Краткое послесловие от Юлия и Константина 21 страница

– Мабуту! Мабуту кабанга!

– Мабуту кабанга, шавах тутубанга! – взволнованно подхватили остальные, потрясая копьями. Затем они развернулись на сто восемьдесят градусов и цепочкой засеменили в обратном направлении.

– Почему мы повернули назад? – возмутился Пол, стараясь не отставать.

– Великий дух Мабуту запрещает охотиться сегодня, – объяснил переводчик.

– Черт знает что! – Пол, сморщившись от боли, перевесил ружье с одного плеча на другое. – Я тут уже две недели, и ни разу не поохотился. То шли дожди, то у негров начался период случки и они бегали по деревне, трахая всех подряд. Теперь какой-то Мабуту!

Услышав последнее слово, негры остановились как вкопанные и, обернувшись к Полу, подозрительно уставились на него.

– Мабуту кабанга нет, – сказал Пол. – Мабуту ни при чем. Мы – охотиться… – И он постучал себя кулаком в грудь.

Негр-проводник поставил копье на землю и возразил:

– Мабуту. Мабуту бутунгу каримба.

– Какая каримба?! Никакой каримбы! – заорал Пол.

– Каримба Мабуту, – настаивал негр, глядя на него с возрастающим интересом.

– Вот часы, – показал Пол. – Вот – шляпа. Вот ружье. А где Мабуту? – он театрально огляделся. – Нету Мабуты! Где каримба? Нету каримбы! – он развел руками.

Негры переглянулись и вдруг дико захохотали, тыча в него пальцами. Потом резко замолчали, задрали набедренные повязки и, помочившись в его сторону, побежали дальше.

– Как ты думаешь, что они имели в виду? – осторожно спросил Пол Мэла, догоняя аборигенов.

– Я думаю, они сказали, что ты не прав.

 

Ночью Мэл растолкал его:

– Вставай, сегодня в деревне праздник. Нас пригласили.

– День рождения Мабуту? – пошутил Пол, натягивая шорты.

Жители повылазили из хижин и собрались вокруг внушительного костра. Голые женщины, словно сошедшие с картинок Йоко Оно, стояли в окружении детей. Одни хлопали в ладоши, другие колотили палками по бревнам, и все горланили песни. Несколько мужчин прыгали вокруг костра, потрясая копьями и мошонками.

Пол прислушался.

– А еще говорят, рок-н-ролл пришел от негров. Типичный скиффл.

– Когда-то и наши предки вытворяли нечто подобное, – меланхолически заметил Мэл.

– Лично у меня предки были белыми.

– А у меня что, фиолетовыми, что ли? – обиделся Мэл. – Ты все ворчишь, а нет, чтобы пообщаться с ними. Что-то в них есть.

Спустя час в хижине белых людей собрались несколько негров. Они уселись кружком и настороженно смотрели на хозяев.

– Ну что, за знакомство? – предложил Мэл и подал старшему ковш с банановой водкой.

Негры стали передавать ковш из рук в руки, принюхиваясь, цокая языками и наперебой восклицая:

– Матанга! Матанга лунга! Ай-ай-ай!

– Похоже, они знают, что почем, – усмехнулся Пол, принимая из рук воина пустой ковш. – Давай, и мы?

Они чокнулись и осушили кружки.

Спустя час Пол сидел в обнимку с пьяным негром на бревне возле хижины и вел с ним доверительную беседу:

– Ты знаешь, Чучамба, я ведь очень знаменитый человек. Я из группы «Битлз». Слыхал про такую? Нет?

– Нг'уи бунга кардаханга бачунга, – уклончиво ответил негр.

– Ну и молодец. А хочешь, я тебе автограф дам? Продашь, купишь себе приличную шляпу.

– Чунга марахата батунга, – засомневался негр.

– Ну, смотри, как хочешь, – похлопал Пол его по плечу. – Человек ты, я вижу, порядочный. Приезжай ко мне, посидим, я тебя с Джейн познакомлю. Это моя девушка. Она из хорошей семьи, из достойного рода… Не то что мы с тобой.

