Единый и неделимый

 

ОШО,

наши инстинкты, видимо, сильнее, чем наше понимание. Когда мы осознанно смотрим на чувство ненависти, ревности или гнева, кажется, что они рождаются где-то в районе пупка. Наблюдение и всплеск этих волн возникают одновременно. Пожалуйста, расскажи, почему все эти волны возникают в пупочном центре. Связано ли это с нашим бессознательным? Является ли бессознательное вместилищем всех этих инстинктов или они создаются ежесекундно?

 

В потоке сознания нет никакого разделения. Разделение между сознанием и бессознательным образуется только в результате подавления. Важно вначале увидеть это с правильной точки зрения.

Когда рождается ребенок, его сознание представляет собой единое и неразрывное целое. Нет ни сознательного, ни бессознательного ума; такого разделения не существует. Но вот проходит немного времени — и начинается процесс дробления на части, ведь мы принимаемся рассказывать ребенку, что правильно и что неправильно, мы читаем ему проповеди о том, что хорошо и что плохо, что он должен и что не должен делать. Как должен вести себя ребенок, когда мы поучаем его: «Ты не должен этого делать, это нехорошо»? Ничего не исчезает просто потому, что мы считаем это плохим. Мы говорим ребенку, что гнев — это плохо. Ребенок слышит, все понимает, но гнев, живущий в нем, не прекратит свое существование только потому, что мы его осудили. Ведь гнев — это природный инстинкт. Ребенок не научился испытывать гнев, он с ним родился. Гнев — такая же часть его существа, как и тело, глаза или руки. Природа использует гнев. Гнев — это энергия. Без гнева ребенок не выживет. Гнев даст ему силу бороться в жизни, гнев даст ему силу противостоять конфликтам, гнев даст ему внутренний импульс. Гнев — неизбежный спутник на его жизненном пути.

Мы говорим: «Секс — это плохо», но секс — не предмет, который учат по учебникам и о котором узнают из фильмов; как тогда о нем узнали птицы и животные? Они в кино не ходят, хоть наши так называемые святые и обвиняют кинофильмы в растлении народа. Еще птицы не читают книг о сексе, но секс от этого никуда не девается. Так что ребенок рождается с ним. Мы утверждаем, что секс — это плохо, но люди, повторяющие эти слова, именно благодаря сексу дали жизнь своему ребенку. Не было бы секса, не было бы и ребенка. Каждый ребенок — это живое воплощение секса. Каждая клеточка его тела вылеплена из секса. Все его тело — материализация секса. А мы говорим, что это плохо! Что делать ребенку?

Для малыша нет ни плохого, ни хорошего... пока. Обо всем этом он даже не задумывался, подобное мышление прививаем ему мы. А мы могущественны. Мы поощряем его за поступки, которые называем правильными, и наказываем за то, что считаем неправильным. Не только мы навешиваем ярлык «плохой», все общество занято тем же. Ребенок — в одиночестве. Он такой естественный, но он одинок, слаб и беспомощен; он зависим от тех, кто окрестил эти порывы «неправильными». Они его кормят и одевают; они могут его отлупить или наказать еще как-то. Что же делать ребенку?

Если с «неправильным» можно было бы разделаться, просто обозначив его, ребенок быстро покончил бы со своими нехорошими порывами. Но нет, они никуда не деваются, и ребенок начинает их подавлять. Начинается подавление, и все, что родители на пару с обществом называют «неправильным», ребенок отправляет на задворки сознания. И все, им припрятанное, становится частью бессознательного. Так появляется бессознательное. Ребенок не желает сталкиваться с тем, что спрятано в самых глухих закоулках его сознания, ведь если все это проявится, он потеряет покой. Так ребенок начинает формировать в себе внутреннюю слепоту, чтобы вдруг не разглядеть в себе ничего дурного.

Ты, наверное, замечал, что при появлении чего-то страшного дети закрывают глаза. Может, они думают, что, если это страшное не видеть, оно пропадет. Это страусиная логика. При виде опасности страус зарывает голову в песок. Так он больше не видит врага, поэтому думает, что тот уже куда-то подевался. То, чего не видно, и не существует. А есть только то, что видно. Что же делать ребенку? Мы и представления не имеем, перед каким выбором стоит ребенок. Все, что ему преподнесли как плохое, теперь надежно упрятано глубоко внутри его существа; он больше этого не видит, он поворачивается к нему спиной. Именно так рождается бессознательное.

Ты, наверное, удивишься, если я скажу тебе, что человек не способен вспомнить себя раньше, чем в четырехлетием возрасте. Попробуй, и ты увидишь, что твои воспоминания заканчиваются в определенной точке и вспомнить что-то более раннее ты уже не в силах. Пять лет, четыре года... три — это для тех, кто может зайти дальше всех. И все. На этом все заканчивается. Ты совершенно стер из памяти первые три или четыре года своей жизни. Но если тебя загипнотизировать и спросить об этих годах, воспоминания вновь оживут. На самом деле, они не были стерты, ты просто постарался забыть о них, повернулся к ним спиной.

Зачем же тебе забывать первые четыре года жизни? Психологов очень занимал этот вопрос. Если уж на то пошло, ты был в полном сознании. Ребенок, которому меньше четырех лет, живет в мире сознательных переживаний; с ним происходят какие-то события — бывает, приятные, бывает, что и не очень. Почему же воспоминания о них теряются? Психологи пришли к выводу, что мы стараемся забыть неприятные для нас события. Так мы избавляемся от невзгод. Но все говорят, что их детство было таким счастливым временем! Если бы воспоминания о первых четырех годах и вправду были счастливыми, они бы никуда не исчезли. Ведь воспоминания о минутах счастья мы бережно храним, а все неприятное стараемся поскорее забыть. Если бы наше детство было счастливым, оно бы отпечаталось в памяти; мы никогда не упустили бы его из виду. Но мы помним из своего детства далеко не все, вот отсюда и представления о том, что детство было таким замечательным — просто обо всем плохом мы забыли. Эти четыре года, память о которых стерлась, стали нашим подсознательным.

