Многообразие и единство мировой культуры. Духовный портрет современного мира 4 страница

Пока что алкоголь убивает людей больше, чем нар­котики и СПИД, вместе взятые. Но наркотики и токсикомания быстро нагоняют алкоголь. В том числе в уже названных нами “неалкогольных цивилизациях”. Там они бытуют издавна. И оттуда они пришли и на Запад. Хлынули, обогащая предприимчивых беззастен­чивых дельцов, уже унося сотни тысяч, миллионы жизней. Они — жуткая угроза телесности человечес­кой в конце XX века. Наркотики — это то, что пося­гает на наши тела и сердца, на ум и совесть еще более безжалостно, чем хозяева винокурен и производства спирта. Наркотики стали поистине бичом XX века. Естественные и искусственные. В большом выборе. В шприце и в таблетках. “Соломки” и опий, амфетамин и ЛСД, “травка” и “колеса”, “героин” и “крэк” — подлинное нашествие одурманивающих, глушащих, ломающих, угрожающих, уничтожающих снадобий. Наркотики кардинальнее, резче, стремительнее выби­вают человека из колеи, погружают в мир фантомов, разрушают тело, убирают из жизни. Они еще опаснее и грознее. Лечение от наркомании еще сложнее и ме­нее эффективно, чем от алкоголизма.

Что же может дать основания для какого-то хотя бы робкого оптимизма в этой области? Специалисты-наркологи считают, что в глобальном масштабе мож­но полагаться на родовую пластичность человеческой психики, связанную со сменой поколений, изменени­ем вектора культурных предпочтений, уменьшением стрессовых ситуаций. Полагают также, что потребле­ние наркотических средств (в том числе и алкоголя) обретает массовый характер по каким-то (еще плохо просчитанным), но цикловидным формам. Де мол, та­кие циклы составляют что-то около 60 лет. Затем уро­вень наркотизации начнет снижаться или стабилизи­руется. Почему? А кто его знает. Поверим, что это так. Хочется поверить. Надеются, что люди осозна­ют, что трезвость предпочтительнее, чем наркотичес­кие “полеты” или пьяное “море по колено”. Конечно, все это потребует глубоких изменений системы пот­ребностей, структуры и иерархии ценностей. Путь к этому долог и извилист. Но идти по нему надо.

Как говорил поэт Б. Чичибабин: “Пусть наша плоть недужна. И безысходна тьма. Но что-то делать нуж­но, чтоб не сойти с ума”. Так обстоит дело с челове­ческой телесностью.

Наконец, четвертая, не менее страшная угроза — кризис человеческой духовности. Практически все светские и религиозные, глобальные и региональные, древние и новые идеологии испытывают сейчас тягост­ные затруднения, не могут даже сколько-нибудь до­казательно ответить ни на актуальные проблемы эпо­хи, ни на вечные запросы духа. Многие на такие ответы самонадеянно претендуют, клянутся, что един­ственно верная истина у них хранится в “жилетном кармане”, но сколько-нибудь убедительно выполнить свои обещания и декларации не могут.

Вселенная страха и тревоги, беспокойство, прони­зывающее все пласты человеческого существования, — это, пожалуй, одно из тех определений, которое могло бы характеризовать наше время.

Беззащитная, мечущаяся, хромающая человеческая мысль во многих случаях оказывается неспособной ох­ватить настоящее, зрело оценить прошлое, хотя бы как-то уверенно предвидеть будущее. Нет сейчас на­дежных социальных теорий и философско-антрополо-гических концепций, в рамках которых можно было бы как-то более или менее определенно охарактеризо­вать наше сегодня и тем более — завтра.

И как грустно заметил Станислав Ежи Лец: “Страш­но дыхание эпохи, в которую нечем дышать”.

Нет свежего взгляда на мир. Общество человечес­кое как бы утратило смысл. Никто не нащупал ныне путеводной нити масштабного миросозидающего ха­рактера. Производство вдохновляющих символов и при­зывных целей как-то споткнулось и захлебнулось.