– Мфеда канга кучумба манга, – согласился негр, покачнулся и рухнул на спину.

– Правильно, – одобрил Пол и, откинувшись назад, упал рядом, устремив глаза вверх. Огромное звездное небо растворило в своих глубинах его затуманенный взор.

Вскоре он и его черный друг музыкально храпели в малую терцию.

 

10

 

Девятого ноября шестьдесят шестого года «Битлз» собрались у Эпштейна и решили, что через пару недель приступят к записи нового альбома.

Правда, решению этому был посвящен минимум времени, в основном же они хвастались друг перед другом своими «каникулярными» приключениями в разных частях света. Джон, к тому же, притащил картину Стюарта Сатклиффа, которую подарила ему Милли. Это навеяло воспоминания.

Под конец Брайан, решивший было, что хороший отдых мог изменить их прежнее решение, жалобно спросил: «А на гастроли?..» Они переглянулись, и Джон за всех отрицательно помотал головой. Он был небритым и опухшим, и во взгляде его была такая пустота, что спорить Брайан не решился.

Решив извлечь из этого неприятного факта хоть какую-то рекламную выгоду, вечером того же дня Эпштейн публично заявил представителям прессы о том, что «Битлз» больше никогда не будут выступать перед публикой.

 

Тем временем Джон отправился на Дюк-Стрит в картинную галлерею «Индика». Мистер Данбар, ее владелец, уже давно заманивал его туда, намекая, что там его ждет какой-то сюрприз.

Сюрпризом оказалась маленькая кривоногая японка. Ее выставка называлась «Незаконченные картины и объекты».

Едва машина Джона остановилась у входа, Данбар подтолкнул Йоко Оно к двери:

– Приехал! Иди скорее, познакомься с миллионером!

Миллионер выглядел не лучшим образом. Опытная Йоко сразу отметила, что он, по-видимому, уже не первый день накачивается наркотиками.

Что-то пробормотав в ответ на ее приветствие, Джон проследовал внутрь. Переходя из комнаты в комнату, он чувствовал, что настроение его поднимается. На выставке демострировались кинозаписи падающего снега, источавшая слезы при опускании в нее монеты «плакательная машина», устройство в котором предметы безвозвратно исчезали, огромное количество рисунков и фотографий голых задниц, а одна комната была целиком отдана единственному экспонату: зеленому яблоку на столике с бумажкой – то ли названием, то ли ценником – 100 фунтов.

Посередине другого зала Джон обнаружил возвышение с лесенкой. Забравшись наверх, на площадку, он нашел там висящую на цепочке лупу. Стрелка на потолке указывала, на что сквозь нее следует смотреть. Джон заглянул в нее и увидел маленький кружок с одним-единственным словом внутри: «Да!»

Внезапно Джон пришел в восторг.

– Автора! Покажите мне автора! – закричал он на Данбара, спустившись вниз.

– Вы с ней уже познакомились, – мистер Данбар ввел его в другую комнату, – вот она.

– Спасибо, – искренне поблагодарил художницу Джон. – Представляю, как мне было бы плохо, если бы там было написано «Нет»…

Тут он обратил внимание, что на столе перед загадочной японкой были рассыпаны гвозди, а в руке она держала молоток.

– А это что за фокусы? – поинтересовался он.

– Здесь и только здесь вы имеете возможность всего за пять шиллингов забить гвоздь, – сказала она бесстрастно.

– А что, я не могу забить гвоздь в другом месте?

– Можете. Но не за пять шиллингов, – ответила японка невозмутимо.

– Хм. А сколько стоит гвоздь?

– Один шиллинг десяток. В этом и заключается таинство.

– А еще в чем? – спросил Джон. Он и раньше видел, как деньги делаются из ничего.

– А еще в том, что я предлагаю вам новый взгляд на обычные вещи. Произведением искусства делаю их не я, а ваше воображение.

Все это очень импонировало Джону в его нынешнем состоянии.

