Об Иване Яковлевиче Корейше

 

Иван Корейша родился в 1783 году в семье священника села Инькова Смоленской губернии Поречского уезда Якова Корейши, поступившего в духовное звание из дворян.

 

Начало

 

Еще ребенком Иван отличался кротостью характера и любознательностью. В десятилетнем возрасте он был развит настолько, что его приняли во второй класс уездного училища, А в 1796 году он был переведен в Смоленскую духовную семинарию, где давно учились его старшие братья Павел и Гавриил.

Наставники и товарищи любили и ценили Ивана за правдивость и добродушие, а больше всего – за основательность суждений. По успехам в обучении Иван всегда занимал одно из первых мест. Он с особенным прилежанием занимался богословием и толкованием Священного Писания, изучал греческий и латинский языки.

Несмотря на расположение к нему товарищей, Иван ни с кем особенно не сходился, а в свободное от занятий время занимался чтением святых отцов. За любовь к уединению юноша заслужил прозвище Анахорет.

Из семинарии Иван вышел с отличным аттестатом по наукам и поведению.

После этого он пробыл два года учителем Поречского училища, где сблизился с руководителем его старших братьев протоиереем Успенским. Беседы с маститым священником, совместные молитвы и чтение Слова Божия содействовали укреплению нравственных сил Ивана.

Вскоре он решил отправиться на богомолье к соловецким чудотворцам и в Киево‑Печерскую лавру.

 

Решение оставить мир

 

Иван жил, как бы прислушиваясь к чему‑то. Внимал тому, чего окружающие понять не могли.

Не простившись ни с кем из родных и не имея ни гроша в кармане, Иван в мае 1806 года вышел из Поречья. В конце сентября того же года он прибыл в Соловецкую обитель. Уединение и тамошняя строгая иноческая жизнь пришлись Ивану по душе настолько, что он решил было остаться на Соловках иноком. Однако, вспомнив обет паломничества к киевским святыням, отправился к ним в июне 1807 года.

На обратном пути, недалеко от Могилева, Иван простудился и опасно заболел. Находясь шесть недель в горячке, он дал обет, не заходя домой, посетить пустынь преподобного Нила Столобенского в Тверской губернии.

Придя в пустынь в сентябре 1808 года, Иван снова заболел – сказались тяготы дороги. Исцелился же странник от болезней, когда попросил отнести его на руках и приложить к мощам преподобного Нила.

Возблагодарив преподобного за исцеление, Иван окончательно решил оставить мир.

Квартирная хозяйка удивилась, видя Ивана исцеленным.

А Иван сказал:

– Да! Нынче несли меня на руках и в церкви усадили, а через пятьдесят три года опять понесут. И тогда‑то в церкви уложат.

Эти слова стали первым пророчеством, которое услышали от Ивана окружающие.

Позднее, гостя у Нило‑Столобенского настоятеля, Иван примирил братию, пребывавшую в смущении в связи с дележом пожертвований. Настоятель, не вникнув в суть, стал обвинять казначея обители, заведовавшего дележом.

Иван вступился за правого и сказал:

– Судите не по лицу. А сотворите правый суд и позовите Андрея!

Призванный иеродьякон покаялся и подвергся епитимии.

После этого случая уважение настоятеля и иноков обители к Ивану не имело границ.

В 1809 году Ивана отыскала сестра Параскева и упросила отправился на родину.

 

Опять на родине

 

Вернувшись в Смоленск, Иван поселился в баньке‑келье и начал наставлять приходивших к нему посредством премудрого юродства.

Это был юродивый, сознательно выбравший путь общения с многообразной разнородной массой и наставления людей на путь истинный.

Даже среди блаженных Иван выделяется необычностью подвига, какой‑то его особой, если говорить светским языком, романтической высотой. Недаром Иван Яковлевич подписывался загадочно: «Студент холодных вод». И вообще говорил стилем высоким, чуть ли не поэтическим…

Жители Смоленска, привыкшие видеть в Иване праведника, считали его безумие мнимым.

Важно привести такое свидетельство. Гораздо позже, когда слава о юродивом Христа ради распространилась по всей России, у святителя Филарета, митрополита Московского, спросили, какого он мнения об Иване Яковлевиче Корейше.

Святитель отвечал, что знает об Иване Яковлевиче много хорошего.

– А можно ли просить его о молитве? – спросили у святителя.

Святитель ответил:

– Почему же нет?

Из такого ответа становится ясно, что митрополит считал Ивана Яковлевича юродивым Христа ради, а не настоящим умалишенным.

Жители Смоленска очень скоро стали надоедать Ивану Яковлевичу, являясь к нему с разными житейскими дрязгами, не стоившими серьезного внимания. Поэтому блаженный на дверях баньки наклеил объявление, чтобы всякий желающий видеть его и пользоваться его беседой входил к нему не иначе как вползая на коленях. И многие, холя свою гордыню (под видом нежелания рвать и портить одежду), предпочли оставить Ивана Яковлевича в покое.

Почти каждое утро слышно было юродивого Ивана, поющего в своем убогом помещении:

 

Господи, кто обитает

В светлом доме выше звезд,

Кто с Тобою населяет

Верх священных горних мест?

Тот, кто ходит непорочно,

Правду повсегда творит

И нелестным сердцем точно,

Как языком, говорит.

Кто устами льстить не знает,

Ближним не наносит бед,

Хитрых сетей не сплетает,

Чтобы в них увяз сосед.

Презирает всех лукавых,

Хвалит Вышнего рабов

И пред Ним душою правых

Держится присяжных слов.

В лихву дать сребра стыдится,

Мзды с невинных не берет…

Кто на свете жить так тщится,

Тот вовеки не падет.

 

 

В лесах

 

Но, видимо, и скрываясь от стихий мира покровом блаженного юродства, Иван Яковлевич не нашел уединения. Со временем он перешел жить в леса на границе Смоленского и Дорогобужского уездов в построенный им самим шалаш.

Спал он на земле, одевался зимой и летом одинаково – в белую холщовую рубаху; даже в сильные морозы не обувался. Питался Иван Яковлевич хлебом, который ему приносили ежедневно; зимой смачивал его снегом, а летом – водой из родника.

Когда в округе кто‑нибудь из селян заболевал, Иван Яковлевич являлся, не будучи зван, и предрекал благополучный или печальный исход болезни. Безошибочные предсказания прославили его в округе.

Часто он, извещенный свыше и незванный людьми, являлся в семьи, которые посетила смерть близких, и принимался за чтение заупокойной псалтири. А после похорон уходил, не дожидаясь благодарности и платы.

Слышав много рассказов о жизни и личности Ивана Яковлевича, некоторые из соседних помещиков искали случая встретиться с ним. Но юродивый избегал любопытствующих, а являлся только к тем, кто действительно в нем нуждался.

Замечательно, что Иван Яковлевич часто отвечал не на вопрос, а на мысль приходившего к нему.

Зимой 1811 года Иван Яковлевич отвечал всем приходящим к нему и жалующимся на стужу:

– Подождите год‑годик, и жарко будет, и мерзнуть станете.

Так и случилось. 1812 год принес страшную войну с Наполеоном.

Перед войной произошла история, которая оказалась очень важной для течения жизни юродивого.

Один из соседних помещиков, собираясь выдать дочь замуж за офицера полка, квартировавшего в Духовщинском уезде, обратился к Ивану Яковлевичу с вопросом, будет ли дочь счастлива замужем.

Иван Яковлевич ответил:

– Дурно с арестантом в Сибири – вор вором и будет.

И, повернувшись, ушел восвояси.

Помещик отказал жениху.

А тот в отместку за совет юродивого, отыскав его в лесу, жестоко избил палкой.

Предсказание Ивана Яковлевича сбылось в точности. После войны 1812 года избивший его в лесу офицер попал под суд за кражу казенных денег в бытность казначеем. За это его сослали в Сибирь, предварительно лишив всех чинов и прав состояния. Бывшая его невеста, скомпрометированная перед жителями Смоленска поступком вельможи, замуж идти ни за кого не решилась, а поступила в монастырь, где впоследствии была игуменьей и до самой смерти поддерживала переписку с Иваном Яковлевичем.

