О ценности жизни (критика пессимизма).

Переходя к критике доктрины пессимизма, я должен заметить, что оставляю без рассмотрения метафизическую оболочку ее; психологическая основа пессимизма может быть защищаема без всякой связи с метафизикой.

Прежде всего возьмем шопенгауэровское определение воли, которая, как мы видели, считается тождественной со стремлением; стремление происходит вследствие недостатка, след., по своей природе оно есть страдание, поэтому воля является истинным источником несчастья в мире, так как по существу своему представляет страстное желание, а следовательно, неудовлетворенность. В этом определении Шопенгауэр слишком широко понимает волю. Правда, современная психология согласна с Шопенгауэром в том, что воля есть основной элемент психической жизни¹), но воля в этом смысле является в трех различных видах: в виде влечения, желания и воли в собственном смысле; строго отграничить одно состояние от другого в высшей степени трудно, но все-таки психологически они отличаются друг от друга.

Влечение — это тот психический момент, который происходит вследствие неудовлетворения какой-либо потребности; оно сопровождается чувством неудовольствия и очень неясным сознанием предмета влечения и средств удовлетворения влечения. Когда у нас является представление о том, что составляет предмет нашего влечения, а также является сознание недостижимости в данное мгновение того или другого предмета влечения, то такое состояние может

1) См. Паульсен. Введение в философию. М. 1894, стр. 114 и д.

423

 

 

быть названо желанием; оно, следовательно, уже сопровождается более или менее ясным сознанием. Наконец, третье состояние — хотение, или воля в собственном смысле, характеризуется определенным сознательным выбором или решением действовать в том или ином направлении.

Эти три момента различно относятся к чувствам удовольствия и страдания; кроме того, они входят в состав психической жизни в очень различных пропорциях.

Влечение, как продукт неудовлетворения той или другой потребности, действительно сопровождается чувством страдания почти всегда. Нельзя сказать того же самого относительно желания. Оно есть состояние отчасти неприятное, отчасти приятное: неприятное постольку, поскольку желание не удовлетворяется; приятное постольку, поскольку оно сопровождается представлением предмета, доставляющего нам удовольствие. Напр., аппетит есть ли состояние приятное или неприятное? Надо думать, что смешанное. Третий момент — хотение (воля в собственном смысле) не только само по себе не есть страдание, а даже, напротив, есть единственное орудие для борьбы со страданием; если мы обладаем сильной волей, то можем заставить себя спокойно смотреть на предмет желания. Следовательно, из трех моментов воли только лишь первый момент, влечение, сопровождается страданием, второй момент есть состояние смешанное, и, наконец, третий момент даже совсем не есть страдание. Поэтому утверждение Шопенгауэра, будто бы наша жизнь есть сплошное страдание, потому что она всецело состоит из воли, было бы верно только в том случае, если бы психическая жизнь складывалась исключительно из одного влечения, чего, разумеется, ни в коем случае утверждать нельзя.

Шопенгауэр изображает дело таким образом, как будто бы вся наша психическая жизнь вращается между двумя противоположностями: она есть или неудовлетворенное стремление, или скука (в том случае, когда стремление удовлетворено). Это изображение не соответствует действительности: моменты совершенного неудовлетворения и скуки и (происходящей от полного удовлетворения или отсутствия потребности) являются моментами крайними и в этом и смысле случайными, далеко не постоянными. Гораздо правильнее было бы сказать, что жизнь психическая склады-

424

 

 

вается главным образом из промежуточных состояний: когда влечение не доходит до состояния невыносимого страдания и когда удовлетворение не доходит до состояния полной скуки. Мы считаем те случаи исключительными, когда человек доводит неудовлетворение своих потребностей до состояния мучительности, или когда он за удовлетворением всех своих потребностей находится в состоянии скуки. Эти случаи представляют исключение, тогда как нормальная жизнь состоит из того, что находится между этими границами.

Наслаждение и страдание, по мнению пессимистов, есть только удовлетворение или неудовлетворение воли (желания). Раз наслаждение есть только удовлетворение желания, оно представляет явление отрицательного характера, т. е. оно означает не что иное, как отсутствие страдания. Но это утверждение Шопенгауэра едва ли справедливо. Ведь с таким же правом можно было бы утверждать, что страдание имеет отрицательный характер, потому что оно есть не что иное, как устранение удовольствия.

