О стихах Вергилия 2 страница

 

Et mihi dulce magis resoluto vivere collo. [2622]

 

Руководствуйся я своей волей, я бы отказался жениться даже на самоймудрости, если бы она меня пожелала. Но мы можем сколько угодно твердитьсвое, а обычай и общепринятые житейские правила тащат нас за собой.Большинство совершаемых мною поступков вызвано примером со стороны и невытекает из моего выбора. Я никоим образом не жаждал этого шага; меня взялии повели, и я был подхвачен случайными и посторонними обстоятельствами. Ибоне только вещи сами по себе стеснительные, но и любая вещь, какой быотвратительной, мерзкой и отнюдь не неизбежной для нас она ни была, не можетне стать в конце концов приемлемой в силу известных случайностей и условий, — вот до чего шатки человеческие устои! И, разумеется, я был подготовлен кбраку гораздо хуже и менее пригоден к нему, чем теперь, когда испытал его насебе. И сколь бы развращенным меня ни считали, я в действительности соблюдалзаконы супружества много строже, чем обещал или надеялся в свое время.Поздно брыкаться, раз дал стреножить себя. Свою свободу следует ревнивооберегать, но, связав себя обязательствами, нужно подчиняться законам долга,общим для всех, или, во всяком случае, прилагать усилия к этому. Ктозаключает подобную сделку с тем, чтобы привнести в нее ненависть ипрезрение, тот поступает несправедливо и недостойно. И пресловутое правило,которое, как я вижу, переходит из рук в руки от одних женщин к другим,словно некий священный девиз:

 

О муже как рабыня пекись

И как врага его берегись,

 

что означает: оказывай ему, вопреки своей воле, почтение, однаковраждебное и полное недоверия, — правило, похожее на боевой клич и вызов напоединок, — равным образом и оскорбительно и прискорбно.

Я слишком ленив, чтобы вынашивать в себе столь злостные умыслы. Поправде говоря, я все еще не достиг той поистине совершенной ловкости иизворотливости ума, которая позволяет наводить тень на правое и неправое инасмехаться над любыми порядками и правилами, если они мне не по нраву.Какую бы ненависть ни возбуждали во мне суеверия, я не впадаю из-за этогототчас в безверие. Если не всегда выполняешь свой долг, то нужно, по крайнеймере, всегда помнить о нем и стремиться блюсти его. Жениться, ничем несвязывая себя, — предательство. Однако продолжим.

Наш поэт изображает супружество, полное согласия и взаимнойпривязанности, в котором, впрочем, не очень-то много обоюдного уважения.Хотел ли он этим сказать, что вполне возможно предаваться неистовым утехамлюбви и, несмотря на это, сохранять должное почтение к браку и что можнонаносить ему некоторый ущерб и все же не разрушить его? Иной слугаобкрадывает своего господина, хоть и не питает к нему ни малейшей ненависти.Красота, стечение обстоятельств, судьба (ибо и судьба прикладывает здесьруку),

 

fatum est in partibus illis

Quas sinus abscondit: nam, si tibi sidera cessent,

Nil faciet longi mensura incognita nervi, [2623]

 

сблизили женщину с посторонним мужчиной, быть может, и не так прочно,чтобы в ней не оставалось кое-какой привязанности к законному мужу, котораяи удерживает ее подле него. Это два совершенно различных чувства, путикоторых расходятся и нигде не совпадают. Женщина может отдаться мужчине, закоторого она не пожелала бы выйти замуж, и притом не в силу соображений,связанных с имущественной стороной дела, а просто потому, что он не вполнепришелся ей по душе. Лишь немногие из женившихся на своих прежних подругахне раскаивались в содеянном ими. И то же можно сказать об обитателяхнадзвездного мира. До чего же скверная пара вышла из Юпитера и его жены [2624], которую он соблазнил до брака и которой досыта насладился, забавляясьс нею любовными шалостями!

