Е издание, дополненное 12 страница

Одной из первых мер на заводе радиомашин для повышения производительности труда стало расширение площадей столовой и... открытие отдельной столовой для стахановцев! Режим управления тоже ужесточился. За два первых года в тюрьму, например, посадили двух директоров – Нечетного и Серебренникова.

– Я много лет был личным шофером директоров, – рассказывал мне Илья Иванович Васильев, – и каждый раз в конце концов куда-нибудь их увозил окончательно: первых двух – на Соляную площадь в Третье отделение (помню, они мне каждый раз говорили: «Меня забрали, а ты возвращайся один на завод»), а третьего, Быкова, уже после войны – на высокую должность, в Совнархоз.

Ужесточился и режим работы на всех предприятиях Томска. За опоздание на работу – три месяца тюрьмы, за прогул в течение дня – год тюрьмы.

Сурово наказывались люди за, как бы сейчас сказали, экономические преступления. Бухгалтер ТЛИ, растратившая по тем временам крупную сумму, была приговорена к расстрелу. Торговля хлебом на рынках была запрещена. Завхоз горздравотдела Лесничева (фамилии в газетных сообщениях не изменяли, как сейчас) скупала краденые хлебные карточки, брала на них хлеб и сушила сухари. Когда ее посадили на три года, сухарей было насушено 18 кг. Их конфисковали. Некий Расторгуев за кражу овощей с грядок получил год тюрьмы. Столько же давали тем, кто разбирал заборы и тротуары на дрова.

А вот убийства на бытовой почве в нашей газете почти не отражались. Лишь только один раз появилось сообщение, что хозяйка квартиры убила утюгом «эвакуированную» с целью завладеть ее ценностями в шкатулочке.

В декабре 1942 года в газете был описан забавный случай в суде, когда опоздавшему на работу дали несколько месяцев тюрьмы. Судья долго искал ключи от сейфа, где хранилась печать, а ключи оказались в кармане подсудимого! Когда ему устроили «шмон» и потеря нашлась, степень наказания пришлось увеличить до года. Но подсудимый долго благодарил доброго судью: ведь он мог схлопотать и лет пять.

Оперативно работал в сороковые годы и наш угрозыск. Об одном только Васе Крылове можно написать целый рассказ. Но это будет отдельное повествование. И расскажем мы о работе милиции в годы войны обязательно.

О НИХ ПИСАЛИ В ФАШИСТСКИХ ЖУРНАЛАХ

 

Кто из нас не читал замечательных книг, так сказать, «из первых рук», написанных героями-партизанами Ковпаком, Вершигорой, Медведевым, Федоровым?

А вот томич Валентин Андреевич Погудин был лично знаком с ними...

– Ну что вы... Лично знаком – звучит как-то... нескромно, – замечает мне Валентин Андреевич, – Да, мне приходилось разговаривать со всеми ими. Особенно с Алексеем Федоровичем Федоровым... да и то... больше – после войны. Ведь я же все-таки не ровня им, командирам партизанских соединений.

Правда, и я командовал немалым отрядом уже в конце войны – на территории Словакии. История этого моего отряда имени Ленина началась с того, что в сентябре 1944 года по заданию партизанского штаба Украины мы десантировались на парашютах в Словакию, на помощь Словацкой повстанческой армии.

Со словацкими товарищами мы поддерживали тесную связь, воюя, как тогда выражались, за нашу и их свободу. Как память о тех днях у меня сохранились фотографии. И не только они, но и.... фашистские журналы – тоже с нашими фотографиями!

Вот видите, как оперативно работали их журналисты! Конечно, эти фотографии собирали не сами журналисты, а разведорганы фашиста Тисо.

Зато внимательно прочтите, что писали они под нашими снимками: мол, вот они – «бравые красные партизаны! Но мы еще посмотрим, каковы они в бою!»

Интересно, не правда ли, прочитать о себе и себя увидеть... на страницах вражеского журнала! Значит, мы чего-то стоили!