Но вернемся к печальному событию – избиению Ивана Яковлевича. Тогда его, изуродованного и окровавленного, нашли в лесу односельчане и, сжалившись, отвезли в Смоленскую городскую больницу. Там юродивый пролежал четыре месяца и выписался в тот самый день, когда в город вошли французские войска.

 

Гроза 1812 года

 

О жизни Ивана Яковлевича во время французской оккупации не осталось почти никаких свидетельств. Только то, что подвижник, уже воспринявший на себя Христа ради юродство, обличал вражеских солдат на улицах города за их злодеяния.

Когда же началось паническое бегство французских войск обратно через Смоленск, Иван Яковлевич с одинаковой заботливостью старался отогреть полузамерзших русских и оледеневших французов. Он сам перевязывал целые партии проходивших раненых и ежедневно носил еду скрывавшимся в лесах жителям.

Несколько раз юродивый попадал в плен к врагу. Но всякий раз бежал благодаря оплошности часовых и хорошему знанию местности.

Однажды блаженный был задержан разъездом казаков, когда отпаивал водкой замерзших французов. Казаки приняли его за неприятельского шпиона и отправили в Главную штаб‑квартиру русской армии. Оттуда блаженный был вызволен по ходатайству и поручительству знавших его жителей, уже тогда называвших Ивана Яковлевича Батюшка.

По окончании Отечественной войны 1812 года император Александр I приказал Казначейству отпустить по особому назначению денежные суммы на все разоренные войной губернии. Иван Яковлевич видел злоупотребления смоленских властей, творимые с отпущенными суммами. Он бесстрашно укорял в бесчестных поступках людей, обиравших и без того разоренных смолян.

Однажды на главном городском бульваре юродивый остановил высокого чиновника и, указывая на последний полученный им орден, сказал:

– Что ты спесивишься? Ты награжден за смерть – десятки повымерли.

Это был тот самый чиновник, кому было поручено распределение денег. Он ужасно рассердился. Приказал схватить Ивана Яковлевича и посадить в острог. Кроме того, чиновник распорядился об отдаче блаженного под суд за якобы дерзкий наговор.

Жители Смоленска, присутствовавшие при происшествии, протестовали против произвола, доказывая, что Иван Яковлевич – юродивый, и что они его любят и не дадут в обиду. Сановник же, желая оправдаться и доказать, что обвинение на него возведено человеком помешанным, потребовал освидетельствования Ивана Яковлевича в Смоленском губернском правлении.

 

«Сумасшедший, вредный для общества»

 

В Смоленское губернское правление праведника доставили из острога. На предложенные вопросы он отвечал, ломаясь, прикартавливая и в третьем лице.

Высшие губернские власти обрадовались возможности придраться к его ответам. В результате Ивана Яковлевича единогласно признали сумасшедшим и вредным для общества. Отправив его в городскую больницу, власти предписали содержать пациента строжайшим образом, никого к нему не пуская. На сей счет был издан Указ Смоленского губернского правления от 4/17 февраля 1813 года.

Согласно полученному указу, руководство больницы не допускало к блаженному никого.

Но через два месяца стали обнаруживаться множественные случаи взяток от лиц, желавших побеседовать с юродивым. Число посетителей все увеличивалось, а предпринимаемые Губернским правлением и руководством больницы меры против этого не исправляли положения.

В результате Смоленское губернское правление в июле 1815 года отменило указ о недопуске посетителей к Ивану Яковлевичу. С того времени число ежедневных посетителей превосходило все мыслимые пределы.

Вскоре молва о прозорливце дошла до Петербурга. И смоленский гражданский губернатор, для прекращения слухов, разнесшихся по разным губерниям, принял деятельные меры.

 

В Москву, под конвоем

 

В октябре 1816 года московский военный генерал‑губернатор князь Дмитрий Владимирович Голицын получил Отношение смоленского гражданского губернатора с вопросом в Приказ общественного призрения, не имеется ли вакансий в Преображенской больнице Москвы. На этот запрос генерал‑губернатор ответил положительно, и поэтому 17/30 октября 1817 года Иван Яковлевич, признанный безумным и якобы из‑за неимения мест в Смоленской городской больнице, был доставлен из Смоленска в Приказ общественного призрения. Из Приказа мнимо безумный блаженный был отправлен в сопровождении конвоя в Преображенскую больницу.

Иван Яковлевич так описывал посетителям свой переезд из Смоленска в Москву: «Когда суждено было Ивану Яковлевичу переправляться в Москву, то ему предоставили и лошадь, но только о трех ногах, четвертая была сломана. Конечно, по причине лишения сил несчастное животное выдерживало всеобщее осуждение, питаясь более прохладой собственных слез, нежели травкой. При таком изнуренном ее положении мы обязаны были своей благодарностью благотворному воздуху, по Божиему попущению принявшему в нас участие. Ослабевшая лошадь едва могла передвигать три ноги, а четвертую поднимал воздух, и, продолжая так путь, достигли мы Москвы, а 17 октября взошли и в больницу».

Это были не «вещания пророка» и не «бред безумного». Звуки и речь, издаваемые юродивыми Христа ради, подобны пению птиц, славящих Творца всяческих. Они возносятся к Господу, но «царь природы» – человек не понимает их смысла и простоты.

В словах Ивана Яковлевича угадывается большое смирение: больница ему «суждена», а лошадь «предоставили», как какому‑нибудь важному лицу. Речь юродивых Христа ради часто отличалась тем, что о себе подвижники говорили в третьем лице: «Суждено было Ивану Яковлевичу». Да и лошади, возможно, подвижник уподобил свое жалкое положение: подобно бессловесному животному, несчастный выдерживал «всеобщее осуждение, питаясь более прохладой собственных слез». Человек четверочастен, по понятиям древних. И четвертая сломанная нога, которую «поднимал воздух», возможно, уподобляется «поврежденному» уму, который поддерживают только Небеса и Божия воля.

Осуждением на заключение в больницу блаженный был как бы духовно уподоблен преподобному Арсению Великому, скрывавшемуся от мира в пустыне и выведенному Богом к людям для спасения погибающих. Где бы иначе несчастные больные, оставленные родственниками и обществом, нашли еще такого молитвенника и попечителя об их телесных и духовных нуждах, причем ценой собственного имени, благополучия и здоровья? И где бы холодное к духовным вопросам общество того времени нашло такого обличителя и врачевателя греховных язв?

 

На цепи

 

Когда Ивана Яковлевича доставили в Преображенскую больницу, его сразу же приковали в углу подвала женского отделения, бросив для спанья клок соломы и назначив прислугой грубую женщину – воплощенное зло.

Блаженный так об этом рассказывал посетителям: «Это начало скорбям. Возчик мой передал объяснительный акт обо мне, и в тот же день, по приказу строжайшего повеления, Ивана Яковлевича опустили в подвал, находящийся в женском отделении. В сообразность с помещением дали ему и прислугу, которая, по сердоболию своему, соломы сырой пук бросила, говоря: «Чего же ему еще? Погоди, я сумею откормить тебя – у меня забудешь прорицать».

И снова Иван Яковлевич проявил удивительное смирение: и помещение, и прислуга ему «сообразны», а последняя к тому же «сердобольна». И еще блаженный укоряет сам себя: раньше на голой земле спал, а теперь целый клок соломы дали – «Чего же ему еще?». Раньше почти ничего не ел по своему подвигу, а теперь Господь послал суровый пост, но благословенный свыше. А пророчества односельчанам могли быть причиной гордости, которую его благодетели – больничное начальство и прислуга – уж сумеют побороть…

Очень часто юродивые Христа ради прогоняли добрую прислугу, а злую и жестокую призывали и любили, так как она помогала им возвышаться в смирении и аскетическом терпении.

