Глава XII 7 страница

Из всех человеческих — и притом самых древних — религиозных воззренийнаиболее правдоподобным и находящим оправдание мне представляется то,которое признает бога непостижимой силой, источником и хранителем всехвещей, считает, что бог — весь благо, весь совершенство и что онблагосклонно принимает почести и поклонение людей, в какой бы форме, подкаким бы именем и каким бы способом люди их ни выражали [1495].

 

Iuppiter omnipotens rerum, regumque deumque

Progenitor genitrixque. [1496]

 

Небо всегда благосклонно взирало на это рвение. Все правительстваизвлекали пользу из благочестия верующих [1497]; нечестивые люди и ихпоступки повсюду получали соответствующее воздаяние. Писавшие о языческихнародах признают достоинство, правопорядок, справедливость, истинность чудеси оракулов, служащих им на пользу, и наставления, которые заключены в ихбаснословных религиях, поскольку бог, по своему милосердию, пожелал спомощью этих благодеяний укрепить слабые ростки весьма грубого познания его,достигнутого их естественным разумом, хотя и сквозь оболочку лживых выдумок.

Но те выдумки, которые измышлял человек, были не только ложными, но инечестивыми и безнравственными.

Из всех святынь, почитавшихся в Афинах, святой Павел счел наиболеедопустимой ту, где был жертвенник с надписью: «Неведомому и невидимому богу» [1498].

Пифагор ближе всего подошел к истине, считая, что познание этойпервопричины, этой сущности всего сущего, не подлежит никакому ограничению,никаким предписаниям и никакому внешнему выражению, ибо это познание есть нечто иное, как крайнее усилие нашего воображения, стремящегося ксовершенству, причем каждый по своим способностям составляет себе идею этогосущества. Но когда Нума решил приспособить к такому пониманию религию своегонарода [1499]и привязать его к чисто духовной вере, не имеющей определенногопредмета поклонения и лишенной всякой материальности, то это оказалосьбесплодной попыткой, ибо человеческому уму не за что было ухватиться в этойбезбрежности смутных мыслей, ему необходимо было уплотнить их в некий образ,созданный им по своему подобию. Божественное величие, таким образом,позволило до известной степени ограничить себя ради нас телесными границами.Его сверхъестественные и небесные таинства носят на себе печать земнойприроды человека, и почитание бога выражается в молитвах и звучащих словах,ибо при этом верует и молится человек. Я оставляю в стороне другие доводы,которые приводят в данном случае; но вряд ли меня можно убедить в том, чтонаши распятия и изображение жалостных крестных мук, вид церковных украшенийи обрядов, пение, выражающее наши благочестивые помыслы, и общее связанное сэтим возбуждение наших чувств не воспламеняют души народов религиознойстрастью, оказывающей весьма полезное действие [1500].

Из религий, в основе которых лежало поклонение телесному божеству, —что необходимо было при царившем в те времена всеобщем невежестве, — я бы,мне кажется, охотнее всего примкнул к тем, кто поклонялся солнцу.

 

О солнце...... Всеобщий светоч,

Глаз мира; если бог с небес глядит на нас,

То солнца жаркий свет — сиянье божьих глаз:

Всему дарит он жизнь, и все он охраняет

И все дела людей в широком мире знает.

Да, солнце дивное, блюдя святой черед,

В двенадцати домах на небесах живет,

Для нас, живых людей, меняя лики года,

И тают облака в лучах его восхода.

Вселенной мощный дух, горячий, огневой,

Оно за краткий день, кочуя над землей.

Всю твердь небесную огромным плотным шаром

Сумеет обежать в своем стремленье яром.

Трудов не ведает — а счесть не может их, —

Природы старший сын, отец существ живых [1501].

 

Ибо, помимо своего величия и красоты, солнце представляет собойнаиболее удаленную от нас и потому наименее известную нам часть вселенной,так что вполне простительно испытывать по отношению к нему чувствовосхищения и благоговения.