Как мы видели, отрицательный характер удовольствия доказывается тем, что удовольствию всегда предшествует страдание; но на это можно возразить, что всякое удовольствие, вызываемое неожиданным возбуждением, совершенно свободно от какого бы то ни было предваряющего страдания. Кроме того, можно привести массу и других примеров удовольствий такого рода. Напр., удовольствие, доставляемое высшими органами чувств (зрительные, слуховые и др.); удовольствия, происходящие от умственной деятельности; удовольствия, доставляемые наукой и. искусствами. Если мы слышим какую-либо мелодию, мы получаем удовольствие непосредственно, без подавления какого бы то ни было предшествующего страдания. «Первая падающая звезда, которую видит ребенок, очаровывает его без всякого предварительного желания. Открытие, сделанное по счастливой случайности, есть чистая прибыль, неожиданное наследство» ¹). Из этих примеров ясно, в какой мере Шопенгауэр был неправ, когда утверждал, что удовольствия имеют исключительно отрицательный характер.

1) Фулье. «Страдание и удовольствие». Спб. 1895, стр..36. Там же, биологическое обоснование того явления, что одни удовольствия, напр., органические, вкусовые, температурные и пр., всегда предваряются страданиями, другие удовольствия, связанные с зрительными и слуховыми ощущениями, не предваряются страданием.

425

 

 

Пессимисты утверждают, что никакая комбинация наслаждений не может уравновесить того страдания, которое называется пыткой, другими словами, что возможный maximum, удовольствий никогда не может сравниться с возможным maximum’ом страданий, а отсюда следует тот вывод, что величина страданий больше, нежели величина удовольствий, или что в жизни страданий всегда должно быть больше, чем наслаждений. Кажется даже, есть ряд физиологических соображений, доказывающих справедливость этого положения; именно, по общепринятым воззрениям, удовольствие должно быть отнесено' к нормальной деятельности здоровых нервов, страдание — к разрушению, повреждению пли истощению нервной ткани. Если согласиться с этим, то нетрудно доказать, что максимум страданий превосходит максимум удовольствий. «Сильное удовольствие, говорит Грант-Аллен, редко или почти никогда не достигает напряженности сильного страдания, потому что в своем истощении организм может дойти почти до какой угодно степени, тогда как в своей созидательной деятельности он не может подняться особенно высоко над средним уровнем. Точно так же всякий орган легко может подвергаться всевозможным насильственным разрушениям или истощению, что порождает чрезвычайно острые страдания; но весьма редко органы бывают так хорошо упитаны, чтобы могли возникнуть чрезвычайно острые удовольствия»¹).

С этим, пожалуй, можно согласиться; можно признать, что, если бы удовольствия и страдания могли быть измеримы, то максимум страданий никогда не мог бы уравновеситься максимумом удовольствий, но практически для решения общего вопроса относительно количества удовольствий и страданий в жизни это решительно никакого значения не имеет, так как в действительности мы всегда имеем дело с средними удовольствиями и страданиями. Легко может случиться, что справедливое относительно максимума страданий и удовольствий совсем несправедливо относительно средних страданий и удовольствий.

Более существенной ошибкой пессимистической психологии является стремление вычислять количество удовольствий и страданий, подводить итоги или, выражаясь

1) Цит. у Сёлли. «Пессимизм». Спб. 1893, стр. 323.

426

 

 

языком коммерческим, составлять баланс удовольствий и страданий; эта пессимистическая бухгалтерия строится на весьма сомнительных началах. Для того, чтобы такое подведение итогов могло осуществляться, чтобы вообще могло осуществиться сравнение удовольствий и страданий, нужно было бы сравнивать однородные единицы, а между тем страдания и удовольствия не только не представляют чего-либо однородного, а даже, напротив, они суть совершенно разнородные явления. Поэтому, они представляют несоизмеримые величины; они не представляют таких противоположностей, как, напр., черное и белое, но они абсолютно не однородны. Можно себе представить такую душевную жизнь, в которой удовольствие существует без страданий; можно также представить себе такую душевную жизнь, в которой страдания существуют без удовольствий, т.-е., для которой ведомы только лишь страдания и совершенно неведомы удовольствия. Поэтому, можно утверждать, что удовольствия и страдания так же неоднородны, как цвет и звук. Подобно тому, как мы не можем сравнивать цвет и звук по их величине, так не можем мы сравнивать удовольствия и страдания. Мы можем сравнивать удовольствие с удовольствием, страдание со страданием по отношению к их величине, но мы не в состоянии отыскать для страдания соответствующий ему эквивалент в области удовольствий, и наоборот. Следовательно, в этом самом основном пункте психология пессимистов оказывается совсем несостоятельной¹).

Защитники пессимистического учения очень часто ссылались на тот психологический факт, что мы припоминаем страдания гораздо лучше, чем удовольствия. Рибо опрашивал множество лиц относительно того, что они лучше припоминают, удовольствия или страдания? Оказалось, что различные лица давали различные ответы на этот вопрос. Некоторые с удивительною легкостью воспроизводят образы радостные, при чем печальные образы оттесняются немедленно по возникновении. «Я знаю, говорит Рибо, одного убежденного оптимиста, которому все удается; ему стоит большого труда представить себе те редкие случаи печали, которые он испытал». «Я гораздо лучше припоминаю радостные состояния, нежели тягостные».