Это, согласно пословице, не что иное, как сперва нагадить в корзину, авслед за тем водрузить ее себе на голову.

В свое время я видел, — и, надо сказать, среди высокопоставленных лиц, — как бесстыднейшим и бесчестнейшим образом прибегали к браку ради исцеленияот любви; однако сущность их слишком разная. Мы можем любить, не испытываяот этого никаких неудобств, две различные и друг другу противоположные вещи.Исократ говорил, что город Афины нравился посещавшим его подобно тому, какнравятся женщины, с готовностью расточающие свою любовь; всякий приезжалсюда, чтобы прогуляться по этому городу и проводить здесь с приятностьювремя, но никто не любил его настолько, чтобы сочетаться с ним браком, тоесть обосноваться в нем и избрать его местом своего жительства [2625]. Я счувством досады смотрел на мужей, которые ненавидят жен только лишь потому,что сами грешны перед ними; а их, по-моему, не следует меньше любить из-занашей вины; хотя бы вследствие нашего раскаяния и сострадания они должнысделаться нам дороже, чем были.

Цели, преследуемые любовью и браком, различны, и все же, как говоритИсократ, они некоторым образом совместимы друг с другом. За браком остаютсяего полезность, оправданность, почтенность и устойчивость; наслаждение вбраке вялое, но более всеохватывающее. Что до любви, то она зиждетсяисключительно на одном наслаждении, и в ее лоне оно и впрямь болеевозбуждающее, более пылкое и более острое, — наслаждение, распаляемоестоящими перед ним преградами. А в наслаждении и нужна пряность и жгучесть.И в чем нет ранящих стрел и огня, то совсем не любовь. Щедрость женщин взамужестве чересчур расточительна, и она притупляет жало влечения и желаний.Поглядите, какие старания приложили в своих законах Ликург [2626]и Платон,чтобы избежать этой помехи.

Женщины нисколько не виноваты в том, что порою отказываются подчинятьсяправилам поведения, установленным для них обществом, — ведь эти правиласочинили мужчины, и притом безо всякого участия женщин. Вот почему у них снами естественны и неминуемы раздоры и распри, и даже самое совершенноесогласие между ними и нами — в сущности говоря, чисто внешнее, тогда каквнутри все бурлит и клокочет. По мнению нашего автора [2627], мы ведем себя поотношению к женщинам до последней степени неразумно. Ведь мы хорошо знаем поличному опыту, до чего они ненасытней и пламенней нас в любовных утехах, —тут и сравнивать нечего! — Ведь мы располагаем свидетельством того жрецадревности, который бывал поочередно то мужчиной, то женщиной,

 

Venus huic erat utraque nota. [2628]

 

Ведь мы слышали, кроме того, из их собственных уст одобрительные отзывыоб императоре, а также императрице римских, живших в разное время, но равнопрославленных своими великими достижениями в этом деле (он в течение ночилишил девственности десяток сарматских пленниц, а она за одну ночь двадцатьпять раз насладилась любовью, меняя мужчин соответственно своим нуждам исвоему вкусу) [2629],

 

adhuc ardens rigidae tentigine vulvae,

Et lassata viris, nondum satiata, recessit. [2630]

 