Именно по этой причине Фрейд и его последователи, которые зашли дальше всех в исследованиях человеческого сознания, считают своей основной задачей восстановление у своих пациентов утраченных воспоминаний детства. Весь психоанализ сводится к восстановлению детских воспоминаний. «Чем бы вы сегодня ни болели, — говорят они, — корни болезни спрятаны в вашем детстве, она не исчезнет, пока не обнаружена причина». Все, что мы подавляли в детские годы, будет всю жизнь тенью следовать за нами, влияя на нашу личность и отражаясь во всех поступках. В шестьдесят лет ты можешь лишиться рассудка; но семя, из которого выросло твое умопомешательство, возможно, посеяно в первые четыре года твоей жизни. С годами это семя становится деревом, но корнями оно уходит в детство. Если мы доберемся до корней и отрежем их, погибнет все дерево. Отсюда такой пристальный интерес психоанализа к детству.

Бессознательное порождается подавлением. Подавление — дитя неприятия. Твои порывы спрятаны глубоко в подсознании. Все, что подавляется, обладает большой силой. Именно потому, что в нем заключена такая сила, общество окрестило это «плохим». Общество боится, что если все это не подавлять, то его мощь разнесет общественные устои на мелкие кусочки, разрушив их до основания.

Самой могущественной силой является секс; поэтому он вызывает наибольшее сопротивление общества. Общество стремится к полному подавлению секса, ведь если подавить сексуальные порывы индивида, он становится рабом общества. Посмотри на вола и сравни его с быком. Вол кастрирован, а сексуальность быка осталась при нем. Кажется, что эти животные даже не принадлежат к одному виду. Достоинство, плавность движений, сила быка делают его совершенно непохожим на вола. Вол лишен жизненных сил, в нем нет страсти, но если нам понадобится животное, которое тянуло бы телегу, то вол как раз подойдет; бык — такой сильный, что его нельзя удержать в упряжке. Никогда не знаешь, куда он направится. Он потащит телегу, куда ему вздумается, по ямам, через канавы, по буграм и колдобинам. Ни одна телега этого не выдержит. А со слабым, ручным волом все совсем иначе.

Ребенок рождается быком; общество превращает его в одомашненного вола, ведь только так можно усмирить, приручить его силу, одеть на него ярмо; только после этого его можно будет использовать. Оттого, что дикое животное мы превратили в домашнее, жизни недостает красок, изящества и величия. А мы так долго этим занимались, что больше не ведаем — мы себе даже не представляем, — что же мы творим.

Общество боится: что натворит новое поколение, если каждому ребенку дать полную свободу в сексуальной сфере? Станут ли они тянуть воз общественных забот? Есть опасения, что не станут. Будет ли у них желание стать школьными учителями? Есть опасения, что нет. Будут ли они работать клерками, всю жизнь просиживая в офисе? Есть опасения, что нет. И главное, сможет ли институт семьи выстоять под ударами сильной, выпущенной на волю сексуальной страсти? Мужа охватит испуг: а будет ли жена обо мне заботиться? При мысли о такой неуемной энергии возникает страх. Все погрузится в хаос, и, как следствие, наступит полная анархия.

Общественный страх перед энергией засел очень глубоко; отсюда и потребность сделать ребенка слабым. Но эта слабость лишь поверхностная, так в погасшем костре тлеют и мерцают угли, согревая золу своим жаром. Верхний слой твоей личности напоминает пепел. Вот почему ты такой замученный, жалкий, блеклый и пришибленный, ведь нельзя стать радостным и счастливым, если в тебе нет энергии.

Переживание чистой энергии — это счастье.

Уильям Блейк, великий английский поэт, сказал: «Энергия — это наслаждение». Там, где энергия идет на убыль, уходит блаженство и появляется слабость. Еще одно название слабости — нехватка интереса. Все общество старается ослабить тебя и все, что прячется внутри тебя. То, что обладало силой и было в тебе погребено, время от времени будет всплывать на поверхность, заводить тебя и подталкивать.

Так что, когда ты пытаешься наблюдать или медитировать, с одной стороны в тебе будет присутствовать наблюдение, а с другой — из твоего подсознания станут подниматься обжигающие волны. Проснутся желания, зашевелится гнев. Избежать этого никак нельзя. За всем, что подавлялось, теперь нужно будет наблюдать; придется встретиться лицом к лицу со всем, что скрывалось внутри тебя. Там, где мы предпочитали стать слепцами, нам придется создать себе новые глаза. Придется избавляться от всего, чему нас учили в детстве, придется переделывать все заново и совершенно по-другому. Нужно будет вернуться к тому моменту в детстве, где нас лишили энергии. Вот почему вся религиозность — не что иное, как исправление детства.

Иисус говорит, что только те, кто подобен маленьким детям, попадет в Царство Божие. Подобен детякт! Это состояние чистой энергии, непрерывной и неразделенной, где нет никаких определений вроде сознательного или бессознательного, лишь непрекращающийся поток единого и неразделенного сознания; где безумие правильного и неправильного еще не родилось; где все принимается; где ребенок еще не начал думать, где никакое мышление и не ночевало, — это состояние нужно обрести заново.

То, что я называю религией, — это путь освобождения от всех несправедливостей, совершенных против тебя обществом. Религия жаждет вернуть тебе все, что общество у тебя украло. Вот почему религия никогда не может быть социальной. Религия в основе своей революционна и асоциальна. Вот почему, где бы религиозный человек ни появился — будь то Иисус, Будда, Махавира или Кришна, — общество всегда выступает против него. Общество никогда не принимает религиозного человека, ведь главное в нем — бунтарство. Его первейшая задача — разрушить все несправедливое, что совершило с тобой общество, когда тебя обездвижили, лишили энергии, перекрыли струю в фонтане твоей жизни. Он освобождает тебя полностью и окончательно.