Известный отечественный философ Мераб Мамардашвили ввел в наш лексикон оборот — антропологи­ческая катастрофа. Он имел в виду, что за всеми на­шими бедами, малыми и большими, локальными и глобальными, стоит кризис человека, его духа, утра­тившего способность соприкоснуться с реальностью. Не смотреть на мир через стандартизированную оптику идеологизированных структур, а воспринимать мир как он есть. И строить относительно мира и своего места в нем свое миропонимание, подлинное сознание. Это означало бы возвращение свежего взгляда на реаль­ность. Но, разумеется, это не означало бы мировоззрен­ческого анархизма, миллиардной дробности воззрений и отказа от согласия с какими-то признаваемыми идея­ми не только одними, но и другими. Речь идет не о штопке обветшавших идей, а о выкройке каких-то но­вых, отвечающих изменениям мира и его очертаний.

Мир коллизионен, исполнен загадок, пронизан слу­чайностями — в нем сплетены хаос и порядок, они взаимопроникают. В нем нет протоптанных дорог и предназначенных маршрутов. Не бездумно и слепо мар­шировать по изведанным тропам, а искать и нахо­дить незнакомые. Видимо, этого требует от нас ситуа­ция входа в III тысячелетие.

Отечественный культуролог Г. Померанц, человек проницательный и глубокий, с горечью говорил, что торжество современной мировой цивилизации высту­пает как торжество бездуховности. Цивилизация со всеми ее материальными взлетами вдруг обнаружива­ет себя как лишенная надежных духовных основ. Она не уверена в своем будущем. Она с опаской оценивает настоящее. Она путается в осмыслении прошлого.

Иногда говорят, что к нам пришли из XIX столе­тия две идеи, достойные быть названными идеями века. Понимая, что это сильное упрощение, все же мож­но с таким утверждением согласиться. Одна идея — со­циалистическая, другая — научно-технологическая.

Считалось, что опираясь на эти идеи, люди Земли построят справедливое общество,обретут полноту жиз­ни, утвердят свободу и достоинство личности.

Обе эти идеи сейчас в руинах.

И та, и другая столкнулись с границами, постав­ленными биосферными глобальными возможностями Человеческого бытия. Благородна была давняя искон­ная мечта людей об обществе справедливости, реаль­ного социального равенства, высокого человеческого достоинства, удовлетворениявсех запросов — духовных и материальных. Это идея социализма, идея ком­мунистического преобразования.

Но, увы. Не говоря уже об ее уродливом искажении в истории нашей страны и ряде других стран, пошед­ших за нами, она оказалась внутренне уязвима, ибо де­виз коммунизма — “Каждому по потребностям? ” не мог опереться на реалии жизни. Мечта К. Маркса о “потоке богатства”, который польется и всех облагоденствует, осталась на уровне благодушных надежд.

Есть самый простой расчет: если стандарт потреб­ления 4 миллиардов аутсайдеров поднять до уровня уже поминавшегося нами “золотого миллиарда”, то надо за 50 лет удвоить потребление всех ресурсов и в 500 раз увеличить производство энергии. При этом надо не забывать, что человечество к 2030 году удво­ится.

При существующих технологических и потребитель­ских ориентациях биосфера планеты этого просто не выдержит. Да при нынешнем техническом оснащении это и невозможно.

Но это же относится и к технократическому опти­мизму, к идее о величии технического прогресса. При­знано всеми, что техника несет в себе не только бла­го, но и зло. Поэтому названные идеи сейчас в том состоянии, что опираться на них трудно.

Можно спорить, да и должно спорить о том, имеют ли они будущее и как они должны быть модифициро­ваны. В архив их сдавать не следует, но и полагаться на них ныне как-то опасно.

Социалистическая идея поднимала на щит соци­альную справедливость, технократическая — эконо­мическую эффективность.Их состыковка, сопряже­ние, органическое объединение на сегодня не удается.

А новых — ярких, принципиальных, объединяю­щих идей наш век, увы, не породил. Такова судьба светских идей, научных и философско-социологических.

Нет идей — нет глубины видения. Начинается бес­перспективное топтание на месте, вытаптывание Зем­ли, угасание полета духа. Смыслы (то ли по Платону, то ли по Налимову, то ли попросту осознание собственного пребывания в этом мире) без высших идей (идеалов), сверхцелей не проявляются. Если что-то и возникает, то отстраивается какая-то эсхатология мутного времени. И с тревогой все повторяютсловапесни В. Высоцкого: “Чую с гибельным восторгом, пропадаю...”. И возникает ощущение острейшей потребности в воссоздании жизнеутверждающей, ясной, объединяющей глобальной идеи, такой, которая вновь дохнула бы энтузиазм в сердца миллионов землян.