В это время первый указ Смоленского губернского правления (о недопуске посетителей к Ивану Яковлевичу) вторично вошел в силу. И потому вначале Ивана Яковлевича держали под замком в отдельной от других больных комнате. Но «безумие» его не было замечено никем.

Смотритель Боголюбов и священник Екатерининского Богадельного дома рассказывали, что Иван Яковлевич с самого поступления в больницу всячески старался изнурять и ослаблять себя. С первого же дня он спал на голом полу, ничем не укрываясь на ночь; целый день разбивал молотком приносимые по его просьбе камушки. В пище был более чем неразборчив: всю подаваемую ему к обеду и ужину еду смешивал, солил, накрошив в ту же миску мякиш хлеба и подлив кваса. Этой смесью угощал посетителей.

 

Больничный пророк

 

Боголюбов еще рассказывал: «На третий день по прибытии Ивана Яковлевича из Смоленска моя младшая дочь заболела и в бреду металась на кровати. Услышав случайно от людей, доставивших в нашу больницу Ивана Яковлевича, что он лечит все болезни и разгадывает сокровенные тайны, я решил отправиться к нему спросить, чем больна и выздоровеет ли моя дочь?

Не успел я войти в его комнату, а Иван Яковлевич уже предупредил готовый сорваться у меня с языка вопрос, громко сказав подметавшему комнату служителю:

– Ох, больно, жалко! Ох, корь, корь – три дня помечется, повысыпит – на третий день здоровье.

Спустя два часа приехал врач, подтвердивший, что у дочери корь. Вторая часть предсказания также сбылась: на девятый день дочь моя выздоровела».

Как‑то Иван Яковлевич позвал Боголюбова и, когда тот вошел в комнату, закричал:

– Прими странника!

Не ожидая никаких гостей, Боголюбов подумал, что эти слова не относятся к нему.

Иван Яковлевич, повернувшись к нему, опять закричал:

– Эй, ты, прими странника!

Желая успокоить Ивана Яковлевича, смотритель пообещал исполнить его просьбу и приказал принять странника, если такой покажется.

К вечеру подъехала к больнице кибитка, из которой с трудом вышел священник, попросивший позвать смотрителя. Приехавший назвал себя протоиереем Павлом Корейшей, прибывшим из Павловска для свидания с братом – Иваном Яковлевичем.

Не успел отец Павел подойти к запертой двери комнаты блаженного, как тот стал звать брата по имени, ударяя по двери кулаком и прося сходить за отпиравшим двери дневальным.

При беседах двух братьев находился дежурный служитель. Он рассказывал о виденном и слышанном товарищам, и те, уверившись, что Иван Яковлевич праведник, приводили с собой жен и детей, желавших узнать будущее и воспользоваться изумлявшими их советами. Придя домой, они рассказывали о провидце соседям и знакомым, в свою очередь пересказывавшим слышанное другим…

Обычно посещали Ивана Яковлевича после утреннего врачебного обхода. Посетителей на черной лестнице встречал надзиратель Иголкин, который, собрав с них плату по своему усмотрению, впускал пришедших поодиночке в комнату юродивого, не позволяя задерживаться дольше получаса.

 

Иван Яковлевич и Лука Афанасьевич

 

В конце трехлетнего заточения в больнице Промысел Божий указал Ивана Яковлевича многим, искавшим духовной пользы.

Это произошло следующим образом.

В Преображенской больнице до прибытия Ивана Яковлевича долго жил юродивый Христа ради Александр, из крестьян Костромской губернии.

Этот блаженный был духовным утешителем многих, прибегавших к его советам. Среди них – фабрикант‑суконщик Лука Афанасьевич, молодой и холостой человек. Однажды Лука Афанасьевич, как всегда делал в день своих именин, отправился к Александру Павловичу, чтобы устроить обед для пациентов больницы.

Не успел он ступить на порог комнаты юродивого Александра, как тот заключил его в объятия с восклицаниями:

– Как ты счастлив! Как ты счастлив, радость моя! Истинно благословен час твоего рождения!

И опять бросился целовать, продолжая:

– Ты вот, друг мой, смущаешься, а я радуюсь за тебя. Радуюсь тому, что Бог удостоил тебя послужить не одному мне, а тому, кто гораздо выше меня! Постарайся, ангел мой! Постарайся с любовью послужить доброму делателю винограда Христова, за то и сам получишь награду. Ступай, отыщи его – он находится под нами в подвале.

Молодой человек, не пожалевший материальных затрат, был допущен в подвальное помещение больницы, познакомился с Иваном Яковлевичем и стал его благоговейным почитателем.

В одно из посещений Иван Яковлевич сказал ему:

– «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, – по слову Господа, – а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее». Ступай, Лука, в Старый Иерусалим.

Лука смутился, так как руководил обширной торговлей и, не имея родственников, не знал, на кого оставить хозяйство.

Иван Яковлевич, как бы не замечая этого, продолжал:

– «У добнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, – сказал Господь, – нежели богатому войти в Царство Божие».

И блаженный до мельчайших подробностей описал Луке Афанасьевичу предстоящий тому путь в Иерусалим: называл остановки по городам, острова и заливы в море; предсказал, где он и сколько будет ночевать, причем насчитывая для дороги значительно больше времени, чем требуется обычно. Особо подвижник просил молиться за него в Бар‑граде (так русские паломники называли итальянский город Бари, где хранятся мощи Николая Чудотворца Мирликийского. – Сост.), хотя тот находится в противоположной стороне от предстоящего Луке Афанасьевичу пути.

Лука Афанасьевич, как истинный послушник старца, устроив свои торговые дела и вверив себя воле Божией и молитве блаженного, отправился сначала в Киев, затем благополучно добрался до Константинополя.

На пути из Константинополя паломники попали в сильную бурю на море. Затем паломников поразила чума. За короткое время из трехсот человек в живых остались семеро. Буря относила корабль от пути в Иерусалим в противоположную сторону. Носимый волнами, он остановился только рядом с Бар‑градом.

Не раз во время этого страшного пути Лука Афанасьевич вспоминал предсказания блаженного.

В связи с началом Русско‑турецкой войны русским паломникам был закрыт проход в Иерусалим. Луке Афанасьевичу пришлось более двух лет провести среди иностранцев…

Посетив святые места Иерусалима и его окрестностей, Лука Афанасьевич отправился в обратный путь, но снова противным ветром был отнесен к Афону, хотя и не имел намерения побывать там. И только после посещения Святой горы он благополучно вернулся в родные места.

Едва паломник вошел к Ивану Яковлевичу, как блаженный приготовил ему маршрут путешествия по России. Притом такой, что в три года дай Бог пройти.

Не смея противиться, Лука Афанасьевич просил небольшую отсрочку. Однако блаженный ему заметил, что «они» (бесы) не отдыхают, а день и ночь воюют с нами и не имеют покоя, ища случая, как бы погубить кого‑нибудь.

Иван Яковлевич добавил:

– Ступай без сомнения и верь, что не задремлет Хранящий тебя. Господь – покров твой.

Послушный ученик опять отправился в путешествие.

По благословению блаженного подвижника Луке Афанасьевичу нужно было обойти все монастыри и пустыни, поклониться чудотворным иконам, где бы они в России ни находились.

Лука Афанасьевич вернулся в Москву через шесть лет и, по совету Ивана Яковлевича, поступил в Покровский монастырь в число братии, где и был пострижен в монахи с именем Леонтия. Блаженный же, дождавшись рукоположения отца Леонтия в иеромонахи, просил его исповедовать и причастить Святых Тайн, чего давно желала его утружденная подвигами душа.

Отец Леонтий до конца жизни не переставал пользоваться наставлениями Ивана Яковлевича. Так и продолжалось до самой кончины отца Леонтия, после которой блаженный праведник уже не избирал себе особого духовника, а исповедовался и причащался у больничного священника, который, в свое время, и похоронил его.