Ведь в связи с процессом, начатым в Каталонии одной женщиной, — онажаловалась на чрезмерное супружеское усердие своего мужа, к чему еепобудило, по моему разумению, не столько то, что оно было и вправду ей втягость (я верую лишь в те чудеса, которые признает наша религия), сколькожажда свергнуть и обуздать под этим предлогом власть мужей над их женамидаже в том, что есть первейшее и важнейшее в браке, и показать, что женскойзлобности и сварливости нипочем даже брачное ложе и они попирают все, чтоугодно, вплоть до радостей и услад Венеры; на каковую жалобу муж этойженщины (человек и впрямь распутный и похотливый) ответил, что даже впостные дни он не может обойтись самое малое без десятка сближений со своейженой, — ведь в связи с этим процессом последовал знаменательный приговор,вынесенный королевой Арагонской и гласивший, что после обстоятельногообсуждения этого вопроса Советом славная королева, дабы преподать четкиеправила и показать впредь и навеки образец сдержанности и скромности,требующихся во всяком честном брачном союзе, повелела, имея в видуустановить законный и необходимый предел, чтобы число ежедневных сближениймежду супругами ограничивалось шестью, ибо, значительно преуменьшая иурезывая истинные потребности и желания своего пола, она, по ее словам, темне менее решилась навести в этом деле порядок и ясность, а стало быть, идостигнуть в нем устойчивости и неизменности [2631]. Ведь о том же толкуют всвоих сочинениях и ученые, обсуждая, каким должно быть влечение илюбострастие женщин, поскольку их разум, нравственное самоусовершенствованиеи добродетели кроятся по той же мерке, и приводя разнообразнейшие суждениякасательно их и нашего любострастия. И, наконец, нам также отлично известно,что глава законоведов Солон допускал самое большее три сближения в месяц, даи то, чтобы не последовало окончательного разрыва между супругами [2632].

Лично удостоверившись в этом и прочитав все эти и подобные имнаставления, мы все же назначили в удел женщинам какое-то особо строгоевоздержание и к тому же под страхом наитягчайшего и беспощадного наказания.

Нет страсти более неистовой и неотвязной, чем эта; а мы хотим, чтобыони одни сопротивлялись ей не попросту как пороку, для которого существуетсвоя определенная мера, но видели в ней предельную гнусность и святотатство,нечто еще более отвратительное, чем безверие или смертоубийство, тогда какмы сами предаемся ей, не впадая в грех и не заслуживая даже упрека. Иные изнашего брата пытались справиться с нею, и из их признаний достаточно ясно,насколько трудно или, правильнее сказать, невозможно, даже прибегая кразличным вспомогательным средствам, смирить, ослабить и охладить плоть. Мыже, напротив, хотим, чтобы наши женщины были здоровыми, крепкими, всегданаготове нам услужить, упитанными и вместе с тем целомудренными, то есть,чтобы они были одновременно и горячими и холодными; а между тем, хотя мыутверждаем, что назначение брака — препятствовать женщинам пылать, он,вследствие принятых у нас нравов, дает им не очень-то много возможностейохладиться. Если они выходят замуж за человека, в котором еще кипят силымолодости, он пустится добывать себе славу, растрачивая их в другом месте:

 

Sit tandem pudor, aut eamus in ius:

Multis mentula millibus redempta,

Non est haec tua, Basse; vendidisti. [2633]

 

Жена философа Полемона справедливо подала на него в суд за то, что онпринялся засевать бесплодную ниву тем семенем, которым ему надлежалозасевать плодоносную. Если же супруг — человек пожилой и расслабленный, тожена, пребывая в замужестве, оказывается в положении не в пример худшем, чемдевица или вдова. Мы считаем ее полностью обеспеченной всем, что ей нужно,раз возле нее — законный супруг, подобно тому как римляне сочли весталкуКлодию Лету оскверненной и обесчещенной только лишь потому, что к нейприблизился Калигула, хотя и было доказано, что он к ней даже не прикасался [2634]; между тем в действительности это лишь распаляет желания женщины, ибоприкосновение и постоянное присутствие рядом с нею мужчины, кем бы он нибыл, возбуждает в ней чувственность, которая была бы спокойнее, оставайсяона в одиночестве. Весьма возможно, что, стремясь возвысить посредствомэтого обстоятельства и всего сопряженного с ним заслугу жить в воздержании,польский король Болеслав и его жена Кинга и дали на брачном ложе в деньсвоей свадьбы по обоюдному согласию обет целомудрия и ни разу его ненарушили вплоть до того времени, пока в них не угасло супружеское влечение [2635].