Да, бои за Банскую Быстрицу мне запомнились на всю жизнь. И словацкие боевые товарищи меня не забывают. Вот не так давно получил письмо-поздравление от бывшей партизанки, учительницы Людмилы Райчиковой.

А начиналась моя партизанская борьба в 1943 году в составе отряда имени Кармелюка, которым командовал учитель истории Василий Максимович Яремчук. Мы тогда действовали так же, как и соединение Федорова – на железнодорожной магистрали Ковель-Киев, в районе станции Ракитной. Делали рейды также и южнее, и севернее от линии, в Полесье.

Да, в 43-м году Ковельский узел был полностью нами «закрыт». Что это означало для гитлеровцев, можно представить, если процитировать строки из приказа немецкого генерала Гиле: «В Ковеле лежат ключи от нашей Вислы». Что ж, он прав: после того как Ковельская магистраль была нами наглухо «прикрыта», мы действительно смогли сделать рейд, если уж не на берега Вислы, то совсем близко к ней – в Замостье и Перемышль.

Затем, когда вернулись назад и встретились с регулярной Красной Армией, после краткой передышки получили новое задание: перейти линию фронта в районе Станислава (ныне Ивано-Франковск) и углубиться на территорию, пока еще оккупированную врагом.

Линию фронта мы перешли, а «углубиться» нам «помогли» сами гитлеровцы: заметив наш переход линии фронта, они бросили на нас свои силы. Мы вынуждены были спешно «углубляться», поднялись вдоль речки Быстрицы на самую Верховину, а затем спустились в долину реки Уж и вышли в район Ужгорода-Мукачева.

Здесь, в Закарпатье, мы действовали, поддерживая тесную связь с местным партизанским отрядом, которым командовал комиссар Страх. Нет, он не местный – он так же, как и я, заброшен был на парашюте. Вот он на снимке...

Как поется в песне,»много верст в походах пройдено», много боев было... И не только с немцами: в Западной Украине, сами понимаете, зачастую приходилось воевать с бандеровцами, – вспоминает Валентин Андреевич. – Еще более сложной обстановка была в Польше, в районе Замостья, где случались перестрелки между... украинцами и поляками... Как сейчас в Боснии: вроде бы все – славяне, а между собой воюют.

Зато и в Польше, и в Словакии встречались мне необычные личности из местных, которые, еще служа ранее в австрийской армии, во время первой мировой войны попали в плен к русским и побывали... на нашей родине в Сибири! С ними было интересно поговорить и Сибирь вспомнить – только, конечно, с разных точек зрения: я – как о родине, а они как о плене.

Сороковую годовщину Победы в 1985 году я встречал вместе с моими словацкими друзьями в Банской Быстрице, – вспоминает Валентин Андреевич и показывает фотографии.

– В том же 85-м, в те же майские дни по приглашению Киевского горкома КПУ я побывал на празднествах 40-летия Победы в Киеве. Шествие на Байковское кладбище, где похоронены наши боевые товарищи -партизаны, возглавлял Алексей Федорович Федоров.

Вот уж не думал, что 50-летие Победы мы встретим в... «разных странах», – с горечью говорит Валентин Андреевич. – Но мои товарищи не падали духом никогда. Вот посмотрите, о чем писал мне боевой друг Володя Щербаков в начале нынешнего года: «Надеюсь, Валентин, ты приедешь к нам в Киев на 50-летие Победы, и мы пойдем на Байковское, на могилу нашего командира Василия Яремчука. А рядом с ним лежат Ковпак, Сабуров, Федоров...»

Встречи не получилось: пан Кравчук с господином Ельциным не нашли общего языка, да и мой товарищ, к сожалению, не дождался юбилейной даты. Он умер через десять дней после отправки этого письма...

По нашим сибирским масштабам совсем рядом со мной живет еще один мой боевой товарищ по партизанской борьбе – Ахмадет Икзигитов, в Междуреченске. Человек, сильный духом: тяжело ранен был, но после войны долго работал шахтером.

