Исаак Масса, Пискаревский летописец

После кончины царя Федора престол занял брат вдовы усопшего Ирины Годуновой боярин Борис Годунов. Этот человек успел показать себя рачительным хозяином и, как сказали бы сегодня, эффективным менеджером: именно он от имени царя учредил в России патриаршество, именно он строил московский Скородом и, как записал шведский посланник при русском дворе Петр Петрей, «нес свою должность с таким усердием и благоразумием, что многие дивились тому и говорили, что не было ему равного во всей стране по смышлености, разуму и совету».

Голландский купец И. Масса своими глазами наблюдал за правлением царя Бориса.

Меж тем страна стала заметно процветать, и население весьма возросло, ибо до того была почти совершенно опустошена и разорена вследствие великой тирании покойного великого князя (Ивана Грозного. – Ред.) и его военачальников, во всем ему подражавших, и начисто разорена и разграблена, теперь же только благодаря добросердию и кротости князя Федора, а также великому умению Бориса снова начала оправляться и богатеть. <...>

Борис приказывал поджигать Москву в разных местах, и так три или четыре раза, и каждый раз сгорало более 200 домов, и все поджигатели были подкуплены Борисом, и многих из них приводили к нему, и он, угрожая позорной смертью, приказывал сажать их по разным тюрьмам; таким образом он снова навел страх на всю страну; сверх того он послал воеводами в пограничные города несколько человек, которые лживо писали, что крымский хан с большим войском снова готовится вторгнуться в страну, и посылали письма с такими вестями в Москву, так что повергли всю страну в такой страх, что народ забыл обо всех делах... и опасались, что эта измена и эти поджоги учинены татарами, и по причине необыкновенной хитрости Годунова оставили все подозрения, так что каждый был занят собственным горем и бедствием и, забывая о всех других делах, оплакивал только свои.

Борис, видя, что все совершается по его желанию, послал московским домовладельцам, дома и имущество которых погорели, много денег, сообразно с потерею каждого, и велел своим друзьям и слугам утешать их, соболезнуя их несчастью, и велел от своего имени весьма ласково утешать их, предлагая свою помощь, сколько он может, и ежели кто хотел обратиться к царю с просьбой, он обещал ходатайствовать за того, что он и исполнял, а сверх того все жалобы, каждодневно подаваемые царю во время его шествия в церковь, а также все прошения Борис принимал, тщательно сохранял и прочитывал, дабы знать, что происходит во всей стране; и все получали милости и ответы от Бориса, чем он так расположил к себе, что о нем говорили повсюду и не могли достаточно нахвалиться им, желая, чтобы по смерти царя он получил корону; этого только он и желал, и ему и его близким посчастливилось; Борис пользовался бóльшим уважением, чем царь, ибо царь не утруждал себя ничем, кроме того, что ходил в церковь и присутствовал при богослужениях, и Борис управлял всею землею, как глава государства, будучи над всем царем, а Федор Иванович носил только титул. <...>

Дядя покойного царя, Федор Никитич, получивший от него корону и скипетр и объявленный царем в присутствии всех вельмож, более желавших видеть на престоле его, чем Бориса... зная Бориса, и зная все действия Бориса, и зная также, что невозможно воспрепятствовать ему, ибо народ любил Бориса и взывал к нему, и чтобы избавить свое любезное отечество от внутренних междоусобий и кровопролитий, ибо он хорошо знал, что своими действиями может навлечь великую опасность, передал корону и скипетр Борису, смиренно прося его как достойного принять их.

Борис не желал и слышать о том, притворялся весьма изумленным, отказывался с великой мольбой, говоря: «Кто я такой, чтобы управлять таким несказанно большим государством, мне довольно трудно управлять и самим собою», и просил, чтобы его более тем не утруждали. Федор Никитич тоже называл себя недостойным, также не хотел слышать о том и сам решительно отказывался, и так оставалось нерешенным.

Великий страх обуял бояр и придворных, они все время взывали к Федору Никитичу и желали, чтобы он был над ними царем; народ меж тем повсюду кричал: “Сохрани, боже, царя Бориса»; и почти все толпой побежали ко дворцу, и поклялись, и присягнули повиноваться царю Борису, как следовало верноподданным; принял от них присягу Иван Васильевич Годунов, дядя Бориса; увидев это, все бояре также пришли и, опасаясь, чтобы народ не схватил их как изменников, стали присягать; а также Федор Никитич со всеми своими братьями, и так признали Бориса Федоровича государем и великим князем, а сына его – царевичем и наследником. <...>

В год 1599 после Рождества Христова, 1 сентября... совершилось венчание Бориса Федоровича царем всея Руси, а сын его объявлен царевичем московским... Венчание на царство было совершено с большой пышностью и великолепием, и царский пир, весьма роскошный, продолжался восемь дней. Венчание происходило в храме Богородицы. Венец на голову Бориса надел патриарх в присутствии епископов и митрополитов, со многими церемониями, благословениями и каждением; и царь шествовал по золотой парче, постланной поверх пурпурового сукна по всем дорогам, по коим ему надлежало пройти ко всем церквам, по Кремлю и к дворцу, и перед царем щедро разбрасывали золотые монеты, и каждый, сколько мог, подбирал их.