Мы воспитываем наших девиц, можно сказать, с младенчества исключительнодля любви: их привлекательность, наряды, знания, речь, все, чему их учат,преследует только эту цель и ничего больше. Их наставницы не запечатлевают вих душах ничего, кроме лика любви, хотя бы уже потому, что без усталитвердят поучения, рассчитанные на то, чтобы внушить им отвращение к ней. Моядочь (она у меня единственная) в таком возрасте, в каком законы допускаютзамужество для наиболее пылких из них; но она, что называется, развитиязапоздалого, тоненькая и хрупкая, и к тому же взращена матерью в полномуединении и под неослабным надзором, так что только-только начинаетосвобождаться от детской бесхитростности и непосредственности. Так вот,как-то при мне она читала вслух французскую книгу. В ней встретилось некоеслово, которым называют широко известное дерево. Так как это слово похоже наодно непристойное, женщина, приставленная наблюдать за поведением моейдочери, внезапно и чересчур резко оборвала ее и заставила пропустить этоопасное место. Я предоставил ей действовать по своему усмотрению, чтобы ненарушать принятых у них правил, — я никогда не вмешиваюсь в дела по ихведомству: женскому царству присущи свои таинственные особенности, которыхнам лучше не касаться. Но, если не ошибаюсь, общение с двадцатью слугами втечение полугода не могло бы с такой четкостью запечатлеть в ее воображениии самое слово и понимание, что именно обозначают эти преступные слоги икакие следствия оно влечет за собой, как это сделала славная старая женщинасвоим окриком и запрещением.

 

Motus doceri gaudet Ionicos

Matura virgo, et frangitur artubus

Iam nunc, et incestos amores,

De tenero meditatur ungui. [2636]

 

Пусть они отбросят стеснение и развяжут свои язычки, и сразу же намстанет ясно, что в познаниях этого рода мы по сравнению с ними сущие дети.Послушайте, как они судачат о наших ухаживаниях и о разговорах, которые мы сними ведем, и вы поймете, что мы не открываем им ничего такого, чего бы онине знали и не переварили в себе без нас. Уж не потому ли, что они были впрежнем существовании, как объясняет Платон, развращенными юношами? [2637]Моим ушам случилось однажды оказаться в таком укромном местечке, в которомони могли не пропустить ни одного слова из того, что говорили между собоюнаши девицы, не подозревал, что их кто-то подслушивает; но разве я могу этопересказать? Матерь божья! — подумал я, — если мы теперь начнем изучатьпохвальбу Амадиса и иные описания Боккаччо и Аретино [2638], чтобы казатьсялюдьми понаторевшими в подобных делах, это будет просто потеря времени! Неттаких слов, примеров, уловок, которых они не знали бы лучше, чем все нашикниги: это — наука, рождающаяся у них прямо в крови,

 

Et mentem Venus ipsa dedit, [2639]

 

и ее непрерывно нашептывают им и вкладывают в их душу такие искусныеучителя, как природа, молодость и здоровье; им не приходится даже изучать,они сами ее творят.

 

Nec tantum niveo gavisa est ulla columbo

Compar, vel si quid dicitur improbius,

Oscula mordenti semper decerpere rostro.

Quantum praecipue multivola est mulier. [2640]

 

Если бы это вложенное в них природой неистовство страсти несдерживалось страхом и сознанием своей чести, которые им постаралисьвнушить, то мы были бы опозорены ими. Всякое побуждение в нашем миренаправлено только к спариванию и только в нем находит себе оправдание: этимвлечением пронизано решительно все, это средоточие, вокруг которого всевращается. И посейчас еще мы можем ознакомиться с распоряжениями древнегомудрого Рима, составленными на потребу любви, а также с предписаниямиСократа касательно обучения куртизанок:

 

Nec non libelli Stoici inter sericos

Iacere pulvillos amant. [2641]

 

