Количество раз, после чего уже нельзя. Это Питеров принцип медицины. 1 страница

Те люди, которые присылают деньги, оплачивают свой героизм в рассрочку.

 

Ещё можно давиться марокканской кухней. Можно сицилийской. В любой вечер.

 

Когда родился я, маму оставили жить в Штатах. Не в этом доме. Она не жила здесь

до своего последнего выхода из тюрьмы, после срока за угон школьного автобуса.

За угон транспортного средства плюс похищение ребёнка. Я не помню этот дом в

своём детстве, как и эту мебель. Всё это прислали из Италии её родители. Мне так

кажется. Опять же: с тем же успехом она могла, к примеру, выиграть это всё на

телешоу, - не могу сказать.

 

Только один раз я задал вопрос про её семью, про дедушку с бабушкой, которые

остались в Италии.

 

А она в ответ, точно помню, сказала:

 

- Они про тебя не знают, поэтому не создавай проблем.

 

А если они не знают про её ублюдочного ребёнка, то им гарантированно неизвестно

и про её непристойное поведение, и про покушение на убийство, и про создание

угрозы по небрежности, и про издевательство над животными. Они гарантированно

тоже ненормальные. Вон, гляньте только на их мебель. Они точно ненормальные, и

вообще уже умерли.

 

Листаю телефонный справочник туда-обратно.

 

Правда заключается в том, что держать мою маму в Сент-Энтони стоит три штуки

баксов. В Сент-Энтони дерут под пятьдесят баксов только за смену подгузника.

 

Одному Богу известно, сколькими смертями мне придётся почти умереть, чтобы

оплатить трубку для желудка.

 

Правда заключается в том, что хоть толстый журнал насчитывает уже больше трёх

сотен вписанных имён, я всё равно не дотягиваю до трёх штук ежемесячно. Плюс

каждый вечер официант приносит счёт. Плюс там чаевые. Эта чёртова надбавка меня

убивает.

 

Как и в любой хорошей финансовой пирамиде, в основание постоянно нужно набирать

народ. Как и в схеме Социального страхования, существует большое количество

людей, которые коллективно платят за кого-то другого. Доить этих добрых

самаритян - всего лишь назначение моей личной сети социальной безопасности.

 

"Схема Понзи" - неподходящий термин, но это первое, что приходит на ум.

 

Горькая правда заключается в том, что снова и снова, каждый вечер мне приходится

пробежать телефонный справочник и найти хорошее заведение, куда можно пойти и

почти умереть.

 

Я провожу здесь Телемарафон Виктора Манчини.

 

Такое не хуже, чем правительство. Только люди, которые подписывают счета в

системе пособий Виктора Манчини, не жалуются. Они гордятся. Они на полном

серьёзе хвалятся об этом перед своими друзьями.

 

Такой обман не оставляет никого обделённым: тут лишь я во главе и люди, которые

выстраиваются в очередь, чтобы купиться на него, обхватив меня сзади руками.

Добрые щедрые люди, полные жалости и сострадания.

 

Опять же, я ведь не трачу деньги на азартные игры или наркоту. Да я даже порцию-

то никогда не могу доесть. На полпути каждого дежурного блюда мне приходится

браться за дело. За своё бульканье и дёрганье. И даже после такого - некоторые

люди никогда не объявляются с деньгами. Некоторые на второй раз уже не

утруждаются вспомнить. А через какой-то срок - даже самые щедрые люди перестанут

присылать чек.

 

Часть когда рыдаю, когда меня обнимают чьи-то руки, а я плачу и ловлю ртом

воздух, - эта часть с каждым разом даётся всё легче. Труднее и труднее в

рыданиях становится тот момент, когда нужно остановиться, а я не могу.

 

В телефонном справочнике ещё не перечёркнутой осталась кухня фондю. Есть ещё

тайская. Греческая. Эфиопская. Кубинская. Есть ещё сотни заведений, куда я не

ходил умирать.

