Что когда-нибудь у тебя может быть достаточно секса

 

Всё это стало целями маленького мальчика. Иллюзиями, которые останутся с ним на

всю жизнь. Все эти обещания разглядел он в улыбке толстяка.

 

Ну и после того, всякий раз, когда ему становилось страшно, грустно или одиноко;

в каждую ночь, когда он просыпался в панике в очередном приёмном доме, его

сердце колотилось, а постель была сырой; в любой день, когда он отправлялся в

школу в новых краях; всякий раз, когда мамуля возвращалась забрать его, в любом

промозглом номере мотеля; в каждой взятой напрокат машине, - мальчик вспоминал

всё ту же дюжину фоток нагнувшегося толстяка. Обезьяну с каштанами. И

малолетнего говнюка такое сразу же успокаивало. Оно показывало ему, насколько

храбрым, сильным и счастливым способен стать человек.

 

И что пытка будет пыткой, а унижение - унижением, только если ты сам решишь

страдать.

 

"Спаситель" - неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

 

И вот ведь смешно: как только кто-то спасает тебя, первое, что хочется сделать -

спасти других. Всех людей. Каждого.

 

Малыш никогда не узнал имя этого человека. Но никогда не забывал ту улыбку.

 

"Герой" - неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

 

 

Глава 6

 

 

В следующий раз, когда прихожу навестить маму, я по-прежнему Фред Гастингс, её

государственный защитник, и всю дорогу она мне поддакивает. Пока не сообщаю ей,

что всё ещё не женат, а она говорит, мол, это позор. Потом включает телевизор,

какую-то мыльную оперу, ну, знаете, где настоящие люди прикидываются фуфельными,

с надуманными проблемами, а настоящие люди наблюдают за ними, чтобы забыть свои

настоящие проблемы.

 

В следующий визит я по-прежнему Фред, но уже женатый и с тремя детьми. Это уже

лучше, но трое детей... многовато. Людям следует ограничиваться двумя, замечает

она.

 

В следующий визит у меня уже двое.

 

С каждым визитом её под одеялом остаётся всё меньше и меньше.

 

С другой стороны, всё меньше и меньше Виктора Манчини сидит на стуле у её

кровати.

 

На следующий день я снова я, и проходит всего несколько минут до момента, когда

мама звонит и вызывает медсестру, чтобы та провела меня обратно в холл. Мы сидим

молча, потом я беру куртку, а она зовёт:

 

- Виктор?

 

Говорит:

 

- Должна тебе кое-что сказать.

 

Скатывает из пуха катышек между двух пальцев, скручивает его, делая меньше и

туже, потом, наконец, поднимает на меня взгляд и спрашивает:

 

- Помнишь Фреда Гастингса?

 

Да уж помню.

 

У него сейчас уже жена и двое замечательных детей. Так приятно, говорит она,

увидеть, как жизнь работает на хорошего человека.

 

- Посоветовала ему купить землю, - говорит мама. - Новой они уже нынче не

делают.

 

Спрашиваю её, кто такие эти "они", - а она ещё раз жмёт кнопку вызова медсестры.

 

На выходе обнаруживаю доктора Маршалл, которая ждёт в коридоре. Она стоит тут

же, прямо у двери моей мамы, пролистывая записи на планшетке, и поднимает на

меня взгляд: глаза её уже спрятаны за толстыми стёклами очков. Её рука быстро

выщёлкивает и отщёлкивает авторучку.

 

- Мистер Манчини? - спрашивает она. Складывает очки, кладёт их в нагрудный

карман халата и сообщает. - Нам обязательно нужно обсудить случай вашей матери.

 

Трубку для желудка.

 

- Вас интересовали другие варианты, - говорит.

 

Из двери медпункта дальше по коридору за нами наблюдают три сотрудницы, склонив

головы друг к другу. Одна, по имени Дина, зовёт:

 

- Покатать вас двоих в колясочке?

 

А доктор Маршалл отзывается:

 

- Займитесь, пожалуйста, своим делом.

 

Мне она шепчет:

 

- На всяких мелких операциях персонал начинает вести себя так, словно они ещё в

медучилище.

 

Дину я имел.

 

См. также: Клер из Ар-Эн.

 

См. также: Перл из Си-Эн-Эй.