Зенон в составленных им законах поместил правила о положении ног инеобходимых телодвижениях при лишении девственности. А что содержала в себекнига философа Стратона «О плотском соединении»? А о чем толковал Теофраст всвоих сочинениях, озаглавленных им: одно — «Влюбленный», второе — «О любви»?А о чем Аристипп в своем «О наслаждениях древности»? А на что иное притязаетПлатон в своих пространных и столь живых описаниях самых изощренных любовныхутех его времени? А книга «О влюбленном» Деметрия Фалерского? А «Клиний, илиПоневоле влюбленный» Гераклида Понтийского? А сочинение Антисфена «О том,как зачинать детей, или О свадьбе» или еще «О повелителе или любовнике»? ААристона «О любовных усилиях»? А Клеанфа: одно — «О любви» и другое — «Обискусстве любить»? А «Диалоги влюбленных» Сфера и «Сказка о Юпитере и Юноне»Хрисиппа, бесстыдная до невозможности, равно как и его «Пятьдесят писем»,сплошь заполненных непристойностями? Не стану называть сочиненияфилософов-эпикурейцев, о которых и говорить нечего. В былые временанасчитывалось до полусотни божеств, покровительствовавших этому делу иобязанных всячески его пестовать; а был и такой народ, который, чтобысмирять похоть тех, кто приходил помолиться, содержал при своих храмах девоки мальчиков, дабы ими мог насладиться всякий и всем вменялось в обязанностьсначала сблизиться с ними и лишь после этого можно было присутствовать приобряде богослужения [2642].Nimirum propter continentiam incontinentia necessaria est; incendiumignibus extinguitur [2643]. В большинстве странмира эта часть тела обожествлялась. В одной и той же области одни изрезывалиее, чтобы предложить богам в качестве посвятительной жертвы кусочек от ееплоти, другие в качестве такой же посвятительной жертвы предлагали им своесемя. А в другом краю молодые мужчины на глазах у всех протыкали ее и,проделав в разных местах отверстие между кожей и мясом, продевали в этиотверстия такие длинные и толстые прутья, какие только были в состояниивытерпеть; позднее они складывали из этих прутьев костер, посвящая его своимбожествам, и те юноши, которых подавляла эта невероятно жестокая боль,почитались малосильными и недостаточно целомудренными. В других местахверховного жреца чтили и узнавали по этим частям и при совершении многихрелигиозных обрядов с превеликой торжественностью несли в честь различныхбожеств изображение детородного члена.

Египтянки на празднике вакханалий также носили на шее его деревянноеизображение, сделанное весьма искусно, большое и тяжелое, каждая по своимсилам, и, кроме того, на статуе их главного бога он был настолько большим,что превосходил своими размерами его тело.

В нашей округе замужние женщины сооружают из своей головной повязкинечто весьма похожее на него, и эта вещь свисает у них на лбы; делают ониэто затем, чтобы прославить его за наслаждения, которые он им доставляет;овдовев, они помещают эту вещицу сзади и прячут ее под прической.

Честь подносить богу Приапу цветы и венки предоставлялась тем изримских матрон, которые отличались чистотой нравов и безупречным образомжизни, а на его срамные части сажали обыкновенно девственниц при ихвступлении в брак. Не знаю, не довелось ли и мне в свое время наблюдатьнечто похожее на этот благочестивый обряд. А каково назначение тойпрезабавной шишки на штанах наших отцов, которую мы еще и теперь видим унаших швейцарцев? И к чему нам штаны — а такие мы носим ныне, — под которымиотчетливо выделяются наши срамные части, частенько, что еще хуже, при помощилжи и обмана превышающие свою истинную величину?

Мне хочется верить, что этот покрой одежды был придуман в лучшие иболее совестливые века, с тем, чтобы не вводить в заблуждение людей и чтобыкаждый у всех на глазах честно показывал, чем именно он владеет. Болеебесхитростные народы и посейчас еще в этом случае точно воспроизводятдействительность. Тогда это было попросту меркою для портных, подобно томукак теперь им нужны размеры руки и ноги.

