Краткое послесловие от Юлия и Константина 19 страница

В конце концов, они разругались окончательно.

– Что ж, ладно, – сказал Фред. – За себя ты вольна решать сама. Но сына ты должна отдать мне. Там он, во всяком случае, не будет таким худым и бледным. Не очень-то ты тут его балуешь!

Джулия пришла в бешенство:

– Ты еще смеешь меня упрекать?! Ты! Который и пальца о палец не ударил для него все эти годы!

– Ох, ох, ох, что я слышу! Праведная мамаша в гневе. То-то ты – бац! – и спихнула парнишку сестре!

Джулия замолчала, поджав губы. Наконец, она сказала бесцветным голосом:

– Да, ты прав, Фред. Я плохая мать. Пусть Джон сам решает свою судьбу…

– Что? – не понял Фред.

– Пусть Джон решит сам, останется он здесь или поедет с тобой. Он уже давно умеет говорить «да» и «нет».

Фред внимательнее пригляделся к жене.

– Я всегда знал, что ты сумасшедшая, Джулия, – сказал он и повернулся к сыну: – Джон, малыш, ты слышал?

Джон кивнул.

– Я уезжаю в Новую Зеландию, а твоя мама едет обратно в Эдинбург. С кем ты поедешь, с мамой или со мной?

В голове маленького Джона пронеслись картинки из книжки о путешественнике Ливингстоне: бушующее море, обветренные лица матросов, кокосовые пальмы, львы и слоны… А рядом с ним сидел папа. Папа, о котором он так мечтал… И он ответил:

– С тобой, – сполз с кресла и обхватил его колени.

Отец, прослезившись, потрепал его по голове.

Джулия закрыла глаза и посидела так с полминуты. Потом поднялась со стула, присев, поцеловала сына и вышла из номера.

Она уже шла по улице, когда услышала крик Джона: «Мама! Мама! Я передумал! Я с тобой!..»

Он, рыдая, влетел в ее объятия. Он плакал от того, что чуть было не предал ее, и от того, что никогда уже не увидит кокосовых пальм, слонов и попугаев…

 

К этому визиту Джон, как ему казалось, был готов. Ему сообщили, что сегодня человек, выдающий себя за его отца, появится в его доме.

И вот в роскошную гостиную Джона Леннона, прихрамывая, вошел обрюзгший мужчина с плутоватым выражением лица, в мятом шерстяном костюме.

– Джон! Малыш! Приди в мои объятия! – крикнул он с порога. – А это, что за красотка?! – ткнул он пальцем в сторону опешившей Синтии. – Женка твоя, что ли? Ну-ка, ну-ка, – заковылял мужчина к ней. – Обними-ка, дочка, папашу Фреда!..

Синтия попятилась.

– Ах, вот это кто, – холодно произнес слегка побледневший Джон, поднимаясь. Фред сильно изменился, но что это – не самозванец, не было сомнения. – И где же это ты шлялся последние двадцать лет? Папаша.

– Сынок! Ну, как ты можешь говорить такое?! Твоя мать не захотела, чтобы я жил с вами, и, видит Бог, она же не отдала тебя мне. А я страдал. Я очень страдал… – Фред добрался до стола и, удовлетворенно крякнув, уселся напротив Джона. – Всю жизнь я вкалывал на чужих людей, чтобы заработать на пару жаб. – Он замолчал.

– На пару чего?! – выпучил глаза Джон.

– Жаб, сынок, жаб, – Фред покивал и шмыгнул носом. – На куриц мне было не заработать.

Синтия облегченно усмехнулась.

– Сынок, оказывается весь в отца, – бросила она мужчинам и вышла.

– Норовистая, – заметил Фред. – Прям как твоя мать… Если б она не сказала мне тогда о каком-то другом мужчине, я бы, наверное, еще постарался что-то сделать… Но я был оскорблен… Ты ведь теперь большой, и ты понимаешь, что это такое, когда тебя оскорбляет женщина…

– И с какой целью ты явился сейчас?

– Уж во всяком случае не для того, чтобы просить у тебя денег…

Наступила неловкая пауза. Ее поспешил прервать Фред.