 

Волшебство секса - обладание без обузы владения. Сколько женщин домой не води -

со складским местом никогда проблем не возникает.

 

Доктору Маршалл, её ушам нервным рукам, сообщаю:

 

- Не хотелось бы, чтобы её кормили насильно.

 

Сёстры продолжают наблюдать за нами, доктор Маршал берёт меня под руку и уводит

от них со словами:

 

- Я общалась с вашей матерью. Какая женщина! Эти её политические акции. Все эти

её демонстрации. Вы её, наверное, очень любите.

 

А я отвечаю:

 

- Ну, не сказал бы, что прям так уж.

 

Мы останавливаемся, и доктор Маршалл что-то шепчет, так что мне приходится

придвинуться поближе, чтобы расслышать. Слишком поближе. Медсёстры продолжают

наблюдать. А она выдыхает мне в грудь:

 

- Что если бы нам удалось полностью вернуть разум вашей матери?

 

Выщёлкивая и отщёлкивая ручку, продолжает:

 

- Что если бы нам удалось сделать её умной, сильной, энергичной женщиной, какой

она была в своё время?

 

Мою мать, такой, как она была в своё время?

 

- Это может стать возможным, - замечает доктор Маршалл.

 

И, даже не думая, как такое прозвучит, я говорю:

 

- Боже упаси.

 

Потом прибавляю как можно быстрей, что затея, пожалуй, не такая уж и хорошая.

 

А вглубь по коридору медсёстры хохочут, зажав рты руками. И даже с такого

расстояния можно разобрать слова Дины:

 

- Это послужит ему отличным уроком.

 

В мой следующий визит я по-прежнему Фред Гастингс, и мои двое детей приносят из

школы сплошные пятёрки с плюсом. На этой неделе миссис Гастингс красит нашу

столовую в зелёный.

 

- Голубой лучше, - возражает мама. - Если речь о комнате, где ты собираешься

держать пищу.

 

После этого столовая становится голубой. Мы живём на Восточной Сосновой улице.

Мы католики. Деньги храним в Городском первом федеральном. Ездим на "Крайслере".

 

Всё по велению моей мамы.

 

В следующую неделю я начинаю всё записывать, все подробности, чтобы от этой

недели до следующей не позабыть, кто я да что я. "Гастингсы во все праздники

ездят отдыхать на озеро Робсон", пишу. Мы ловим рыбу на блесну. Болеем за

"Пэккерсов". Никогда не едим устриц. Покупаем участок. Каждую субботу я первым

делом сажусь в зале и штудирую записи, пока медсестра идёт посмотреть, не спит

ли мама.

 

Стоит мне войти в комнату и представиться Фредом Гастингсом - она тычет пультом

в телевизор и выключает его.

 

Самшит вокруг дома ничего, учит она, но вот бирючина - лучше.

 

А я всё записываю.

 

Люди высшего сорта пьют только скотч, говорит она. Водосток свой прочищайте в

октябре, а потом в ноябре повторно, говорит. Оберните воздушный фильтр в машине

в туалетную бумагу, чтобы прослужил дольше. Вечнозелёные подрезайте только после

первых заморозков. На растопку лучше всего идёт зола.

 

Записываю всё. Составляю опись того, что от неё осталось: пятна, морщины, её

набухшая или пустая кожа, чешуйки и сыпь, - и пишу себе напоминания.

 

Ежедневно: носи крем от солнца.

 

Крась седину.

 

Не сходи с ума.

 

Ешь меньше жирного и сладкого.

 

Побольше качай пресс.

 

Не начинай забывать всякое-разное.

 

Подрезай волосы в ушах.

 

Принимай кальций.

 

Увлажняй кожу. Ежедневно.

 

Заморозь время на одном месте навеки.

 

Не старей, чёрт тебя дери.

 

Она спрашивает:

 

- Ничего не слышно от моего сына, Виктора? Помнишь его?

 

Прекращаю писать. У меня болит сердце, но я уже забыл, к чему бы это.

 

Виктор, рассказывает мама, никогда её не навещает, а если и приходит - то не

слушает. Виктор вечно занят, рассеян и на всё ему плевать. Он вылетел из

медицинского, и делает из своей жизни полнейший хаос.

 

Она подбирает пух с одеяла.