Так что общество по сути своей антирелигиозно, а религия в свою очередь — антиобщественна. Ты, наверное, удивлен, ведь индуисты, мусульмане, христиане, джайны и буддисты — вполне социальны. Будда — асоциален, а буддисты нет. Махавира — асоциален, джайны — нет. Поглощение религии — вот еще одна из уловок общества.

Вероисповедание появляется, когда обществу удается приручить даже бунтарскую религиозность; быка сделать волом. Непоседливого ребенка общество превращает в послушного, так же оно поступает и с религией: когда обществу удается отсечь ее революционную составляющую, она становится вероисповеданием, это больше не религия. Иисус религиозен, христианство — это культ, вероисповедание. Так что Иисуса распяло общество: у него не было иного выбора. Зато распятие послужило основой создания церкви, Иисусу стали поклоняться. Революционная составляющая умерла, на месте Иисуса теперь Папа Римский.

Ади Шанкарачарью, индийского мистика, точно так же подвергали насмешкам и оскорблениям, а современные шанкарачаръи из его монастырей окружены почетом и уважением. Ади Шанкарачарья был безудержным потоком революционной энергии, это был Ганг, несущий свои воды к океану. Его нельзя пустить по узкому руслу, как канал. А шанкарачаръи наших дней подобны каналам; их можно направить, куда тебе захочется, — внутренне они не свободны.

Ты должен хорошо усвоить, что религия — величайшая революция из всех возможных в этом мире, потому что ее цель — вернуть тебя к тому изначальному, невинному состоянию, в котором ты родился; это значит отбросить все, что сделало с тобой общество. Мастера дзэн говорят: «Религия — это раскрытие твоего истинного лица». В момент рождения у тебя не было ни малейших представлений о жизни и смерти, о том, что такое «правильно» и «неправильно»; в тебе не было ни страха, ни ненависти, отсутствовали привязанности и чувство свободы, ты не был ни приземленным, ни религиозным. Тогда ты был подобен чистому источнику без малейшего намека на какую-то грязь. Религиозностью называется обретение этой чистоты заново, а религия — это сам процесс.

Когда ты переходишь в позицию наблюдателя за происходящими с тобой событиями, все, что общество учило тебя подавлять, начинает подниматься на поверхность, так как наблюдение означает, что убран груз, тянущий все это вниз. Теперь ты оказался сверху, при этом все остается в таком же подавленном состоянии. Ко мне приходят люди, чтобы рассказать, какие странные ощущения возникают у них в результате медитации. Они ожидали, что после медитаций их посетит умиротворение, а вместо этого их начинает трясти. Они рассчитывали, что медитация принесет им удовлетворенность, а тут оказывается, что их разрывает от неудовлетворенности. Они думали, что гнев оставит их, но с ужасом чувствуют, что пылают от гнева!

Поначалу все это неизбежно. Ты сидел на крышке, которая прикрывала все подавляемое тобой, ты восседал на ней очень долго, все время пытаясь удержать то, что под ней прячется. Стать наблюдателем означает, что ты наконец-то спрыгиваешь с этой крышки; теперь ты просто будешь стоять в стороне и ничего не делать. Отныне ты ничего не подавляешь, ты лишь наблюдаешь. Все, что подавлялось, выйдет на поверхность и загорится; ты увидишь, что там, где раньше была лишь зола, сейчас пляшут языки пламени. Весь твой гнев, сексуальные инстинкты и внутренние метания вырвутся наружу, окутают тебя, но даже тогда оставайся в стороне и наблюдай. Долго это не продлится, потому что это лишь извержение всего, что подавлялось. Оно вспыхнет и погаснет, огонь, пылающий внизу, постепенно сойдет на нет; а когда дым рассеется, ты увидишь, что внутри тебя стало кристально чисто. Настанет день, когда ты вдруг почувствуешь, что оказался в одиночестве, смотреть больше не на что. Наблюдатель остался, а наблюдать больше не за чем — нет ни гнева, ни секса, ни ненависти, ни зависти, ни вражды. Но на все это нужно время...

Если бы ты имел дело с подавлением, которое вершилось только одну жизнь, все было бы иначе. Но ты занимался подавлением многие жизни. Кто знает, сколько раз ты рождался и сколько обществ тебя перемалывало. Каждый раз это было другое общество, и все они разрушали тебя на свой манер... вот почему ты несешь в себе так много противоречий.

В одной жизни ты был индуистом, и тебя учили, что это правильно, а это — нет. Потом ты рождался мусульманином, и тебя учили прямо противоположному: это неправильно, а это правильно. Потом ты был джайном, потом буддистом... через сколько обществ ты прошел, уже и не сосчитаешь. Ты выучил столько правил и исключений к ним и все они настолько друг другу противоречат, что ты испытываешь глубокий внутренний конфликт. Ты в смятении. Так много людей лепили тебя и вырезали твои очертания, что цельного образа не получилось. На тебе высекли так много разных черт, а ведь твой камень смотрелся бы гораздо симпатичнее, если бы его оставили в неприкосновенности. Скульпторы его изуродовали.

Процесс наблюдения займет некоторое время, и это будет зависеть от усилий, которые ты приложишь, а еще от того, как много в тебе подавлялось. Если твои усилия будут действительно серьезными, все может случиться очень быстро. Если же ты стараешься только для виду, то последствия увидишь лишь через несколько жизней, а может статься, что и никогда. Сколько на это уйдет времени, будет зависеть от того, как напряженно, с каким энтузиазмом и как всецело ты отдаешь себя тому, чтобы освоить наблюдение. Если тебе удается сделать свое наблюдение тотальным, все заботы и беспокойства прекратятся мгновенно. Если ты сам превратишься в осознанность, если в момент осознания вся твоя энергия становится самой осознанностью — не остается никакого делателя, только наблюдатель, — тогда даже секунда такого состояния выжжет из тебя все, что ты подавлял.