Когда же Ивана Яковлевича известили о том, что отец Леонтий умер, юродивый произнес:

– Нет, отец Леонтий не умер, а отправился служить раннюю обедню к Тихвинской Божией Матери.

 

Перемена участи

 

Заточение юродивого в подвале продолжалось около одиннадцати лет. Причиной некоторого улучшения его положения послужило следующее событие.

Жена князя Дмитрия Владимировича Голицына, желая убедиться в справедливости слышанного, приехала однажды вечером в Преображенскую больницу, зашла к блаженному и спросила:

– Где находится в настоящее время мой муж?

Иван Яковлевич назвал знакомый княгине дом, чем немало удивил ее. Но еще больше удивилась княгиня, когда, приехав домой, она узнала, что муж ее действительно провел вечер там. Это происшествие, рассказанное княгиней многим, привело к разрешению князя видеться посетителям с Иваном Яковлевичем. Врачи стали смотреть на посетителей сквозь пальцы (правда, злоупотребления увеличились).

Так продолжалось до 1828 года, когда главным врачом больницы стал действительный статский советник доктор медицины Василий Федорович Саблер. Убедившись на собственном опыте в невозможности прекратить допуск посетителей к юродивому, доктор Саблер решил выхлопотать у московского генерал‑губернатора князя Голицына разрешение свободного допуска посетителей к блаженному с взиманием с каждого двадцати копеек серебром на улучшение жизни больных.

За время пребывания в больнице Ивана Яковлевича составился капитал в несколько тысяч рублей.

С бедных по его просьбе не брали платы за вход; между ними он делил все, что ему приносили. С богатых, желавших ему пожертвовать, также ничего не брал, указывая на общую кружку.

Главный врач больницы Василий Федорович Саблер уверился в прозорливости Ивана Яковлевича после следующего случая.

Доктор решил показать блаженного госпоже Ланской.

При этом Иван Яковлевич стал просить доктора снять левый сапог, приговаривая:

– Узок больно.

Доктор не обращал внимания на слова Ивана Яковлевича и разул левую ногу только по настоянию госпожи Ланской. После получасовой беседы с блаженным Василий Федорович обулся и, посмеиваясь над случившимся, поехал домой.

По дороге лошади понесли, и Василий Федорович, испугавшись и выскочив из кареты, упал и сломал левую ногу. Дома нога до того распухла, что сапог нельзя было снять без разреза.

Госпожа Ланская вспомнила предсказание блаженного и указала доктору на совпадение. После этого доктор поверил юродивому и всегда был к нему расположен.

Иван Яковлевич, несмотря на расположение к нему руководства больницы и перевод в большую комнату, еще более смирялся и изнурял немощное тело. В большой комнате он очертил себе мелом по полу угол примерно полтора на полтора метра и практически не выходил за проведенную самим же черту.

С этим временем связано много поучительных историй, в центре которых находился, разумеется, Иван Яковлевич – Христа ради юродивый. Вот одна из них.

Как‑то принесли Ивану Яковлевичу казенные щи и кашу, а один посетитель принес лимон, другой – ананас, третий – фунт семги. И вот Иван Яковлевич в кашу выливает щи, туда выжимает лимон и туда же опускает кусочки ананаса и часть семги. Перемешивает все это рукой и начинает есть, с сардонической улыбкой приглашая расфранченную купчиху или сластолюбца‑барича разделить с ним трапезу…

Безумный, на первый взгляд, поступок блаженный старец объяснял просто. Не рассчитывая на внимание к его словам о важности поста в духовной жизни православного, независимо от положения, Иван Яковлевич таким юродством хотел обличить распространившиеся случаи нарушения поста в высшем свете.

Из письма Ивана Яковлевича некоему журналисту: «Вы, милостивый государь, многое в книжке своей поставили мне в вину; а главным образом на показ всему свету выставили мою бескомфортабельную жизнь и жестоко осудили меня за то, что я по великим постам приносимые мне постные и скоромные кушанья мешаю вместе и потом – сам ем и других кормлю; и все это, как вы говорите, имеет в глазах моих мистическое значение.

Стало быть, обвинение ваше пало на меня от вашего непонимания моего действия, а потому считаю нужным его пояснить вам. Раз как‑то пришло в старую глупую голову на мысль, что у вас в свете по великим постам живут не так, как следовало бы: довольно разнообразно и с учреждениями Церкви нашей не согласно. Я слышу, например, что в эти Святые дни там у вас шумные балы, то – удалые концерты, то – в театрах живые картины и разные иностранные фокусы, а на балах – большие стерляди, пьяная уха, жирные пироги разных названий, гуси, утки, поросята; а там, в то же время, – редкие удары в колокола, большие и малые поклоны, потом: хрен, редька, лук, кислая капуста, черный хлеб и русский квас.

Что это такое, думаю, – в одном городе, да не одни норовы? Все, кажется, – христиане православные, а не все живут православно. Первые мне очень не понравились; давай же – вразумлю их, чтобы и они жили по‑христиански. Но как растолковать им, что жить им так не следует? Прямо так сказать – не послушают, засмеются только. Написать книжку – не могу. Дай же составлю им такой винегрет из кушаний, чтобы он опротивел им всем; а если винегрет опротивеет им, то, думаю себе, наверно, тогда и беззаконная жизнь их опротивеет им, и будут жить по христианскому закону.

Вот вам, милостивый государь, объяснение непонятного для вас мешания кушаний; пусть послужит оно толкованием и всей моей, странной для вас, жизни!»

Если раньше прозорливость блаженного была лишь частным внешним проявлением благодати Святого Духа, наполнявшей старца, то с некоторых пор она стала и основным духовным подвигом юродивого на благо и спасение слабых в вере и благочестии.

Однажды приехала к Ивану Яковлевичу богатая барыня с вопросом, когда ей ждать мужа, извещавшего ее о своем скором приезде. После нескольких повторов вопроса Иван Яковлевич расплакался, на что барыня очень рассердилась.

Когда же она засобиралась домой, Иван Яковлевич сказал:

– Вдовица! Вдовица! Почему в цветном, а не в черном?

Барыня еще больше рассердилась, а по возвращении домой нашла на столе письмо, извещавшее, что ее муж скончался в дороге от удара.

В 1821 году господин Волхов, решив проверить прозорливость Ивана Яковлевича, спросил его, скоро ли его жена приедет из Петербурга, хотя сам не был на то время женат.

Блаженный сказал, что тот не женат, но скоро женится; и затем по‑гречески и по‑латыни описал ему на несколько десятков лет его занятия, успехи и неприятности, прибавив по‑русски:

– Живи, как живешь, трудись, как трудился, и хорошо тебе будет.

Господина Волохова поразило знание юродивым его семейного положения. Однако в остальные предсказания он не поверил.

Через десять лет он начал убеждаться в правоте Ивана Яковлевича и стал через знакомых посылать блаженному многочисленные записки с вопросами. И однажды в 1846 году юродивый передал, что даст ответ только по приезде спрашивающего.

Когда господин Волохов подошел к двери Ивана Яковлевича, услышал голос за дверью:

– Вот двадцать пять лет не видались и увидимся опять.

Увидев вошедшего, Иван Яковлевич произнес:

– Двадцать пять лет мы с тобой не видались, дедушка.

После чего рассказал подробно, что произошло с вошедшим за прошедшие годы.

У иных Иван Яковлевич брал булавки, приказывал бросать за себя, приговаривая:

– Колючий язык притупить надобно.

Так, юродствуя, Иван Яковлевич обличал осуждение ближних и грубость речи.

Блаженный вообще полагал, что грехи языка страшнее змеиного яда (по словам Святого Писания).

Приехавшую к блаженному служанку некоей вдовы старец ударил по губам со словами:

– Злой язык!

И служанка призналась, что поругалась с другой служанкой.

Судя по преданиям, не обходил Иван Яковлевич вниманием и священнослужителей.