 

- У него какая-то там работа с минимальной зарплатой, экскурсоводом, или что-то

такое, - рассказывает. Она вздыхает, и её жуткие жёлтые руки нашаривают пульт от

телевизора.

 

Спрашиваю: разве Виктор за ней не присматривал? Разве нет у него права жить

собственной жизнью? Говорю: а может быть, Виктор так занят, потому что каждый

вечер он куда-то идёт и в буквальном смысле убивает себя, чтобы оплатить счета

за её постоянный уход. Это минимум три штуки баксов каждый месяц, на минутку.

Может, как раз поэтому Виктор бросил учёбу. Говорю - просто возьмём и

предположим: может быть, Виктор, чёрт его дери, делает всё, что в его силах.

 

Говорю - может, Виктор делает больше, чем кому-то там кажется.

 

А моя мама улыбается и отвечает:

 

- Ах, Фред, ты всё тот же защитник безнадёжно виновных.

 

Мама включает телевизор, и на экране прекрасная женщина в сверкающем вечернем

платье бьёт другую прекрасную молодую женщину бутылкой по голове. Бутылка даже

не примяла ей волосы, но женщина теряет память.

 

Может быть, Виктор разбирается с собственными проблемами, говорю.

 

Первая прекрасная женщина перепрограммирует женщину с амнезией на мнение, что та

- робот-убийца, который должен выполнять распоряжения прекрасной женщины. Робот-

убийца с такой охотой принимает своё новое обличье, что даже интересно

становится: может, она просто разыгрывает потерю памяти, а так вообще - всегда

искала удобный повод мочить людей направо-налево.

 

Мои разговоры с мамой, мои злость и негодование будто сливаются по стоку, пока

мы сидим и наблюдаем это.

 

Мама в своё время подавала на стол омлеты с налипшими чёрными хлопьями покрытия

со сковородки. Она готовила в алюминиевых кастрюлях, а лимонад мы пили из

алюминиевых кружек, мусоля их гладкие холодные ободки. Подмышки мы душили

дезодорантом на основе солей алюминия. Сто пудов, были тысячи путей, по которым

мы пришли бы к этой же точке.

 

В рекламном перерыве мама просит назвать ей хоть один хороший факт из личной

жизни Виктора. Как он развлекается? Кем он видит себя в следующий год? В

следующий месяц? В следующую неделю?

 

Пока что понятия не имею.

 

- И какого же чёрта ты хочешь сказать, - спрашивает она. - Мол, Виктор каждый

вечер себя убивает?

 

 

Глава 7

 

 

Как только официант уходит, я подцепляю на вилку половину моего филейного

бифштекса и целиком пихаю её себе в рот, а Дэнни просит:

 

- Братан, - говорит. - Не надо здесь.

 

Вокруг нас едят люди в броских шмотках. Со свечами и хрусталём. С полным набором

вилочек специального назначения. Никто ничего не подозревает.

 

Мои губы трещат, пытаясь сомкнуться вокруг ломтя бифштекса, мясо солёное и

сочное от жира с молотым перцем. Язык мой отдёргивается, чтобы освободить больше

места, и вот рот мой наполняется слюнями. Горячий сок и слюни пачкают мне

подбородок.

 

Люди, которые заявляют, что говядина тебя убьёт, не разбираются в этом и

наполовину.

 

Дэнни быстро осматривается и говорит, цедит сквозь зубы:

 

- Ты жадничаешь, друг мой, - трясёт головой и продолжает. - Братан, нельзя же

обманом заставить людей, чтобы тебя любили.

 

Около нас сидит женатая пара с обручальными кольцами и седыми волосами, они едят

не поднимая глаз, каждый опустил голову, читают программку одной и той же пьесы

или концерта. Когда у женщины заканчивается вино, она тянется за бутылкой и

наполняет собственный бокал. Ему не наполняет. На её муже часы с массивным

золотым браслетом.

 

Дэнни наблюдает, как я разглядываю пожилую пару и грозится:

 

- Я скажу им, клянусь.

 

Он высматривает официантов, которые могли бы нас узнать. Пялится на меня,

выставив нижние зубы.

 

Кусок бифштекса так велик, что я не могу свести челюсти. У меня раздулись щёки.

Мои губы туго вытягиваются, чтобы сомкнуться, и мне приходится дышать носом,

пока пытаюсь жевать.

