод.

К этим общим пожеланиям каждый вправе добавлять свои личные надежды.

Вот почему в канун праздника по всей Японии бойко раскупаются картинки с

изображением сказочного парусника. Их кладут под подушку, чтобы увидеть в

новогоднюю ночь самый желанный сон:

семь богов счастья на Драгоценном корабле. Сон же этот предвещает

человеку исполнение его самой заветной мечты.

Итак, парусник мчался к японским берегам. Человек непосвященный заметил

бы на борту трех толстяков, двух старцев, воина и женщину. Однако каждый из

семерых вполне заслуживает того, чтобы познакомиться с ним поближе.

Бога удачи Эбису сразу отличишь от двух других толстяков по удилищу в

руке и окуню под мышкой. Иным и не может быть бог удачи в стране, где все

жители заядлые рыболовы и даже сам император пристрастен к рыбалке. За

помощью к Эбису обращаются те, кому, помимо снасти и сноровки, требуется еще

и везение рыбаки, мореходы, торговцы. Изображение толстяка с удочкой найдешь

почти в каждой лавке. Эбису, однако, вместе с удачей олицетворяет еще и

честность. Так что один день в году торговцы обязаны пускать товары в

полцены, как бы извиняясь за полученные сверх меры барыши.

Может быть, именно поэтому в деловом мире больше, чем Эбису, уважают

Дайкоку -- дородного деревенского бородача, восседающего на куле с рисом.

Когда-то его почитали лишь крестьяне как бога плодородия, способного

вознаградить за труд урожаем сам-сто. Но с тех пор как в руках у бородача

оказался короткий деревянный молоток, Дайкоку стал к тому же покровителем

всех тех, кому требуется искусство выколачивать деньги торговцев,

биржевиков, банкиров; словом, из бога плодородия превратился в бога наживы.

Наконец, третий толстяк -- улыбчивый и круглолицый бог судьбы Хотэй.

Его приметы: бритая голова и круглый живот, выпирающий из монашеского

одеяния. Нрава он беззаботного, даже непутового, что при его служебном

положении довольно рискованно, ибо не кто иной, как Хотэй, таскает за спиной

большущий мешок с людскими судьбами. Богу судьбы поклоняются прорицатели и

гадалки, а также политики и повара (те и другие иной раз заварят такое, что

сами не ведают, что у них получится).

Впрочем, как торговцы вывешивают в лавке Эбису, чтобы убедить

покупателей в своей честности (хотя сами бьют челом богу наживы Дайкоку),

так и политики вместо Хотэя любят публично называть своим кумиром бога

мудрости Дзюродзина.

Это ученого вида старец с длиннейшей бородой, который держит в руке еще

более длинный свиток знания, то и дело дополняя его. Трудится он в поте

лица, ибо человечество теперь чуть ли не каждые восемь лет удваивает объем

познанного. Дзюродзин слывет к тому же любителем выпивки и женщин, без чего

он попросту не был бы достаточно мудрым в понимании японцев. Философы,

судьи, изобретатели, учителя, журналисты, как и упоминавшиеся уже политики,

считают Дзюродзина своим покровителем.

Бог долголетия Фуку-року-дзю -- это маленький лысый старичок с

непомерно высоким лбом (считается, что с годами череп вытягивается в длину).

Его неразлучные спутники -- журавль, олень и черепаха. Не в пример богу

мудрости бог долголетия отличается тихим нравом, он любит играть в шахматы и

считает превеликой добродетелью умение зрителей молча следить за чужой

партией. Таких людей встречается, впрочем, так же мало, как достойных

бессмертия, которое он может даровать. В силу личного пристрастия бог

долголетия опекает шахматистов, а также часовщиков, антикваров, садовников

-- людей труда тихого, имеющего отношение ко времени настоящему, прошедшему

или будущему.

Особняком стоит на палубе Бишамон -- рослый воин с секирой, в шлеме и

доспехах, на которых написано: "Верность, долг, честь". Бишамон не любит,

когда его называют богом войны, доказывая, что он не воитель, а страж,

отчего и наречен покровителем полицейских и лекарей (военных, кстати, тоже).

И наконец, единственная женщина в обществе семи богов -- это

покровительница искусств Бентен со своей неизменной лютней в руках. Девушки,

игравшие на такой лютне, не решались выходить замуж, боясь, что разгневанная

богиня лишит их музыкального дара. Бентен действительно не в меру ревнива --

к чужим талантам, к чужой славе, к чужим почитателям -- что, впрочем,

отличает служителей искусства отнюдь не только в Японии.