1) См. Rehmke. «Lehrbuch d. Psychologie». 1884.

427

 

 

Вот ответ, очень часто встречающийся в моих отметках; наоборот, другие говорят: «Я более живо воспроизвожу состояние печали, нежели радости». Одно из спрошенных мною лиц говорило: «Я с большею легкостью воспроизвожу неприятные чувства, отсюда моя склонность к пессимизму. Радостные впечатления мимолетны. Неприятное воспоминание делает меня печальным в радостную минуту, радостные воспоминания не делают меня веселым в моменты печали»¹).

Следовательно, и это утверждение пессимистов нужно считать не обоснованным психологически.

Пессимисты говорят, что, если бы умершему предложить вопрос, желает ли он повторить свой жизненный путь, то он, пожалуй, ответил бы отрицательно, а это, по их мнению, доказывает, что страданий в жизни гораздо больше, чем радостей. Это замечание, конечно, справедливо, но вопрос, поставляемый таким образом, содержит в себе двусмысленность. Если умершему предложить повторить свою прошлую жизнь, то, само собою разумеется, он откажется, потому что скучно повторять одно и то же; то, что уже пережито, заранее уже хорошо известно. Совсем иначе представилось бы дело, если бы умершему было предложено жить, но жизнью новой, полной интереса новизны; едва ли в таком случае умерший дал бы ответ отрицательный. Это показывает, что жизнь представляется привлекательной, и пессимисты напрасно это отрицают. Конечно, и то и другое предложение, будучи вполне гадательного характера, не имеют силы доказательства, но я остановился на них, чтобы показать, что на предположение пессимистов молено ответить не менее обоснованным предположением обратного характера.

Пессимисты, как мы видели, на вопрос, становится ли человечество под влиянием культуры лучше, отвечали отрицательно. Как известно, еще в ΧVΙΙΙ столетии та мысль, что люди становятся тем хуже, чем более они удаляются от некультурного состояния, защищался Руссо, который в начале своего «Эмиля» говорит: «Все хорошо, что исходит из рук Творца всех вещей.

1) Рибо. «Исследования аффективной памяти». Спб. 1895, стр. 22. См. егожеPsychologie des sentiments. 1896, стр. 169—9. Русск. пер. Психология чувствований. К. 1898.

428

 

 

В руках человека все вырождается». Эту же мысль о вырождении человечества в физическом и нравственном отношении по мере развития культуры мы встречаем все чаще и чаще.

Что касается вопроса о физическом вырождении человечества, то едва ли на него можно ответить в том смысле, как отвечают на него пессимисты. Мы под влиянием романов Купера и Майн-Рида составляем себе о некультурных народах такое представление, как будто бы они сплошь состоят из одних только богатырей и силачей. На деле же это не так. Ученые склоняются к предположению, что средняя продолжительность жизни больше у культурных народов, чем у некультурных. Совсем нельзя считать доказанным, что первобытные народы сильнее современных: среди авторитетных представителей науки существует как раз обратное мнение. Такой знаток первобытной культуры, как Герберт Спенсер, по этому вопросу говорит: «Очень часто утверждают, что величина и сила нашей расы убывают, между тем как из рассмотрения костей, мумий, вооружений, а также из исследований примитивных народов оказывается, что они в среднем увеличились¹).

В недавнее время один мало серьезный писатель, сочинения которого, однако, очень сильно читаются, именно Нордау ²), старался доказать, что человечество вырождается с удивительною быстротой. По его мнению, нервные болезни, в особенности истерия, страшно увеличились за последнее время, и они непрерывно продолжают возрастать во всех культурных странах: во всех слоях населения обнаруживается нервная слабость, о которой нашим предкам ничего не было известно. Нейрастения и истерия, подобно эпидемии, распространяются, поражая одинаково низшие и высшие классы населения. Образованному классу грозит гибель от полной нервной расшатанности. Большая часть культурного человечества находится в состоянии полного вырождения; искусство, поэзия и философия нашего времени представляют лишь воплощение истерии и вырождения.

На это можно заметить, что статистика нервных иду-

1) Об изучении социологии.

2) Его сочинение «Entartung» (Вырождение) в двух томах вышло 2-м изданием в 1893 г. (первое изд. 1892). На русском языке вышло в нескольких изданиях одновременно.