– Я, как всегда, мыл посуду на камбузе, когда услышал, как по радио объявили: «Исполняет Джон Леннон…» Мало ли на свете Джонов Леннонов?.. Но, как только я услышал твой голос, я сразу все понял! Ты поешь точно как я, только немного хуже. Я высунулся на палубу и закричал матросам: «Ребята! Тут, по радио, мой сын поет!» Они спустились ко мне и давай надо мной потешаться: «Да ты рехнулся, Фред, – говорят, – это же „Битлз“! Понимаешь?» А что я должен был понять?

– А теперь понял, да?

– Что понял?

– Что у твоего дорогого сынка, о котором ты и не вспоминал двадцать лет, водятся деньжата.

– Опять ты за свое, – обиделся Фред. – Ничего мне от тебя не надо, кроме того, чтобы ты взял да и вспомнил, что мы с тобой одной крови…

– Для этого надо сделать анализы, – безжалостно бросил Джон. А затем крикнул: – Синтия! Принеси-ка нам чего-нибудь выпить!

Фред пропустил мимо ушей фразу Джона об анализах, а вот на слово «выпить» одобрительно заулыбался:

– Ведь нам и правда есть, чего отметить. А деньги мне твои не нужны. Я, может быть, скоро и побогаче тебя буду. Я как только доказал, что я все-таки твой отец, явился к нам на корабль важный господин да и спрашивает: «Ну, и нравится вам, мистер Леннон, как ваш сын поет?» Я ему честно и отвечаю: «Нравится, конечно. Весь в меня пошел. Только я-то, все-таки, немного получше пою». А он мне сразу – бац! – и бумагу про запись пластинки, а я – бац! – и подписал. Оказалось, этот прохиндей из какой-то граммофонной фирмы. Так что, сынок, уж если ты песнями прославился, то я-то и подавно разбогатею. Я, вот, уже и зубы вставил, на конверт фотографироваться! – Он оскалился и показал новенькие протезы.

– Что ж, папаша, поздравляю и желаю творческих успехов, – криво усмехнулся Джон, разливая принесенный Синтией джин. – Давай-ка выпьем за всех блудных отцов и всех брошенных детей.

Поднявший было рюмку Фред, поставил ее на место.

– Ох и язвой же ты вырос, Джон. Зачем уж так-то?

– А как?! – рявкнул тот.

 

Фред провел в Уэйбридже трое суток. Дни напролет отец и сын спорили, кто виноват в том, что детство Джона было не самым счастливым. И так и остались каждый при своем мнении. Лед отчуждения не растаял. Между ними не возникло и тени родственной близости. Два взрослых, предельно чужих друг другу человека.

В конце концов Фред покинул сыновний дом. С кругленькой суммой в кармане.

Еще долго после этого Джон оставался выбитым из колеи.

 

…Турне «Германия-Япония-Филиппины» не принесло «Битлз» ничего кроме разочарований. Они с волнением ждали приезда в Гамбург, им так хотелось пройтись по улице «Полной Свободы», заглянуть в «Звезду»… Но этого клуба больше не существовало, а походить по городу без охраны было невозможно.

В Японии выяснилось, что зал «Будо Кан», в котором они собираются играть, является местной святыней, и ничего, кроме ритуальных боев, проходить там не должно. Какой-то самурай заявил, что если «Битлз» будут играть там, живыми они не уедут… Концерт состоялся. Больше всего «Битлз» были поражены тем, что японцы чинно сидели на своих местах и внимательно слушали музыку. А, возможно, просто чего-то ждали…

 

Наконец, Филиппины.

Столица Манила встречала «Битлз» почти стотысячной толпой.

Ранним утром Эпштейну приснилось, что его разбудил звонок телефона.

– Алло? – сняв трубку, сонно спросил он.

– Как?! Вы еще в гостинице?! – раздраженно просипел голос на другом конце провода.

– Какого черта?.. – выругался Брайан и, бросив трубку, вновь провалился в сон.

Через минуту звонок раздался снова.