Я же всю свою послевоенную жизнь посвятил электротехническому заводу в Томске. Работал инженером, – так завершил свой рассказ Валентин Андреевич Погудин, необычный ветеран Великой Отечественной.

ТРЕТИЙ ГОД ВОЙНЫ

 

В 1943 году Томск продолжал жить напряженной жизнью трудового фронта. На заводах люди выполняли норму на 400 процентов и выше. Появились даже «тысячники». В газетных сообщениях встречаются знакомые фамилии: «Токарь-стахановка Мария Залозная докладывает: «Мне 15 лет. Мои отец и брат на фронте. На заводе выполняю норму на 280 процентов и продолжаю учиться в 8-м классе 8-й школы».

Начальник цеха пластмасс Тарнопольский: «У нас молодая тысячница Валентина Дерябина»... Читаю эти строки на старых полосах «Красного знамени» и передо мной встает прекрасный образ веселой женщины, рассказывавшей мне о том, как она ехала в Томск в эвакуационном эшелоне, как на них напали немецкие бомбардировщики и как Валя была тяжело ранена... А после госпиталя выполняла норму на 1000 процентов.

Будущий директор космической фирмы «Полюс» Неллин, тогда рядовой инженер, разработал технологию новой боевой радиомашины. Освоила ее изготовление Нина Бабинцева, выполняя задание на 600 процентов. А я помню, как и спустя 20 лет после войны Нина не теряла темпов работы, и ее всегда отмечали в приказах...

Изобретателями стали и рядовые рабочие. Так, вчерашний ученик ремесленного училища, прибывший с Украины Михаил Шапка, стал делать сам надфили, ранее закупаемые из-за границы.

Его друг Коля Сарана в том же 43-м докладывал: «Всю сверхплановую продукцию отдаю в фонд Сталина». А через два десятка лет Сарана стал Героем Соцтруда: его доля труда была в космическом корабле, на котором летал Гагарин. Такова связь времен...

За огромные достижения в науке 11 апреля 1943 года стали лауреатами Сталинской премии физики Большанина и Кузнецов, биолог Заварзин, ставший лауреатом после 10 лет травли за антидарвинизм.

А в том же году профессор Вершинин был награжден орденом Ленина. Сватикова стала успешно делать операции на глазах. Мазь, придуманная Гольдбергом от ожогов, стала применяться во всех госпиталях.

А вот какая новость поступила из села Коларово: здесь действовала ферма черно-серебристых лисиц. От каждой матки получали 3 тысячи рублей дохода.

Наш передовой в городе садовод Перов вместе с женой Феофанией и дочерью Ниной вырастили и сдали две тонны яблок, ничем не уступающих самым лучшим сортам.

10 мая 1943 года началась всенародная стройка ГРЭС-II. Тысячи томичей принимали безвозмездное участие в ней. Студенты вузов выходили сюда посменно. Работали тут даже ленинградцы, студенты театрального института во главе с профессором Головинской. А к 7 ноября был уже установлен первый котел.

И не только на больших стройках трудились люди. Там, где ныне на углу пр. Ленина и пер. Тимакова находится вузовская поликлиника, была усадьба Марии Барнашевой, на которой Маша ежегодно выращивала табак для Красной Армии.

За свое честнейшее отношение к обязанностям «деньгоносца» почтальон Спиридон Ефимов (обносившийся вконец и ставший похожим на бродягу-оборванца) в июле 43-го был награжден медалью «За трудовое отличие» и пропуском в стахановскую столовую. К сожалению, не хватило средств хотя бы на дешевенький отрез материи для пошива одежды. Впрочем, «заплатанными» ходили даже супруги членов окружкома.

И на фоне самоотверженного поведения томичей неприглядно воспринимались мелкие, с точки зрения нашего времени, преступления. И наказывались они очень сурово. В апреле 43-го инкассатор Ясинская за растрату 150 тысяч рублей расстреляна. За расхищение муки на хлебокомбинате Кнолль посажен в тюрьму на 5 лет, а главарь группы «несунов» – на 10 лет.