А мировые, да и местные религии, или эзотерические учения западных и восточных оттенков, как им и положено, зовут в “мир иной”. Однако, несмотря на внешнее обилие неорелигий (типа “мунизма” или “бахаизма”), многоликого сектантства в мировых религиях — принципиально новых идей в них нет. Все внешне выглядящее как “новации” — это лишь перелицовка традиционалистских, канонических положений, пришедших из прошлого, подчас очень давнего прошлого. Причем характерен всплеск сугубо мистических идей, не могущих быть изложенными концептуально.

Динамика резких глобальных исторических сдвигов приводит подчас к потере ориентации, краху святынь, духовному опустошению. Возник ценностный, аксиологический кризис.

Поэты иногда бывают до жути проницательны, до предела точны. Евгений Винокуров писал еще в конце 80-х годов: “Какой-то неясной мыслью ведом Идет человеческий род. Да, через глубокую вечность, с тру­пом, бредет человечество вброд...” Действительно, бредем вброд с трудом. Во весь рост встали перед нами угрозы. Они реальны. Их нельзя не видеть. Однако не стоит опускать руки, впадать в беспросветный пессимизм, отчаиваться и жестоко драматизировать все и вся.

Прорастающие надежды

 

Есть угрозы, но есть и надежды. Пусть робкие, но все же надежды. Конечно, оптимизм не дол­жен быть блаженным и беспочвенным. Нель­зя уподобляться тем “оптимистам”, которые во вре­мя крупного землетрясения утешают, де мол, гражда­не, не волнуйтесь, все утрясется. Да, угрозы наглядны.

Но если замереть и видеть только угрозы, если оце­пенеть и сложить руки, то и жизнь не в жизнь. Тогда и сил останется только на то, чтобы доковылять до толчка купить большой ржавый гвоздь, бельевую ве­ревку да кусок хозяйственного мыла. И... И завер­шить все размышления суицидальным концом. Но, прямо скажу, это, так сказать, не для человечества. Отдельные малодушные, запутавшиеся индивиды так решают свою судьбу. Исписаны сотни томов (от Дюр-кгейма до Абрумовой) с рассуждениями, почему они это делают. Это факт их биографии. Мы же речь ве­дем о человечестве. А ему жить и жить. И оно долж­но, обязано, может нести свою ношу, передавая эста­фету от поколения к поколению. Но если есть угрозы, то надо искать способы их преодоления. Из любого тупика возможен выход. Каковы же надежды на пре­одоление кризисных ситуаций?

Может быть, стоит сослаться на видение ситуации века людьми, которые добились права быть вескими и авторитетными мыслителями. Нобелевский лауреат Француз философ Альбер Камю стал известен как автор, писавший об абсурде и ужасе бытия, о том, что все мы подобны невольникам на корабле, наша галера пропахла селедкой, на ней слишком много надсмотрщиков и, возможно, мы гребем не в ту сторону. И все же, говорил он, не следует бросать весла. Глав­ное — не отчаиваться. Не стоит прислушиваться к тем, кто кричит о конце света. Да, конечно, мы живем в трагическую эпоху.Но слишком многие путают трагическое с безнадежным. Так говорил А. Камю.

Но разве не то же утверждал нобелевский лауреат русский писатель А. И. Солженицын в своей гарвард­ской речи. Еще в 1978 году он заявил, что если не к гибели, то мир подошел сейчас к повороту истории, по значению равному повороту от средних веков к Воз­рождению — и он потребует от нас духовной вспыш­ки, подъема на новую высоту обзора, на новый уро­вень жизни... И это сказал человек, прошедший гонения, Гулаг, эмиграцию, знающий изнанку жиз­ни.

Можно уверенно указать на определенные и осно­вательные предпосылки преодоления глобальных кри­зисных коллизий, блокирования и отведения вселенс­кой угрозы от человечества.

Первая такая предпосылка — это развертывание информационной (компьютерной), биотехнологичес­кой революции как технико-технологической осно­вы возможного выхода из ситуации “выживания”, преодоления преград к объединению человечества.