– Алло, – промычал Брайан, не снимая трубку.

Аппарат названивал минут пять. Наконец, из под одеяла высунулась худая белая рука. Трубка исчезла под одеялом.

– Да?

– Что вы себе позволяете?! – верещал все тот же голос. – Я – посол ее королевского величества! Вы должны немедленно отправляться на ланч, устраиваемый женой президента Имельдой Маркос! Вы меня слышите?

– Слышу…

Трубка повисла над полом, а Брайан опять заснул.

– Послушайте, мистер Эпштейн! – кричал посол, не догадываясь, что его уже никто не слушает. – Вы не отдаете себе отчета в том, что происходит! Во дворце госпожи Маркос вас ждут триста детей ветеранов войны! Ваше отсутствие – оскорбительно! Филиппины – не то место, где можно выкидывать подобные фокусы! Алло, мистер Эпштейн, вы меня слышите?..

Минут через двадцать Брайан проснулся, высунул голову из-под одеяла, с удивлением повертел перед носом прерывисто гудящую трубку и, пробормотав, – «Приснится же такое…» – положил ее на стол…

В полдень Эпштейна разбудили Нил и Мэл. Они принесли завтрак и напомнили ему, что через полчаса «Битлз» выезжают на концерт.

– Вы что, сдурели, в такую рань? – проворчал Брайан, сел и голыми ступнями стал нащупывать тапочки. – Я с вами не поеду, – вяло сообщил он. Всю ночь снились какие-то кошмарные телефонные звонки…

 

Эпштейн ковырялся в завтраке, когда в номер влетел всклокоченный Питер Браун.

– Беда! – выкрикнул он и, метнувшись к телевизору, включил его.

На экране, в кругу рыдающих детей, сидела заплаканная Имельда Маркос:

– Бедные, бедные детки, – вопила она. – Они так ждали! Проклятые «Битлз» плюнули в лицо всей нации…

– Я сплю? – спросил Эпштейн.

– Нет, – мрачно констатировал Питер.

– Какой я болван! – простонал Брайан. – Где все?

– Выступают.

– Вот и хорошо! – вскочил Брайан. – Сейчас я все улажу!

 

Но телефон оказался отключен. Брайан и Питер примчались на телестудию. Но едва Эпштейн начал говорить, как прервали эфир…

«Битлз» покидали гостиницу на двух машинах. Никто не хотел их везти, и, в конце концов, пришлось заплатить астрономическую сумму.

В аэропорту они пробирались через толпу разъяренных людей, то и дело получая пинки и тумаки.

В самолете Брайана трясло мелкой дрожью. «Как я мог это допустить? Как я мог?..» – повторял он.

Его попытался успокоить Ринго:

– Вы не виноваты. Вы же обещали нам в Вашингтоне, что никогда не будет никаких официальных приемов…

Но Брайан был безутешен. Масла в огонь подливал Джон:

– Взялся командовать, так соображай…

 

Президент Филиппин Маркос принес официальные извинения за «не совсем корректное поведение своих граждан». Но только после того, как «Битлз» уже покинули страну.

 

8

 

Ситуации в Японии и на Филиппинах, конечно же, были чертовски неприятны, но в Европе и Америке ничего подобного произойти просто не может, были уверены «Битлз». Но не Эпштейн.

Собрав их, он заявил:

– Ребята. Я пришел к выводу, что мое руководство вашими делами бездарно.

Он замолчал. Все выжидательно смотрели на него, только Пол согласно кивнул, как бы говоря: «Рано или поздно вы должны были признать это».

Выдержав паузу, Брайан продолжил:

– Некая фирма предложила мне передать ведение ваших дел ей. Как вы на это смотрите?

У Пола вытянулась физиономия. Он ожидал чего-то совсем иного.

– Вы шутите? – первым отозвался Джордж.

– Вовсе нет! – поспешил заверить Брайан. – Это очень выгодное дельце. Мне предложили за вас сто сорок тысяч фунтов, и мы поделим их по нашему раскладу.

– Зажрались… – процедил Джон.

– Вы дурно воспитаны, мистер Леннон.