Ты знаешь историю про то, как Камадева, бог телесной любви, пытался соблазнить Шиву? Шива сидел в медитации, а Камадева плел вокруг него паутину страсти и секса. В ту секунду, когда Шива открыл один глаз, тело Кама девы было сожжено дотла. С тех пор тела у него нет, и зовут его Ананга, бестелесный. Такое может случиться и с тобой. Не нужно даже открывать оба глаза, хватит и одного — при условии, что через него струится все твое существо, если ты со всей тотальностью способен видеть этим глазом. Тогда весь тот мусор, который накопился у тебя внутри, будет сожжен и прекратит свое существование.

Важно помнить, что гнев, секс, зависть суть свойства твоего тела, это не части тебя самого. Вот в чем разница между обществом и религией. Общество считает, что все это принадлежит тебе, и поэтому старается эти проявления подавить. Религия признает, что это не часть твоей изначальной сущности, а скорее характеристики твоего тела. Так что религия прилагает усилия, чтобы пробудить тебя. Общество пытается подавить тебя, религия — пробудить, поскольку, согласно выработанным религией представлениям, чем более пробужденным ты становишься, тем более ты освобождаешься от страстей. Общество полагает, что страстей в тебе будет тем меньше, чем интенсивнее тебя подавлять и чем крепче ты спишь. Общественные воззрения основаны на опыте обычных, заурядных людей; люди, подобные Будде, общество не составляют.

Удел людей, подобных Будде, — одиночество.

Не бывает обществ, состоящих из таких людей, потому законы, царящие в обществе, не назовешь разумными. Общество образуют огромные толпы идиотов, скопища тупиц и неучей, и законы придумывают именно они. Это как если бы законы писали слепые; когда рождается ребенок с глазами, слепцы делают ребенку операцию, чтобы лишить его зрения. При этом они скажут: «Этот младенец родился с незначительным дефектом. Глаз быть не должно, но у него глаза есть. Значит, их нужно удалить». Или они научат ребенка держать глаза закрытыми, ведь все остальные ничего не видят; а когда никто видеть не способен, если ты видишь, ты совершаешь преступление. В ребенке сформируют чувство вины из-за его способности видеть, его научат считать свой дар грехом. «Если ты способен видеть, ты — грешник, поэтому будь готов, что твои глаза выколют, или соглашайся держать их закрытыми».

Общество состоит из слепцов. Те, у кого есть глаза, к обществу не примыкают; они рождаются одиночками. Кабир говорил: «Не бывает толп мистиков, и они не собираются в группы». Мистик совершенно одинок, ведь вершины так высоки, что взобраться на них можно только в одиночку. Толпа добраться туда не может. Вершины так труднодоступны, что лишь изредка какому-то одиночке удается их достичь; все остальные остаются далеко позади. Общество состоит из людей, лишенных ума. Но эти глупцы тоже придумывают правила, причем они живут с ощущением, что умом не обделены. Первое правило неумного человека гласит: ты — это твое тело и ничто кроме тела. Это первое убеждение невежды, из которого следует, что все, находящееся в твоем теле, и есть ты. Первый принцип мистиков, или людей знания, таков: ты — это не твое тело; ты иной и отделен от него. Твое существо совершенно уникально и не связано с телом. Ты пребываешь в теле, но ты — не тело. Тело как дом, а ты — его жилец. Тело как одежда, которую ты надел, чтобы скрыть под ним себя. Тело можно сравнить с инструментом, которым ты пользуешься, или с повозкой, где ты — возничий.

Так что первое правило мистиков гласит, что ты отделен от тела, а первое правило невежд — «Ты и твое тело — это одно и то же». Все неприятности в ваших с телом отношениях происходят от этого. Если ты от тела не отделен, то, какие бы изъяны и недостатки у тебя ни обнаружились, следует заняться телом и убрать их оттуда. Но их не уничтожить одними твоими усилиями, ты лишь загонишь все внутрь. Подавленные, они формируют болезни, причем самые разнообразные.

Фрейд утверждает, что девяносто процентов всех известных психоаналитикам болезней появляется вследствие подавления сексуальных инстинктов. Современная медицинская наука говорит о том, что минимум пятьдесят процентов всех болезней имеют психологическую природу. Ты удивишься, но как минимум трое из четырех человек страдают теми или иными психологические нарушениями, а Фрейд говорит, что девяносто процентов из них — результат подавления сексуальных инстинктов. Как только секс начинают подавлять, создается предпосылка для возникновения болезни. Представь, что у тебя закипел чайник, а ты придавил его крышку чем-то тяжелым и законопатил все отверстия. И все потому, что тебе не нравится пар! А под чайником все еще горит огонь; теперь взрыва не миновать.

Каждый день твое тело живет активной жизнью: ты принимаешь пищу, с каждым вздохом в твои клетки поступает кислород. Твой организм производит новые кровяные тельца, так в тебе рождается секс. Пища подпитывает огонь, дыхание помогает его разжечь, а сам огонь находит свое выражение в сексе — вот что мы подавляем. Печь разгорелась докрасна, мы подбрасываем в нее все новые дрова, а на крышку чайника взгромоздили огромную каменную глыбу — религии, мораль и нормы поведения в обществе. Ты не позволишь чайнику выпустить пар, и количество дров тоже не уменьшишь. И что тогда произойдет? Взрыв! Тебя подкосила болезнь; ты сойдешь с ума. Сумасшествие означает взрыв, это значит, что все нормы и границы сметены. Чайник разлетелся на куски, повсюду валяются дрова, все залито кипятком.

Поэтому некоторые так называемые религиозные люди — а они к религиозности никакого отношения не имеют — принимаются вытаскивать из печи дрова вместо того, чтобы снять груз с крышки чайника. Они меньше едят, потому что страшатся секса... ведь если тело откормить, секс начнет оживать. Именно еда поставляет энергию для секса, поэтому святые постятся. Если поститься, новая энергия не образуется, так что и взрыва в чайнике не случится. Но такой святоша обычно хилый, и ходит он с угрюмой физиономией. Очень тяжело встретить счастливого святого с улыбкой на лице. Он будет мрачным, дряхлым и глубокомысленным, такое себе полузасохшее дерево, ведь еды он позволяет себе ровно столько, сколько хватает, чтобы не протянуть ноги. Если съесть чуть больше, чем необходимо для выживания, в нем зашевелится секс.