Кстати, тогдашние чиновники ввели в школах раздельное обучение мальчиков и девочек. Помню, как некоторые бабушки возмущались: «Это же как в прежних гимназиях!»

Секретарь горкома комсомола Певзнер пытался в нашей газете так мотивировать эту «реформу»: «Мальчикам и девочкам нужно разное изложение учебного материала, так как у них неодинаковое восприятие урока».

Но не было такой дифференциации на фронте. Томички сражались наравне с мужчинами. Вот отдельные краткие информации, появлявшиеся на страницах нашей газеты: «Санитарка-томичка Зина Королева к концу 1943 года имеет боевые ордена и медали», «Студентка ТПИ Шура Постольская воюет на фронте». «Студентка ТГУ Дуся Батракова пишет с фронта: «Я, оказывается, хороший на войне плотник. Для своей землянки сделала скамейку, полку и даже стол. Но не думайте, что я только «плотничаю». Боевое крещение я тоже получила».

Осенью 1943 года наши войска форсировали Днепр. Отличившиеся на этой операции были награждены Золотой Звездой. Среди Героев Советского Союза, «днепровцев» были томичи: Коля Валяев с «карандашки», рабочий весового завода Александр Ерохин, командир дивизии Василий Смирнов.

Не уходили от заслуженного возмездия и гитлеровцы: «19 декабря в Харькове на площади в присутствии 40 тысяч жителей повешены немецкие палачи и один русский шофер «душегубки», – за массовое истребление мирных жителей». Подобная казнь извергов состоялась и в Краснодаре: «Под аплодисменты 30 тысяч жителей на городской площади повешены изменники Родины, пособники гитлеровцев».

НЕИЗВЕСТНАЯ ВОЙНА

 

Мой «язык» пел и плясал

На груди у ветерана войны Александра Лукича Попова множество наград: орден Ленина, два ордена Красной Звезды, два ордена Славы, два – Великой Отечественной войны, медали «За отвагу», «За освобождение Киева».

– За какие подвиги? – вырывается невольный вопрос.

– Подвиги простые. – улыбается Александр Лукич. – Главное – «продвинуться» незаметно к «языку», а потом вежливо сказать ему: «Хальт, герр...»

– А зачем обязательно: «Хальт»?

– А что вы предложили бы взамен?

– Да, может, сразу оглушить прикладом по голове – для профилактики возможного сопротивления?

– Ну что вы! Разве так можно?! Это же будет сущий брак в работе: ведь «язык» мой должен быть доставлен в штаб со свежей годовой! Он должен все помнить, чтобы ответить на все вопросы. А вы – сразу «оглушить»... Нет, я всегда вежливо брал «языков»: подкрадешься, а потом вдруг скажешь: «Хальт, герр…».

– За войну я привык обращаться с «языками», как... с друзьями, – продолжает рассказ Александр Лукич. – Особенно с теми, кто близок мне по званию. Бывало, приведешь такого в расположение подразделения, сядешь есть и его угостишь. Себе нальешь и ему тоже. Выпьет с нами мой «язык» и развеселится. Мы поем, и он с нами поет, мы пляшем, и «язык» пляшет! А потом вдруг сядет и заплачет. Чего, спрашиваю, плачешь, ведь не обижаем же?.. А он творит: «Да ведь я же в плену у вас!» Что ж, говорю, такая у нас с тобой служба: то я в плену у вас, то ты в плену у нас!

А я действительно в начале войны побывал в немецком плену. В 1942-м голу я пошел добровольцем на фронт с «Сибэлектромотора» и составе 284-й (79‑й) дивизии. Был артиллеристом, первым номером наводчиком 45‑миллиметровой пушки. Возле Липецка попали и окружение. Мы, артиллеристы, прикрывали отход. Так я попал в плен. Через восемь месяцев наш лагерь освободили партизаны, а я стал бойцом отряда имени Ленина. Затем мы вышли на соединение с регулярными частями.