С какими же мыслями хотели японцы увидеть в новогоднюю ночь этих

семерых на Драгоценном корабле?

Самая, казалось бы, бесхитростная мечта была у мальчугана из горного

селения к префектуре Иватэ. Ему хотелось, чтобы на праздники домой

непременно вернулся отец и помог ему сделать большущего новогоднего змея с

лицом сегуна Иеясу.

Отец еще с жатвы уехал в Токио на какую-то стройку. Мальчугана послали

на почту получить от него очередной перевод, а заодно узнать, ходят ли

автобусы после вчерашней метели. На беду оказалось, что из-за заносов

сообщение опять прервано. Шагая назад по глубокому снегу, мальчуган думал:

почему бы отцу не проложить через здешние горы такую же диковинную дорогу на

столбах, какую он строит над токийскими улицами?

Дома мать с бабкой смотрели по телевизору новогодний концерт. На экране

отплясывали девицы в немыслимо коротких юбочках. И тут, как всегда, начались

сетования, что вот хоть и нет войны, а жить приходится как солдатке; что муж

больше в отходе, чем дома, а в городе, мол, на каждом шагу соблазн.

Но не только крестьянки занесенного снегами северо-востока хмурились

при виде мини-юбок на телевизионном экране. С таким же враждебным чувством

смотрел на них и глава ассоциации торговцев жемчугом.

-- Всему виной эта нелепая мода, этот подростковый стиль, это поветрие

на все броское. Треть взращенных жемчужин не находит сбыта. Приходится

свертывать промыслы. Не заставишь же раковины вместо благородных перлов

плодить какие-нибудь светящиеся шарики для серег величиной с голубиное яйцо!

Если уж чего и желать в Новом году, так чтобы у японок вновь пробудилось их

врожденное чувство меры и художественного вкуса...

Торговец жемчугом был несправедлив, огульно обвиняя своих

соотечественниц в забвении национальных традиций, в том, что у молодого

поколения притупилась присущая народу тяга к прекрасному.

Если бы он мог видеть тех самых девушек, руками которых был собран

стоящий перед ним цветной телевизор! Неделю назад начальник сборочного цеха

не узнал своих работниц, когда они повязали головы красными лентами,

остановили конвейер и завели речь о прибавке наградных в таких повелительных

выражениях, которые на японском языке прямо-таки немыслимы в устах женщин.

Но он тем более не узнал бы их в новогодний вечер. В комнате заводского

общежития, украшенной ветками сосны, бамбука и сливы, чинно сидели кружком

ожившие красавицы с картин Утамаро. Пусть не черепаховые, а пластмассовые

гребни украшали их сложные прически; пусть узорные праздничные кимоно были

не из тканного вручную шелка, а из нейлона. В каждом жесте молодых японок

была та же изысканная женственность, которую прославил когда-то великий

художник.

На первый взгляд могло показаться, что в руках у девушек две колоды

карт. Но это были не просто карты. Рабочее общежитие состязалось в знании

древней поэзии. Семьсот лет назад были отобраны сто лучших стихов ста лучших

поэтов за семьсот предыдущих лет. Они обрели такую популярность, что доныне

остались у молодежи темой излюбленной новогодней игры. На одной колоде из

ста карт целиком напечатано каждое четверостишие, имя и портрет поэта; на

другой, которая раскладывается на столе, лишь завершающие строфы. Выигрывает

тот, кто, услышав начало стиха, первым найдет и прочтет его окончание.

Еще сто лет назад игра в сто четверостиший была единственным случаем,

когда юношам и девушкам приличествовало находиться вместе. Нынче таких

возможностей куда больше. Однако картину с Драгоценным кораблем все же

положила себе под подушку каждая обитательница рабочего общежития. И хотя

девичьи мечты легко угадать, ибо они очень схожи во все века и у всех

народов, рассказывать о них было бы нескромно.

А поэтому обратим лучше взгляд на ту из подруг, которая год назад

встречала праздник в общежитии, а минувшим летом вышла замуж.

Молодая пара, о которой пойдет речь, медленно двигалась по тротуару в

потоке гуляющих. Гиндза сверкала в новогодний вечер куда ярче своего

старинного имени. Даже слова "Семицветный ряд" были бы слишком тусклыми для

этого безумства огней. Одни витрины являли собой бездну вкуса, другие --

бездну безвкусицы. Но все вместе взятое рождало ощущение неизъяснимой, но

несомненной красоты.