Фалес, который первым исследовал такие вопросы, считал бога духом,который создал все из воды; Анаксимандр считал, что боги рождаются и умираютчерез известные промежутки времени и что миров и их богов существуетбесконечное множество; Анаксимен признавал, что бог есть воздух, что онвозникает, что он безмерен и всегда находится в движении; Анаксагор первыйсчитал, что устройство и мера всех вещей определяются и совершаются силой ипрозорливостью бесконечного разума [1502]. Алкмеон [1503]приписывалбожественность солнцу, луне, звездам и душе. Пифагор учил, что бог есть дух,который пребывает в природе всех вещей и от которого исходят наши души;Парменид [1504]считал, что горящий световой круг, опоясывающий небо исохраняющий своей теплотой вселенную, и есть бог. Эмпедокл полагал, чтобогами являются четыре стихии, из которых созданы все вещи; Протагор [1505]говорил, что о богах он ничего не знает, существуют они или нет и каковыони. Демокрит то утверждал, что боги — это «образы» [1506]и ихкруговращения, то — что они представляют собой природу, которая излучает этиобразы, то, наконец, что боги — это наше знание и разум. Платон по-разномуизлагает свои воззрения; в «Тимее» он утверждает, что невозможно назватьотца мира; в «Законах» он говорит, что не следует допытываться, что такоебог; но в других местах тех же сочинений он называет богами мир, небо,звезды, землю и наши души, а кроме того, признает всех тех богов, которыеприняты были в древности в каждом государстве. Ксенофонт, излагая учениеСократа, отмечает такую же путаницу: то Сократ утверждал, что не следуетдоискиваться, каков образ бога; то он считал богом солнце, то — душу; иногдаон говорил, что существует единый бог, иногда же — что их много. ПлемянникПлатона, Спевсипп [1507], считал, что бог есть некая одушевленная сила,которая всем управляет. Аристотель иногда признавал, что бог — это дух, аиногда — что это вселенная, в некоторых же случаях он ставил над нашим миромдругого владыку, а иногда полагал, что бог — это небесный огонь. Ксенократ [1508]насчитывал восемь богов, из которых первые пять — это планеты, шестойбог — все неподвижные звезды, вместе взятые, а седьмым и восьмым богамиявляются солнце и луна. Гераклид Понтийский [1509]колеблется междуразличными точками зрения: он признает, что бог лишен чувств, и придает емуто один образ, то другой, а под конец заявляет, что боги — это небо и земля.Такое же непостоянство в своих взглядах обнаруживает и Феофраст [1510]: онприписывает управление миром то разуму, то небу, то звездам.

Огратон [1511]полагал, что бог — это бесформенная и бесчувственнаяприрода, обладающая способностью порождать, увеличивать и уменьшать. Зенонполагал, что бог — это естественный закон, повелевающий творить добро изапрещающий делать зло; закон этот, по его мнению, — нечто одушевленное;Зенон не причисляет к богам Юпитера, Юнону, Весту, обычно называемых богами.Диоген Аполлонийский [1512]полагал, что бог — это воздух. Ксенофан [1513]считал, что бог шарообразен, видит и слышит, но неодушевлен и не имеетничего общего с человеческой природой. Аристон [1514]полагал, что образ боганепознаваем и что бог лишен чувств; он сомневался, есть ли бог нечтоодушевленное или нет. Клеанф [1515]признавал богом иногда разум, иногдавселенную, иногда душу природы, иногда небесный жар, который окружает иохватывает все. Ученик Зенона, Персей [1516], считал, что звания боговудостоились все те, кто сделал что-нибудь полезное для человеческогообщежития. Хрисипп нагромоздил в одну кучу все предшествующие высказывания обогах и, наделив их тысячью различных образов, причислил к ним также людей,которые обессмертили себя. Диагор и Феодор [1517]полностью отрицалисуществование богов. Эпикур полагал, что боги светоносны, прозрачны ивоздушны; они обитают между небосводами, как бы между двумя укреплениями,обладают человеческим обликом и имеют такие же, как у нас, части тела, хотятелом своим никак не пользуются [1518].

 

Ego deum genus esse semper dixi, et dicam caelitum;

Sed eos non curare opinor, quid agat humanum genus. [1519]

 

И вот при виде этой полнейшей неразберихи философских мнений попробуйтеположиться на вашу философию, попробуйте уверить, что вы нашли изюминку впироге! Убедившись в этом хаосе, я пришел к выводу, что нравы и мнения,отличающиеся от моих, не столько мне неприятны, сколько поучительны;сопоставление их дает мне основание не к тому, чтобы возгордиться, а к тому,чтобы почувствовать свое ничтожество: мне кажется, что ни одно мнение неимеет преимущества перед другим, за исключением тех, которые внушены мнебожьей волей. Я оставляю в стороне образ жизни необычный ипротивоестественный. Наблюдаемые в мире политические порядки противоречатдруг другу в не меньшей степени, чем философские школы: мы можем, такимобразом, убедиться, что сама фортуна не более изменчива и многолика, чем нашразум, что она не более слепа и безрассудна.