– Может и так. Но я не продаю друзей.

– Друзей? – усмехнулся Брайан. – Вы уверены, что выразились точно?

– Я всегда уверен в том, что говорю.

– Что-то я не припомню с вашей стороны выражения теплых чувств в мой адрес. Во всяком случае, в последнее время.

– Еще бы, если вы только и думаете, кому бы нас подороже продать…

Их прервал Ринго:

– Мистер Эпштейн! Да куда же мы без вас? Нет уж, вы нас в люди вывели, вы нас и дальше ведите.

– Спасибо, Ричард. Мне приятно слышать это от вас. Но вы пришли последним, и ваше слово значит меньше всего. А остальные, я уверен, придерживаются совсем иного мнения.

– Ошибаетесь, Брайан, – покачал головой Джордж. – Слово Ринго значит ничуть не меньше, любого из нас. И лично я в этом вопросе с ним согласен.

– Если вы нас продадите, мы полностью выйдем из строя, – добавил перепуганный Пол. Он вдруг осознал, что одно дело замечать чужие ошибки, другое – остаться без надежного администратора. – Мы завтра же перестанем работать.

Стараясь скрыть нахлынувшие чувства, Брайан продолжил самобичевание:

– Но я плохой менеджер. Вы, Пол, неоднократно подчеркивали это. При моем попустительстве нас обкрадывают все кому не лень, возникают конфликты и скандалы…

– От ошибок никто не застрахован, – заметил Пол. – Но мы вам доверяем.

– Только не бросайте, – попросил Ринго жалобно.

Джон, молча слушавший все это, встал и положил руку Брайану на плечо.

– Если мы тебе надоели, поступай, как считаешь нужным. Но прежде я хочу извиниться за все свои глупые выходки. Прости. Я тоже не хочу, чтобы ты уходил.

Джон сел. Все молчали, ожидая.

– Ну раз так… – произнес Брайан с трудом, сглатывая комок в горле. – Раз так… – И вдруг взревел: – Вы у меня забудете, что вы – «Битлз»! Вы у меня, как ишаки вкалывать будете!!!

– Ура!!! – заорал Ринго. – Да здравствует мистер Эпштейн! Да здравствуют ишаки!

 

И Брайан развернулся вовсю.

Сами «Битлз» к этому моменту заметно обленились. У каждого из них были свои семейные дела… Употребление наркотиков стало регулярным. Это тоже вышибало из колеи то одного, то другого.

Брайан установил жесткий график работы и даже ввел штрафные санкции за нарушение дисциплины. К его удивлению, они не возмущались, а, казалось, были даже довольны.

Для Эпштейна было главным, чтобы два альбома появились в оговоренный с «E.M.I.» срок, иначе пришлось бы платить крупную неустойку. А «Битлз» это понравилось потому, что можно было запереться в павильоне и не высовывать из него носа. Битломания бушевала, им просто стало невозможно показываться на людях.

 

Когда «Битлз» начали работать над «Rubber Soul»[84], у них практически не было ни одной новой песни. Но Брайан давил, и они сочиняли альбом с нуля. Не песни, а именно альбом – целиком. Благо, студия на Эбби Роуд была в их полном распоряжении, а Джордж Мартин дневал и ночевал тут вместе с ними.

Это была первой попыткой работать в таком режиме. Павильон превратился в творческую лабораторию. Каждый выкладывал свои идеи, а потом все вместе доводили выбранную песню до ума. Поначалу в работу брались почти все предложения, но в один прекрасный момент демократии пришел конец.

– Так дело дальше не пойдет, – сказал Джон, глядя на скучающую физиономию Пола после прослушивания очередной заунывной композиции Джорджа.