Молодожены шли, искренне восхищенные неоновым сиянием. Оба они редко

бывали здесь с тех пор, как сняли комнатку на окраине, в полутора часах езды

на электричке.

Возле прозрачной цилиндрической башни все останавливались, чтобы

посмотреть, какими огнями светится ее вершина: сочетание цветов менялось в

зависимости от завтрашней погоды. Но всегда неизменно горели среди них три

красных ромба, которые видятся в Японии чаще, чем хризантема с шестнадцатью

лепестками -- официальный герб императорского двора. Эмблема "Мицубиси"

словно давала понять, что именно эти три красных ромба делают погоду в

стране.

Молодой муж с увлечением рассказывал, чем объясняется странная

конструкция здания без этажей, с полом, спускающимся по спирали. Башня из

стекла и металла построена на самом дорогом в Японии куске земли. Участок на

перекрестке двух оживленнейших улиц Токио обошелся владельцам по миллиону

триста тысяч иен за квадратный метр.

-- Заплатили по миллиону триста, так хоть владеют. А мы отдаем по

тысяче триста иен в месяц за циновку, с которой нас в любое время могут

согнать, -- грустно пошутила жена, нарушив зарок не касаться под праздник

этой темы.

Дело в том, что молодая пара без гадалок и прорицателей знала, что

Новый год сулит им прибавление семейства. А домовладелец, у которого они

снимали комнату из четырех с половиной татами, включил в двухлетний контракт

условие: пока не будет ребенка. Пугали не только поиски, но и необходимость

вновь платить при въезде две месячные ставки в качестве "благодарственных",

да еще четыре -- как залог.

Под праздник хотелось гнать от себя заботы. Впереди было три выходных

дня. Они взяли в рассрочку экскурсионный тур на остров Кюсю с заездом на

вулкан Асо -- место паломничества молодоженов и самоубийц.

"Пусть все будет как есть, лишь бы не стало хуже", -- думала молодая

женщина, покупая картину, сулящую счастливый сон.

Возле кратера вулкана Асо коротал новогоднюю ночь полицейский патруль.

Один из полицейских попал сюда впервые и, как большинство людей, увидел

совсем не то, что ожидал. Вместо огнедышащей горы, вместо вздувшегося нарыва

перед ним была болезненная язва на теле Земли. Вокруг громоздились пепельные

груды шлака. Они напоминали лунный пейзаж. И это сходство усиливалось тем,

что большие пористые глыбы были неожиданно легки -- их можно было в одиночку

сдвинуть, даже поднять.

Патруль у кратера был выставлен на этот раз не затем, чтобы в случае

извержения сгонять экскурсантов под бетонные колпаки с надписями "Укрытие на

60 человек" (будет ли кто-нибудь тогда считать: 59-й он или 61-й?). Вулкан

был безлюден. Но охранять его в новогоднюю ночь приходилось от тех, кто не

хочет класть себе под подушку картинку с Драгоценным кораблем.

Взбалмошный толстяк Хотэй -- бог судьбы, поступки которого настолько

непредсказуемы, что заставляют ошибаться даже профессиональных гадалок, лишь

перед Новым годом как бы раскрывает карты. За 365 дней у людей на улицах

могут быть разные поводы радоваться или горевать, нестись сломя голову или

брести в задумчивости. Но заранее известно, что из всех пятидесяти двух

недель года именно две предпраздничные оставляют наибольшее число жертв

уличного движения. Никакие меры не в силах повлиять на подобную статистику,

которую иногда хочется назвать мистикой.

Таков уж неотвратимый рок этой лихорадочной поры. Ведь Новый год

приносит не только надежды, но и заботы. Заново раскрывая в книге жизни

чистую страницу, он в то же время служит порогом, за который нельзя

переносить невыполненных обещаний, неоплаченных долгов. Людям приходится

спешить, отчего и множится в предновогоднюю пору число катастроф как

дорожных, так и жизненных.

Но вот и подошла новогодняя полночь. Затаив дыхание прислушиваются

японцы к раскатистому басу бронзовых колоколов. Считается, что каждый из

этих ударов изгоняет одну из ста восьми бед, которые омрачают человеческую

жизнь.