Антоний, игумен Малоярославецкого монастыря, рассказывал, что, когда однажды посетил Ивана Яковлевича, он посадил его на диван, а сам, встав перед ним, отдал честь рукой, словно солдат командиру. После этого юродивый вырезал из бумаги крест и положил перед игуменом.

Тот подумал, что юродивый предвещает какую‑нибудь неприятность. Вернувшись в монастырь, Антоний узнал, что представлен к наперсному кресту.

Уходя от Ивана Яковлевича, Антоний попросил его святых молитв, на что блаженный ответил:

– Ваших просим.

Как‑то к блаженному пришли священник и дьякон.

Иван Яковлевич сердито посмотрел на них.

Священник, низко кланяясь, заговорил:

– Батюшка, у нас случилось несчастье. Крест пропал из алтаря.

Иван Яковлевич с гневом закричал:

– Как из алтаря мог пропасть крест? Да ты сам, может быть, украл его…

И блаженный пошел на них с кулаками, укоряя в греховной жизни. Такую произнес проповедь о важности духовного звания и священного сана, что и на некоторых кафедрах лучших не слышали.

Женщина‑посетительница, присутствовавшая при этом, подумала: «Вот как он их отделал! А меня как хорошо принял…»

Блаженный в миг очутился перед ней, сдернул с постели, на которой та сидела, и так толкнул на жесткую лавку, что женщина затрепетала. Когда же женщина опомнилась, раскаялась в осуждении священнослужителей и мысленно попросила прощения, Иван Яковлевич обратился к ней, взял ласково за руку и посадил на прежнее место.

 

Целитель с Божией помощью

 

Целительство – чудный дар. Им Господь наградил Ивана Яковлевича в полной мере. Известно множество случаев действенной помощи юродивого тем больным, кто уже оставил всякую надежду.

Приведем только два примера. Каждый – замечателен и поучителен в своем роде.

Однажды с Екатериной Григорьевной Палицыной к Ивану Яковлевичу приехала монахиня (в дальнейшем игуменья Влахернской обители) с сомнением по поводу Ивана Яковлевича. Она мысленно решила, что если юродивый заговорит с ней о Божией Матери, то она поверит ему.

Только‑только она вошла, Иван Яковлевич запел:

– Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою…

Потом сказал:

– Тебе бы, матушка, надо натирать уксусом ноги на ночь.

Гостья призналась, что не спит ночью от сильного жара и ломоты в ногах. Средство, подсказанное Иваном Яковлевичем, помогло ей.

Часто блаженный излечивал посетителей от особо тогда распространившегося недуга пьянства, иногда даже тех, кто пришел к нему от нечего делать.

Так, один господин, более десяти лет страдавший беспробудными запоями, придя к юродивому и сев около него, тяжело вздохнул.

В ту же минуту блаженный спросил:

– Что за животина там вздыхает?

Когда мужчина отозвался на вопрос, блаженный добавил:

– Что ж ты так тяжело вздыхаешь, словно нагруженная лошадь?!

– Кому же вздыхать, как не мне? – с горечью ответил посетитель.

– Тяжело тебе жить, – сказал на это блаженный. – А ты скажи хозяину: «Ну тебя с твоей тяжестью, не одолею возить!» А после что: баба с возу – кобыле легче!

Выйдя от блаженного и дойдя до дома, мужчина вдруг подумал, что, вопреки обыкновению, пропустил питейное заведение. Решив, что ему ничего не помешает выпить дома, он направился в комнату, где хранилось спиртное. Достал графин с вином, посмотрел на него, как на заполненный питьевой водой. То же повторилось на второй и на третий день.

Заметив, что десятилетнее влечение к вину не возвращается, он понял шутку блаженного. И на четвертый день поспешил поблагодарить целителя. Но приложился уже к мощам только что умершего праведника.

 

История о платке

 

Далеко не все, даже из регулярно посещавших блаженного, были проникнуты его благодатью. Многие ничуть не изменяли своих греховных наклонностей. Блаженный зачастую жестко обличал и исправлял таких посетителей.

Если подобное случалось с в общем‑то добропорядочным человеком, последний сразу же становился добрым почитателем праведника и пользовался его духовным руководством и молитвами долгие годы.

Если же посетитель приходил поглазеть на «шарлатана‑прорицателя», который к тому же «угадывал» его грехи и страсти, то такой посетитель всячески стремился потом в разговорах или через газеты «разоблачить обманщика». Подобные посетители в бурных волнах распространявшегося тогда безбожия и суеверия находили множество благодарных слушателей.

Один из таких господ при посещении блаженного заметил на посетительнице дорогой платок и позавидовал ей.

Вдруг блаженный начал шарить вокруг себя, как будто чего‑то ища.

На вопрос барыни, что он ищет, юродивый ответил вопросом:

– Чем это так сильно пахнет и от кого?

В комнате было около шестидесяти человек, и неудивительно было почувствовать какой‑нибудь запах. Но юродивый, повторив вопрос, обратился к барыне в дорогом платке. Она решила, что блаженному понравились ее духи, и предложила их ему – целый флакон.

Блаженный попросил платок.

– Извольте, извольте! – отвечала она.

Взяв платок, Иван Яковлевич взглянул на упомянутого посетителя и со вздохом сказал:

– На, спрячь его.

Барыня крайне возмутилась:

– Как? Вы мой платок отдаете другому! Ни за что! Верните назад, вы не имеете права распоряжаться чужой собственностью!

А в это время «осчастливленный» шел с чужим платком к дверям. Когда он уже переступал порог, резкая боль в большом пальце ноги пронзила его.

Еле добравшись до дома, молодой человек вскоре совсем потерял ноготь на пальце ноги. В таком мучительном состоянии он находился несколько дней, думая, что и в аду мучения будут легче.

Накануне праздника святых мучеников Бориса и Глеба больного сморил легкий сон, и едва тот уснул, как услышал над собой разговор.

Один спрашивал другого:

– А здесь что?

– Тут хворост жгут.

Молодой человек открыл глаза и увидел двоих, прошедших над ним по воздуху.

С того дня ему стало легче. И при первой возможности он посетил Ивана Яковлевича.

Блаженный, печально взглянув на вошедшего, прикоснулся ногой к пальцу его ноги и произнес:

– Будем довольны пищей и одеждой, которые имеем… Сказано: не пожелай того, что видишь в руках ближнего.

Замечательно, что этим происшествием блаженный хотел вразумить не только, а может, и не столько похитителя, сколько лжемилосердную барыню.

Первый, осознавая тяжесть греха и не имея воли противостоять ему, молитвами и вразумлением юродивого исцелился от пагубной страсти. Вторая же, напротив, не проявив и малого милосердия, милосердием юродивого раскрыв собственное жестокосердие.

 

«Не плачьте, ангелы, надо мною…»

 

Видя многое из того, что было скрыто от глаз (а иногда – и от разума) людей, живших в миру, юродивый делал внешне парадоксальные заключения,

Многие спрашивали Ивана Яковлевича, не хочет ли он оставить больницу.

Блаженный отвечал:

– Идти я никуда не хочу… А тем более – в ад.

За этими словами Ивана Яковлевича – полное и окончательное отвержение мира.

Блаженный Иван Яковлевич предсказал в прикровенных словах обстоятельства и день своей кончины.

Он особенно почитал Великую Субботу и ежегодно в этот день причащался Святых Тайн.

И в 1861 году, причастившись и раздав бывшим у него посетителям просфоры, он сказал присутствующим:

– Поздравляю вас с новым годом, с утренней зарей.

Все решили, что блаженный старец говорит о своем новом времени и о своей вечной заре на востоке востоков.

Потом он попросил всех пожаловать к нему в день его именин 14 сентября, а одной девушке предложил прийти в праздник Воздвижения Креста Христова, тогда, мол, он останется один‑одинешенек, при нем никого не будет: «Ни тетушки, ни дядюшки, ни брата, ни сестры, совсем никого».

– Тогда, – добавил Иван Яковлевич, – приходи и облобызаешь меня.