– Но ведь это хорошая песня, – надул губы Джордж. По нависшей тишине он догадался, что с ним не согласны. – Ну, как хотите. Тогда послушайте другую, – он принялся листать толстенную тетрадку, сплошь испещренную кабалистическими знаками, заменявшими ему ноты и названия аккордов. Наконец он нашел что-то, на его взгляд подходящее, и внимательно глядя на свои костлявые пальцы неуклюже поставил их на гриф. Затем гордо объявил:

– Этот аккорд я сам придумал! Послушайте еще одну песню. Она называется…

Джордж замялся и пристально всмотрелся в свои чернильные закорючки. После нескольких попыток прочесть он виновато сообщил:

– Название неразборчиво написано. Но ведь это и не важно. Я вам сыграю и вы все сразу поймете.

Понимание пришло после первых же звуков. В некоторых местах текста еще не было, и автор подвывал без слов. В конце концов, Джон не выдержал и прервал его:

– Все. Долой благотворительность! Верно Макка? Дай ему волю, так он будет тут весь день завывать.

Пол криво усмехнулся:

– И всю ночь.

– А разве были плохие песни? – вступился Ринго, приложивший руку к некоторым из композиций Джорджа.

– Замечательные, – поерничал Джон смачно затягиваясь сигаретой. – Особенно стихи. Хотя… – он почесал небритый подбородок. – Есть и неплохие вещи. Взять хотя бы «If I Needed Someone»[85]. Сгодится. Ее возьмем. Взяли бы и другие, но вся штука в том, что и я не с пустыми руками пришел.

Он водрузил на стол довольно объемистую папку и сквозь пелену сигаретного дыма посмотрел на остальных.

– Да-а… – присвистнул Ринго. – Впечатляет…

– Так-то, – ухмыльнулся Джон.

– Не знаю способны ли вы на удивление, – Пол небрежно поставил на стол рядом с папкой Джона пухлый кожаный портфель. Затем он открыл замок и уронил портфель на бок. Из него вывалилось такое количество листков, что на этот раз присвистнули все.

– И это еще далеко не все, – уточнил Пол. – Я приношу только то, что записать просто необходимо.

Джон критически оглядел груды материала.

– И знаете о чем это говорит? – спросил он.

– О чем? – задал первый попавшийся вопрос Ринго.

– О том, что с этого дня и во веки веков мы будем записывать альбомы только со своими песнями. На чужие места уже не хватит.

Пол покосился на Джорджа и подытожил:

– Но начинать мы будем как всегда – с моих и Джона.

Ринго шутливо поднял руки вверх, признавая свое поражение, а Джордж обиженно промолчал.

 

Несмотря на эту договоренность, вскоре Ринго приволок на репетицию кипу исписанных бумажек.

– Парни, – сообщил он, – это стишки моего отчима Гарри. Он прислал мне их из Ливерпуля и просит, чтобы вы положили их на музыку.

Пол и Джон переглянулись.

– Ты в своем уме? – поинтересовался Пол. – Ты хоть раз видел, чтобы мы писали на чужие слова?

– Ну, это-то ясно, – понимающе кивнул Ринго, – ни с кем делиться не хотите. Но Гарри платить не надо. Напишите его имя на пластинке, и на том спасибо…

Пол повертел палец у виска и пошел показывать Джорджу его партию в своей новой песне под названием «Michelle»[86]. Тогда Ринго переключил все свое обаяние на Джона.

– Ну, Джон, ну что тебе стоит, а? Знаешь, сколько он для меня сделал?! И стихи-то, по-моему, отличные. Да я уже и пообещал…

– Больно ты прыткий, за нас обещать, – поморщился Джон. Но бумажки взял и ушел с ними в курилку. Все-таки он любил Ринго.

А тот подошел к Джорджу и Полу и, присев, стал прислушиваться и подбирать партию ударных, постукивая себя по коленке. Но вскоре из курилки раздался дикий хохот. Побросав инструменты, троица кинулась туда.

– Слушайте! Слушайте! – встретил их Джон радостно. Встав в позу и держа перед собой листок, он продекламировал:

 

«Трава напоминает мне трамваи,

Она берет энергию из почвы

И оторваться от нее не может,

Как от железных голых проводов.

 

Животные, они, как паровозы,

Они в желудок свой, как будто в топку,

Бросают материалы для сгорания.

Хоть неуклюжи, но свободней трав».

 

Пол покатился со смеху.