То, что мы меньше всего знаем, лучше всего годится для обожествления [1520]; вот почему делать из нас богов, как поступали древние, значитдоказывать полнейшее ничтожество человеческого разума. Я бы скорее понялтех, кто поклоняется змее, собаке или быку, поскольку, меньше зная природу исвойства этих животных, мы можем с большим основанием думать о них все, чтонам хочется, и приписывать им необычайные способности. Но делать богов изсуществ, обладающих нашей природой, несовершенство которой нам должно бытьизвестно; приписывать богам желания, гнев, мстительность; заставлять ихзаключать браки, иметь детей и вступать в родственные связи, испытыватьлюбовь и ревность; наделять их частями нашего тела, нашими костями, нашиминедугами и нашими наслаждениями, нашими смертями и нашими похоронами — всеэто можно объяснить лишь чрезмерным опьянением человеческого разума.

 

Quae procul usque adeo divino ab numine distant,

Inque deum numero quae sint indigna videri. [1521]

 

Formae, aetates, vestitus, ornatus noti sunt: genera, coniugia,cognationes omniaque traducta ad similitudinem imbecillitatis humanae: nam etperturbatis animis inducuntur; accipimus enim deorum cupiditates,aegritudines, iracundias. [1522]

Это все равно, что обожествлять не только веру, добродетель, честь,согласие, свободу, победу, благочестие, но и вожделение, обман, смертность,зависть, старость, страдания, страх, лихорадку, злополучие и другие напастинашей изменчивой и бренной жизни.

 

Quid iuvat hoc, templis nostros inducere mores?

О curvae in terris animae et caelestium inanes. [1523]

 

Египтяне без стеснения предусмотрительно запрещали под страхом смертиговорить о том, что их боги Серапис и Изида были когда-то людьми, хотя этобыло всем известно. Их изображали с прижатым к губам пальцем, что, по словамВаррона, означало таинственное приказание жрецам хранить молчание об ихсмертном происхождении, — иначе они неминуемо лишились бы всякого почитания [1524].

Раз уж человек желает сравняться с богом, говорит Цицерон [1525], онпоступил бы лучше, наделив себя божественными свойствами и совлекши их наземлю, вместо того чтобы воссылать на небо свою тленную и жалкую природу;но, говоря по правде, человек, побуждаемый тщеславием, делал на разные ладыи то и другое.

Я не могу поверить, что философы говорят серьезно, когда устанавливаютиерархию своих богов и вдаются в описание их союзов, их обязанностей и ихмогущества. Когда Платон говорит о жезле Плутона и о телесных наградах инаказаниях, которые ожидают нас после распада наших тел, сообразуя этивоздаяния с тем, что мы испытываем в этой жизни [1526], —

 

Secreti celant calles, et myrtea circum

Sylva tegit; curae non ipsa in morte relinquunt, [1527]

 