 

Чтобы увеличить приток денег, приходится каждый вечер создавать сразу двух-трёх

героев. Иногда вечером приходится отправиться в три или четыре заведения, пока

наешься полностью.

 

Я артист большой сцены, который даёт по три концерта за вечер. "Дамы и господа,

мне нужен доброволец из публики".

 

- Спасибо, да хрен вам "спасибо", - хочется сказать своим умершим

родственникам. - Лучше уж я сам сделаю себе семью.

 

Рыба. Мясо. Овощи. Сегодня, как и в любой другой вечер, самое простое - взять и

закрыть глаза.

 

Поднимаешь палец над раскрытым телефонным справочником.

 

"Поднимитесь сюда и станьте героем, дамы и господа. Поднимитесь сюда и спасите

жизнь".

 

Роняешь руку - и пусть за тебя решает судьба.

 

 

Глава 13

 

 

Спасаясь от жары, Дэнни стаскивает свою куртку, потом свитер. Не расстёгивая

пуговиц, даже на вороте и рукавах, стягивает рубашку через голову, выворачивая

её наизнанку, и теперь его руки запутаны в красную клетчатую фланель. Одетая под

низ футболка собирается в подмышках, пока он борется с рубашкой, пытаясь стащить

ту с головы, - а голый живот у него на вид впалый и прыщавый. Несколько длинных

вьющихся волос произрастает между крошечных точек его сосков. Соски выглядят

растрескавшимися и воспалёнными.

 

- Братан, - зовёт Дэнни, продолжая сражение под рубашкой. - Слишком много слоёв.

Чего это здесь такая жарища?

 

Потому что здесь вроде как больница. Здесь центр по уходу.

 

Над его джинсами и ремнём виднеется сдохшая резинка поганых трусов. Ржавчина

коричневыми пятнами покрывает растянутую резинку. Спереди выбилась пара

скрученных волосин. Желтоватые пятна от пота у него, - в самом деле, - на коже

подмышек.

 

Тут же, рядом, за конторкой сидит девушка, туго собрав всё лицо в складки вокруг

носа.

 

Пытаюсь заправить его футболку обратно, - а пупок у него набит пухом самых

разных оттенков. На работе, в раздевалке, мне доводилось наблюдать, как Дэнни

стягивает с себя штаны вместе с надетыми на них трусами, так же как делал я сам,

когда был маленьким.

 

И, по-прежнему запутавшись в рубашке головой, Дэнни продолжает:

 

- Братан, не поможешь? Тут где-то пуговица, не пойму где.

 

Девушка за конторкой переводит взгляд на меня. На полпути к уху она держит

трубку телефона.

 

Сбрасывая почти все шмотки перед собой на пол, Дэнни всё худеет, пока не

остаётся в одной своей пропотелой футболке и джинсах с запачканными коленями.

Шнурки его теннисных туфель завязаны двойным узлом, а дырочки навеки залеплены

грязью.

 

Здесь под тридцать пять градусов, потому что у большинства этих людей считай

нету кровообращения, объясняю ему. Здесь много стариков.

 

Здесь чисто пахнет, то есть унюхать можно только химикалии: моющие средства и

освежители воздуха. Знайте, что хвойный запах прикрывает где-то кучу дерьма.

Лимонный означает, что кто-то наблевал. Розы - это моча. Как проведёшь денёк в

Сент-Энтони - потом на всю жизнь расхочется нюхать любую розу.

 

В холле мебель с обивкой, искусственные пальмы и цветочки.

 

Такие предметы декоративного назначения иссякнут, когда пройдёшь сквозь

бронированную дверь.

 

Девушку за конторкой Дэнни спрашивает:

 

- Никто не будет лапать мою кучу, если я возьму её здесь положу? - это он имеет

в виду связку своих старых тряпок. Представляется. - Я Виктор Манчини, -

оглядывается на меня. - И я пришёл повидать свою маму?

 

Говорю Дэнни:

 

- Братан, господи-боже, у неё-то нет повреждения мозга.

 

Девушке за конторкой сообщаю:

 

- Я Виктор Манчини. Я всё время хожу сюда навещать маму, Иду Манчини. Она в

комнате 158.