– Тогда, надеюсь, вы не будете возражать, если я забью этот гвоздь за воображаемые пять шиллингов? – стал торговаться он, хитро глядя на нее поверх очков.

– Ну, конечно же! – угодливо заверил мистер Данбар, – ВАМ мы готовы сделать такое исключение…

Но Йоко, холодно улыбнувшись, погрозила Джону пальцем и отрицательно покачала головой. Затем достала из кармашка фартука маленькую карточку и протянула ему.

Джон поднес ее к глазам и прочитал вновь одно единственное слово: «Дыши!» Он усмехнулся, глубоко вздохнул, слегка поклонился и отправился к выходу.

– Ты все испортила, – шепнул Йоко мистер Данбар, провожая Джона взглядом.

– Он мой, – произнесла она безучастно.

 

Прошло несколько дней, и Джон получил по почте небольшую бандероль. Распечатав конверт, он нашел там книжицу. «Йоко Оно. Грейпфрут». Джон открыл её посередине и прочел первые попавшиеся строки:

 

«…Убей всех мужчин, с которыми спала. Положи кости в коробку с цветами и брось ее в море. Хорошенько перемешай свои мозги чьим-нибудь членом. Прорежь дыру в мешке, наполненным семенами и повесь его там, где дует ветер. Спрячься, пока все не пришли домой. Спрячься, пока тебя не забыли. Спрячься, пока все не умерли…»

 

«Надо все-таки зайти и забить ей этот гвоздь», – подумал он.

После чего почти ежедневно он стал получать почтовые открытки с лаконичными указаниями, как ему следует жить дальше: «Танцуй!», «Цвети!», «Рассматривай фонари, пока не пришел день!», «Рисуй, пока не свалишься!», «Напряги плоть», «Расслабься!»…

Вскоре Джон вновь посетил галлерею «Индика» и стал спонсором выставки. А к новому переизданию «Грейпфрута» он написал предисловие: «Разрешите представить: Йоко Оно. Джон Леннон».

 

«Битлз» снова засели в студии. Пол и Джон сочинили каждый по песне, посвященной детству. Работа шла неимоверно трудно. «Strаwberry Fields Forever»[93] Джона записывалась с двадцать четвертого ноября по второе января. Было сделано десятки дублей, с каждым добавлялись все новые инструменты и студийные эффекты. В конце концов Джон заявил Мартину, что ему нравятся первый и последний дубли. «Соедини их как-нибудь, и все будет в порядке. Хватит уже мучаться…», – распорядился он и ушел.

Эти дубли были записаны на разных скоростях и в разных тональностях. Джордж Мартин с помощником провозились целый день, делая невозможное: они ускорили одну запись, замедлили другую и стыковали пленки прямо посередине фразы. Трудно представить, чтобы в итоге подобной операции вышло что-нибудь путнее.

Песня Пола «Пенни Лейн»[94] записывалась параллельно, примерно в то же время. Если Джон мрачновато шутил – «Земляничными полянами» назывался сиротский приют рядом с домом его детства, – то Пол сделал все, чтобы передать радостную эйфорию от «голубого неба пригорода над крышей торгового центра…» и даже ввел в песню мажорное соло на трубе-пикколо.

Сроки поджимали, и Брайан, подгоняемый руководством «E.M.I.» настоял, чтобы обе они были выпущены на сингле… Который, само собой, возглавил и британский, и американский хит-парады…

 

Пол и Джон не особенно расстроились от необходимости выпустить этот сингл и даже поддержали идею не включать те же песни и в очередной альбом. К тому моменту они окончательно утвердились в высказанной когда-то идее записать такую пластинку, которая не станет сборником песен, а вся, от начала до конца, будет подчинена некоей единой концепции.

– Представьте себе, – объяснял Пол в курилке, – что мы – никакие не «Битлз», а кто-то совсем другие…

– Кто? – не понимал Ринго.

– Ну… ну…

– Клубный оркестр, – предложил Джон. – С дудками и прибаутками.

– Вот! – обрадовался Пол. – И пусть народ рукоплещет, и между песнями – никаких пауз… Клуб!