или когда Магомет обещает своим единоверцам рай, устланный коврами,украшенный золотом и драгоценными камнями, рай, в котором нас ждут девынеобычайной красоты и изысканные вина и яства, то для меня ясно, что этоговорят насмешники, приспособляющиеся к нашей глупости: они стремятсяпривлечь и соблазнить нас этими описаниями и обещаниями, доступными нашимземным вкусам. Ведь впадают же некоторые наши единоверцы в подобноезаблуждение и надеются после воскресения вернуться к земной и телесной жизнисо всеми мирскими благами и удовольствиями. Можно ли поверить, чтобы Платон — с его возвышенными идеями и столь близкий к божеству, что за нимсохранилось прозвище божественного, допускал, что такое жалкое создание, какчеловек, имеет нечто общее с этой непостижимой силой? Можно ли представитьсебе, чтобы он считал наш разум и наши слабые силы способными участвовать ввечном блаженстве или терпеть вечные муки? От имени человеческого разумаследовало бы сказать ему: если те радости, которые ты сулишь нам в будущейжизни, такого же порядка, как и те, которые я испытывал здесь на земле, тоэто не имеет ничего общего с бесконечностью. Даже если все мои пять чувствбудут полны веселья и душа будет охвачена такой радостью, какой она толькоможет пожелать и на какую может надеяться, это еще ничего не значит, ибомеру ее возможностей мы знаем. Если в этом есть хоть что-нибудьчеловеческое, значит в этом нет ничего божественного. Если оно не отличаетсяот нашего земного существования, то оно ничего не стоит. Все радостисмертных тоже смертны. Если нас еще может трогать и радовать в будущем мирето, что мы узнаем наших родителей, наших, детей и наших друзей, если мы ещеценим такие удовольствия, то это показывает, что мы находимся еще во властиземных и преходящих радостей. Мы не в состоянии достойным образом оценитьвеличие этих возвышенных и божественных обещаний, если способны их как-топонять; ибо для того, чтобы представить их себе надлежащим образом, ихследует мыслить невообразимыми, невыразимыми, непостижимыми и глубокоотличными от нашего жалкого опыта. «Не видел того глаз, — говорит апостолПавел, — не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, чтоприготовил Бог любящим Его» [1528]. И если для того, чтобы сделать нас кэтому способными, потребуется преобразовать и изменить наше существо (как тыэтому учишь, Платон, путем описанных тобой очищений), то это изменениедолжно быть таким коренным и всесторонним, что мы перестанем быть вфизическом смысле тем, чем были:

 

Hector erat tunc cum bello certabat; at ille,

Tractus ab Aemonio, non erat Hector, equo, [1529]

 

и эти награды на том свете получит уже какое-то другое существо:

 

quod mutatur, dissolvitur; interit ergo:

Traiciuntur enim partes atque ordine migrant. [1530]

 

Ибо когда мы говорим о метемпсихозе Пифагора и о том, как онпредставлял себе переселение душ, то разве мы думаем, что лев, в которомвоплотилась душа Цезаря, испытывает те же страсти, которые волновали Цезаря,или что лев и есть Цезарь! Если бы это было так, то были бы правы те, кто,оспаривая это мнение Платона [1531], упрекали его в том, что в таком случаемогло бы оказаться, что превратившаяся в мула мать возила бы на себе сына, иприводили другие подобные нелепости. И разве новые существа, возникшие приэтих превращениях одних животных в других того же вида, не будут иными, чемих предшественники? Говорят, что из пепла феникса рождается червь, а потомдругой феникс [1532]; можно ли думать, что этот второй феникс не будетотличаться от первого? Мы видим, что шелковичный червь умирает и засыхает ииз него образуется бабочка, а из нее в свою очередь другой червь, которогонелепо было бы принимать за первого. То, что однажды прекратилосуществование, того больше нет [1533]:

 

Nec, si materiem nostram collegerit aetas

Post obitum, rursumque redegerit, ut sita nunc est,

Atque iterum nobis fuerint data lumina vitae,

Pertineat quidquam tamen ad nos id quoque factum,

Interrupta semel cum sit repetentia nostra. [1534]

 

И когда в другом месте, ты, Платон [1535], говоришь, что этимивоздаяниями в будущей жизни будет наслаждаться духовная часть человека, тоты говоришь нечто маловероятное.

 

Scilicet, avolsis radicibus, ut nequit ullam

Dispicere ipse oculus rem, seorsum corpore toto. [1536]

 

Ибо тот, кто будет испытывать это наслаждение, не будет большечеловеком, а следовательно, это будем не мы; ведь мы состоим из двухосновных частей, разделение которых и есть смерть и разрушение нашегосущества:

 

Inter enim iacta est vitai pausa, vageque

Deerrarunt passim motus ab sensibus omnes. [1537]

 

Не говорим же мы, что человек страдает, когда черви точат части егобывшего тела или когда оно гниет в земле:

 

Et nihil hoc ad nos, qui coitu coniugioque

Corporis atque animae consistimus uniter apti. [1538]

 