(А 14 сентября стало девятым днем со дня кончины старца.)

Девушку удивили слова блаженного старца, ведь в этот день у Ивана Яковлевича бывало особенно много посетителей.

Старец же отвечал:

– Будут и тогда, да не пировать, а все будут богомольцы.

Незадолго до кончины Ивана Яковлевича поразил кашель. Но несмотря на болезни, тяжесть подвигов и упадок физических сил, он ни в чем не давал себе послабления, как будто только что вступил на путь подвига Христа ради юродства. Лежал он, как обычно, на голом полу, и даже под голову не клал подушку. А отвечать (письменно) на просьбы прекратил только за день до смерти. Любовь к ближнему превозмогала в нем все немощи и тяготы подвига.

После более семидесяти восьми лет труженической жизни Иван Яковлевич тихо скончался. Из последних его слов многочисленные почитатели, окружавшие его, услыхали лишь:

– Не плачьте, ангелы, надо мною…

Даже на смертном одре Иван Яковлевич заботился о сострадальцах, содержавшихся в Преображенской больнице.

В числе прочих прощавшихся подошла к блаженному женщина, не знавшая, кому передать принесенный ею в большом количестве хлеб.

Иван Яковлевич слабеющим голосом благословил ее отдать хлеб «нищим и убогим не имущим старца в богадельне».

За минуту до кончины блаженный молча благословил бывших у него и сказал громко:

– Спасайтесь, спасайтесь, и спасена будет вся земля!

Опустив руку, блаженный Иван Яковлевич с миром отошел к Господу.

Лицо усопшего стало необыкновенно спокойным и красивым, каким никогда его не видели.

Одна большая почитательница блаженного, издавшая впоследствии первое житие Ивана Яковлевича, сидя напротив одра усопшего, думала вот о чем: нельзя не упрекать некоторых умников в том, что они, не зная и не понимая Ивана Яковлевича, смеялись и издевались над ним; а ведь он жил в лишениях ради Бога и ближнего…

Близкими его чаще всего были убогие, страдающие и больные.

Скольких он исцелил от ран!

Скольких удержал от пьянства и распутной жизни и тем осчастливил целые семьи.

Иных посылал в монастырь, а другим запрещал вступать в обитель, говоря:

– Черная риза не спасет, а белая в грех не введет!

Когда святителю Филарету сообщили о кончине Ивана Яковлевича, он проговорил:

– Скончался труженик… Помяни его, Господи, в Царстве Твоем.

Святитель спросил, не было ли от усопшего какого‑либо устного завещания?

Ему сказали, что блаженный только раз поднял глаза и сказал:

– Вижу отца Леонтия в ярком свете…

Услышав это, святитель предложил было похоронить блаженного в Покровском монастыре, там же, где похоронили отца Леонтия. И начал отдавать соответствующие распоряжения, чему очень были рады архимандрит и братия монастыря.

Когда же могила была уже готова, полковник Заливкин уговорил святителя разрешить похоронить Ивана Яковлевича в селе Черкизово, взяв на себя все расходы.

Этому полковнику, прежде католику, трижды в видении являлся Иван Яковлевич, после чего тот принял православие.

Разные экипажи в несколько рядов провожали гроб покойного, из карет выходили, чтобы следовать пешком за ним, несмотря на то что дорога была грязная.

И как будто слышался еще голос:

– Спасайтесь, спасайтесь, и спасена будет вся земля!

 

* * *

 

Иван Яковлевич Корейша не был канонизирован Русской Православной Церковью и не прославляется в лике святых. Однако некоторые верующие РПЦ высказывают надежду, что рано или поздно знаменитый угодник будет причислен к лику святых.

 

«А грехи еще больше смердят»

О юродивом Михаиле

 

Михаил родился в 1799 году в семье Ивана Сущинского, дьякона, впоследствии священника Смоленской губернии, Рославльского уезда, села Черепово.

Он прилежно учился в Смоленском духовном училище, отличался добрым поведением и с успехом окончил семинарский курс.

Михаил Иванович начал юродствовать еще до окончания семинарского курса, совершая странные поступки, особенно во время отпусков из семинарии на родину. Зять Михаила, который поступил на место его отца в село Черепово священником, не понимая характера юродства юноши, частенько бил того за странности. Однако вскоре его отношение к шурину изменилось.

Помогли в этом простодушные крестьяне, соседи Михаила и его зятя.

Возле села Черепово находилась роща, куда Михаил часто хаживал молиться Богу. Крестьяне то и дело видели юношу в роще молящимся и скоро начали почитать его праведником. Они‑то и рассказали о поведении молодого человека священнику – зятю Михаила Ивановича. Священник, осознав свою ошибку, повинился перед шурином, поняв, что тот юродствует Христа ради. Священник попросил у шурина прощения и с той поры совершенно изменил отношение к нему.

По окончании курса наук Михаил ушел неизвестно куда.

Временами его видели в населенном евреями местечке Хиславичи, уже в образе юродствующего. Еврейские дети, когда Михаил проходил по улице, кидали в него камнями. Он с христианскими кротостью и терпением переносил это. И спокойно, не защищаясь, продолжал свой путь.

Через непродолжительное время Михаил появился в Смоленске. На сей раз – как странник. Он был одет в грубую рубаху, на ногах – дырявые сапоги.

В Смоленске видели его по несколько дней жившим на чердаке семинарии, неизвестно чем питавшимся. Ученики, приходившие на чердак учить уроки, вначале, увидев юродивого, пугались. Однако потом привыкли к юродивому и с удовольствием с ним встречались.

Не имея постоянного убежища в Смоленске, большую часть времени Михаил жил в Вознесенской женской обители. Там у него были родственницы, которым он, впрочем, строго запретил объявлять о родстве.

В обители Михаил отличался скромностью, доходившей до робости. Но и это не остановило злоязычных людей. Они жаловались на юродивого в полицию и игуменье монастыря Олимпиаде, прося удалить Михаила из обители.

Усилия недругов блаженного остались без последствий.

– Вседержитель держит здесь Михаила, не отпускает, – отвечал Михаил Иванович на предложения покинуть монастырь.

Смоленск был главным местом в жизни Михаила Ивановича. Здесь он прожил большую часть жизни, сначала обучаясь в семинарии, потом проходя подвиг юродства.

Отличаясь строгой подвижнической жизнью, он с огромным успехом способствовал нравственному исправлению других, кому до совершенства было очень и очень далеко.

Тем, кто обращался к Михаилу Ивановичу с просьбой о молитвах и помощи, и вообще людям, снискавшим его расположение и внимание или добродетельной жизнью, или нуждами и страданиями, он часто оказывал весьма важную помощь.

И, напротив, пренебрежение к Михаилу Ивановичу или обида не проходили без плохих последствий для оскорблявших юродивого Христа ради.

Во многих случаях Михаил Иванович обнаруживал дар прозорливости и прорицания – верный знак, что юродивый действовал во славу Божию и находился под особым покровительством Божиим. Было дано Михаилу Ивановичу и исцелять больных.

Михаил Иванович был строгим постником, исполненным молитвенного духа.

Питался он тем, что приносили доброхоты, употребляя пищу не ежедневно и с величайшей умеренностью. Для искоренения в себе естественной для человека слабости он старался лишать еду вкуса, смешивая обыкновенно все, что ему подавали. Часто еда от продолжительного пребывания в мешке (туда юродивый клал все поданное доброхотами) портилась так, что из нее выползали черви. Михаил Иванович тщательно собирал их и отправлял обратно в мешок. Тем самым напоминая себе и другим: тот, кто потакает своему чревоугодию, взращивает в себе большого червя. (Надо сказать, что в этот же мешок юродивый клал и мертвых птиц, подобранных на кладбищах.)

Искоренял он в себе и другие страсти.

Михаил Иванович проводил ночи в молитве. Обычно его видели в притворе храма Преподобного Сергия, в Вознесенском монастыре, перед нерукотворным образом Спасителя, что находился тогда в притворе. (В этом притворе, полагают, похоронена Мария Рыдванская, игуменья, замечательная тем, что во времена Петра Великого испросила у него помилование сорока преступным стрельцам, осужденным на смерть.)