В Кремле, в разных местах, были выставлены для народа большие чаны, полные сладким медом и пивом, и каждый мог пить сколько хотел, ибо для них наибольшая радость, когда они могут пить вволю, и на это они мастера, а паче всего на водку, которую запрещено пить всем, кроме дворян и купцов, и если бы народу было дозволено, то почти все опились бы до смерти; но довольно о том писать, ибо сие не относится к предмету нашего сочинения. <...>

В то время (1601–1603 гг. – Ред.), по воле Божией, во всей московской земле наступила такая дороговизна и голод, что подобного еще не приходилось описывать ни одному историку... велик был голод и нужда во всей Московии. Так что даже матери ели своих детей; все крестьяне и поселяне, у которых были коровы, лошади, овцы и куры, съели их, невзирая на пост, собирали в лесах различные коренья, грибы и многие другие и ели их с большой жадностью; ели также мякину, кошек и собак; и от такой пищи животы у них становились толстые, как у коров, и постигала их жалкая смерть; зимою случались с ними странные обмороки, и они в беспамятстве падали на землю. И на всех дорогах лежали люди, помершие от голода, и тела их пожирали волки и лисицы, также собаки и другие животные. <...>

В самой Москве было не лучше; провозить хлеб на рынок надо было тайком, чтобы его не отняли силой; и были наряжены люди с телегами и санями, которые каждодневно собирали множество мертвых и свозили их в ямы, вырытые за городом в поле, и сваливали их туда, как мусор, подобно тому, как здесь в деревнях опрокидывают в навозные ямы телеги с соломой и навозом, и когда эти ямы наполнялись, их покрывали землей и рыли новые; и те, что подбирали мертвых на улицах и дорогах, брали, что достоверно, много и таких, у коих душа еще не разлучилась с телом, хотя они и лежали бездыханными; их хватали за руки или за ноги, втаскивали на телегу, где они, брошенные друг на друга, лежали, как мотовила в корзине, так что поистине иные, взятые в беспамятстве и брошенные среди мертвых, скоро погибали; и никто не смел подать кому‑нибудь на улице милостыню, ибо собиравшаяся толпа могла задавить того до смерти. И я сам охотно бы дал поесть молодому человеку, который сидел против нашего дома и с большой жадностью ел сено в течение четырех дней, от чего надорвался и умер, но я, опасаясь, что заметят и нападут на меня, не посмел. Утром за городом можно было видеть мертвых, одного возле кучи навоза, другого наполовину съеденного и так далее, отчего волосы становились дыбом у того, кто это видел. <...>

В это время происходило в Москве много ужасных чудес и знамений, и большей частию ночью, близ царского дворца, так что солдаты, стоявшие на карауле, часто пугались до смерти и прятались. Они клялись в том, что однажды ночью видели, как проехала по воздуху колесница, запряженная шестеркой лошадей, в ней сидел поляк, который хлопал кнутом над Кремлем и кричал так ужасно, что многие караульные убежали со страху в горницы. Солдаты каждое утро рассказывали об этих видениях своим капитанам, которые передавали своим начальникам, так что эти и им подобные рассказы доходили до царя, оттого боязнь его день ото дня возрастала... Это все были предвестники грядущей напасти, и хотя эта страна, претерпевая голод и нищету, исполненная бедствий, была сурово наказана, казалось, ее ожидала еще большая кара. <...>

Что касается градостроительной деятельности нового царя, в историю Москвы Борис Годунов вошел как правитель, при котором нарастили колокольню Ивана Великого, устроили в городе три богадельни и возвели на площади перед Кремлем Лобное место.

Пискаревский летописец повествует:

Лета 7108 царь и великий князь велел прибавить у церкви Ивана Великого высоты 12 сажен и верх позолотить, и имя свое царское велел написать. Того же года слит колокол большой, таков колокол весом не бывал, и поставлен на колокольнице деревянной тягости ради.

Того же года подписан храм в дому у Пречистой Богородицы, в Новом в Девичьем монастыре каменный, большой, соборный, о пяти верхах, чудно, и образы чудотворные обложены дорогим окладом с каменьями...

Того же года сделаны зубцы каменные по рву кругом Кремля‑города, где львы сидели, и до Москвы реки от Неглиненских ворот; да подле Москвы реки от Свибловой башни во весь город по берегу сделаны зубцы же каменные и по мельницу по Неглиненскую... И на Москве поставлены три богадельни: у Моисея Пророка на Тверской улице богадельня, а в ней были нищие миряне; да богадельня против Пушечного двора, а в ней инокини; да богадельня на Кулишках, а в ней нищие, женской пол. Того же году учинилось знамение в Грановитой палате: выпало верху против царского места с полсажени, а инде весь верх цел. <...>

Того же года (1599) сделано Лобное место каменное, резанное, двери – решетки железные. <...>

В комментариях к так называемому Петрову чертежу, составленному в начале царствования Годунова, то есть в 1598–1599 годах, сказано, что Лобное («Налобное» ) место представляет собой «помещение или возвышение, выстроенное из кирпича, на котором патриарх в дни молитв воспевает некоторые песнопения, также служит для объявлений народу».