Далее, на каком основании боги могут вознаграждать человека после егосмерти за его благие и добродетельные поступки, раз они сами побудили его кэтому и совершили их через него? И почему они гневаются и мстят ему за егопорочные деяния, раз они же сами наделили его этой несовершенной природой,между тем как самое ничтожное усилие их воли могло бы предохранить его отэтого? Разве не это самое возражение Эпикур приводил с большейубедительностью против Платона, прикрываясь нередко следующим изречением:«Обладая лишь смертной природой, нельзя установить ничего достоверного оприроде бессмертной. Она всегда сбивает нас с толку, в особенности, когдавмешивается в божественные дела». Кто яснее понимает это, чем мы? Ибо хотямы и даем нашему разуму точные и непогрешимые наставления, хотя мы иосвещаем путь его святым светочем истины, которым богу угодно было наделитьнас, однако мы каждодневно видим, что стоит ему хоть немного уклониться отобычной тропы, свернуть с пути, проторенного и проложенного церковью, как онтотчас же запутывается и начинает блуждать без руля и без ветрил вбезбрежном море зыбких и смутных человеческих мнений. Как только разумтеряет эту верную столбовую дорогу, он устремляется по тысяче различныхпутей.

Человек может быть только тем, что он есть, и представлять себе всетолько в меру своего понимания. Когда те, кто всего-навсего люди, — говоритПлутарх [1539], — берутся судить и рассуждать о богах и полубогах, это ещебольшая самонадеянность, чем когда человек, ничего не смыслящий в музыке,берется судить о тех, кто поет; или когда человек, никогда не бывавший наполе боя, пробует рассуждать об оружии и способах ведения войны, полагая,что с помощью легковесных догадок можно разобраться в существе тогоискусства, которое выше его понимания. На мой взгляд, древние думали, чтовозвеличивают божество, приравнивая его к человеку, наделяя егочеловеческими способностями, самыми затейливыми прихотями и самыминизменными потребностями; предлагая ему в пищу наше мясо; забавляя егонашими плясками, шутками и фокусами; предлагая ему наши одеяния и наши дома;услаждая его запахом благовоний и звуками музыки, празднествами и цветами.Наделяя божество нашими порочными страстями, они льстиво приписывали егоправосудию бесчеловечную мстительность и увеселяли его зрелищем разрушения иразорения того, что оно само создало и охраняло. Так поступил, например,Тиберий Семпроний [1540], предав огню и принеся в жертву Вулкану богатуювоенную добычу и оружие, захваченное им у неприятеля в Сардинии. ПавелЭмилий [1541]принес в жертву Марсу и Минерве добычу, доставшуюся ему вМакедонии. Александр, придя к Индийскому океану [1542], бросил в его воды вчесть Фетиды несколько больших золотых сосудов и устроил, кроме того, насвоих алтарях бойню, принеся в жертву не только невинных животных, но илюдей. Человеческие жертвоприношения были обычными у многих народов, в томчисле и у нашего; я думаю, что ни один народ не представлял исключения вэтом отношении.

 

Sulmone creatos

Quattuor hic iuvenes, totidem quos educat Ufens,

Viventes rapit, inferias quos immolet umbris. [1543]

 

Геты [1544]считали себя бессмертными; умереть значило для нихотправиться к своему божеству Салмоксису. Каждые пять лет геты посылали кСалмоксису кого-либо из своих соплеменников, чтобы попросить его о самомнеобходимом. Посланца избирали по жребию, и обряд этот совершался такимобразом: сначала ему устно передавали то или иное поручение, после чего троевоинов выстраивались в ряд с тремя копьями в руках, а другие со всегоразмаху бросали обреченного на них. Если он при этом получал смертельнуюрану и тотчас же умирал, это считалось верным признаком божественногоблаговоления. Если же вестник не умирал сразу, геты считали, что он порочныйи недостойный человек, и избирали другого посланца вместо него.

Когда Аместрида, мать Ксеркса [1545], состарилась, то, следуя религиисвоей страны и желая умилостивить какого-то подземного бога, приказалаоднажды закопать в землю живыми четырнадцать персидских юношей знатногопроисхождения.

Еще и поныне идолы Темикститана обагряются кровью младенцев; им угодныжертвы только этих невинных детских душ: правосудие жаждет крови невинных!