Вот тут-то мне и предложили стать разведчиком, так сказать, профессионалом. Кстати, вот мои документы, – Александр Лукич бережно развертывает удостоверение, «действительное по 23 мая 1945 года». На углу необычный штамп: «Отдел контрразведки «Смерш» 411-й стрелковой дивизии». («Смерш» в те годы расшифровывался так: «Смерть шпионам!»).

И далее в удостоверении идет текст: «...Ему предоставлено право проверки документов у военнослужащих и гражданских лиц, также задерживать подозрительных для выяснения личности».

– Ну, «задерживать-то» приходилось, как вы понимаете, в основном «языков», – продолжает Александр Лукич. – И. конечно, очень вежливо: «Хальт, герр...». Даже когда «язык» орет от страха, и то я не бил его: чтобы не изувечить и вполне годным для допроса привести.

Помню, один офицер, пока я его волок к передовой, все орал и орал. Позже у себя в подразделении я его спрашиваю: «Так чего ж ты орал? Надеялся, что тебя освободят?» – «Да нет, – говорит, – я орал, чтобы наши поняли, что я не добровольно вам сдался, а схвачен вами...».

А чтобы, как вы говорите, «оглушить прикладом по голове» – такого никогда не было...

Хотя вспомнил... «Глушить» иногда приходилось, но не прикладом, а, знаете, как рыбу глушат, самой-самой маленькой гранаткой, без насечки. Это происходило в тех случаях, когда, например, подползешь к вражескому окопу и видишь: офицеры над картой склонились. Вот тут и врежешь прямо в середину между ними гранаткой! И то – так, чтобы никого не убить, а лишь «оглушить». Пока они очухиваются, мы спрыгиваем в окоп и берем «языков».

Были, правда, и неудачные случаи. Помню, вблизи Ирпени одна местная бабушка нам показала: «Вон в той хате немецкий генерал живет». Пошли мы к нему «в гости», а его... дома нет! «Только-только уехал по делам». – так нам «доложил» его денщик. А денщика в качестве «языка» ведь не возьмешь...

Или еще один совсем уж неудачный момент. Напали мы на отставших от колонны двоих крупных офицеров – в смысле комплекции «крупных». Мы их – брать, а они нас, как котят, разбрасывают!

Пока мы «уделяли» внимание первому, второй, дурило, кинулся наутек. Один из наших пытался его удержать, так тот гад... и нашего уволок! А мы все возимся с первым и никак не можем побороть. Пришлось его пристрелить. А что делать?

На конного тоже трудно нападать. Однажды я подкрался к немецкому обозу и прыгнул из засады к офицеру, едущему верхом. Схватил ловко под уздцы, но конь так меня напугался, что встал со страху на дыбы! Офицер тут же слетел с него и бросился в кусты...

Нет, лучше всего нападать на машины, идущие в обозах. Машина – не конь, на дыбы не встанет...

– Александр Лукич, а не рискованно нападать на обоз?

– Так нас же двадцать человек! Пока я, комвзвода, беру «языка», мои ребята такого шороху понаделают тем гитлеровцам, которые едут вслед за этой машиной, что те в страхе разбегаются, кто куда! Да и я в машине с «языком»... чаи не распиваю. Взял «трофей» и увожу прочь.

Однажды в Западной Украине мне пришлось долго по горло в болоте пробираться к вражескому пулемету. Выскочил я из болота, взял пулеметчика качестве «языка» и норовлю тем же путем возвращаться, а «язык» мой как заревет со страха! Он, вишь, подумал, что я волоку его в болото...топить! Правда, уже на нашей стороне, когда я взял подводу, он успокоился, и мы с ним чинно поехали в штаб, на телеге, как два колхозничка! Едем мы с ним, едем, и вдруг мне в лоб – бах!

– Кто? Ваш «язык»?