Что, если это было бы действительно так! Удар -- и колючая проволока

американских военных баз превращается в ветки зацветающей сливы. Удар -- и

хищные силуэты "фантомов" уступают японское небо белокрылым журавлям,

символизирующим покой и долгую жизнь. Удар -- и вместо американских атомных

подводных лодок у берегов Японии появляется Драгоценный корабль с семью

богами счастья...

Каких только чудес не сотворила бы тогда в Японии народная фантазия!

Глядь -- с каким-то из ста восьми ударов господам капиталистам пришло бы в

голову хоть На десятую часть сократить "деловые кутежи": тогда можно было бы

освободить от платы за обучение всех студентов страны. Ну, а если бы со

следующим ударом колокола бизнесмены образумились вовсе и порешили

обходиться при сделках одним лишь чаем, то на сбереженные шестьсот

миллиардов иен можно было бы обеспечить жильем семьсот пятьдесят тысяч

семей, то есть ежегодно делать счастливыми три четверти молодоженов.

Если бы торжественно-неторопливый звон действительно был способен

изгонять из жизни японцев беду за бедой! Подобные чудеса происходят, однако,

лишь в новогодних сказках...

 

Власть голубых теней

 

Эта картина, увиденная как-то под вечер из окна вагона, накрепко запала

в память.

Поезд мчался по бесконечным предместьям слившихся воедино городов. Он

словно взрезал собой плотный пласт человеческих жилищ. Домики теснились к

самым путям. Их оконные створки были раздвинуты, как бы открывая взору жизнь

в разрезе.

Час за часом стучали колеса, проносились мимо названия станций. А перед

глазами было все то же: в густеющих сумерках голубели бесчисленные

прямоугольники телевизионных экранов.

Они были вездесущи, как иконы. И порой начинало казаться, что фигуры

людей перед ними молятся какому-то новому, неведомому божеству.

Зримо оживала, наводила на раздумья знакомая цифра. Число телевизоров в

Японии перевалило за двадцать миллионов. Какое место занял голубой экран в

жизни японской семьи? Что нового внес он своим появлением?

Спору нет, жилище обрело еще одно окно в окружающий мир. Многое в

японском телевидении заслуживает доброго слова. Это прежде всего его

оперативность, стремление не только рассказать о событиях дня, но и пока

зать их. Что бы и где бы ни происходило, автомашины с телекамерами или

репортерские вертолеты неизменно оказываются в числе свидетелей. Часто

бывает: едва успеешь вернуться домой с какой-нибудь бурной демонстрации, а

ее уже показывают на экране. Тут сказывается и техническая оснащенность, и

высокая профессиональная выучка людей.

Можно согласиться с мнением японских журналистов, что по сравнению с

газетами телевидение как источник новостей не только более оперативно, но и

менее тенденциозно. Факт, поданный зрительно, уже тем самым становится

объективнее. Ему труднее дать превратное толкование.

Бесспорной похвалы заслуживают образовательные передачи, документальные

телевизионные фильмы в форме лирических репортажей с мест. Владельцы студий

не могут не считаться с такими чертами национального характера, как

любознательность японцев, их чуткость к явлениям природы. За тем, как

движется по японской земле цветение сакуры, когда ложится на вершину Фудзи

первый снег, телевидение следит столь же внимательно, как за важнейшими

политическими событиями.

Итак, голубой экран расширяет кругозор людей. Почему же тогда стали

крылатыми слова видного публициста Сиоити Оя:

-- Развитие телевидения превращает Японию в страну ста миллионов

дураков...

Мысль умышленно заострена слишком резко. Но в ней звучит тревога,

вызванная подоплекой этого бума, движущие силы которого лежат в стороне от

положительной, прогрессивной роли современного телевидения.

Денежный мешок сразу же оценил всепроникающую силу голубого экрана,

меру его воздействия на человеческие умы и сердца.

Влияние этого порой дает о себе знать совершенно неожиданным образом.

Пожалуй, лишь при выборе новогодних подарков и обращаются теперь в Японии к

древнему календарю, где года имеют названия двенадцати животных и пяти

стихии, образуя шестидесятилетний цикл. Некогда бытовало поверье, что в год

Лошади и Огня лучше не иметь детей, ибо рожденная в этом году женщина якобы

сулит несчастье своему мужу и никто не станет за нее свататься.