– Что вам не нравится? – обиделся Ринго. – По-моему, нормально. Получше, чем у вашего дружка Дилана. Хоть смысл есть какой-то…

– Твой Гарри – философ, – пояснил Джордж причину веселья. – Мы до такой поэзии еще не доросли.

– Ладно вам, – продолжал обижаться Ринго. – Тоже мне, гении нашлись. Там, между прочим, и попроще стихотворения есть.

– Это точно, – подтвердил Джон. – Вот например:

 

«У меня сегодня

Умер голубок.

Даже удержаться

Я от слез не смог.

 

Но недолго плакал,

Слезы-то на что?

У меня под крышей

Их еще штук сто».

 

Тут уже не выдержал и захохотал вместе со всеми и Джордж.

– Что вы ржете, как кони? – насупился Ринго. – Пойдемте репетировать…

– Нет, нет, подожди, – запротестовал Джон, перелистывая стопку. – Вот еще, вот, слушайте:

 

Поэта – меня – наградили венком,

Надет он теперь, сам не знает, на ком.

Лавровый венок и в хозяйстве сгодится:

Он вкус придает, если в супе варится.

Доволен вдвойне я, ведь стоят у Шунта

Лавровые листья – пакетик – полфунта».

 

– Кто такой Шунт? – давясь смехом, спросил Пол.

– Хозяин магазина рядом с нашим домом, – пояснил Ринго. – Ничего вы не понимаете. Гарри, знаете кто? Трибун. Это все правда жизни. Не то, что у вас – «Мишель, ма бель…», – вообще не понятно на каком языке… Как хотите, а я пошел репетировать.

Еще в течении часа из курилки раздавались взрывы хохота. А Ринго мрачно стучал по барабанам.

 

На запись новой пластинки «Битлз» понадобилось чуть больше месяца. Стихи Гарри Гривеца на нее не попали, но песни получились совсем неплохие.

«Girl»[87] Джона выжимала слезу даже из самых толстокожих, и Пол с ревностью убедился, что не он один в «Битлз» умеет писать лирические баллады.

Его ответным ходом стала песня «Drive my car»[88]. Пол, просто-напросто, зарифмовал выдуманную историю и положил ее на жесткий рок-н-ролльный мотив. История звучала так:

 

«Я познакомился с классной девчонкой и спросил ее: „Кем ты хочешь стать?“ „А что, разве не видно? – спросила она. – Конечно, звездой. И, между прочим, ты можешь помочь мне“. „Чем?“ – удивился я. „Будь моим личным шофером… Ну и, может быть, еще любовником…“ Я задумался. „Последнее мне нравится… А вот насчет первого… Я вполне доволен своей работой“. „Да?! – возмутилась она. – Это так похоже на вас, мужчин: вкалывать за гроши и быть довольными!.. То, что я предлагаю – намного интереснее“.

Я подумал, подумал и согласился. „Ладно, – сказал я. – Я готов. Когда приступать?“ „Ты знаешь, дорогой, – замялась она. – Вообще-то у меня пока что нет машины… Но зато уже есть водитель!..“»

 

Впервые песня «Битлз» представляла из себя законченную новеллу. Она-то и встала на открытие диска.

 

Однажды Эпштейн возник в студии с чужой пластинкой в руках. Это был настоящий большой альбом и выпустил его… Пит Бест. Прочитав название альбома, все попадали от хохота со стульев. Он назывался: «Лучший из „Битлз“». Главное, и придраться было не к чему, ведь Пит просто обыграл свою фамилию[89].

– А знаете, чем он, вообще-то, сейчас занимается? – спросил Брайан, переждав смех.

– Ну? – интерес Джона был неподдельным.

– Так знаете или нет?

– Говори, не томи!

– Печет батоны. Он – булочник.

Новый взрыв хохота потряс стены студии. Только Джон не засмеялся.

– Счастливчик, – сказал он серьезно.

А Джордж с иронией посмотрел на Ринго:

– Ты понял, Ричи? Тебе есть на кого равняться.

– Я тоже умею печь хлеб, – насупился тот. Но на самом деле он, конечно, понял, что имеет в виду Джордж. И ушел в себя.