– Нет. Этот как миленький сидит со мной на телеге. Шальная пуля! И то – не прямо в лоб, а рикошетом от колеса. А вторая руку прострелила...

После ранения дали мне 50 суток отпуска с предписанием вернуться потом в свою роту: все-таки я был уже, так сказать, высококвалифицированным разведчиком, и начальству хотелось, чтобы я вернулся потом в свою роту.

Ну, я с удовольствием провел отпуск в своей родной Старой Лоскутове. И тут, можете поверить, произошло со мной ЧП, каких на фронте не случалось: пятку растер с непривычки!

Почему «с непривычки»? Да ведь на войне-то я не ходил, а...ползал! Вот ветераны говорят: я прошел от города Н. до Берлина! А я как скажу? «Я прополз от Курской области до Чехословакии?» Да, кстати, не по прямой линии, а, как говорят, все по пересеченной местности...

– А сколько, пока ползешь, травы пережуешь!

– А траву зачем?

– От кашля. Ведь для разведчика кашель – верная гибель. Стоит раз кашлянуть, так в твою сторону противник открывает такой мощный огонь из всех видов оружия, что и назад вернуться невозможно.

– А если зимой, когда травы нет?

– Зимой берешь кусок соленого сала и держишь его во рту. Тоже полезно от кашля. Я, брат, лучше врачей это знаю.

Итак, получил я за свою потертую в тылу ногу еще десять суток дополнительных, отгулял и поехал на фронт. А фронт, представьте себе, ушел... за границу! II, представьте себе, меня пограничники дальше не пускают! Хотя у меня все документы с собой... И тут на мое счастье проезжали тот пограничный пункт мои однополчане. Увидели меня, обрадовались встрече. Глядя на них и пограничники подобрели.

Вернулся я в свою роту и опять – за «языком»...

Вот видите, у меня на груди – два ордена Славы. За последнюю операцию надо было дать и третью Славу, да некому было давать... Взяли мы в тот раз ценного «языка». Ведь ходили на операцию большой группой, во главе с командиром разведроты плюс начальником полковой разведки. Я брал «языка», остальные прикрывали. К своим я вернулся с «языком», но многие наши погибли, в том числе мои начальники. И некому было представлять меня к награде... А тут и война кончилась. Мы в Прагу вошли. Чехи на улицах столы поставили, нас угощали... Из Праги мы отправились на парад Победы в Москву. Там пробыли месяц, а потом опять вернулись в часть. Демобилизовался я в конце 45-го.

33 года я отдал Электротехническому заводу, работал в инструментальном цехе, а там, сами знаете, работа лекальная, точная, ответственная. Там в 70-м году мне вручили орден Ленина. Вот он, рядышком с фронтовыми орденами Славы...

 

ПОСЛЕДНИЙ ГОД ВОЙНЫ

 

Об этом писала газета «Красное знамя»

В конце 1944-го завершалось освобождение территории СССР от захватчиков. Разведчик-томич Федор Трофимов при форсировании Днестра уничтожил 20 гитлеровцев. Ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Студент ТЭМИИТа Всеволод Клоков, лучший минер партизанского соединения Федорова, парализовал все железнодорожные пути Ковельского узла (который немцы называли «ключом к Берлину»). Он подорвал 102 вражеских эшелона, а затем сражался с фашистами на территории Чехословакии в отряде томича Погудина. Воюя на территории Западного Полесья, томич Николай Барышев на пару с другом разогнали расчеты целой батареи врага. Наш земляк, артиллерист Григорий Голищихин, при освобождении Западной Украины подбил 20 танков противника. Клоков, Барышев и Голищихин стали Героями Советского Союза.

Среди воевавших томичей был и свой «сын полка» – связной Олег Воронов. Он был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За оборону Ленинграда».

Зимой 1944-1945 гг. наша армия шла с боями по странам Европы. В Чехословакии повторил подвиг Матросова Алексей Лебедев (призванный на фронт из репрессированных).