 

Девушка жмёт кнопку телефона и говорит:

 

- Вызов для сестры Ремингтон. Сестра Ремингтон, подойдите, пожалуйста, к

приёмному столу, - её голос громким эхом отдаётся у потолка.

 

Интересно, настоящий ли человек эта сестра Ремингтон.

 

Интересно, не считает ли наша девчонка, что Дэнни - очередной агрессивный

хронический раздевала.

 

Дэнни заталкивает шмотьё под стул с обивкой.

 

По коридору трусцой приближается толстяк, приложив одну руку к скачущему

нагрудному карману, полному авторучек, а другую положив на баллончик со

слезоточивым газом на поясе. На другом бедре у него звенит связка ключей.

Спрашивает девушку за конторкой:

 

- И что здесь за ситуация?

 

А Дэнни интересуется:

 

- Тут есть сортир, куда можно сходить? В смысле, для гражданских.

 

Беда здесь в Дэнни.

 

Чтобы услышать её исповедь, ему придётся встретиться с тем, что осталось от моей

мамы. Планирую представить его, как Виктора Манчини.

 

Таким образом Дэнни сможет выяснить, кто я на самом деле есть. Таким образом моя

мама сможет немного успокоиться. Немного набрать вес. Сберечь мне деньги на

трубку. Не умереть.

 

Когда Дэнни возвращается из туалета, охранник проводит нас в жилую часть Сент-

Энтони, а Дэнни рассказывает:

 

- Там в сортире на двери нет замка. Сидел на толчке, а ко мне ввалилась какая-то

старушка.

 

Спрашиваю - хотела секса?

 

А Дэнни отзывается:

 

- С какой стати?

 

Мы проходим двойную дверь, которую охраннику нужно открывать, потом ещё одну.

Пока идём, у него на бедре звенит связка ключей. Даже на его шее сзади большие

складки жира.

 

- Твоя мама, значит? - произносит Дэнни. - Так она похожа на тебя?

 

- Может, - говорю. - Только, ну, понял...

 

И Дэнни спрашивает:

 

- Только исхудавшая и почти без мозгов, так?

 

А я отвечаю:

 

- Слушай, хватит, - говорю. - Ладно, пускай она была говёной матерью, но это

единственная мама, которая у меня есть.

 

- Прости, братан, - извиняется Дэнни и продолжает. - Но разве она не заметит,

что я не ты?

 

Здесь, в Сент-Энтони, приходится опускать шторы ещё дотемна, потому что если

кто-нибудь из местных обитателей увидит себя, отражённого в окне, он решит, что

там за ним кто-то подсматривает. Называется "затемнение". Когда все старики с

закатом сходят с ума.

 

Этих ребят большей частью можно поставить перед зеркалом и сказать им, что это

такой специальный телеканал про старых несчастных умирающих людей, и они будут

смотреть его часами.

 

Беда в том, что мама не станет со мной говорить, когда я Виктор, и не станет со

мной говорить, когда я её поверенный. Моя единственная надежда - побыть её

государственным защитником, пока Дэнни будет мной. Я могу направлять разговор.

Он может слушать. Может так она заговорит.

 

Представьте, что это вроде гештальт-засады.

 

По дороге охранник интересуется: не я ли тот парень, что изнасиловал собаку

миссис Филдз?

 

Нет, говорю ему. Эта старая история. Лет восемьдесят ей.

 

Мамулю мы обнаруживаем в зале, где она сидит перед рассыпанным на столе

"паззлом". Тут, пожалуй, вся тысяча кусочков, но нигде нет коробки с рисунком,

как оно всё должно смотреться собранным. Оно может стать чем угодно.

 

Дэнни спрашивает:

 

- Так это она? - говорит. - Братан, она совсем на тебя не похожа.

 

Моя мама пихает туда-сюда кусочки головоломки, - некоторые из них перевёрнуты и

лежат серой картонной стороной вверх, - и пытается подогнать их в одно.