– «…одиноких сердец»? – отрешенно добавил Джордж.

– Сержанта Пеппера, – раздался голос из кабинки туалета. Мэл Эванс вышел, застегивая ширинку. – Был такой духовой оркестр в Лос-Анджелесе. Мне отец рассказывал.

– Как зовут Эйнштейна? – неожиданно спросил Мэла Джон.

– Эпштейна?

– ЭЙНштейна, дурак! Физика.

– А я откуда знаю? – пожал плечами Мэл.

– Зайди-ка обратно в сортир! – приказал Джон. Мэл послушался. – Как зовут Эйнштейна?

– Альберт, – раздалось из кабинки.

– О! – поднял палец Джон. – Работает!.. – он победно оглядел остальных. – Про что будет альбом?

– Про всё, – отозвался Мел.

– Типичный сортирный гений, – нашел определение удивительному явлению Джон. – Всё. Выходи. Дальше мы уж сами.

 

В этом альбоме им удалось воплотить все свои задумки, без исключения, в том числе и самые невероятные. Джон сочинил обещанную Джулиану песню о Люси с калейдоскопическими глазами. Фонограмму с партией уникального парового органа каллиопа, к песне «Being For The Benefit Of Mr. Kite»[95], он и Мартин изрезали на мелкие кусочки, а затем склеили их в произвольном порядке и задом наперед. Таких звуков не способен издать ни один существующий инструмент.

Пол написал печальную и словно неземную балладу – специально для появившихся и входивших в моду хиппи, о девушке сбежавшей из благополучного дома родителей к любимому парню. Он наконец-то записал фокстрот «When I'm Sixty Four»[96], сочиненный лет десять назад, но все эти годы не вписывавшийся в портрет «Битлз».

 

«Стану я старым,

Буду лысеть,

Через много лет;

В день влюбленных будешь ли ты поздравлять

И вино на стол выставлять?

 

Если вернусь в три

Ночи домой,

Пустишь или нет?

 

Будем ли старой

Любящей парой

Через много лет?..»[97]

 

А для своей любимой староанглийской овчарки Марты в конце диска он поместил сигнал частотой двадцать тысяч герц, не воспринимаемый ухом человека, но отлично слышимый собаками.

 

На запись песни «В тебе и без тебя»[98], Джордж пригласил двух приятелей из «Ассоциации индийской музыки». Один играл на табле, а другой на дилурбе. Уроки Рави Шанкара не прошли даром, и сам Джордж играл на ситаре.

Тягучая, заунывная мелодия выводила Мартина из себя.

– Хитом она, точно, не станет, – ворчал он. – Мало того, что музыка нудная, непонятно даже, про что ты поешь…

– Чего тут непонятного? – пожал плечами Джордж. – Про тебя.

– Про меня? – изумился Мартин. – А, вообще-то, это может быть интересно, – неожиданно изменил он свое мнение. – Только, давай, сделаем в середине небольшую оркестровочку.

– Да ну, – засомневался Джордж. – Тогда это будет уже не совсем индийская песня.

В павильон заглянули Пол, Джон и Ринго. Пол сразу же вмешался в разговор:

– Сделаем, сделаем. Ты пиши, как хочешь, а мы потом сделаем, – он подмигнул Мартину.

– Как знаете, – махнул рукой Джордж.

Заунывная музыка зазвучала снова, и он затянул белый стих:

 

«Говорили

О космосе, что меж всех нас.

И о людях,

Что спрятались в стенах

Из иллюзий.

Промелькнет чистый свет, но зачем?

Слишком поздно, их уж нет…»[99]

 

Джон и Ринго с перекошенными физиономиями вышли покурить, а Пол засел в операторской и, пытаясь сделать вокал Джорджа хоть чуть повеселей, то показывал ему в окошко средний палец, то гримасничал или ставил рожки Мартину… Но, в конце концов, заслушался и даже стал тихонько подпевать:

 

«…И придет тот час, когда поймешь,

Что свет един, и жизнь течет

И в тебе, и без тебя»[100].