Тот простак [2644], который в дни моей юности оскопил в своем великом иславном городе множество великолепнейших древних статуй, чтобы они невводили в соблазн наши глаза, разделяй он полностью мнение другого простака,на этот раз древнего, —

 

Flagitii principium est nudare inter cives corpora [2645] —

 

должен был сообразить, — ведь на таинствах Доброй богини [2646]все, дажеотдаленно напоминавшее мужское начало, решительно устранялось, — что незачембыло и браться за это дело, раз он не повелел оскопить также и жеребцов, иослов, и, наконец, самое природу:

 

Omne adeo genus in terris hominumque ferarumque,

Et genus aequoreum, pecudes, pictaeque volucres,

In furias ignemque ruunt. [2647]

 

Боги, как говорит Платон, снабдили нас членом непокорным исамовластным, который, подобно дикому зверю, норовит, побуждаемый ненасытноюжадностью, подмять под себя все и вся. Точно так же одарили они и женщинживотным прожорливым и вечно голодным, которое, если ему не дать вположенный срок потребной для него пищи, приходит в ярость и, сгорая отнетерпения, а также заражая своим бешенством их тела, препятствуетправильному движению соков, приостанавливает дыхание и вызывает тысячивсевозможных недугов, пока не проглотит плод, являющийся предметом общего имвсем вожделения, и он, обильно оросив дно их матки, не оставит в ней семени.

Моему законодателю подобало бы догадаться, что было бы, пожалуй, болеецеломудренным и полезным знакомить женщин с тем, что у нас есть на деле, чемдопускать их строить на этот счет всяческие догадки в меру смелости иживости их воображения. Не имея точного представления об этих вещах, они,подстрекаемые желанием и мечтами, рисуют себе нечто чудовищное, втроебольшее против действительности. Один мой знакомый погубил себя тем, чтопозволил рассмотреть некую часть своего тела при таких обстоятельствах,которые не допускали ни малейшей возможности использовать ее настоящим иболее существенным образом.

А мало ли зла приносят изображения, оставляемые мальчишками, снующими впроходах и на лестницах общественных зданий? Они-то и порождают тоубийственное презрение, которое питают наши девицы к этой мужскойпринадлежности, если она обычной величины. Кто знает, не имел ли в видуПлатон именно это, когда предписал, по примеру других благоустроенныхгосударств, чтобы мужчины и женщины, старые и молодые, присутствовали в егогимнасиях на виду друг у друга совершенно нагими [2648]. Индианок, которыевсегда видят мужчин, что называется, в чем мать родила, это зрелищенисколько не распаляет и оставляет спокойными. Женщины великого царства Пегуспереди прикрываются лишь ниспадающим с пояса крошечным лоскутком, к тому женастолько узким, что, как ни стараются они ходить возможно пристойнее, их накаждом шагу видят такими, как если бы на них ничего не было. Они утверждают,что это придумано с тем, чтобы привлекать мужчин к женскому полу и отвлекатьот их собственного, к чему этот народ чрезвычайно привержен. Но, по-моему,можно решительно утверждать, что женщины от этого остаются скорее впроигрыше, нежели в выигрыше, поскольку вовсе не утоленный голод ощущаетсяострее, чем утоленный наполовину, хотя бы одними глазами [2649]. Говорила жеЛивия [2650], что нагой мужчина для порядочной женщины не что иное, какстатуя. Спартанские женщины, более целомудренные, чем наши девицы,каждодневно видели молодых людей своего города обнаженными, когда тепроделывали телесные упражнения, да и сами не очень-то следили за тем, чтобыих бедра при ходьбе были надежно прикрыты, находя, как говорит Платон [2651],что они достаточно прикрыты своей добродетелью и поэтому ни в чем другом ненуждаются. Но те, о которых говорит св. Августин [2652], те и впрямь считалиискушение, исходящее от наготы, наделенным поистине колдовской силой ивыражали в связи с этим сомнение, воскреснут ли женщины, чтобы предстать наСтрашном суде, сохраняя свой собственный пол, или же сменят его на наш, дабыне искушать нас в этом царстве блаженных.