Вскоре он вынес оттуда довольно неказистый песенный риф. Выстукивая ритм, он спел Джону:

 

«Ктой-то там, в твоей душе?

Ктой-то там, в твоей башке?..»[90]

 

– Все, – уныло сообщил он. – Больше я ничего придумать не смог.

– Хорошая песня, – оценил Джон, сдерживая смех. – А про что она будет?

– А будет? – переспросил Ринго.

– Будет, будет. Питу ты нос утрешь. Вещицу мы с Маккой доделаем… Но петь будешь сам.

– А чего? Я спою, – согласился Ринго. – А песня про то, что пока не застукаешь девчонку с другим, ни за что не догадаешься, что у нее кроме тебя кто-то есть…

Еще один хит альбома – «What Goes On»[91] – был сочинен и записан в тот же вечер.

 

Их будни протекали в студии и в домах, превратившихся в крепости. Наконец-то раскошелился и Пол. Он купил себе особняк – в фешенебельном районе Лондона Сент-Джонз-Вуд. Но его надежды, что пауза в гастролях даст возможность привести в порядок мысли и заняться домашними делами, оказались напрасными.

Джейн давно заметила, что все внемузыкальные начинания Пола останавливаются на полпути. Запланированное им строительство в глубине сада сферического здания «для размышлений и углубленного самосозерцания» было заброшено. Повсюду валялись кирпичи и лежали кучи песка, а сам сад напрочь зарос сорняками.

Поначалу Джейн старалась следить за порядком хотя бы в доме, но через некоторое время пыл пропал и у нее. Возможно, она бы и справилась с бытовыми сложностями, но у нее не поднималась рука выгнать из дома десяток приблудных кошек. Вскоре дом пропах кошачьей мочой, и углы комнат заросли паутиной.

Единственное, чем Джейн по-прежнему занималась, так это косметической уборкой спальни.

Как-то Пол в поисках вдохновения стал копаться в шкафу, где хранил свои старые записи, и к великому удивлению обнаружил, что большая часть его черновиков и набросков исчезла.

– Ты не знаешь, куда могли подеваться мои бумаги? – спросил он Джейн, уныло наблюдавшую с балкона загнивающий пейзаж сада со снующими в зарослях папаротника рыжими и полосатыми кошками.

– Какие бумаги? – меланхолически отозвалась она.

– Мои бумаги. С текстами песен! Штук сто черновиков!

– В шкафу? – флегматично спросила Джейн.

– Да, в шкафу! Пожалуйста, вспомни куда ты их могла задевать?

– Мне не нужно вспоминать, – ответила Джейн. – Я знаю точно. Я использовала их для уборки кошачьего кала.

– Кала?! – вскричал Пол пораженно. – Да там было больше сотни песен! Многие из них могли стать хитами!

– Не злись.

– А что мне делать? Спасибочки сказать?

– Пол! – Джейн примирительно погладила его шевелюру. – А помнишь, как мы мечтали, что заживем в прекрасном замке окруженным великолепным садом? Где все это?

– Если ты будешь выбрасывать мои бумаги, этого не будет никогда, – мрачно заявил Пол. – И прошу тебя, больше никогда не убирай кошачий КАЛ! Убирай ГОВНО!!!

Джейн непонимающе наморщила лоб.

– Как можно быть такой… – продолжал Пол. – Такой…

– Я так воспитана. А ты, ты разве не хотешь стать другим?

– Но не до такой же степени.

– Пол!

– Ну хорошо. Я виноват. Прости. Исправлюсь.

Джейн утерла глаза и спросила:

– Ты меня уже не любишь? Совсем-совсем?

– Да люблю я тебя, – раздраженно ответил Пол. – Люблю.

– Нет, не любишь.

– Ну что, мне на колени встать?

– Не надо. Тут грязно.

Пол покачал головой удивляясь женской логике. Хрупкая и беззащитная Джейн всхлипывая смотрела на него.