Иногда с молитвой Михаил Иванович соединял пение. Тогда юродивого, поющего духовные песни, слышали в течение всей ночи. Любопытно, что его голос в каждодневной речи звучал грубо и отрывисто, а во время пения церковных песен становился необыкновенно приятным и выразительным.

Видели юродивого и совершенно босым, в нательной рубахе, истово молящимся, несмотря на сильные морозы.

Радея об умерщвлении плоти, Михаил Иванович иногда в непогоду пропадал на несколько дней и возвращался насквозь промокший. Когда по просьбе своих почитателей он снимал сапоги, чтобы просушить, кровь текла из израненных сапожными гвоздями ступней.

Посвящая большую часть ночи молитве (а спал юродивый очень мало), день Михаил Иванович оставлял для подвигов юродства.

Бывая подолгу в Вознесенском женском монастыре, юродивый посвящал себя нравственному воспитанию монахинь, стараясь приучить их к твердости и противостоянию разнообразным прихотям. (Тогда же не оставлял Михаил Иванович, впрочем, без вразумления и живших за стенами обители.)

Посещая в монастыре своих родственниц, монахинь Марфу и Памфилию, Михаил Иванович выпивал или выливал приготовленный ими для него чай, а сахар портил так, что тот делался непригодным к употреблению. Таким был простой урок воздержания.

А вот другие уроки.

Однажды, придя к монахине Евгении Лыкошиной, старице высокой жизни, Михаил Иванович сел за стол, на котором стоял самовар. А сахар подан не был. Юродивый приказал подать его. Когда монахиня принесла на блюдце сахар, Михаил Иванович взял блюдце, поставил под кран самовара и начал заливать его кипятком. Юродивый несколько раз просил принести сахар. И каждый раз заливал его кипятком.

Монахиня, внутренне возроптав, сказала:

– Что это вы, Михаил Иванович, напрасно тратите сахар? Видно, не знаете, что он не даром достается…

Но потом упрекнула себя: «Я будто жалею сахара рабу Божиему… Нехорошо… Уж он‑то знает, что делает». И с этими мыслями монахиня положила Михаилу Ивановичу полное блюдце сахара.

– Вот теперь чисто, – сказал юродивый, взяв сахар.

Со своим мешком, ставшим знаменитым, Михаил Иванович входил в дома и в храмы во время богослужения. Бывало, юродивый подходил слишком близко к стоявшим в церкви. Когда те, будучи не в силах выносить зловоние, исходившее от мешка, отходили, юродивый следовал за ними.

Иногда Михаилу Ивановичу говорили, что, дескать, не надо бы носить с собой повсюду мешок, доставлявший столько неудобства окружающим…

На подобные увещевания юродивый отвечал:

– А грехи еще больше смердят.

Михаил Иванович нередко посещал монахиню О., и даже по несколько дней жил у этой монахини, испытывая ее терпение кажущимися неуместными просьбами.

Монахиня О. рассказывала, что когда наступило время ее пострижения, на нее напало такое уныние, что глаза не высыхали от слез.

И вот Михаил Иванович пришел к ней в келью, всячески утешал, ободрял… Однако она продолжала плакать и унывать.

Тогда Михаил Иванович встал, грозно посмотрел на нее и сказал:

– А если придет Спаситель – и не найдет веры? Что тогда с нами будет?

Будущая монахиня была поражена этими словами. Она перестала плакать, уныние ее исчезло.

Сильное влияние на людей слова и жизни юродивого во Христе открылось в обращении на путь спасения многих смоленских жителей, ведших беспорядочную и порочную жизнь.

Особенно достойна внимания перемена, произошедшая под влиянием Михаила Ивановича в жизни мещан Лосевых.

Муж и жена Лосевы имели по соседству с монастырем каменный дом, в котором содержали трактир. И сами они вели разгульную жизнь, пили и ели, не помышляя о вечности.

Михаил Иванович часто их посещал. Эти посещения изумляли и даже смущали почитателей Михаила Ивановича, знавших о предосудительной жизни Лосевых. Представлялось странным особенное благоволение юродивого к обжорам и пьяницам.

Как‑то Лосев заболел. Михаил Иванович, предсказав несчастному смерть, расположил его к покаянию в грехах и убедил причаститься Святых Тайн.

В предсказанный Михаилом Ивановичем день Лосев умер. Его жена, Марья Прохоровна, пораженная даром предвидения юродивого, совершенно изменила свою жизнь и полностью предалась руководству Михаила Ивановича. Все стала она делать не иначе как по совету своего наставника, ничего не предпринимая без его согласия и одобрения. Прежняя обжора и пьяница, помышлявшая только о собственном удовольствии, сделалась постницей и странноприимницей.

В наказание за свою прежнюю привольную жизнь Марье Прохоровне нередко приходилось по приказанию своего строгого руководителя в сильные морозы выходить с ним на молитву без теплой одежды.

Когда Михаил Иванович был сослан в Чернигов, Марья Прохоровна, оставив свой дом и свое заведение, последовала за ним и не оставила его до самой смерти. Такой преданностью отблагодарила она юродивого за добрую перемену в своей жизни.

Дар предвидения Михаил Иванович употреблял во благо своих ближних. Он отводил бедствия от людей, которым они неправедно угрожали, исцелял больных, прекращал раздоры.

Марья Прохоровна, оставшись после смерти мужа владелицей большого каменного дома, решила завещать его смоленскому Вознесенскому монастырю в благодарность за то, что он давал приют Михаилу Ивановичу.

Между тем объявились претенденты на этот дом. В расчете на неграмотность Марьи Прохоровны было составлено фальшивое завещание ее мужа на дом. Монастырю угрожала опасность потерять дом, который предназначался ему.

В суде дело приняло оборот, неблагоприятный для Марьи Прохоровны.

И вот однажды игуменья монастыря получила из одного присутственного места бумагу, наполненную ложными показаниями и клеветой на Марью Прохоровну.

В это время Михаил Иванович был в келье монахини Варвары Палицыной, к которой приехала для посещения ее мать, помещица Палицына, хорошо знавшая Марью Прохоровну и ее дела.

Пьют чай. Вдруг Михаил Иванович приказывает матери Палицыной отнести чай игуменье.

Та пришла к игуменье, застав ее за чтением упомянутой бумаги. Хорошо зная дело Марьи Прохоровны, она рассказала все, что знала, игуменье. Таким образом, по наущению Михаила Ивановича она избавила Марью Прохоровну от клеветы, а монастырь – от потери дома.

Другой случай. При общем размежевании земель в Смоленской губернии помещице П. с четырьмя детьми‑сиротами угрожала опасность лишиться тысячи десятин земли. Двадцать пять владельцев повели дело против одной, и ей трудно было ожидать благоприятного для себя исхода тяжбы.

Помещица приехала в Смоленск, чтобы лично объяснись свое дело губернатору Ивану Васильевичу Капнисту, который вначале принял сторону этой помещицы, но потом, поверив ложным рассказам ее противников, готов был склониться на их сторону.

24 ноября помещица была у обедни в Вознесенском монастыре. В этот день был храмовый праздник, но она так была расстроена мыслями и духом, что не могла молиться.

При выходе из церкви между нищими она увидела человека, устремившего на нее сострадательный взгляд. Раскрыв на своей груди рубаху, он указал помещице на пять кровавых ран.

Отойдя немного, помещица спросила у знакомых, кто это.

Ей отвечали:

– Это местный юродивый, Михаил Иванович.

Помещица прежде уже не раз слышала о нем. Отрадное чувство пролилось в ее душу, и она сказала себе: «Пять язв было у Господа, пострадавшего за нас. Почему же и мне не потерпеть?»

С этими мыслями она вернулась было на место, где видела Михаила Ивановича, чтобы опять его увидеть, но не нашла юродивого.