 

- Братан, - произносит Дэнни. Разворачивает стул задом наперёд и присаживается

на него к столу, склонившись вперёд на спинку. - По моему личному опыту, такие

паззлы лучше всего получаются, если сначала собрать все кусочки с плоскими

краями.

 

Мамины глаза обшаривают Дэнни с ног до головы: его лицо, губы под мазью, его

бритую голову, прорехи по швам его футболки.

 

- Доброе утро, миссис Манчини, - начинаю. - Вас пришёл проведать ваш сын Виктор.

Вот он, - говорю. - Хотите сообщить ему что-то важное?

 

- Ага, - подтверждает Дэнни, кивая. - Я Виктор.

 

Он начинает отбирать кусочки с плоскими краями.

 

- Эта синяя часть по идее небо или вода? - интересуется.

 

А мамины старческие голубые глаза наполняются слезами.

 

- Виктор? - спрашивает она.

 

Прочищает глотку. Таращась на Дэнни, говорит:

 

- Ты здесь.

 

А Дэнни продолжает разгребать пальцами кусочки головоломки, выбирая те, что с

плоскими краями и откладывая их в сторону. На щетине его бритой головы остались

кусочки белого пуха от красной клетчатой рубашки.

 

И старческая мамина рука скрипит через стол, накрывая ладонь Дэнни.

 

- Так рада тебя видеть, - говорит она. - Как ты? Так давно не виделись.

 

Слезинка вытекает у неё из-под глаза и следует по морщинам в угол рта.

 

- Боже, - отзывается Дэнни, отдёргивая ладонь. - Миссис Манчини, у вас ледяные

руки.

 

Моя мать отвечает:

 

- Прости.

 

Чувствуется запах какой-то закуски, вроде капусты или фасоли, которую здесь

разваривают в кашу.

 

Всё это время продолжаю торчать рядом.

 

Дэнни выкладывает из кусочков несколько дюймов края. Спрашивает меня:

 

- Так а когда мы встретим твою ту самую замечательную докторшу?

 

Мама спохватывается:

 

- Ты же ещё не уходишь, правда? - смотрит на Дэнни мокрыми глазами, и её

старческие брови встречаются над переносицей. - Я так по тебе скучала, - говорит

она.

 

Дэнни отзывается:

 

- Эй, братан, нам подфартило. Вот уголок!

 

Трясущаяся как у пьяницы мамина старческая рука с дрожанием поднимается и

подбирает комок красного пуха у Дэнни с лысины.

 

И я вмешиваюсь:

 

- Простите, миссис Манчини, - говорю. - Вы, случайно, ничего не собирались

рассказать вашему сыну?

 

Моя мама молча смотрит на меня, потом на Дэнни.

 

- Побудешь тут, Виктор? - спрашивает. - Нам надо поговорить. Мне так много всего

нужно объяснить.

 

- Так объясните, - советую я.

 

Дэнни отвечает:

 

- Это, кажется, глаз, - говорит. - Так здесь что, по идее, чьё-то лицо?

 

Мама поднимает трясущуюся руку открытой ладонью в мою сторону и просит:

 

- Фред, всё только между мной и моим сыном. Это важный семейный вопрос. Пойди

куда-нибудь. Иди посмотри телевизор и дай нам пообщаться наедине.

 

А я пытаюсь сказать:

 

- Но...

 

Но мама повторяет:

 

- Иди.

 

Дэнни говорит:

 

- Вот ещё уголок.

 

Дэнни выбирает все кусочки с синевой и откладывает их в сторону. Все кусочки

одинаковой стандартной формы - жидкие крестики. Расплавленные свастики.

 

- Иди лучше взамен попробуй спасти ещё кого-нибудь, - говорит мама, не глядя на

меня. Смотрит на Дэнни и продолжает. - Виктор пойдёт разыщет тебя, как только мы

закончим.