 

В это время Джон в курилке втолковывал Ринго:

– А знаешь, кто в этом альбоме главный?

– Кто?

– Ты.

– Да ну, – не поверил Ринго, – с чего это вдруг?

– А с того, что мы напишем для тебя песню самого главного персонажа.

– А почему для меня?

– Потому что все привыкли, что «Битлз» – это я или Пол, но мы же решили в этот раз делать все не так, как у «Битлз».

– Тогда пишите быстрее, пока я не испугался…

 

Эту песню они назвали «Если друзья мне чуть-чуть помогут»[101]. На записи помощь заключалась в подпевках.

– Что у вас со слухом! – в сотый раз за день орал на них Ринго. – Слушайте, как надо! – Он прохрипел какую-то нестройную мелодию. – Поняли?! Ну-ка, Джордж, повтори!

Джордж повторил его хрип с доскональной точностью.

– Певец, – презрительно поморщился Ринго. – Лабертина Ларетти! Дай-ка сюда гитару!

– Во дает, – шепнул Пол на ухо Джону, – не на шутку разошелся…

Ринго подергал струны и отдал гитару Полу:

– Настроить и то не можете… Хендриксы…

– Приступим к записи? – осторожно спросил Мартин, пряча улыбку.

– Всё спешите? Вам лишь бы побыстрее… А качество? О качестве пусть тюлени думают?! Вас-то оно не волнует, да? А-а, ладно, – безнадежно махнул он рукой, – давайте, начнем.

– Включаю, – предупредил Мартин из рубки.

– Стойте! Стойте! – заорал Ринго. – Кто-нибудь даст мне попить?! Мы же, все-таки вокал пишем!

Джон и Пол со всех ног кинулись из павильона.

Выдув бутыль кока-колы и удовлетворенно рыгнув, Ринго махнул рукой:

– Включайте.

На девятнадцатом дубле Джордж Мартин вспомнил старый испытанный прием. Подойдя к Ринго, он наклонился и тихонько сказал ему на ухо:

– Еще раз плохо споешь, выгоним…

Ринго слегка опешил от такой наглости. Но спел хорошо.

 

Песня «A Day In The Life»[102] была задумана как итоговая. Вообще-то, итоговую песню хотели написать и Пол, и Джон, и однажды они показали друг другу свои наброски. Неожиданно выяснилось что два этих куска мелодий с текстами удачно стыкуются. В каждом из них говорилось вроде бы о совершенно разных вещах – о гибели человека в автокатастрофе, о фильме про войну, который не захотели смотреть зрители, о найденных полицией в графстве Ланкшир могилах жертв нераскрытых преступлений… Но в сочетании речь шла как раз о том, о чем сказал Мэл – «обо всём».

… – Ага! А вот и оркестр! – сказал Мартин Полу, увидев входящих в студию музыкантов. – Не много ли сорока двух человек для столь милой твоему сердцу какофонии?

– Для настоящей какофонии этого еще мало, – посмотрел Пол на продюсера с пренебрежительной усмешкой и обратился к вошедшим: – Джентельмены! Я не ради забавы попросил вас одеть для сегодняшней записи не концертные фраки, а вечерние костюмы. Я хочу, чтобы вы прониклись духом происходящего. Но это еще не все. Для того, чтобы быть уверенными в успехе полностью, мы приготовили для вас кое-что еще.

По его команде трое костюмеров принялись одевать на музыкантов дурацкие шляпки, покрывать их одежду блестками и накладывать на лица клоунский грим.

Дирижеру оркестра Дэвиду Макаллуму нацепили красный нос с дурацкими очками и рыжими височками, а вместо палочки всучили жезл полицейского-регулировщика.

Джон инспекторским взглядом оглядел результат и удовлетворенно кивнул Полу. Тот приступил к главному:

– А сейчас наш достопочтенный Джордж Мартин включит фонограмму песни, и в нужный момент я попрошу вас, впервые за всю вашу карьеру, исполнить не стройное классическое произведение, а всякую чушь.