 

Tantum religio potuit suadere malorum! [1546]

 

Карфагеняне приносили в жертву Сатурну своих собственных детей; абездетные покупали для этой цели чужих детей; отец и мать обязаны былиприсутствовать при обряде жертвоприношения с веселыми и довольными лицами [1547]. Странной фантазией было платить за милость богов нашими страданиями;так поступали, например, лакедемоняне, услаждавшие свою Диану истязаниямиюношей, которых они в угоду ей часто бичевали до смерти [1548]. Дикойприхотью было благодарить зодчего разрушением его созданий и каратьневинных, чтобы предотвратить наказание, заслуженное виновными. Дико былодумать, что заклание и смерть бедной Ифигении в Авлиде очистит греческоевойско от обиды, нанесенной богам [1549].

 

Sed casta inceste, nubendi tempore in ipso,

Hostia concideret mactatu moesta parentis. [1550]

 

А что сказать о двух прекрасных и благородных Дециях [1551], отце исыне, которые, чтобы расположить богов в пользу римлян, бросились в самуюгущу неприятельских войск!

Quae fuit tanta deorum iniquitas, ut placari populo Romano non possent,nisi tales viri occidissent [1552]. Добавляю, что отнюдь не делопреступника определять меру и час своего наказания; только судья засчитываетв наказание ту кару, которую он назначает, но он не устанавливает наказаниепо выбору того, кто сам себя подвергает ему. Божественная кара предполагаетнаше полное несогласие как с нашим осуждением, так и с налагаемым на наснаказанием.

Нелепым было ухищрение Поликрата [1553], тирана самосского, когда он,желая нарушить свое постоянное благоденствие и искупить его, бросил в моресамое дорогое и ценное сокровище, в надежде, что этой искупительной жертвойему удастся предотвратить непостоянство фортуны, избежать ее превратностей;она же, насмехаясь над его глупостью, сделала так, что брошенная в моредрагоценность снова вернулась в его руки, будучи найдена в желудке рыбы. Акому нужны были те мучения и терзания, которые причиняли себе корибанты именады [1554]? Или те шрамы на лице, животе и конечностях, которые еще в нашевремя наносят себе магометане, желая угодить своему пророку? Ведьоскорбление, наносимое богу, коренится в нашей воле, а вовсе не в груди, нев глазах, не в половых органах, не в плечах или гортани! Tantus estperturbatae mentis et sedibus suis pulsae furor, ut sic dii placentur,quemadmodum ne homines quidem saeviunt [1555].

Наше тело призвано служить не только нам, но также и богу и другимлюдям; поэтому умышленно терзать его столь же недопустимо, как и лишать себяжизни под каким бы то ни было предлогом. Уродовать и калечитьбессознательные и непроизвольные отправления нашего тела ради того, чтобыизбавить душу от необходимости разумно руководить ими, значит проявлятьбольшую трусость и предательство.

Ubi iratos deos timent, que sic propitios habere merentur? In regiaelibidinis voluptatem castrati sunt quidam; sed nemo sibi, ne vir esset,iubente, domino, manus intulit [1556]. Так,религия приводила людей ко многим дурным поступкам:

 

saepius illa

Religio peperit scelerosa atque impia facta. [1557]

 

Ничто, присущее нам, ни в каком отношении не может быть приравнено кбожественной природе или отнесено к ней, ибо это накладывало бы на нееотпечаток несовершенства. Как может эта бесконечная красота, бесконечноемогущество и бесконечная благость без ущерба для своего божественноговеличия допустить какое-либо соответствие или сходство с таким существом,как человек?

Infirmum dei fortius est hominibus, et stultum dei sapientius esthominibus [1558].

Когда кто-то спросил философа Стильпона [1559], радуют ли боговвоздаваемые им почести и приносимые им жертвы, он ответил: «Ты неразумен;давай уединимся, если ты хочешь поговорить об этом».

И тем не менее мы предписываем богу определенные пределы; мыограничиваем его могущество доводами нашего разума (я называю разумом нашидомыслы и фантазии и исключаю отсюда философию, которая утверждает, что дажебезумный или злой вынуждены действовать по разумным основаниям; но это разумособого рода), хотим подчинить его, который создал нас и наше знание, пустыми ничтожным доводам нашего рассудка. Мы говорим: «Бог не мог создать мир безматерии, ибо из ничего нельзя ничего создать». Как! Разве бог вручил намключи своего могущества и открыл нам тайны его? Разве он обязался невыходить за пределы, поставленные нашей наукой? Допустим, о человек, что тысумел заметить здесь на земле некоторые следы его действий, — думаешь ли ты,что он применил при этом все свои силы и воплотил в этом творении все своипомыслы, что он исчерпал при этом все формы? Ты видишь в лучшем случаетолько устройство и порядки того крохотного мирка, в котором живешь; нобожественное могущество простирается бесконечно дальше его пределов; этачастица — ничто по сравнению с целым:

 

omnia cum caelo terraque marique

Nil sunt ad summam summai totius omnem. [1560]

 

Ты ссылаешься на местный закон, но не знаешь, каков закон всеобщий. Тыможешь связывать себя с тем, чему ты подчинен, но его ты не свяжешь; он тебене собрат, не земляк или товарищ. Если он как-то вступает в общение с тобой,то не для того, чтобы сравняться с твоим ничтожеством или вручить тебенадзор над своей властью. Тело человека не может витать в облаках — таковзакон для тебя. Солнце непрерывно движется по своему пути; моря и землиимеют свои границы; вода текуча и жидка; сплошная стена непроницаема длятвердого тела; человек не может не сгореть в пламени; он не может физическиодновременно находиться на небе, на земле и в тысяче других мест. Все этиправила бог установил для тебя; они связывают только тебя. Он показалхристианам, что может нарушать все эти законы, когда ему заблагорассудится.Действительно, для чего ему, раз он всемогущ, ограничивать свои силыопределенными пределами? В угоду кому будет он отказываться от своихпреимуществ? Твой разум с полным основанием и величайшей вероятностьюдоказывает тебе, что существует множество миров:

 

Terramque, et solem, lunam, mare, cetera quae sunt,

Non esse unica, sed numero magis innumerali. [1561]

 

В это верили, побуждаемые доводами разума, самые выдающиеся умы прошлыхвеков и даже некоторые наши современники; тем более что в нашем мирозданиинет ни одного предмета, который существовал бы в единственном числе:

 

cum in summa res nulla sit una,

Unica quae gignatur, et unica solaque crescat, [1562]

 

и все вещи существуют во множественном числе; поэтому представляетсяневероятным, чтобы бог сотворил только один этот мир, не создав подобныхему, и чтобы вся материя была полностью истрачена на это единственноетворение:

 

Quare etiam atque etiam talis fateare necesse est

Esse alios alibi congressus material,

Qualis hic est avido complexu quem tenet aether, [1563]

 

в особенности, если существо это одушевленное, как можно предполагатьпо его движениям и как уверяет Платон [1564]; некоторые наши ученые [1565]подтверждают это мнение, другие же не осмеливаются опровергать его. А можетбыть, правильно то старинное воззрение, согласно которому небо, звезды идругие части вселенной представляют собой создания, состоящие из тела идуши, которые смертны по своему составу, но бессмертны по решению создателя.В случае же если существует множество миров, как полагали Демокрит, Эпикур ипочти все философы, то откуда мы знаем, что принципы и законы нашего мираприложимы также и к другим мирам? Эти миры, может быть, имеют другой вид идругое устройство [1566]? Эпикур представлял их себе то сходными между собой,то несходными [1567]. Ведь даже в нашем мире мы наблюдаем бесконечноеразнообразие и различия в зависимости от отдаленности той или иной страны.Так, например, в том Новом Свете, который открыт был нашими отцами, неизвестны ни хлеб, ни вино, ни одно из наших животных; все там иное. А вскольких странах света в прежние времена не имели представления ни о Вакхе,ни о Церере [1568]? Если верить Плинию и Геродоту [1569], то в некоторыхстранах есть люди, очень мало на нас похожие.

Существуют смешанные породы людей, представляющие собой нечто среднеемежду человеческой природой и животной. Есть страны, где люди рождаются безголовы, а глаза и рот помещаются у них на груди; где все люди — двуполыесущества; где люди ходят на четвереньках; где у людей только один глаз волбу, а голова более похожа голову собаки, чем человека; где люди наполовину — в нижней части тела — рыбы и живут в воде; где женщины рожают в пятилетнемвозрасте и живут только до восьми лет; где у людей лоб так тверд и кожа нанем так толста, что железо не в состоянии пробить их и сгибается; где умужчин не растет борода; есть народы, которые не знают употребления огня; идругие, у которых сперма черного цвета.