Казалось бы: кому теперь дело до средневековых предрассудков? А между

тем статистика засвидетельствовала, что японские женщины стали даже более

суеверными, чем шестьдесят лет назад. Причем не только пожилые, но и

молодые; не только в сельской глуши, но и в городах 1966 год ознаменовался в

Японии самым резким после войны падением рождаемости: почти на полмиллиона

младенцев, или на двадцать пять процентов, тогда как в 1906-м, то есть в

предыдущем году Лошади и Огня, рождаемость снизилась лишь на четыре

процента. Опрос, проведенный министерством здравоохранения, показал, что о

"роковом" годе Лошади и Огня подавляющее большинство женщин впервые узнало

из телевизионных передач, высмеивавших это суеверие.

Для жителя Токио предназначено около ста двадцати часов телевизионных

передач в сутки. Они начинаются в шесть утра и продолжаются за полночь по

семи каналам. Четыре из них принадлежат частным компаниям, которые все свое

время вплоть до секунды распродают "спонсорам", или "попечителям".

К примеру, фирма, выпускающая часы, оплачивает поверку времени,

кофейный трест -- утренний выпуск новостей, компания по продаже лечебных

препаратов -- эстрадный концерт и так далее.

Закупив шестьдесят минут эфира, "попечитель" может использовать шесть

из них на рекламу, нашпиговав ею передачу по своему усмотрению Вторжения эти

настолько назойливы, что владелец одного из токийских отелей задумал создать

свою домашнюю телестудию, чтобы соответствующей прибавкой к счету гости

могли оградить себя от рекламы.

Но главный порок коммерческого телевидения даже не в том, что вставки

эти мешают смотреть. Куда опаснее, что и содержание остальных пятидесяти

четырех минут за вычетом шести рекламных оказалось в зависимости от выбора

"спонсоров".

Пусть даже драматург или публицист встретили на телестудии талантливых,

честных прогрессивных людей, чтобы передача попала в эфир, должен найтись

"попечитель", который согласился бы оплатить ее как подходящий фон для своей

рекламы.

Компания, выпускающая автомобили, охотно возьмет фильм о гонках.

Торговцы косметикой -- сцены с балами и красавицами. Но кто заинтересуется

серьезной социальной темой?

Каждая секунда рекламы на голубом экране стоит более ста долларов, то

есть близко к месячному заработку квалифицированного рабочего или служащего.

Ни один капиталист не станет зря швырять деньги в эфир, то есть, попросту

говоря, на ветер. И если уж выкидывает, то хочет, чтобы эффект от этого во

что бы то ни стало был максимальным.

"Спонсора" прежде всего интересует: сколько людей будут смотреть

купленную им передачу? Не перехватят ли телезрителей конкуренты?

Чтобы поставить этот вопрос на научную основу, не поскупились на

расходы. Был сконструирован специальный видеотайпный счетчик. Он

подключается к телевизору и записывает все передачи, которые семья смотрит

за неделю. На основании этих выборочных данных рекламные агентства

рассчитывают "коэффициент зрительности" для каждого канала в различные часы.

Выяснилось, что в будничный день средний японец 32 минуты читает

газеты, 35 минут слушает радио и 2 часа 40 минут смотрит телепередачи.

Днем телевизор включается лишь урывками, и редко бывает, чтобы какая-то

программа привлекла более двадцати процентов зрителей. Но с семи до девяти

вечера, в так называемые "золотые часы", голубой экран становится

олицетворением домашнего очага. Перед ним собирается вся семья, и

"коэффициент зрительности" поднимается за пятьдесят процентов.

Как ни странно, именно в "золотые часы" передачи больше всего поражают

однообразием. Куда ни поверни переключатель -- всюду блеск и звон клинков,

стоны и хрип, искаженные яростью лица. Это зримое воплощение битвы в эфире,

которая именно в эту пору доходит до предельного ожесточения.

Ни одна компания не желает пускать тут дело на самотек, чтобы человек

пошарил наугад по каналам и выбрал что-то понравившееся на этот раз. Почти

по всем программам в "золотые часы" идут многосерийные передачи в расчете на

то, чтобы семья привыкла смотреть их постоянно, как читают роман с

продолжением.

Торговцы лечебными препаратами, кстати сказать, подозрительно рьяно

рвущиеся в эфир, наперебой ухватились за жанр, который можно определить как

"самурайский детектив". Серии типа "Таинственный воин с мечом" прославляют

ниндзя -- средневековых лазутчиков, умевших виртуозно владеть любым оружием,

причем не на поле боя, а в стане врага.