«Помолись обо мне, раб Божий», – мысленно сказала она и вернулась туда, где остановилась, приехав в Смоленск.

Вскоре к ней приехал губернатор. И помещица рассказала ему всю правду о своем деле. После этого объяснения губернатор был постоянным ее защитником до окончания дела, продолжавшегося четыре года. В конце концов Сенат принял решение в пользу помещицы.

Она получила радостную весть в день Рождества Христова. Свой успех помещица приписывает молитвам Михаила Ивановича.

Священник Корнилий Кулагин рассказывал о случаях примирения при содействии молитв Михаила Ивановича супругов, оставивших друг друга без видимой причины.

Однажды пришел к священнику неизвестный иногородний купец и, вручая ему деньги, попросил помолиться за Михаила Ивановича.

Священник полюбопытствовал о причине такого усердия гостя к юродивому.

Вот что рассказал ему купец.

«Вступив в супружество, мы прожили с женой несколько лет в полном согласии, но потом без всяких особенных поводов охладели друг к другу и разошлись. Жена уехала от меня неизвестно куда.

Однако вскоре я начал жалеть о нашем опрометчивом поступке, страшная скука и уныние напали на меня.

Случилось тогда мне жить по делам в Смоленске, и, услышав об удивительном даре прозрения и силе молитв Михаила Ивановича, я обратился к нему со своим горем и стал просить его помочь мне избавиться от тяжкого состояния.

Прихожу я к Михаилу Ивановичу раз, другой, умоляю помочь мне… А Михаил Иванович в ответ на мои просьбы говорит какую‑то бессмыслицу.

Однажды, когда меня одолела совершенная скука и грусть, прихожу я снова к Михаилу Ивановичу с настойчивой просьбой вывести меня своими молитвами из невыносимого положения.

На этот раз просьба моя была услышана. Михаил Иванович вывел меня Благовещенскими (Молоховскими) воротами за городскую стену и начал махать по дороге полами своей одежды, приговаривая:

– Машь, Машь…

А потом ушел, оставив меня на дороге в раздумье и унынии.

«Нечего, видно, ожидать мне помощи от юродивого», – подумал я про себя, оставшись один.

Вдруг едет по дороге повозка, а в повозке моя жена Мария – «Машь, Машь».

С величайшей радостью встретились мы с женой, которая также в разлуке грустила и скучала по мне и искала примирения и соединения со мной. После этой встречи мы снова вместе живем в любви и согласии. И надеемся до смерти сохранить супружескую верность и любовь.

Примирение и соединение с женой я приписываю молитвам Михаила Ивановича…».

Как уже говорилось, уважение к Михаилу Ивановичу всегда сопровождалось благими последствиями для любивших и чтивших его и обратившихся к нему с просьбой о помощи.

А вот что случалось с людьми, презиравшими и оскорблявшими юродивого.

Бывший смоленский губернатор Х., гуляя однажды по городу, встретил Михаила Ивановича и сказал сопровождавшим его:

– Что это за безобразие такое ходит?

Ему отвечали, что это смоленский юродивый.

– Что за глупость! Какое там юродство? Взять его и посадить, – приказал губернатор.

– Куда меня посылаешь, там сам будешь, – возразил ему вслух при всех Михаил Иванович.

Х. впоследствии действительно был арестован за якобы провинность по службе и посажен в крепость. Надо сказать, что по делу, по которому губернатора заключили в крепость, он был оправдан и в целом он оставил в Смоленске о себе добрую память.

Другой губернатор, князь N., пострадал, может быть, также за суровое отношение к Михаилу Ивановичу.

Как‑то Михаил Иванович остановился напротив окон губернаторского дома в рубахе, порванной на плечах.

Жена губернатора, увидев его, закричала мужу:

– Что это за уродство в твоем городе! Выгони его!

Губернатор отправил юродивого сначала в больницу умалишенных, а потом перевел в острог. Спустя время, несмотря на многочисленные просьбы не высылать Михаила Ивановича из Смоленска, он был отправлен по этапу в Чернигов.

Между тем губернатор вскоре неожиданно лишился должности, а его дочь заболела эпилепсией.

Преосвященному Тимофею, бывшему архиепископу Смоленскому, сказали, что Михаил Иванович – умалишенный и одержим бесом.

Желая узнать истину, преосвященный позвал к себе Михаила Ивановича и заставил прочитать Апостол и пропеть Херувимскую песнь.

Михаил Иванович прочитал и пропел отлично. Владыка предложил ему определиться в Ордынскую пустынь (в Смоленской губернии).

Но юродивый промолвил:

– Нам, крамольным, пустыня недоступна.

– Сделаю тебя там иеромонахом, – пообещал владыка.

– Нет, мне нельзя, а вам там покой, – возразил Михаил Иванович.

Впоследствии неожиданно для всех преосвященный Тимофей поселился в Ордынской пустыни и там окончил дни, несмотря на то что желал возвратиться в Смоленск и все было готово к этому.

В 1848 году, когда в Смоленске свирепствовала холера, Михаил Иванович оставался несколько дней без пищи и казался совсем изнемогшим и даже умирающим.

Близкие пригласили к нему священника с просьбой убедить его исповедоваться и причаститься Святых Тайн.

Но едва только священник Михаил Волков отворил дверь в комнату, где лежал юродивый, Михаил Иванович закричал ему:

– Зачем пришел? Сам исповедайся и приобщись!

На следующий день священник скончался от холеры.

Смоленский священник протоиерей Иоанн Юшенов, имея больную жену и троих детей, попросил Михаила Ивановича помолиться о них.

Юродивый отвечал:

– Четыре свечки горят. Одна гнилая, плохая, но еще погорит, а вот хорошенькая, тоненькая – погаснет.

Вскоре совершенно неожиданно умерла у священника красивая и здоровая дочь, а больная жена прожила полтора года.

Михаил Иванович, приезжая к знакомой монахине, нередко говаривал:

– Тут возле скоро будет келейка о двух печах, – и описывал все устройство кельи.

И действительно, на указанном им месте скоро появилась келья, в точности повторявшая ту, которую описал Михаил Иванович. Ее устроила и поселилась в ней монахиня Евгения (Лыкшина), жившая в то время, когда юродивый говорил о ее келейке, в миру и вовсе не думавшая поселиться в монастыре. Михаил Иванович впоследствии несколько лет жил у этой монахини на печке ее кухни.

Некий купец, однажды увидев Михаила Ивановича вечером на своем дворе, пригласил юродивого к себе ночевать.

– Нет, – сказал юродивый, – у тебя будет жарко. Пойду в сарай.

В ту же ночь у купца сгорел дом.

Вернемся ко времени высылки по этапу Михаила Ивановича в Чернигов.

Юродивому предстояло совершить пешком неблизкое путешествие, но смоленский купец Щекотов выпросил для него дозволение ехать в кибитке, которую и купил для него.

В сопровождении верной Марьи Прохоровны отправился Михаил Иванович из Смоленска и благополучно прибыл в Чернигов, где был препровожден в тамошний острог.

Михаил Иванович узнал, что полицмейстером в Чернигове был господин Чернцов, знавший Михаила Ивановича в Смоленске и уважавший его, но уже четыре года не видевший юродивого. Михаил Иванович попросил проводить его к господину Чернцову. Но просьба его не была исполнена.

Утром, однако, Михаил Иванович встретился с господином Чернцовым.

Прибывший по долгу службы в острог, тот увидел Михаила Ивановича.

– Вот я к тебе и приехал, – сказал юродивый.

Вскоре Михаил Иванович заболел.

Черниговский губернатор по просьбе господина Чернцова позволил перевезти больного из острога в богоугодное заведение.

За две недели до кончины, как рассказывала Марья Прохоровна, Михаил Иванович не принимал никакой пищи, а только пил воду со льдом. Ужин и чай, предназначавшийся для него, он приказывал относить больным.

За три дня до кончины Михаил Иванович попр