– Полную ахинею, – подтвердил Джон.

– Хаос, – уточнил Пол.

– Конец света! – рявкнул Джон.

– Похожий на оргазм, – добавил Джордж.

– Вы присоединяйтесь тоже, – обернулся Пол к приглашенным друзьям. – Поехали!!!

 

Настоящий апокалипсис получился только с девятого раза, и закончился мощным мажорным аккордом, взятым на трех фортепиано и фисгармонии. Звукорежиссер Джеф Эмерик вывел регуляторы на максимум, и у всех, кто находился в студии появилось ощущении, что звук превратился в нечто осязаемое и плотно забил помещение.

– Ну и ну, – покачал головой Мик Джаггер, – такого кошмара я еще не слышал.

Сидевший в углу операторской продюсер группы «Холлиз» Рон Ричардз обхватил голову руками и, как заведенный, повторял: «Это невероятно. Я сдаюсь».

А в курилке рыдал лидер «Мув» (в будущем – лидер «Оркестра Электрического Света») Джеф Линн. Когда туда заглянул Нил Аспинолл, тот поднял на него заплаканные глаза:

– Больше нет смысла ничего писать. Всё. Музыка кончилась… Они нам ничего не оставили.

 

11

 

Эпштейн был возбужден, как никогда. Расхаживая из угла в угол кабинета, он говорил, срываясь иногда на фальцет:

– Я так боялся! Я ужасно боялся, Пол! Только тебе я могу открыться, Джон меня засмеет, а Джорджу и Ринго просто ни до чего нет дела!.. Ты в группе – единственный здравомыслящий человек!

Пол скромно промолчал.

– Понимаешь, я думал, я больше не нужен. Я решил, что отказ от концертов приведет к быстрому и неминуемому краху. Но успех «Сержанта» показал, что это совсем не так! – Брайан схватил со стола пластинку и потряс ею у Пола перед носом. – За какую-то неделю уже распродано двести пятьдесят тысяч дисков, и, если дело так пойдет дальше, концерты даже не нужны! – Он бросил конверт обратно на стол. – Ты знаешь, сколько всего в мире продано ваших пластинок? Всех.

– Скажи…

– Двести миллионов! Да если бы с каждым проданным диском на моем теле вырастал бы один-единственный волосок, я давно бы уже стал обезьяной!

Брайан остановился ошеломленный этой мыслью.

– А если бы у тебя вырастала чешуйка, ты бы стал китом…

– Чешуя у рыбы. Кит – не рыба, а млекопитающее, мой мальчик, – снисходительно возразил Брайан. – Все-таки, надо когда-нибудь всерьез заняться вашим образованием… Да я бы и не стал рыбой… – Брайан, задумавшись, замолчал, потом согласился сам с собой: – Нет. Не стал бы. Зачем?

Пол предпочел не спрашивать, зачем Эпштейну понадобилось становиться обезьяной. И тот, очнувшись от взвешивания всех «за» и «против», продолжал:

– У меня бездна планов! Целая гора проектов! Например – телевидение. Раз вы не хотите, чтобы зрители шли к вам, придется самим идти к ним! Буквально в каждый дом! Скоро прямо из нашей студии на весь мир будет транслироваться то, как вы записываете новую песню…

– Какую? – острожно спросил Пол.

– А я откуда знаю? – отмахнулся Брайан. – Что вы, песню, что ли, не сочините?

Пол молча пожал плечами.

– Еще я договорился о съемках телевизионного фильма…

– Про что?

– Ну, что ты ко мне привязался?! Слушай, лучше, главное! Мы будем торговать одеждой!

– Не понял…

– Все просто! Какие бы вы не были талантливые, выпуск пластинок – слишком рискованное занятие. «Сержант» обошелся нам в сорок тысяч фунтов стерлингов! Это неслыханно! Если бы его, не приведи Боже, вдруг не стали бы покупать, эти деньги вылетели бы в трубу!

– Но как по-другому?..

– Очень просто. Нужно вкладывать деньги в осязаемые предметы. Я все просчитал, самое выгодное сегодня – торговля готовым платьем.