За выбором этим стоит целый стратегический замысел.

-- Мы исходили из того, -- поясняет представитель фирмы "Танабэ", --

что в ранние вечерние часы выбор программы обычно предоставляют детям. Но

мало захватить детское воображение. Нужно, чтобы передача была интересна и

для взрослых, то есть покупателей, для которых предназначена реклама

лекарств. Мы сделали ставку на "Таинственного воина с мечом" и не

ошиблись...

Говорят, что бусидо -- старинный кодекс самурайской чести -- не

распространялся на лазутчиков в тылу. Судя по всему, не распространяется он

и на тех, кто ведет нынешнюю войну в эфире. Любые приемы считаются в ней

дозволенными -- лишь бы рос "коэффициент зрительности".

-- Нет лучше клева, чем на приманку с гнильцой! -- двусмысленно

подмигивают коммерсанты экрана, наводняя эфир эротическими сценами в

послеполуденные "женские" часы. А потом сами же кивают на счетчик: как ни

странно, куда больше домохозяек смотрят драмы о неверных женах, чем

образовательные передачи, идущие в ту же пору дня...

"Коэффициент зрительности" подменил собою все; художественную,

познавательную, воспитательную ценность передач, все критерии искусства,

всякую меру добра и зла.

Есть нечто символичное, выражающее самую суть коммерческого телевидения

в том, что следом за крупнейшими электротехническими концернами в списке

наиболее щедрых "спонсоров" идут фармацевтические фирмы.

Расходы на рекламу составляют львиную долю непомерно раздутой стоимости

медикаментов. Причем рекламируются, так сказать, лекарства массового

потребления: всякого рода эликсиры бодрости, средства от переутомления,

нервного расстройства, бессонницы.

Одурманить человека, вбить ему в голову, что от житейских тягот его

могут избавить некие сомнительные панацеи, -- не такую ли роль отводит

голубому экрану денежный мешок?

Много труда и таланта вложил японский народ, создав двадцать миллионов

голубых экранов. Но чем больше подпадает телевидение под власть коммерции,

тем явственнее обращается в свою противоположность. Оно начинает оглуплять

человека, вместо того чтобы просвещать его; оно насаждает пороки, вместо

того чтобы утверждать добродетели.

Именно об этом и предостерегает крылатая фраза Сиоити Оя.

 

Слезы экрана

 

Трудно было поверить глазам: знакомый кинотеатр на перекрестке выглядел

как разоренное гнездо. Выломали ряды стульев в зрительном зале, сорвали

витрины в фойе, поснимали двери. Рабочие долбили в стенах новые проемы,

бетонировали пол. Случайно уцелел только рекламный щит наверху: то ли о нем

забыли, то ли еще не дошла очередь.

Капли дождя сбегали по нарисованному на фанере женскому лицу, словно

оказавшаяся бездомной кинозвезда Фудзико Ямамото оплакивала свою участь.

Что здесь теперь будет?

"Пачинко", зал игральных машин, где люди часами следят за

зигзагообразным падением стального шарика по доске, утыканной гвоздями.

-- Через неделю открытие, приходится спешить, -- говорит прораб в

желтой каске. -- Но ничего, управимся, дело привычное.

Да, подобные заказы давно не в новинку, ибо поступают не десятками и

даже не сотнями. В Японии пущено на слом и переоборудовано под "пачинко" три

с лишним тысячи кинотеатров, то есть больше половины всех имевшихся в

стране. Покровительница искусств Бентен вынуждена уступать свои владения

богу наживы Дайкоку.

К концу пятидесятых годов Япония вышла на первое место в мире по

производству фильмов, выпуская по 600 полнометражных картин ежегодно. Причем

в отличие от Голливуда японская кинематография могла не заботиться об

экспорте. Вместе с ее развитием неуклонно увеличивалось число кинозрителей в

стране. В 1958 году оно достигло 1130 миллионов человек. Японцы показали

себя заядлыми любителями ходить в кино: на каждого жителя пришлось по 12

посещений в год!

Но в ту же пору, когда кинематография Японии стала самой плодовитой в

мире, кривая посещений вдруг поползла вниз. За шестидесятые годы число

кинозрителей сократилось вчетверо. Почему?