Создание на ее основе некоей новой цивилизации пока еще выявляется на уровне предпосылок. Конту­ры такой цивилизации еще плохо различимы. Но нали­цо реальные тенденции к развертыванию более гуманизированного и благополучного мирового сообщества в обозримом будущем.

Общество, контуры которого только-только про­являются, будет характеризоваться тем новым и со­вершенно особым местом, которое будут занимать в нем информация и знания. Уже сегодня в наиболее развитых странах основные области промышленного и сельскохозяйственного производства, связь и коммуникации, быт и развлечения, образование и духовная жизнь прочно опираются на достижения фундаментальных наук, становясь все более и более наукоемкими.

Поиск, создание, возрастание и хранение, смысловая трансформация, тиражирование и распространение знаний занимает все большее место в деятельности людей. Информация становится ценным продуктом и основным товаром.

Эти положения побуждают к тому, чтобы пристально вглядеться в само понятие “информация”. Еще недавно, так сказать в докибернетическую пору, информация понималась попросту как передача сообщения. В последние десятилетия на волне кибернетического бума это понятие переосмысливалось и углублялось.

Сегодня оно трактуется как некоторая субстанция, которая питает как исследователей, вчитывающихся непознанное, так и тех, кто стоит у руля процессов управления производством и социальной жизнью.

Возникли философские концепции, в которых информация ставилась в один ряд с протяженностью и движением. Информационность трактуется в них как свойство всего Универсума и каждой его составляющей. Во многих случаях у разных авторов информация понимается как отраженное разнообразие, устранение неопределенности, отрицание энтропии, передача многообразия, мера сложности структур, вероятность выбора и т. д. При всем этом логически строгого общепринятого определения информации так и не сло­жилось.

И на бытовом уровне уже ходят присказки типа Информация — мать эрудиции”. Понимание того, что информация есть некоторый содержательный сгусток любого знания, его внутренняя доминанта, глубинный стержень, становится широко распространенным. Полагая возможность развития общества как информационного”, мы тем самым утверждаем, что центр тяжести в “техносфере” и вообще во всей ис­кусственной среде человеческого бытия перемещается с     “энергетических” и “вещественных” моментов на “информационные”.

Известно, что одной из базовых составляющих куль. туры является техника. В нашей печати (В. В, Нали­мов, 1993 г.) отмечалось, что на земле нет, кроме че­ловека, ни одного существа, которое нуждалось бы в энергии, не могущей быть освоенной натурально, фи­зиологически. Недаром возник миф о Прометее, по­хитившем огонь у богов. От первого костра кромань­онцев до современных гидростанций и атомных реакторов тянется энергетическая основа техническо­го прогресса. Последовательно сменяют друг друга как основы технических конструкций дерево, медь, брон­за, железо, сталь, сплавы, композиты разных моди­фикаций. И их роль не исчезла.

Однако главным и основным стало сейчас решение проблемы: как именно соединить энергию и матери­ал, сконцентрировать, отстроить, собрать многое в еди­ное. А для этого и надо опираться на информацию, прежде всего сущностную, то есть научную.

Техника и технология наших дней, та, которую по­лагают шагающей по переднему краю, — это науко­емкая техника и технология.

Как невозможно остановить науку, так невозмож­но остановить технику и технологию. Движение от демократии к диктатуре и обратно еще наблюдается, но вот от трактора к мотыге не так-то часто, только в краткие периоды социальной разрухи. Дж. Бурстин в книге о “технологической республике” (1978 г.) мет­ко заметил, что политика — это искусство в пределах возможного, технология же — в пределах невозмож­ного. И технико-технологические новации нас все вре­мя удивляют, ставят перед новыми проблемами, по­зволяют развязывать узлы застарелых, казалось бы неразрешимых проблем, обгоняют порой самые пылкие фантазии.

Высокие технологии конца века (электроника, ин­форматика, космическое производство, биотехнология и т.п.) выводят производство на новый уровень, прин­ципиально отличный от предшествующей истории. А в их лице мир вглядывается в свое обозримое буду­щее. Действительно, создание этих технологий впол­не можно охарактеризовать как революцию, то есть радикальное качественное преобразование в основах производительной деятельности, в отношениях Чело­вечества и Природы.