– Может быть это и так, но мы-то тут при чем?

– Ни при чем! – Брайан радостно потер руки. – Вот это – самое главное! Платьем займусь я. А вы будете получать дивиденды со своих денег. Я уже придумал, как будет называться магазин… Угадай?

– «Эпштейн и компания»?

– Нет. Попробуй еще.

– «Одежда от „Битлз“»?

– Ерунда! Ну, напрягись!

– «Пеленки и распашонки»?

– Ах, Пол, Пол! Как все это банально! Называться магазин будет коротко и ясно: «Яблоко»[103]. Это же само собой разумеется!

– Да? – удивился Пол.

– Конечно, – подтвердил Брайан. – Я уже и помещение присмотрел…

– А песни мы писать будем?

– Ну… Если тебе хочется…

– Хочется, – признался Пол. – Уже давно.

– Ладно, пиши, – разрешил Брайан. Но, подумав, добавил: – Только не много. Я же говорю, запись – чертовски дорогая штука… К тому же, какой смысл их записывать, если радиостанции не желают проигрывать их?..

Зазвонил телефон, и Брайан метнулся к нему, покинув обескураженного Пола:

– Алло? Да-да… Да, у меня… Сейчас проверю. – Он положил трубку на стол рядом с аппаратом, быстро подошел к Полу, взял его за запястье и, возведя глаза к потолку, нащупал пульс. Затем заглянул ему в левый глаз, двумя пальцами широко раздвинув веки… Вернулся к телефону.

– Нет, – сказал он в трубку. – Я проверил. Это не правда… – И повесил ее. – На чем я остановился? Ах, да, на радиостанциях. Би-би-си запретили вашу «День жизни», посчитав ее написанной под воздействием наркотиков…

– Подожди-ка, – остановил его Пол. – О чем ты говорил по телефону?

– По телефону? Меня спросили, правда ли, что ты умер. Я ответил, что неправда…

– Что за странный вопрос? – удивился Пол, почувствовав себя вдруг не очень уютно.

– Говорят про какую-то нашивку у тебя на рукаве… Я, честно говоря, ничего не понял. Но главное, все это – чепуха. Уверяю тебя, ты вполне живой…

– Про какую нашивку?

– Не знаю. Что-то на конверте…

Пол схватил со стола пластинку и вгляделся в конверт, на котором «Битлз» стояли среди пятидесяти восьми самых значительных, по их мнению, людей эпохи – от Карла Маркса до Мерлин Монро. Потом вгляделся в постер…

– Что за чертовщина! У меня на нашивке был только герб!

Брайан наклонился у него над плечом:

– А теперь написано «O.P.D.»[104] Странно, как это я раньше не заметил?..

– Вот скотина! – Пол вскочил на ноги. – Это Джон подрисовал! Я вспомнил! Он подошел ко мне со своей паскудной ухмылочкой: «Макка, я тебе приготовил сюрприз…» Я думал, он это про портрет Стюарта, который влепил вот тут, сбоку. Сначала его в списке не было…

Пол дотянулся до телефона и набрал номер Джона. Но Синтия ответила, что тот «снова на выставке этой своей сумасшедшей японки…»

– Выходит, не зря мне приснился такой неприятный сон про тебя, – заметил Эпштейн.

– Какой? – Пол все еще был не в себе.

– Представь, мне приснилось, что мы впятером, немного навеселе, стоим на моем балконе и о чем-то оживленно беседуем. И вдруг я понимаю, что это сон… У тебя когда-нибудь так было, чтобы ты во сне понял, что это сон, и начал этим пользоваться? Летать, например…