Чаще всего пытаются объяснить это конкуренцией других видов досуга:

если в первом послевоенном десятилетии кинематограф служил главным

развлечением, то потом появились телевизоры, получил небывалое развитие

туризм. Вряд ли, однако, это единственная и даже основная причина упадка

японского кино. Оно стало терять зрителей по мере того, как уменьшалось

количество подлинно художественных фильмов, по мере того как творческий дух

все больше подавлялся засильем монополий.

Движущей силой кинематографического бума была конкуренция. Развивалось

не киноискусство, а киноиндустрия, где Дайкоку своевольно навязывал Бентел

свои законы.

Ожесточенную битву за японский экран выиграли пять киноконцернов:

"Тохо", "Сетику", "Дайэй", "Тоэй", "Никкацу". Они прибрали к своим рукам

студии, фабрики, театры -- все, начиная с производства фильмов и кончая их

прокатом. А потом пожелали столь же монопольной, деспотической власти и над

работниками кино. Они опутали режиссеров, артистов, операторов такой

системой долгосрочных контрактов, которая, по существу, лишила их творческой

свободы, утвердив в кинематографии нечто вроде крепостного права.

Дождевые капли текут по лицу Фудзико Ямамото на рекламном щите

обреченного на слом кинотеатра. Они словно напоминают, что у популярной

киноактрисы и впрямь есть повод оплакивать свою участь: после того как

Фудзико Ямамото решила стать независимой и отказалась продлить контракт с

концерном "Дайэй", ей нигде не стали давать ролей: ни в фильмах, ни в

пьесах.

"Отлучение" Фудзико Ямамото было задумано как назидательный пример:

пусть никто не вздумает рваться из сетей "большой пятерки".

Однако законы искусства мстят тем, кто их попирает. Подняв японское

кино на уровень Голливуда с точки зрения технической, "большая пятерка"

одновременно низвела его на подобный же уровень с точки зрения

художественной.

Доверие зрителей было подорвано, а вместе с ним и способность

конкурировать с новым серьезным соперником -- голубым экраном. Ведь если

телевидение живет доходами от рекламы, кино может полагаться только на

кассовый сбор.

И вот тут, когда в японском кино обозначился застой, вдруг хлынула на

поверхность так называемая "розовая волна". Чтобы не определять это

эпидемическое заболевание столь благозвучным словом, применим другой, к тому

же более ходовой термин: "эрокартины".

Эротические, или, точнее говоря, порнографические, фильмы и прежде

штамповали где-то на задворках. Но к середине шестидесятых годов этот

полулегальный бизнес наводнил страну почти таким же количеством эрокартин,

сколько фильмов выпустила на экраны "большая пятерка".

-- Чтобы заработать сейчас в Японии на поприще кино, -- цинично

рассуждают дельцы, -- нужно два условия: во-первых, снимать фильмы предельно

дешевые в производстве; и, во-вторых, о том, чего нельзя показать на

телевизионном экране.

Когда "розовая волна" захлестнула японский кинорынок, а телевидение

сделало главную ставку на многосерийные гангстерско-самурайские боевики,

"большая пятерка" испугалась конкуренции и спасовала. Она стала оглядываться

на тех и на других соперников, трусливо подражать им. Жанры "эро" и "якудза"

оказались на переднем плане.

"Якудза" -- это как раз те фильмы из бандитского быта, о которых

упоминали когда-то Ильф и Петров, рассказывая о четырех стандартах

Голливуда:

"Говорят, фильмы эти очень похожи на жизнь, с той только особенностью,

что настоящие гангстеры, совершающие налеты на банки и похищающие

миллионерских детей, не могут и мечтать о таких доходах, какие приносят

фильмы из их жизни".

Можно подумать, что именно эти слова из "Одноэтажной Америки"

вдохновили одного из заправил японского преступного мира на сенсационное

решение переменить профессию. Вот фотография, обошедшая газеты. Гости в

визитках с фалдами и в полосатых брюках с почтительной скорбью слушают

патетические слова хозяина:

-- Я прощаюсь с делом, которому посвятил двадцать лет жизни.

Может быть, это уходит со сцены знаменитый трагик? Светят юпитеры,

трещат киноаппараты, и никак не подумаешь, что столь торжественную церемонию

затеял Нобору Андо, чья банда доставила уйму хлопот токийской полиции. Лишь

потом стало ясно, что театральное прощание с бандитским прошлым служило для

Андо дебютом в другой области -- кинематографии. Главарь гангстеров подписал

контракт с компанией "Сетику", чтобы играть самого себя.