Самые тяжелые бои шли в Венгрии. О них вспоминает заслуженный работник культуры Сергей Королев:

– Я, как, наверное, все фронтовики, при разговорах о войне вспоминаю иногда не только трагические, но и нелепые, смешные случаи. Например, как трудно было нам выговаривать название венгерского города Секешфехервар. Мы его брали два раза, и оба раза немцы вышибали нас из него. И только на третий раз мы его окончательно взяли и выучили наизусть его название. А оно, оказывается, не такое уж страшное: обыкновенный «белокаменный город» в переводе с мадьярского.

– Помню, – продолжает Сергей Александрович, – как на запрос командования «Почему остановился?» – наш механик-водитель Кудрат Кулиев ответил по радио: «А на пути... корова сидит!» Помню, как в первом бою по нашему танку шарахнул снаряд. Мы, оглохшие, очумелые 17-летние парнишки, выбросились из люков и двинулись в тыл. И вдруг кто-то из нас оглянулся и говорит: «Ребята! А ведь наш танк-то и не горит вовсе!» И мы вернулись в наш неподвижный, ставший мишенью для врага танк: таков был закон войны. Танк, даже подбитый, врагу не отдавать. Но были моменты и пострашнее. Помню, как я выносил с поля боя раненого товарища, а на нас с ним (только двоих!) нападал-налетал «мессершмитт» и поливал нас пулеметным огнем.

А вот как вспоминает о своих боевых путях по Европе телеграфистка штаба 3-го Украинского фронта Муза Гемазовна Абдулова:

– Когда шли по Болгарии, я узнала, что и там живут... татары! Прибегают однажды в штаб мои подруги-связистки и говорят: «Пойдем, Муза! Там нам встретились какие-то местные татары. А мы им выдали «тайну», что и у нас есть одна красавица-татарочка. Так они просили нас прийти в гости вместе с тобой». Слушаю я девчат, а сама не знаю, как себя привести в порядок для такой «дипломатической» встречи: хоть и татары, а заграничные! В общем, побывали мы у них в гостях. А они все удивлялись: «Как, даже в Сибири татары с древних времен живут?!».

А Победа приближалась. Труженики тыла подводили итоги. Наша газета сообщила, что одна девушка в течение войны написала бойцам на фронт и получила от них 1500 писем! Это была чертежница «Желдорпроекта» Аля Симонова. Тут нельзя не вспомнить строки из «Василия Теркина»: «...был я как бы политрук... проводил политбеседу...».

И наконец наступил долгожданный День Победы, указом Президиума Верховного Совета объявленный праздничным днем. Впрочем, в тот солнечный теплый день мало кто произносил это высокое слово. Чаще люди говорили друг другу просто: «Вы слышали? Какая радость! Война кончилась! Кончилась! Больше не будут убивать...».

В Томске, конечно, на площади Революции состоялся праздничный митинг, на котором выступили секретарь обкома Семин и профессор Кузнецов.

– В своих лабораториях мы работали для фронта, для Красной Армии. Теперь будем работать, чтобы залечить раны, – сказал Кузнецов.

Но война только официально закончилась 9 мая. Курляндская группировка гитлеровских дивизий не сдавалась в течение всего лета 1945 года. В декабре на главной площади Риги были повешены шесть ее генералов.

В течение восьми лет продолжалась война с бандеровцами и «лесными братьями», закончившаяся лишь после массовой высылки в Сибирь всех, кто вольно или невольно оказывал им помощь. За эти послевоенные годы в одной только Литве от рук «партизан» было уничтожено 25 тысяч работников партгосактива.

И до сих пор остается засекреченным число бойцов МГБ-МВД, погибших в той необъявленной войне. Ведь люди, демобилизуясь, давали подписку: «Пять лет тюрьмы за разглашение тайны, 10 лет – если она попадет врагу».