Страсть — это изобилие энергии, ее расширение — в сексуальную игру вовлекается твоя избыточная энергия. Поэтому святой станет принимать только минимальное количество пищи, необходимое для поддержания в нем жизни. Он будет есть только раз в день, и то не досыта, откладывая в сторону самые лакомые кусочки. Он будет питаться всухомятку, чтобы не съесть лишнего «горючего». Теперь в нем не будет огня, только его остатки — дым и немного тепла, которого хватит, чтобы согреть содержимое чайника, чтобы жизнь могла хоть как-то в нем теплиться, не замерев окончательно. Разумеется, этот святой оказался в том же положении, что и печка, которая только дымит. Дым немного подогревает воду, но кипение не наступает, вода не испаряется и чайник не шумит, не поет свою песню.

Многие мастера дзэн воспевали эту мелодию кипящего чайника, посвящали ей свои стихи и русские поэты. Эту музыку слышно ранним утром, когда день с его суетой еще не вступил в свои права, когда люди еще спят, а птицы не расправили свои крылья. В этот час можно услышать тихую песню чайника. Но если не поддерживать огонь, эта музыка замолкнет.

Крайне сложно встретить святого, бурлящего энергией. Его жизненные силы ослаблены, он почти мертвец; он ходит, сидит, перемещается с места на место, но он устал. Он устал, хотя ничего не делал; поток его жизненной энергии остановился. Если Земля наполнится такими вот монахами, жди беды. Для человека, охваченного печалью, счастье других невыносимо; он хочет, чтобы все вокруг были такими же печальными. К тому же угрюмое лицо рождает чувство вины у тех, кто улыбается. Больной всегда смотрит на здоровье других с завистью, он создает у них чувство вины, будто быть здоровым — грех.

Ты удивишься, узнав, что Лев Толстой, который весьма благосклонно относился к такого рода болезненной святости, написал, что быть здоровым — значит быть больным и если человек стремится к духовности, он должен отказаться от желания быть здоровым. Вместо этого он должен приготовиться к болезням, его уделом должен стать общий упадок жизненных сил и плачевное состояние здоровья.

Так что во имя духовности можно пойти на следующее: или уменьшить количество топлива, тогда можно не опасаться, что появится пар, или и дальше приваливать крышку чайника разными тяжестями, чтобы он не взорвался. В первом случае результатом будет угрюмая личность, ходячий труп, а во втором — человек, обреченный на безумие, когда взрыв все-таки случится. Те, кого мы называем монахами, следуют одним из этих двух нездоровых путей.

Но посмотри на Будду или Махавиру; они не выглядят ни больными, ни безумными. Редко встретишь тело, столь же прекрасное, как у Махавиры. Каждая его клеточка — воплощение танца и счастья. Глядя на образ Махавиры, трудно представить, что бывают тела прекраснее. А теперь посмотри на монахов, последователей Махавиры! Они настолько измождены, что при взгляде на них становится дурно. Похоже, что они и вправду очень больны; от здоровья Махавиры в них не осталось и следа. А как может быть ахимса, ненасилие, там, где нет цветения, где нет здоровья? Страдающий человек должен быть жестоким и агрессивным. Ему хотелось бы и других видеть такими же несчастными, как и он сам, и он не успокоится, пока всех вас не заставит страдать. Вот почему эти так называемые святые пускают в ход всю свою изобретательность, чтобы остальным было тоже плохо. «Ешь меньше, — поучают они. — Прими обет безбрачия». А если ты не согласишься, они посмотрят на тебя так, будто ты величайший в мире грешник. В их взгляде ты прочтешь ненависть и осуждение. Но такое осуждение, исходящее от «святых», на самом деле означает лишь одно: оно показывает, что сами они так и не обрели здоровья, их точит болезнь.

Истинный святой — это человек, который переполнен бесконечным танцем. Он — беспрестанная музыка.

Даже если он совершенно неподвижен и ничем не занят, посидев с ним рядом, ты почувствуешь, что его существо танцует. Даже когда он хранит молчание, ты услышишь льющиеся из него стихи. Если у тебя есть уши, ты услышишь, как на его ногах позвякивают танцевальные браслеты, когда он проходит мимо. В каждом его движении будет слышно звучание вины*, наигрывающей мелодию его жизни. Все его существо стало музыкальным и артистичным. Только тогда жизнь становится праздником и только тогда человек может возблагодарить существование.

Как может испытывать благодарность переполненный страданиями святой? Даже обращаясь к Богу, он жалуется. Он способен сказать только: «Что за жизнь Ты дал мне? Какая же это тяжкая ноша. Прекрати ее!» Жалобы — это единственное, чем может быть исполнен такой святой; испытывать благодарность он не способен. Благодарность рождается в тебе, только если ты познал блаженство.

Наблюдение, присутствие и есть путь к блаженству.

Топливо поступает без ограничений, ведь в нем — источник жизни. Энергия не уменьшается, ее нужно увеличивать, ведь энергия — это блаженство, а Бог — просто название высшей энергии. Ты не сможешь достичь ее, обесточивая себя, лишая себя сил. Божественное можно испытать, лишь когда энергии в тебе становится все больше, когда она настолько переполняет тебя, что ее поток сметает все твои границы и барьеры. Ты можешь достичь его, только если твоя энергия бьет через край, выходит из любых берегов. Как пересохшая река может достичь океа-

Вина — индийский музыкальный инструмент. — Прим. перев.

на? Воды становится все меньше, и на месте реки остаются лишь лужи, да и те засыпает песком. Все пересыхает. Если у реки получится протянуть чуть дальше, то лишь для того, чтобы появилась еще парочка луж. Когда ты сдерживаешь поступление топлива...

Наращивай жизненную энергию! Пусть энергия жизни достигнет своего океана, и тогда ей не будет предела, ведь энергия жизни бесконечна. В том, что касается жизненной энергии, избыток невозможен. Энергии не бывает слишком много: не важно, сколько ее у тебя, ты увидишь, что может быть еще больше.