Весь мир производства там, где он вступил в фазу революционных изменений, разительно меняет свой облик. Меняется соотношение производства благ и сферы услуг в пользу последней. Снижается весомость тяжелой промышленности, идетее разукрупнение, ди­версификация (умножение многообразия). Жесткие вертикальные моноструктуры заменяются территори­ально рассеянными производственными сетями. Ин­теллектуальная деятельность подвергается всесторон­ней “технологизации”. Компьютерная технология расширяет возможности мыслительных актов, разгру­жает память, создает предпосылки для творческих взлетов.

В этой ситуации резко возрастает значение “рес­публики ученых”, то есть созданиятого сообщества, которое занималось бы беспрерывной атакой неизве­данного, умножало бы “умственную силу” рода лю­дей. Высокозначимым становится массовое образо­вание, построенное на основе фундаментальных свершений науки. Страна, где пренебрегают сферой образования и поворачиваются спиной к науке, обрече­на на гниение. Дальновидные экономисты давно осозна­ли значимость “человеческого капитала”. А это значит, что наиболее впечатляющий результат, высочайшую эффективность дают вложения в человека. Будущее экономики, экологии, вообще жизни человеческой зависит прежде всего от того, каков интеллектуальный багаж людей и каков их духовный, нравственный об­лик.

Информационно-компьютерная революция подготав­ливаетбазу для глубоких социальных изменений. Они охватят все этажи общественной целостности — соци­альное устройство, хозяйственную жизнь и труд, об­ласти политики и образования. Традиционные пред­ставления о социальных структурах, характерные для XX века, по всей вероятности, уйдут в прошлое. Про­изойдут и происходят уже процессы, ведущие к тому, что в промышленном производстве останется все мень­ше непосредственных работников (“синих воротнич­ков”), т. е. собственно рабочих в традиционном смыс­ле слова. Зато все больше станет “белых воротничков” (специалистов) и “стальных воротничков* (роботов). Возникает новый слой работников с высокой интел­лектуальной квалификацией. А. Тоффлер называет его “когнетариат”.

Информационная технология стремительно разви­вается. Так, в 1971 г. первый в мире микропроцессор (“кремневый чип”) содержал 2300 транзисторов и по­зволял производить 60 тысяч операций в секунду. В 1993 году компьютер пятого поколения содержал их уже 3 миллиона 300 тысяч и выполнял 166 миллио­нов команд в секунду. Знатоки и эксперты полагают, что к концу столетия появятся компьютеры шестого и седьмого поколений, которые будут содержать в каж­дом процессоре 80—100 миллионов (!!!) транзисторов и осуществлять до 2 миллионов команд в секунду.

Существенно изменится и духовно-культурная сфе­ра общества. Информационная технология станет мощ­ным генератором и резким усилителем культурных сдвигов и инноваций. Она вызовет противоречивые и неоднозначные процессы. Любая информация через электронные средства индивидуального пользования сможет приходить по свободному выбору к любому человеку. И это изменит характер массовой культуры, системы образования, кругозор каждого отдельного че­ловека. Два противоположных процесса в культуре: массификация и демассификация, взаимопереплетаясь, вызовут немало непредсказуемых коллизий и неожи­данных возможностей. В целом же они выведут куль­туру на иной качественный уровень.

Информационная революция не может не затронуть сферу политических отношений. С одной стороны, по­следствия ее отрадны. Расширение возможностей не­посредственного участия каждого в принятии демо­кратических решений, упрочении демократической индивидуальной свободы. Но вместе с тем возникает опасность всеохватывающего контроля правящих структур в манипулировании людьми. Преодоление этого противоречия возможно на путях недопущения любых форм тоталитаризма, развертывания информа­ции в тесной связи с защитой достоинства и свободы людей.

Все это вдохновляет и воодушевляет. Хотя мы столько раз вдохновлялись и воодушевлялись, что хо­чется в “бочку меда” капнуть “ложку дегтя”, внести некую порцию скепсиса. А. Зиновьев в книге “Запад” (1993 г.) говорит, что к началу 90-х годов информа­ционный бум пошел на спад. Естественно, ослаб и эн­тузиазм предсказателей информационного общества. Наверное, к его замечаниям надо прислушаться. Как говорится, обжегшись на молоке, дуешь на воду. Ду­маешь, не стать бы адептом еще одной, на этот раз информационной, утопии, информационно-компьютер­ных чар.