 

Она наблюдает за мной, пока я не отступаю аж в коридор. После этого говорит

Дэнни что-то, чего мне не расслышать. Её трясущаяся рука тянется и трогает

блестящую синеватую лысину Дэнни, касается её прямо за ухом. В месте, где

прекращается рукав пижамы, старческое её запястье кажется жилистым и тонким,

коричневого цвета, как жаренная шейка индейки.

 

По-прежнему зарывшись носом в головоломку, Дэнни передёргивается.

 

Меня накрывает запах, - запах подгузников, и надтреснутый голос позади заявляет:

 

- Ты тот, кто во втором классе швырнул в грязь все мои учебники.

 

По-прежнему наблюдая за мамой, пытаясь разглядеть, что она говорит, отзываюсь:

 

- Да вроде бы.

 

- Что же, значит, ты наконец сознался, - произносит голос. Женщина, похожая на

сушёный грибок, берёт меня под руку своими костями.

 

- Пошли со мной, - командует она. - Доктор Маршалл очень сильно хотела с тобой

пообщаться. Где-нибудь наедине.

 

На ней надета красная клетчатая рубашка Дэнни.

 

 

Глава 14

 

 

Запрокинув голову, свой маленький чёрный мозг, Пэйж Маршалл указывает на бежевый

сводчатый потолок.

 

- Когда-то здесь были ангелы, - сообщает она. - Говорят, они были потрясающе

красивые, с крыльями из перьев и с настоящими позолоченными нимбами.

 

Старуха привела меня в большую часовню Сент-Энтони, большую и пустующую с тех

времён, когда это был женский монастырь. Одна стена - витражи из десятков самых

разных оттенков золотого. Всю другую стену занимает большое деревянное распятие.

Между тем и другим стоит Пэйж Маршалл в своём больничном халате, который

отсвечивает золотом под маленьким чёрным мозгом её волос. Она смотрит вверх

через надетые очки в чёрной оправе. Вся чёрная с золотым.

 

- По директивам II Ватиканского устава, - рассказывает она. - Церковные стенные

картины зарисовали. Фрески и ангелов. Извели большую часть статуй. Все те

невероятные таинства веры. Всё исчезло.

 

Смотрит на меня.

 

Старуха ушла. Дверь часовни защёлкивается у меня за спиной.

 

- Смешно и грустно, - продолжает Пэйж. - То, как мы не можем ужиться с вещами,

которые не в силах понять. То, как мы берём и отвергаем что-то, если не можем

найти ему объяснение.

 

Сообщает:

 

- Я нашла способ спасти твоей матери жизнь, - говорит. - Но ты можешь не

одобрить.

 

Пэйж Маршалл начинает расстёгивать пуговицы халата, и в разрезе показывается всё

больше и больше кожи.

 

- Ты можешь счесть идею совершенно отталкивающей, - говорит.

 

Она распахивает халат.

 

Под ним она голая. Голая и белоснежная, как кожа у её волос. Белая, обнажённая и

всего в четырёх шагах. И её очень даже можно. И она плечами выбирается из

халата, так что тот ниспадает сзади, по-прежнему свисая с её локтей. Её руки

остаются в рукавах.

 

Тут же все те тугие мохнатые тени, куда до смерти хотелось попасть.

 

- У нас есть только этот узенький промежуток для удобного случая, - говорит она.

 

И делает шаг ко мне. Всё ещё в очках. Ноги её по-прежнему в белых туфлях на

платформе, только здесь они кажутся золотыми.

 

Я был прав насчёт её ушей. Сто пудов, сходство потрясает. Ещё одна дырочка,

которую ей не заткнуть, спрятанная и украшенная оборками кожи. Обрамлённая

мягкими волосами.

 

- Если ты любишь свою мать, - говорит. - Если ты хочешь, чтобы она жила, ты

должен сделать со мной это.

 

Сейчас?

 

- Пришло моё время, - говорит она. - У меня такой густой сок, что в нём ложка

стоять будет.

 

Здесь?

 

- В другом месте мы увидеться не сможем, - говорит.

 

Её безымянный палец так же гол, как и всё остальное. Интересуюсь - она замужем?