В реке, устремленной к океану, должно быть в изобилии воды и радости. Поток должен быть такой силы, чтобы не иссякнуть, превратившись в лужи, а продолжить свой путь через все препятствия и преграды... И однажды такая река таки достигнет океана.

Если ты устремлен к океану, тебе придется до некоторой степени стать океаном, ведь только подобное может встретиться с подобным. Если Бог — это бесконечная энергия, то тебе, лишенному энергии, встретиться с Ним не удастся. Если Он огромен и бескраен, а ты — истощен, вашей встрече не быть. Так что хоть немного стань подобен Ему. Если Он — это жизнь, как ты можешь отправиться навстречу Ему в виде трупа? Посмотри вокруг! Он танцует. В Нем распускаются цветы, из Него льются звуки музыки, и все вокруг исполнено ликования.

У нас есть всего несколько праздничных дней. Раз в год мы отмечаем Холи [6], праздник цветов и красок. В этот день мы раскрашиваем себя и друг друга яркими красками. Раз в год отмечается Дивали [7], праздник света, когда в темное время зажигают много фонарей и ламп. Но наша жизнь пуста и однообразна; именно поэтому человеку пришлось придумать праздники.

Птицы, животные, растения, реки, водопады — никто из них не празднует ни Холи, ни Дивали. Человек болен, вот поэтому его устраивает всего один праздник Дивали. Один день Дивали — это просто утешение. В этот день мы надеваем на себя новую одежду, устраиваем фейерверки, зажигаем фонари. А потом возвращаемся в тот же мрак и уныние, в ту же тюрьму, к тем же страданиям и страхам.

Когда приходит праздник Холи, мы поем и танцуем, забывая о любых ограничениях и выходя за рамки обычных правил поведения. В этот день мы отбрасываем мораль и нормы этикета; целый день наша река течет, не обращая внимания ни на какие запреты. Но неужели ты думаешь, что река, текущая раз в год, когда-то достигнет океана? И даже происходящее в этот день — лишь подобие настоящего потока; это просто притворство — мы изображаем себя истинных.

Посмотри на природу: все сущее каждый день радуется Холи и празднует Дивали. Природа ежедневно окрашивается новыми, свежими красками, каждое утро распускаются новые цветы. Старые листья еще не успели опасть, а уже распускаются бутоны и появляются новые побеги. Этот праздник не прекращается ни на мгновение — он бесконечен, каждая секунда — это Дивали. Такой будет жизнь религиозного человека: он празднует ежесекундно.

Он благодарен за то, что существует. Каждый его вздох — это выражение благодарности и благословления.

Это побочное действие наблюдения, присутствия. Если ты наблюдаешь, недостатка в топливе у тебя не возникнет — ты не лишишься энергии. И крышка чайника не будет привалена грузом — так что с ума ты тоже не сойдешь. Наблюдение — не для того, чтобы ты провалился в безумие, чтобы тебя разорвало на тысячи кусков. Оно означает, что все происходящее ты видишь со стороны. Эти горящие дрова прекрасны, в языках пламени есть какое-то величие, а в жизни, своими проявлениями напоминающей огонь, есть какая-то глубинная притягательность. Музыка кипящей воды — нарастающий шум, пузырьки, бурление, поднимающийся пар — все это тоже прекрасно. Все это принимается.

Убери крышку, дай пару выйти. Пусть огонь горит, а пар свободно выходит. Все это ты увидишь со стороны, и тебе откроется удивительная истина — все, за чем ты наблюдаешь, происходит в теле. Топливо, вода, пар — все это происходит в теле. Ты окружен этим, но пребываешь вне его.

Когда ты увидишь, что находишься в стороне от всего, что в каждое мгновение тебя окружает, ты выйдешь за пределы. Отныне гнев тебя не потревожит, тебя перестанет заботить секс. С этого дня, даже занимаясь сексом, ты будешь отстранен. Теперь в тебе будет понимание того, что ты течешь вместе с высшей энергией бытия. Если бытие желает, чтобы ты занялся сексом, хорошо. Пусть будет так. И даже если ты гневаешься, отныне твой гнев станет игрой, представлением, действом. Если это необходимо, ты позволишь ему быть; но ни на одно мгновение ты не отождествишь себя с этим чувством. Ты и вспышка гнева останутся отдельны.

Быть в мире и не от мира; быть в теле и не принадлежать ему; перейти реку и не намокнуть — такова суть наблюдения.

Мастер дзэн прощался со своим учеником. Он повелел ученику идти в мир и рассказать другим людям о том, чему научил его мастер, дать им все, что мастер дал ему. Когда ученик спускался по ступеням дома, собираясь отправиться в путь, мастер добавил: «Смотри не замочи ног, когда будешь переходить реку».

Ученика эта фраза застигла врасплох, было заметно, что он в смятении. Перейти реку и не замочить ноги? Если ноги нельзя мочить, то лучше держаться от реки подальше. Перейти ее можно, только если ногам дозволяется намокнуть, так что не приближайся к ней.

Мастер сказал: «Тебе лучше остаться. Если ты не понял такого пустяка, то тебе еще рано уходить». Ученик попросил его объяснить. «Это нельзя объяснить, — ответил мастер. — Снова начни медитировать. Снова практикуй наблюдение, поскольку в этой фразе — сущность наблюдения».

Вот весь смысл наблюдения: перейди реку вброд, но не замочи своих ног! Если ты избегаешь реки — это потому, что ты слаб. Если твои ноги промокли, значит, ты сбился с пути. Это сложно, но как только наблюдение станет случаться, все сложности исчезнут, испарятся. Ты остаешься только наблюдателем, ты не становишься делателем. Так что наблюдай гнев, наблюдай секс, ревность и осознавай, что ты — само наблюдение, а не то, за чем наблюдают. Откажись от своей тождественности с тем, что видится, и свяжи ее с видящим.