ТОМСК В СОВЕТСКОЕ ВРЕМЯ

 

 

ОДНА МАШИНА И 50 ПЕШЕХОДОВ

 

Старожилы города помнят события послевоенных лет: открытие моста через Томь, пуск первого трамвая. Но газета «Красное знамя», отмечая важные для того времени праздничные вехи, засвидетельствовала на своих страницах и имена участников. Так, например, 31 августа 1946 года на левом берегу Томи, напротив водонасосной станции, состоялось торжественное открытие первого в истории Томска понтонного моста, где выступали секретарь обкома Федосеев, начальник стройтреста Рассказов и представители предприятий города. Открытие моста было очень своевременным: началась уборка урожая. Движение по мосту было интенсивным для того времени: за четверть часа по нему проходила одна грузовая машина и... 50 пешеходов!

Понтонный мост существовал до 1973 года, когда был построен ныне действующий коммунальный. А в течение 28 лет ежегодно в конце июня наводили понтонный. Перед его пуском полтора месяца через Томь ходил паром. За это время наводились с обеих сторон Томи подмостки на сваях для моста.

Здесь же по обе стороны моста, на левобережье, устраивались плашкоуты Калтайского леспромхоза. В них шли сортировка леса и пропускание его между сваями моста в нижние плашкоуты, где вязались плоты отсортированного леса.

Таким образом, мост был своеобразной лесоперевалкой.

Одновременно с закрытием понтонного моста завершилась в Томске и эпоха пассажирского пароходства. Такое явление, как приход или отправление парохода, всегда воспринималось людьми, как что-то праздничное. На пристани играла музыка, возникал стихийный базар. Люди даже привыкали к голосам-гудкам пароходов и могли, не глядя, определить: вот это подходит «Пролетарий», а это «Александр Невский».

Путешествие на пароходах было очень романтичным из всех других видов путешествий. Если вы не запаслись билетом, – не беда: можно было взойти на палубу за несколько минут до отправления в надежде купить билет тут же, на борту. После отправки парохода на нем открывалась касса и – пожалуйста, покупай хоть место первого класса, которое представляло собой как бы шикарный номер гостиницы: с кроватью, шкафом, столом, стульями, диваном и умывальником. Сквозь все каюты проходила труба парового отопления, сколоченная из досок, проконопаченная так, что исключена была утечка пара внутрь каюты. Зато на этой горизонтально расположенной трубе можно было детям сидеть и греться.

В войну люди располагались не только в каютах, но и в зале ресторана, укладываясь на столы вместо кроватей. Окна ресторана выходили на носовую часть нижней палубы, где частенько помещался матрос с шестом в руках. Он погружал его в воду и зычно кричал: «Семь! Шесть! Не табанит!»

Следующим знаменательным для послевоенных лет событием в городе был пуск трамвая, состоявшийся в конце апреля 1949 года. Как отмечалось на страницах нашей газеты, первыми вагоновожатыми были Лапинская, Вакарева, Тришина. На расстоянии 4-8 километров размещалось 9 остановок: от Томска-1 до пл. Батенькова. Все остановки были там же, где и сейчас, кроме одной-двух: вначале существовали остановки «Тверская» и «Предвокзальная». Последняя находилась напротив ул. Артема. В 1959 году эти две остановки были заменены на одну – «Площадь Дзержинского». Конечное кольцо трамвая у Томска-1 романтично огибало целый маленький квартал частных домиков, располагавшихся там, где сейчас находится магазин «Спутник». А остановка «Томск‑II» была там же, где и сейчас.

Даже для такого скромного расстояния, как 4-8 километров, у строителей в то время не хватило рельсов, и один прямой прогон между остановками «Красноармейская» и «Лампочка» пришлось выполнить в виде однопутки. Получилось как на обычной железной дороге: вагоновожатый останавливал свой трамвай на одной из этих остановок и выжидал, когда по однопутке пройдет встречный. Зато колея у нашего трамвая с самого начала была не такой, как в старых городах: ее ширина была как на нормальной железной дороге – широкая. Интерьер первых трамвайных вагонов тоже походил на внутренний вид пригородных поездов: и стены, и сидения были обиты деревянными планками, покрытыми лаком.