 

- У тебя с этим какая-то проблема? - спрашивает. На расстоянии вытянутой руки

изгиб её талии, спускающийся вниз по контуру её зада. Настолько же близко

полочки обеих грудей с выпирающими чёрными пуговками сосков. Всего на расстоянии

моей руки горячее местечко, в котором соединяются её ноги.

 

Отвечаю:

 

- Не-а. Нет. Какая там проблема.

 

Её руки берутся за мою верхнюю пуговицу, потом за другую, ещё за другую... Её руки

сбрасывают рубашку мне через плечи, и та падает на пол позади меня.

 

- Просто чтобы ты знала, - говорю. - раз уж ты врач и все дела, - говорю. - Я

вроде как излечивающийся сексоман.

 

Её руки отстёгивают пряжку у меня на ремне, и она отзывается:

 

- Значит, делай то, что должно естественно следовать.

 

От неё не пахнет розами, лимонами или хвоей. Вообще ничем таким не пахнет, даже

кожей.

 

Пахнет от неё влагой.

 

- Ты не понимаешь, - говорю. - У меня было почти целых два дня воздержания.

 

Она горячо сияет в золотом свете. И всё равно у меня такое чувство, что если

поцеловать её в губы, то они прилипнут, будто к ледяному металлу. Чтобы

притормозиться, думаю про базально-клеточную карциному. Воображаю импетиго

бактериальной инфекции кожи. Язвы роговицы.

 

Она тянет моё лицо себе в ухо. А мне в ухо шепчет:

 

- Отлично. Это делает тебе честь. Но что если ты отложишь выздоровление до

завтра...

 

Стаскивает с моих бёдер штаны и говорит:

 

- Хочу, чтоб ты наполнил меня своей верой.

 

 

Глава 15

 

 

Если будете в холле гостиницы, а там заиграет вальс "Дунайские волны" - валите к

чертям оттуда. Не думайте. Бегите.

 

Сейчас уже ни о чём не скажут прямо.

 

Если будете в больнице, а в раковую палату вызовут сестру Фламинго - не

приближайтесь к тем местам. Сестры Фламинго нет. И если вызовут доктора Блэйза -

такого человека тоже нет.

 

В больших гостиницах этот вальс означает необходимость эвакуировать здание.

 

Почти во всех больницах сестра Фламинго значит пожар. И доктор Блэйз значит

пожар. Доктор Грин означает самоубийство. Доктор Блю означает, что кто-то

перестал дышать.

 

Все эти вещи мамуля рассказывала глупому маленькому мальчику, пока они сидели в

потоке машин. Вот когда ещё у неё начала ехать крыша.

 

В тот самый день малыш сидел в классе, а леди из учительской заглянула сказать

ему, что его вызов к стоматологу отменили. Минуту спустя он поднял руку и

попросил разрешения выйти в туалет. Никакого вызова никогда не было. Ясное дело,

кто-то позвонил и сказал, мол, они от стоматолога, но это был тайный сигнал. Он

вышел в боковую дверь через столовую, и там в золотой машине ждала она.

 

То был второй раз, когда мамуля вернулась забрать его.

 

Она опустила окно и спросила:

 

- Знаешь, за что мамочка всё это время сидела в тюрьме?

 

- За перепутанную краску для волос? - сказал он.

 

См. также: Злоумышленное нанесение ущерба.

 

См. также: Сопротивление второй степени.

 

Она потянулась открыть дверцу и больше не замолкала. Днями и днями.

 

Если будешь в "Хард-Рок Кафе", рассказала она ему, а там объявят - "Элвис

покинул здание", это значит, что все подносы нужно вернуть на кухню и выяснить,

какое особое блюдо только что было распродано.

 

Такие вещи люди говорят тебе, когда не хотят сообщить правду.

 

В Бродвейском театре объявление "Элвис покинул здание" означает пожар.

 

Когда в бакалее вызывают мистера Кэша - это зовут вооружённого охранника. Вызов

"Проверки груза в отдел дамского белья" означает, что в том отделе кто-то ворует

товар. Другие магазины вызывают женщину по имени Шейла. "Шейлу в центр"

означает, что кто-то ворует товары в центральной части магазина. Мистер Кэш,

Шейла и сестра Фламинго - всегда плохие новости.