Как только ты начнешь ловить проблески этого состояния, ты постепенно обнаружишь, что мир вертится сам по себе. Тебе не нужно поддерживать его, ты не нужен. Тело функционирует без тебя. Тело чувствует голод, требует еды и поглощает ее внутрь себя.

Ты без всякой на то нужды вмешиваешься в это дело. Телу становится жарко, и оно ищет укрытия в тени деревьев. Если ты вмешаешься, то сделаешь это напрасно. Ты не нужен. Ты мог просто наблюдать за тем, как тело чувствует жару, наблюдать за появлением пота, который сказал телу, что оно вот-вот перегреется, и наблюдать, как тело поднимается и перемещается в тень. Если ты способен просто наблюдать, что это тело перегревается, переходит в тень, ты — наблюдатель сцены, но не ее исполнитель, тогда ты уже освободился. Другого освобождения не существует. И в скором времени ты увидишь, что уже свободен от всего, что общество в тебе подавляло. Но не существует освобождения от того, что дано тебе от природы.

Наблюдение освободит тебя от всего, что общество насильно в тебе подавляло, от всего неестественного. Но хорошенько усвой: не бывает свободы от того, что заложено в тебя природой. Если ученик не понимает этого, он столкнется с трудностями, поскольку будет думать, что все еще должна случиться свобода от того и от этого.

Помни, ты можешь избавиться от заложенного в тебя другими людьми, но не от того, что ты сам принес в этот мир. Ты сможешь оставить все это только в минуту, когда будешь покидать свое тело.

Того, кто освободился от социума и его условностей, мы называем Дживанмукта — тот, кто освободился при жизни, в ком не осталось ничего подавляемого. Но природа все же должна в нем взять свое, даже сейчас. Дживанмукта по-прежнему будет испытывать голод. Он должен. В сущности, ты не сможешь испытывать голод так, как это происходит с ним, поскольку все в нем стало кристально чистым. В нем живет совершенный наблюдатель, который отделен от него и стоит рядом.

Голод, который испытываешь ты, — ненастоящий, это потому, что ты не наблюдатель. Если ты каждый день обедаешь в час дня, то стоит часовой стрелке остановиться на единице — и ты почувствуешь себя голодным. А ведь может случиться, что в час ночи часы остановились и теперь показывают час дня, а на самом деле сейчас только одиннадцать утра. Голод в тебе может появиться просто потому, что ты увидел часы, которые показывают неверное время. Этот голод фальшивый — интересно, что если немного подождать, такой голод исчезает. Исчезнуть может только ненастоящий голод. Если бы он был настоящим, то лишь возрос бы. Если каждый вечер в десять часов ты ложишься спать, то каждый вечер в это время ты будешь чувствовать себя сонным. Эта сонливость — ненастоящая, она идет от ума. Если в течение десяти минут ты не ляжешь, а вместо этого найдешь чем заняться, сон как рукой снимет, и ты сможешь не спать хоть целую ночь. Если бы сонливость была настоящей, то к 10:30, а тем более к 11:00 ты засыпал бы на ходу; тебе все больше хотелось бы спать. Но она не настоящая; это сработало твое воображение, ты отождествляешь себя с нею.

Так что ты не способен испытывать тот голод, который испытывает просветленный, и такое желание спать, какое испытывает он, тебе почувствовать не дано. Даже на уровне тела ты не можешь познать то наслаждение, которое доступно ехму. Но будь то боль или удовольствие, сон или бессонница, голод или жажда, просветленный стоит в стороне, он не привязан. В этом и заключается его просветленность. Он дозволяет телу управляться самому. Он понимает, что тело функционирует само по себе и быть делателем просто нет никакого смысла. Убери себя, отдели себя немного и просто посмотри, протянет ли тело само или нет. Твое делание только создает проблемы. Вмешиваясь и мешая телу работать в своем собственном ритме, ты лишь служишь источником неприятностей.

Все, что навязано социумом, исчезает, когда ты становишься наблюдателем. Все, что дано природой, будет очищено и исчезнет только с исчезновением тела. Дживан-мукта свободен только от общества, а когда он становится свободен от тела, происходит последнее освобождение, наивысшее освобождение. Тогда, освободившись и от природы, он остается чистым свидетелем.

Будды говорят о двух нирванах, двух просветлениях: нирвана и маханирвана, великая нирвана. Нирвана случилась с Гаутамой Буддой в день, когда в возрасте сорока лет он пришел к пониманию того, что является наблюдателем. После достижения состояния нирваны Будда прожил еще сорок лет, страдая от голода и мучаясь от жажды, нуждаясь в питье и ночлеге; после долгого пешего перехода он по-прежнему чувствовал усталость в теле. И здоровье, и болезни были ему знакомы. Затем наступила маханирвана — тело тоже исчезло. Вначале исчезает социум, потом природа. А когда исчезают и социум, и природа, остается чистый брахман, чистая душа, одна абсолютная реальность.

Пусть вначале исчезнет социум. Саннъяса — это заявление: «Теперь я начал трудиться, чтобы освободиться от общества». Таков смысл, заключенный в саннъясе. Саннъяса не означает, что ты удаляешься в лес, чтобы стать религиозным ищущим, ведь тебе ничего не стоит взять социум с собой. Отправляйся в лес, но если ты был индуистом в миру и продолжаешь считать себя таковым в лесу, значит, туда ты уволок все, чему научился среди людей, и никуда из социума ты не уходил.

Отречься от общества не значит уйти из него. Бежать некуда — куда ты собрался? Отречение от социума означает обретение свободы от всего, что было им навязано. Стань таким же первозданным, каким ты был в детстве. Снова стать легким как ребенок— значит освободиться от общества.

Твоя нирвана случится в тот день, когда ты наконец-то достигнешь полной свободы от социума. Поначалу ты будешь чувствовать, насколько разделены природа и твое «я». Между вами стоит общество, соединяя вас, подобно мосту. Этот мост исчезнет. На одном берегу — ты, на другом — природа; пуруш и пракриты, душа и природа. И в этой игре заключен великий смысл!