– Ну хорошо. Черт с ними, с этими черновиками, – сжалился он. – Извини, что я на тебя накричал. Хотя и ты тоже хороша. Если я иногда и злюсь, ты ведь тоже можешь мне сказать – «Иди в задницу!» или «Отвали!»

– Не могу, – ответила Джейн твердо, и Пол неожиданно понял, что вся ее беззащитность была притворством. – Ты прав. Один из нас должен перевоспитать другого. Но только не ты.

 

Через неделю в доме появились дворецкий и домоправительница, а также английская пастушья собака по кличке Марта, вмиг разогнавшая прижившееся в доме кошачье полчище. Немного позже появился и порядок.

 

Как бы то ни было, Пол теперь не мог надеятся на свои «архивы», и в новом альбоме он использовал только новые песни.

«Резиновая душа» возглавляла национальный список популярности в течении шести недель и еще долго оставалась в «горячей десятке».

Вскоре «Битлз» принялись за сочинение следующей пластинки.

Джон вспомнил о своем давнишнем обещании Клаусу Воорману, другу Астрид Кирхгерр. Брайан связался с ним, и тот нарисовал для альбома «Revolver»[92] отличную обложку…

Этот диск критики единодушно признали вершиной творчества «Битлз». И даже высказывали опасения, что на том оно и закончится. Так как представить что-нибудь лучше уже просто было невозможно.

Выстрел «Револьвера» попал в десятку. Мир был потрясен вновь. Этот альбом продержался на верхушке хит-парада уже девять недель.

 

Отметить все эти победы «Битлз» собрались на квартире Брайана. Это была вечеринка редкостная по своей теплоте. Не было никого лишнего, зато были все самые близкие «Битлз» люди. А так же новые друзья Джорджа и Пола – гитаристы Эрик Клэптон из «Крим» и Денни Лейн из «Муди Блюз». Мик Джаггер, несмотря на просьбы не брать никого «чужого», приперся с какой-то невероятно длинноногой девицей. Но она так наивно хлопала огромными карими глазами, что понравилась всем и не стала помехой дружескому веселью.

– Леди и джентельмены, – начал вечеринку Брайан. – Всех вас я тут собрал недаром…

– Поскольку скидываемся? – без улыбки спросил Джордж.

Брайан поперхнулся. Потом поправился:

– Я хотел сказать, что собрал вас тут всех не случайно…

– А нарочно, – помог шефу Ринго.

– Вот-вот, верно, Ричард! – обрадовался Брайан. – Пора отпраздновать новое рождение группы «Битлз». Да! Вы не ослышались! Много ночей подряд мне ничего не снилось. И я уже начал скучать. Но вот, на днях это все-таки случилось. И сон был вещим. Мне приснилось яблоко. Оно просто лежало в траве. И ничегошеньки не происходило. Никаких ежей! Я долго к нему присматривался: а не грейпфрут ли это, или, не приведи господи, груша?! Но нет! Нет, и еще раз нет! Это было яблоко. Вот, собственно, и все.

Брайан победно оглядел слегка ошалевших гостей.

– И, когда я проснулся, я понял, что все еще можно начать с начала. Да здравствует «Битлз», да здравствуем мы.

Гости принялись чокаться.

 

Показывая на Эрика глазами, Патти спросила Джорджа:

– Он действительно гитарист?

– Дальше некуда, – ответил тот.

– Жаль, – сказала Патти.

– Не понял? – поднял брови Джордж.

– Чего ж тут непонятного? – ответила Патти. – А этот? – указала она на Джаггера. – Тоже?

– Тоже.

– Кошмар.

Гости беседовали, разбившись на группки. Джон захватил внимание Пола, Денни Лейна и Джаггера. Но больше всего его вдохновляла хлопающая глазами подруга Мика.

– Все, что мы делаем – полная ерунда! – запальчиво говорил он. – Пишут, что наши последние альбомы являются едиными произведениями. Чушь! Мы-то знаем, что это получается просто потому, что все сочиняется и записывается примерно в одно время. А вот если, действительно, поставить перед собой задачу, сочинить альбом с единым смыслом, с одной главной идеей, со сквозным сюжетом…