 

Официанты тут в чёрных пиджаках, каждый с красивым полотенцем, перекинутым через

руку. Живая скрипка. Серебро и фарфор. Мы обычно не делаем такого в подобных

заведениях, но список ресторанов у нас заканчивается. В городе ровно столько-то

мест, где можно поесть, и не больше, - а это уж точно такой трюк, который нельзя

повторить в одном заведении дважды.

 

Отпиваю чуток вина.

 

За другим соседним столиком молодая пара принимает пищу, держась за руки.

 

Быть может, сегодня вечером это окажутся они.

 

За другим столиком, глядя в пустое пространство, ест мужчина в костюме.

 

Быть может, сегодня вечером героем станет он.

 

Отпиваю ещё вина и пытаюсь проглотить, но бифштекса слишком много. Он застряёт,

уперевшись мне в стенку глотки. Я перестаю дышать.

 

В следующий миг мои ноги так резко выпрямляются, что стул летит из-под меня

вверх тормашками. Руки цепляются за глотку. Стою, таращась на разрисованный

потолок, закатываю глаза. Подбородок мой выпячивается далеко вперёд.

 

Дэнни лезет со своей вилкой через столик, чтобы стащить у меня брокколи, и

заявляет:

 

- Братан, ты сильно переигрываешь.

 

Быть может, это окажется восемнадцатилетний помощник официанта, или парень в

вельветовых брюках с водолазкой, но один из этих людей будет оберегать меня всю

свою жизнь как зеницу ока.

 

Люди уже привстали на сиденьях своих стульев.

 

Быть может, женщина в платье с корсажем и длинными рукавами.

 

Быть может, длинношеий мужчина в очках с тонкой оправой.

 

В этом месяце я получил три именинные открытки, а ещё ведь даже не пятнадцатое

число. В прошлом месяце было четыре. В позапрошлом - шесть именинных открыток.

Большую часть этих людей я не помню. Благослови их Господи, - но вот они меня не

забудут никогда.

 

Из-за того, что не дышу, у меня на шее набухают вены. Моё лицо краснеет и

наливается жаром. Пот струится по лбу. От пота мокнет рубашка на спине. Крепко

обхватываю себя за глотку обеими руками, - универсальный знак языка жестов,

"кто-то задыхается насмерть". Я до сих пор получаю именинные открытки от людей,

которые даже не говорят по-английски.

 

Первые несколько секунд все обычно высматривают, кто же сделает шаг вперёд и

станет героем.

 

Дэнни лезет, чтобы стащить вторую половину моего бифштекса.

 

По-прежнему крепко обхватывая руками глотку, тянусь и пинаю его в ногу.

 

Дёргаю руками галстук.

 

Рву верхнюю пуговицу воротничка.

 

А Дэнни отзывается:

 

- Эй, братан, больно же.

 

Помощник официанта отшатывается обратно. Ему героизма не хочется.

 

Скрипач и стюард ресторана идут голова к голове, несутся в мою сторону.

 

По другую сторону, через толпу проталкивается женщина в коротком чёрном

платьице. Спешит мне на помощь.

 

По другую сторону, мужчина сдирает с себя вечерний пиджак и кидается вперёд.

Откуда-то ещё доносится крик женщины.

 

Такое никогда не занимает много времени. Всё приключение длится одну-две минуты,

это предел. И очень хорошо, потому что именно на столько я могу задержать

дыхание с набитым ртом.

 

Мой первый выбор был пожилой мужчина с массивными золотыми часами, как человек,

который сэкономит нам день, взяв на себя счёт за наш ужин. Мой личный выбор была

та в коротком чёрном платьице, по той причине, что у неё красивые буфера.

 

Даже если приходится самим платить за наши порции: я считаю, чтобы делать деньги

- нужно деньги вкладывать, так?

 

Сгребая ложкой жратву себе в грызло, Дэнни замечает:

 

- Ты всё это творишь по полной инфантильности.

 

Тянусь и снова его пинаю.

 

Я творю всё это, чтобы вернуть в жизни людей дух приключения.

 

Я творю всё это, чтобы создавать героев. Давать людям испытание сил.

 

Яблоко от яблони.

 

Я творю всё это, чтобы делать деньги.

 

Кто-то спасёт тебе жизнь - и после будет любить тебя вечно. Есть такой старый