Дело в том, что возникает вопрос, а каждому ли надо изобилие информации и каждый ли способен ее в себя вместить? Как говорит тот же А. Зиновьев, если искусственный интеллект в 1000 раз превосходит твой собственный, в мире будет 1001 дурак вместо од­ного. Или рассуждать будет три или более миллиарда дебилов, вооруженных баснословной интеллектуальной техникой. Только вообразитесебе нечто более кошмарное. И уже предрекают некоторые, что сверх­компьютеры вообще вытеснят человечество. И уже публикует “Литературная газета” статью с веселым заголовком “А не пора ли хряснуть топором по компь­ютеру?”.

Общество-то создается “информационное”. Но пла­нета уже затоплена пустой, бессмысленной информа­цией. И у подавляющего большинства людей потреб­ностей ни в накоплении информации, ни в обмене ею попросту надобности нет. Поэтому, размышляя об ин­формационном обществе, эти мотивы упускать из виду не следует. И все же оно подступает. Оно идет на За­паде, с Запада и проникает повсеместно.

Информационная революция может оказать серь­езное воздействие и на самого человека, его образ жиз­ни, род занятий, самочувствие. Разумеется, много за­висит от того, в каком социальном контексте будет протекать информатизация человеческой жизни. Как она будет связана с демократизацией социальности, гуманизацией духовной сферы. Тем не менее можно предположить, что формирование банков знаний, до­ступных для всех, становление информационной эпистемологии окажут воздействие на характер человеческой интеллектуальной деятельности.

В мир входит вместе с компьютеризацией новый вид реальности — “виртуальная реальность”, искус­ственная псевдосреда, с которой можно общаться как с подлинной. Эта новая технологическая среда ока­жет мощное и пока что совершенно непредсказуемое воздействие на человеческую психику. Пока что лишь краешек этой неясной перспективы обнаруживается в феномене маньяков компьютерных игр и их экстати­ческой погруженности в “виртуальную реальность”-

Диалог микропроцессорной системы и человека, превратившись в постоянный и необходимый момент жизненного пути, во многом существенно преобразует процесс обучения, профессиональный труд, досуг, ле­чение. Высокий уровень информированности, попрос­ту не сравнимый с современным, пробуждение твор­ческого потенциала, невиданные способы общения людей — все это породит иной тип человеческой лич­ности.

Характеризуя грядущее общество как информаци­онное, возникающее на основе компьютерной техно­логи, видимо, следует сделать одно важное дополне­ние. Как отмечалось отечественными исследователями (А. Д. Урсул, 1991 г.), это общество должно быть не только информационным, но и экологическим. Вы­движение в постиндустральном обществе на первый план информационных проблем еще не решает всех коллизий в отношении “общество—природа”. Назре­вающий глобальный экологический кризис, о котором мы говорили, повелительно требует поворота общества в сторону коэволюционных задач, т. е. достижения оп­тимальных отношений человечества и его природно-экологической среды. Производство не может не стать экологизированным. Иначе мы захлебнемся в его отбросах, погубим естественные условия нашего обитания.

Как это ни печально, но вещественные и энергети­ческие ресурсы иссякают. Уже есть обоснованные рас­четы, на сколько сможет хватить в обозримом буду­щем невозобновляемых ресурсов (уголь, нефть, газ и т. д.). Но есть один ресурс, который стремительно воз­растает, — это интеллектуальный, информационный и прежде всего ресурс научно-технического знания, образованности, информированности людей. Опираясь на этот, и главным образом на этот ресурс, включая и духовно-нравственное богатство, человечество в состо­янии преодолеть назревающую глобальную нестабиль­ность и выйти к новым горизонтам истории.

Важно подчеркнуть, что именно информационная Революция создает объективную предметную основу, которая позволит отвести термоядерную и экологи­ческую угрозу, а также опасность, нависшую над че­ловеческой телесностью. Какие бы скептические оцен­ки ни высказывались по поводу современной Большой науки — без нее никуда. Один из ее самых ярких современных умов Илья Пригожий говорил, что в наш “турбулентный” век мы вплотную приблизились к новому переосмыслению мира. Мы находимся пе­ред лицом новой Вселенной, новой природы, нам не­обходимо время для того, чтобы восстановить или ус­тановить пути понимания этой природы, которую мы открываем. Новое понимание мира, новые математи­ческие средства, новые физические и технические ору­дия — все это поможет создать новое видение мира и принять решения в соответствии с этим. Это та пер­вая основа, опираясь на которую можно будет спра­виться с угрозами.