Это очень пикантная игра, в нее играют душа — пуруш, мужчина, и природа, пракрити, женщина. Это игра, которую индусы в своей мифологии называли распила — игра пуруш и пракрити, души и природы.

Взгляни на Кришну, который играет с гопи — тысячами прекрасных женщин, его любовниц. Эта история прекрасна. Кришна, душа, пуруш — мужская энергия — стал чистым свидетелем, а вокруг него вьется в танце гопи — пракрити, женская энергия, соблазняя того, кого соблазнить нельзя. В тот день, когда внутри тебя исчезает мост, не остается больше никаких связей с обществом.

Сложно найти более асоциальное существо, чем Кришна. Поэтому ты сколько угодно можешь Кришне поклоняться, но в глубине души ты его опасаешься. Если бы тебе вдруг пришлось встретиться с Кришной, ты побоялся бы пригласить его в дом и представить жене: такой мужчина опасен. Точно так же ты не захотел бы, чтоб твои дети с ним водились, — от этого человека жди беды. Так приятно почитать его издали, но сближаться с ним — совсем другое дело. Кришна полностью освободился от общества; он абсолютно асоциален.

Эта история с гопи, которые вились вокруг него, повествует о том, что происходит, когда ты сбрасываешь с себя последние условности, навязанные тебе обществом, и снова становишься невинным, как дитя. Вот почему Кришну чаще всего изображают в виде ребенка. Он прожил до восьмидесяти лет, но изображений Кришны-старика ты не найдешь — и не потому, что он так и не состарился, — годы явно взяли свое, ведь так определено природой. Его тело, наверное, стало слабым и согбенным, зубы выпали. Ему, должно быть, приходилось пользоваться палочкой, чтобы ходить. Но мы и представить себе не можем, чтобы

Кришна ходил при помощи палочки; мы и мысли такой не допускаем. Не подобает тело Кришны представлять старым и изможденным.

Да, природа, должно быть, взяла свое, но все же пуруш, дух, оставался всегда свежим и молодым, как только что распустившиеся листья. Поэтому художники и поэты, как, например, Сурдас[8], в своих стихах и картинах рассказывают о детстве Кришны. Это сущностная природа чистого духа. Кришнамурти называет такое детское состояние состоянием необусловленности — свободы от всех правил и ограничений, свободы от общества, свободы от малейших следов, оставленных в тебе кем бы то ни было: безусловное, непотревоженное сознание.

Но факт, что ты растворяешься в чистом наблюдении, не означает, что природа тотчас остановится. Природа продолжает свой танец; у нее есть свои движущие силы. Представь, что ты едешь на велосипеде и перестаешь крутить педали. Велосипед по инерции проедет еще некоторое расстояние. Если в этот момент ты едешь в гору, расстояние будет очень коротким; а если едешь под гору, то без всяких педалей ты будешь катиться еще долго. Поэтому люди, достигшие нирваны до тридцати пяти лет, подобны велосипедисту, который прекращает крутить педали, поднимаясь в гору. Велосипеду тяжело ехать дальше. До тридцати пяти лет жизнь — восхождение в гору. Тридцать пять — это пик. Поэтому те, кто достигает знания, нирваны до тридцати пяти, долго не живут; танец природы очень скоро после этого прекращается. Лишь с невероятными трудностями танец природы, тела, можно заставить длиться дальше. Желание, страсти, которые раньше давали импульс, теперь прекратились. Импульс для тела к продолжению жизни теперь может исходить только от сострадания, а это нелегко. Так что все те, кто становится просветленным до тридцати пяти, как Шанкарачарья и ему подобные, умирают молодыми.

У людей, достигших просветления после тридцати пяти, велосипед их жизни продолжает катиться, повинуясь своей собственной движущей силе; жизнь теперь идет под уклон. Поэтому Махавира и Будда прожили до восьмидесяти лет. Как только жизнь начинает идти под уклон, ее велосипед может еще долго катиться сам по себе, крутить педали тебе уже не нужно. Даже если ты стал лишь наблюдателем, танец тела продолжается — голод, жажда, — но ты остаешься в стороне. Раньше ты был делателем; теперь ты — наблюдатель. До сих пор ты был участником, но теперь ты свидетель, тебя больше не волнует результат, ты уже не пытаешься на него повлиять. Пока ты был участником, в тебе жило беспокойство — а как все сложится, какие будут последствия. Теперь, чем бы все ни закончилось, никакого беспокойства в тебе нет.

Именно об этом Кришна говорит Арджуне, когда просит его не беспокоиться об исходе битвы и отказаться от желания победить. Он просит Арджуну стать свидете-телем, просто наблюдать за всем, что происходит. Пусть природа — пракрити — возьмет свое и сделает все, что ей вздумается. Ты стоишь в стороне. Вначале исчезнут все следы общества, его условностей. Затем природа тоже остановит свое движение. Долго ли гопи будут танцевать? Они устанут.

В Шанкья-сутре сказано, что когда пуруш — олицетворение мужского начала души — способен наблюдать, пракрити — олицетворение женского начала души — вкладывает все свои способности в танец, в попытки соблазнить тебя, ведь она чувствует себя несчастной при мысли, что ты далек от нее. Когда ты превращаешься в свидетеля и стоишь в стороне, ее игра подходит к концу, поэтому она задействует все свое искусство, чтобы вернуть тебя, снова вовлечь в игру. Но сутры говорят, что, как только ты обрел сущность наблюдающего, танцор в тебе начинает испытывать усталость и танец в конце концов прекращается. Эту сущность оставляют все воспоминания о тебе, и ты оказываешься вне ее пределов. Это махапа-ринирвана.

Отныне рождений больше не будет. Теперь душа едина с безбрежным океаном, ее «бытие» и «небытие» слились воедино, растворив ее своим слиянием. Ее «нет», поскольку теперь исчез ориентир под названием эго, «я». Она «есть», поскольку то, что «есть» теперь, не может умереть. Душа становится единой с огромной пустотой, лишенной центра. Тебя, как такового, больше не будет; ты станешь целым. Это — цель, к этому мы и стремимся.

На сегодня достаточно.