– Да, было пару раз…

– А у меня часто бывает. Ну вот. Я и говорю вам: «Ребята, на самом деле, все это мне снится. Хотите, например, я спрыгну с балкона, и со мной ничего не случится?» А вы смеетесь: «Ты слишком много выпил, Брайан…» Тогда я, быстро, чтобы вы меня не успели задержать, переваливаюсь через перила и падаю вниз. Но, перед самой поверхностью, скорость моя, само собой, уменьшается и в конце концов я плавно приземляюсь на ноги. Помахал вам снизу. Вы что-то кричите, машете мне. А потом я смотрю, Пол, ты перелазишь через перила и тоже прыгаешь вниз… Ты просвистел мимо меня и – ба-бах! – расшибся в лепешку. Страшно было смотреть… Еще бы. Тебе-то все это не снилось… Мне было очень тебя жалко, и я проснулся со слезами на глазах… Думаю, рассказать тебе или не рассказывать?.. Ну, ладно, хватит об этом. Давай, поговорим о магазине.

– Нет, Брайни, – заспешил Пол. – Про магазин мы потом поговорим. Я должен разобраться.

 

Но встретиться с Джоном ему удалось только через неделю, четырнадцатого июня, в студии.

– Что это за идиотские шуточки? – спросил он, сунув конверт в нос сидящему с гитарой Джону.

– Это? – Джон ухмыльнулся. – Это я так… Ты сказал, что Йоко Оно – дура, я и обозлился. Да, не бери в голову, никто не заметит.

– Да?! – вскричал Пол. – Ты думаешь?! Уже все газеты написали, что я умер! Даже называют место автокатастрофы! А я, оказывается, вовсе не я, а какой-то парень, который выиграл конкурс моих двойников!

– Клево! – оскалился Джон. – Хорошая примета. Долго жить будешь.

Пол в сердцах бросил конверт на ковер и пошел к выходу.

– Эй! – крикнул Джон ему вдогонку. – Да ладно ты! Постой!

Пол остановился, не оборачиваясь. Джон предложил:

– На следующем диске нарисуешь меня в гробу и белых тапочках.

Пол двинулся дальше.

– Да постой ты! Я тебе песню новую хочу показать!

Пол вернулся и молча сел напротив.

– Я предлагаю ее сыграть на всемирной перекличке. Слушай…

И он сыграл «All You Need Is Love»[105].

– Ну как?..

– Песня отличная. А Йоко твоя – дура косоглазая, похотливая сука и кривоногая уродка.

Джон сжал кулаки и привстал. Пол выставил вперед ладони, защищаясь.

– Все-все! Мы – квиты! Давай работать над песней!

Джон нехотя разжал пальцы.

– Ну, давай, – процедил он сквозь зубы. – Давай…

 

И вот, двадцать пятого августа, телевизионщики установили камеры и прожектора в павильоне «Парлафона». Этот сюжет – рождение новой песни «Битлз» – транслировался в двадцати четырех странах мира. «Битлз» представляли нацию, они представляли всю английскую молодежь…

Частично фонограмма была уже записана, но приглашенный оркестр и голоса звучали вживую.

Оркестр грянул… «Марсельезу». Плавно перешедшую в трехголосие: «Любовь, любовь, любовь…» Собственно, в этой маленькой увертюре уместился весь смысл песни. Переустройство мира через любовь – главный принцип хиппи.

Не менее символична была и сама манера исполнения. Солидные оркестранты во фраках, внимательно глядя в ноты, усердно выводят свои партии… И вот доходит очередь до вокала. Джон вяло брякает аккорд на гитаре и, не прекращая жевать резинку, лениво проговаривает:

 

«Не сделаешь того, что не суметь.

Как спеть то, что невозможно спеть?

Нечего сказать, зато есть смысл поиграть,

Это просто!..»[106]

 

Оркестранты (старшее поколение) старательно водят смычками. Джон Леннон жует резинку. Словно очнувшись от транса, проговаривает следующую фразу:

 

«Не свершишь того, что не свершить,

Не спасешь того, кому не жить,

Нечего терять, а вот собой ты можешь стать,

Это просто!..»[107]

 

И тут вступают друзья и любимые – целый хор, в котором участвуют и Патти, и Синтия, и Джейн, и «все-все-все» – молодые, красивые, модно и «хиппово» одетые, усыпанные цветами:

 

«Все, что надо – любовь! Все, что надо – любовь!