Вторая предпосылка — это возможность утвер­ждения как доминирующего типа мирового хозяйст­ва — смешанной рыночной и, как правило, соци­ально защищенной экономики с элементами конвергентного типа. Эта форма экономических от­ношений сможет способствовать увязке интересов разных хозяйственных субъектов, гармонизации связей, нахождению баланса между экономической эффектив­ностью и социальной справедливостью.

Об этом мы уже говорили, размышляя о нынеш­нем состоянии мировой экономии. Думаю, что давний спор сторонников А. Смита и Хайека, Кейнса и Саха­рова, К. Маркса и Г. Зюганова еще не нашел оконча­тельного и бесповоротного разрешения. Сегодня (осо­бенно в нашей стране) в последние годы либеральные экономисты от Л. Пияшевой до Е. Гайдара ликуют и торжествуют, поднимая на щит идею экономики без­раздельно частной собственности как начало и конец всякой и любой цивилизации. Но ведь были идеи Н. Кондратьева, и есть в мире осторожная поступь сторонников Ден-Сяо Пина, и шведские экономисты от­нюдь не простаки. Поиск продолжается и, наверное, надежда состоит в том, чтобы найти приемлемые фор­мы гармонизации, оптимизации, сбалансирования всех, именно всех форм хозяйствования. Не надо “за­цикливаться” на какой-либо одной. Пожалуй, нигде, как в экономике, так не актуальна заповедь “не сотво­ри себе кумира”. Пагубно без оглядки растаптывать одно и со слепой самоувлеченностью насаждать дру­гое. Да, нужна экономическая свобода. Как говорил знаменитый экономист П. Самуэльсон в своем учеб­нике: “В одно прекрасное утро вы просыпаетесь и го­ворите себе — сегодня я начинаю дело. И вы действи­тельно начинаете его. Вы за все в ответе. За прибыли и убытки. За рост и за разорение. Но... но есть еще сообщество и общество. Есть страна и армия. Есть дети и больные, старики и иждивенцы, есть наука и обра­зование. Есть государство. И вы, хотите или нет, не можете с этим не считаться. Вы не можете вести дело в одиночку, находите компаньонов, образуете компа­нию, фирму, входите в концерн и т. д. и т. д. Это все школьные прописи, буквенные азы экономики. Но почему-то их иногда не понимают уж очень либераль­ные экономисты, окончившие и Гарвардскую и иные школы бизнеса. Только смешанная, конвергентная, социально защищенная экономика с учетом цивилизационных особенностей, этнической специфики даст надежды миру.

Одинаково показали себя неправомерными как сверх­централизованная экономика, со всегосподствующей огосударствленной собственностью, так и радикально-либеральное хозяйство с метанием эгоистических хо­зяйчиков и надеждой на то, что немая автоматика рынка сама собой все расставит по местам.

Разумеется, шаблонно однообразные структуры вряд ли могут быть применены повсеместно. Экономичес­кие традиции США и хозяйственные привычки Сомали — не одно и то же. Трудовые отношения во Фран­ции и Японии различны. Потребительские запросы в Швеции и Киргизии не совпадают. Но направление общего поиска, оптимального хозяйственного устрой­ства, соотношения плана и рынка в основных чертах уже определилось. И это послужит упрочению миро­хозяйственных связей, решению глобальных проблем.

Третья предпосылка — становление принципа не­насилия и демократического согласия во внешней и внутренней политике, в групповых и межличност­ных отношениях. Как это ни прискорбно, но агрес­сия, насилие были вечными спутниками истории. Вой­ны, перевороты, кровь пронизывают все значимые события, проникают все родовое бытие людей. Ф. Ни­цше, высокомерно именуя человека “супершимпан­зе”, полагал, что насилие — это органичный для лю­дей способ взаимного общения. Зигмунд Фрейд считал агрессивность неустранимым моментом человеческого поведения. Лауреат Нобелевской премии Конрад Ло­ренц прямо утверждал, что есть веские основания счи­тать внутривидовую агрессию наиболее серьезной опас­ностью, какая грозит человечеству в современных условиях культурно-исторического и технического раз­вития.