 

Мамуля глушила мотор, и сидела, одну руку держа сверху на баранке, а пальцами

другой щёлкала, требуя от мальчика повторять за ней эти вещи. Её ноздри были

темны внутри от засохшей крови. Использованные скомканные платки, тоже в старых

пятнах крови, валялись на полу машины. Немного крови осталось на приборной доске

от её чиханий. Ещё чуть-чуть было на лобовом стекле изнутри.

 

- В школе тебя не научат ничему настолько важному, - заявила она. - Вещи,

которым ты учишься здесь, помогут тебе выживать.

 

Щёлкнула пальцами.

 

- Мистер Эмонд Сильвестри? - спросила. - Если его вызывают, что нужно делать?

 

В некоторых аэропортах его вызов означает террориста с бомбой. "Мистер Эмонд

Сильвестри, пожалуйста, подойдите к своей группе у ворот десять корпуса D"

означает, что там спецназовцы найдут своего клиента.

 

Миссис Памела Рэнк-Меса означает всего лишь террориста с какой-то пушкой.

 

"Мистер Бернард Уэллис, пожалуйста, подойдите к своей группе у ворот шестнадцать

корпуса F" означает, что там кто-то держит нож у горла заложника.

 

Мамуля поставила машину а парковочный тормоз и снова щёлкнула пальцами:

 

- Быстро как зайчик. Что значит мисс Террилин Мэйфилд?

 

- Слезоточивый газ? - отозвался мальчик.

 

Мамуля помотала головой.

 

- Не говори, - попросил мальчик. - Бешеная собака?

 

Мамуля помотала головой.

 

Снаружи их машину плотной мозаикой окружали другие автомобили. Над шоссе рубили

воздух вертолёты.

 

Мальчик похлопал себя по лбу и спросил:

 

- Огнемёт?

 

Мамуля ответила:

 

- Ты даже и не пытаешься. Подсказку хочешь?

 

- Подозреваемый на наркотики? - спросил мальчик, потом сказал. - Да, наверное,

подсказку.

 

И мамуля произнесла:

 

- Мисс Террилин Мэйфилд... а теперь подумай о лошадях и коровах.

 

А мальчик выкрикнул:

 

- Сибирская язва! - он постучал себе кулаками по лбу, повторяя. - Сибирская

язва. Сибирская язва. Сибирская язва, - похлопал себя по голове и добавил. - Как

я забыл так быстро?

 

Свободной рукой мамуля взъерошила ему волосы и похвалила:

 

- Ты молодец. Запомнишь хоть половину из этого - уже переживёшь большую часть

людей.

 

Где бы они ни ехали, мамуля разыскивала плотный поток движения. Слушала

объявления по радио про то, где не проехать, и находила такие задержки. Находила

пробки. Находила заторы. Искала горящие машины и разведенные мосты. Ей не

нравилось быстро ездить, но хотелось казаться занятой. Застряв в потоке машин,

она не могла ничего поделать, притом не по своей вине. Они оказывались в

ловушке. В укрытии и в безопасности.

 

Мамуля сказала:

 

- Загадываю простое, - она закрыла глаза, улыбнулась, потом открыла их и

спросила. - В любом магазине, что значит, если просят четвертушек в кассу номер

пять?

 

Оба они носили одни и те же вещи ещё с того дня, как она забрала его после

школы. В каком бы мотеле они не остановились, когда он забирался в постель,

мамуля щёлкала пальцами и требовала его штаны, рубашку, носки, трусы, а он

передавал ей всё из-под одеяла. Утром, когда она возвращала ему вещи, иногда они

были выстираны.

 

Когда в кассу просит четвертушек, сказал мальчик в ответ, имеют в виду, что там

стоит красивая женщина, и всем нужно подойти на неё посмотреть.

 

- Ну, на самом деле не только, - заметила мама. - Но да.