Короче говоря, женщин соблазняют, их распаляют всеми возможнымисредствами: мы без конца горячим и будоражим их воображение, а потомжалуемся на их ненасытность. Так давайте признаемся в истине: каждый из насбез исключения сильней страшится позора, который навлекают на него порокиего жены, чем того, что ложится на него из-за его собственных; в большеймере заботится (поразительная самоотверженность!) о совести своейдрагоценной супруги, чем о своей собственной; предпочитает стать вором исвятотатцем, видеть свою жену убийцей и еретичкой, чем допустить, чтобы онане была скромней и чище своего мужа.

Да и они сами охотнее пошли бы в суд, чтобы заработать на жизнь, и навойну — за славою, чем, живя в праздности и посреди наслаждений, спревеликим трудом оберегать самих себя от соблазнов. Разве им невдомек, чтонет такого купца, прокурора, солдата, который не бросил бы своего дела,чтобы погнаться за тем, другим, и что так же поступает и крючник, ичеботарь, как бы они ни были изнурены и истощены работой и голодом?

 

Num tu, quae tenuit dives Achoemenes,

Aut pinguis Phrygiae Mygdonias opes,

Permutare velis crine Licinniae

Plenas aut Arabum domos,

Dum flagrantia detorquet ad oscula

Cervicem, aut facili saevitia negat,

Quae poscente magis gaudeat eripi,

Interdum rapere occupet? [2653]

 

До чего же несправедлива оценка пороков! И мы сами и женщины способнына тысячи проступков, которые куда гаже и гнуснее, чем любострастие; но мырассматриваем и оцениваем пороки не соответственно их природе, аруководствуясь собственной выгодой, от чего и проистекает такая предвзятостьв нашем отношении к ним. Суровость наших понятий приводит к тому, чтоприверженность женщин к названному пороку становится в наших глазахотвратительнее и гаже, чем того заслуживает его сущность, и ведет кпоследствиям еще худшим, чем причина, его породившая. Не знаю, превосходятли подвиги Цезаря и Александра по части проявленной ими стойкости ирешительности незаметный подвиг прелестной молодой женщины, воспитанной нанаш лад, живущей посреди блеска и суеты света, подавляемой столькимипримерами противоположного свойства и все же не поддающейся натиску тысячинепрерывно и неотступно преследующих ее молодцов. Нет дела более трудного ихлопотливого, чем это ничегонеделанье. Я считаю, что легче носить, неснимая, всю жизнь доспехи, чем тяжкое бремя девственности, а обет безбрачия,на мой взгляд, — самый благородный из всех, ибо он самый тягостный: diabolivirtus in lumbis est [2654], говорит св.Иероним.

Итак, наиболее мучительный и суровый долг, какой только можно придуматьдля человека, мы возложили на дам и честь выполнять его предоставили имодним. Это может служить им дополнительным побуждением упорно держаться егои достаточно веским основанием для пренебрежительного отношения к нам и длясведения на нет того преимущества в доблести и добродетели, которое мы, понашему мнению, над ними имеем. Если они хорошенько поразмыслят над этим, тобез труда обнаружат, что из-за этого мы не только их почитаем, но и гораздосильнее любим. Порядочный человек, встретив отказ, не прекратит своихдомогательств, если причина отказа — целомудрие, а не иной выбор. Мы можемсколько угодно клясться, и угрожать, и жаловаться — все ложь; мы любим ихиз-за этого пуще прежнего: нет приманки неотразимее, чем женская скромность,когда она не резка и не мрачна. Упорствовать, столкнувшись с ненавистью илипрезрением, — тупость и подлость; но упорствовать, столкнувшись срешительностью, исполненной добродетели и постоянства, к которымприсоединяется немного благосклонности и признательности, — дело вполнеподходящее для души открытой и благородной. Женщины могут допускать нашиухаживания лишь до определенных пределов и вместе с тем, нисколько не унижаясвоего достоинства, дать нам почувствовать, что отнюдь не гнушаются нами.

Ведь закон, требующий от них, чтобы они питали к нам отвращение за то,что мы поклоняемся им, и ненавидели нас за то, что мы любим их, разумеется,чрезмерно жесток, хотя бы уже потому, что его трудно придерживаться. Почемубы им не выслушивать наши предложения и мольбы, раз они не повинны внарушении долга скромности? Зачем обязательно выискивать в наших словахякобы скрытый в них злонамеренный умысел? Одна королева, наша современница,заметила, что пресекать эти искательства — не что иное, как свидетельствослабости и признание собственной неустойчивости, и что дама, не испытавшаяискушений, не вправе похваляться своим целомудрием.

Границы чести не так уж тесны: ей есть куда отступить, она можеткое-чем поступиться, нисколько не умаляя себя. На окраине ее царствасуществует кое-какое пространство, на деле от нее независимое, для неемаловажное и предоставленное себе самому. Кто смог ее потеснить и принудитьукрыться в ее убежище и твердыне и не удовлетворен своею удачей, тотпоистине не блещет умом. Величие победы измеряется степенью ее трудности. Выхотите знать, какое впечатление оставили в сердце женщины ваши ухаживания иваши достоинства? Соразмеряйте свой успех с ее нравственностью. Иная, даваяочень немного, дает очень много. Значительность благодеяний определяетсятолько усилиями, которые требуются от воли того, кто их оказывает. Остальныесопутствующие благодеянию обстоятельства немы, мертвы и случайны. Дать этонемногое стоит ей больше, чем ее подруге отдать все. Если редкость вообщеспособствует ценности чего бы то ни было, то больше всего в данном случае;думайте не о том, как это немного, а о том, сколь немногие это имеют.Стоимость монеты меняется сообразно чекану и доверию или недоверию к месту,в котором она отчеканена.

Хотя досада и нескромное легкомыслие могут побуждать некоторых крайненеуважительно отзываться о той или иной женщине, все же добродетель и истинавсегда берут верх над подобными толками. И я знаю таких, чье доброе имя втечение долгого времени подвергалось несправедливым нападкам, но в концеконцов они без всяких стараний и хитростей восстановили его и снискаливсеобщее одобрение мужчин исключительно за свое постоянство; ныне всякийубеждается в том, что поверил лжи, и сожалеет об этом; в девичествеповедения несколько подозрительного, они стоят теперь в первом ряду нашихнаиболее почтенных и порядочных женщин. Некто сказал Платону: «Все поносяттебя». — «Пусть себе, — ответил Платон, — я буду жить таким образом, чтозаставлю их изменить свои речи» [2655]. Кроме страха господня и награды,обретаемой в доброй славе, которые должны побуждать женщин блюсти себя вчистоте, их приневоливает к тому же и испорченность нашего века, и будь я наих месте, я скорее предпочел бы все, что угодно, чем отдавать свое доброеимя в столь опасные руки. В мое время удовольствие поверять свои любовныетайны (удовольствие, нимало не уступающее отрадам самой любви) мог позволитьсебе только тот, кто располагал верным и единственным другом; ныне жеобычные разговоры в больших собраниях и за столом — это похвальба милостями,вырванными у дам, и тайными их щедротами. Поистине, эти неблагодарные,нескромные и до крайности ветреные люди проявляют величайшую гнусность инизость, позволяя себе так беспощадно терзать, топтать и разбрасывать стольнежные дары женской благосклонности.