429

 

 

шевных болезней очень сомнительна¹). В средние века, судя по историческим описаниям, количество душевных и нервных болезней было очень велико. Наконец, если бы даже взгляд относительно увеличения нервных болезней и оказался справедливым, то можно ли это считать доказательством того, что культурная раса вырождается в собственном смысле слова. Увеличение количества нервных болезней указывает только лишь на частное предрасположение к известного рода заболеваниям, которые, в свою очередь, указывают на существование какой-либо частной ненормальности в современной жизни.

В последнее время особенно часто высказывался тот взгляд, что и в нравственном отношении человечество становится все хуже и хуже. Обыкновенно приводят в пример Францию, нравственное положение которой все больше и больше ухудшается: беллетристы изображают семью и семейные нравы в очень непривлекательных красках. Если в одной из наиболее культурных стран совершается нечто подобное, то не есть ли это указание на то, что такая же участь ожидает и другие народы, идущие по пути так называемого прогресса?

Я, разумеется, не решаюсь отрицать самих фактов, но я не согласен с толкованием их. Дело в том, что область нравственного развития человека такова, что в ней никакая статистика невозможна, и потому высказываемые предположения чаще всего являются выражением известного личного настроения писателя, человека науки или художника, чем полное, научное выражение фактов. Утверждение, что современные нравы хуже, чем прежние, было бы достоверным только в том случае, если бы мы имели какие-либо факты, которые доказывали бы это. Мы не только таких фактов не имеем, но скорее можно привести факты, доказывающие как раз обратное. В действительности вероятнее, что человечество в моральном отношении улучшается. Прочтите, напр., у Леббока и Спенсера те сведения, которые они сообщают о нравственном состоянии первобытных народов, и вы убедитесь, что Руссо говорил о них, совсем их не зная. Естественное состояние, полное невинности, сердечной чистоты и добродетели,

1) Гирш. «Гениальность и вырождение». Одесса. 1895, стр. 144. Там же опровержение других взглядов Нордау. Немецкий перевод этой книги «Genie und Entartung». Berlin. 1894 (2-е изд.).

430

 

 

есть чистая химера. Такие качества, как мужество, правдивость, справедливость, приобретаются путем развития¹). Следовательно, нравственность есть несомненный продукт культуры²).

Некоторые в доказательство того, что с развитием культуры нравственность ухудшается, говорят, что в настоящее время некоторые формы разврата и нравственной распущенности доходят, так сказать, до виртуозности, совершенно неизвестной патриархальным временам. Это, пожалуй, справедливо, но едва ли говорит в пользу пессимистической теории. Самый факт можно объяснить следующим образом. Первобытный человек представляет

1) Сp. Paulsen.Ethik. В. I, стр. 288.

2) Уоллес в последней главе своего сочинения «Малайский архипелаг» говорит, что цивилизованные общины, быстро идя вперед в умственном развитии, далеко не так же быстро подвигаются в развитии нравственном. «В идеальном общественном строе, — говорит он, — человек должен иметь настолько гармонично развитую организацию, чтобы понимать нравственный закон во всех его подробностях и не нуждаться ни в каких побуждениях для того, чтобы повиноваться этому закону, кроме свободного импульса своей личной натуры. Любопытно, что народы на самой низшей ступени цивилизации близко подходят именно к такому идеальному общественному строю, тогда как народы цивилизованные не только не подошли к нему ближе, но во многих случаях отдалились». Но Леббок с этим не согласен. «По моему крайнему разумению, — говорит он, — человек ни в чем не шагнул так далеко вперед, как в нравственности. Дикарям гораздо легче дается прогресс внешний, материальный, наши идеи, наша наука, чем наши правила, наше нравственное развитие. Равенство членов коммуны, которым восхищались многие путешественники в дикарях, вовсе не служит доказательством их нравственного развития. После этого мы должны были бы за пчелами, бобрами и другими живущими в коммунах животными признавать нравственное развитие выше развития, достигнутого европейскими народами. Отсутствие преступлений еще не составляет добродетели, и без искушений невинность еще не заслуга. Кроме того, в маленьких общинах почти все члены в родстве между собой и семейные привязанности заменяют добродетель» (см. его «Начала цивилизации»). Ср. с этим многочисленные факты, приводимые Гербертом Спенсером в его «Принципах этики» в отделе «Индукция этики» и доказывающие то же самое. Те, которые утверждают, что человечество морально не совершенствуется, игнорируют исторические факты. Существуют добросовестные историко-антропологические исследования, которые опровергают указанный взгляд. Я не имею возможности подробно рассматривать этот вопрос и считаю нужным удовольствоваться только лишь указанием литературы. Прежде всего укажу на исследование Летурно «L’évolution de lа morale». Paris. 1887, затем Wake. «The Evolution of Morality», Vol. I—II. 1887 и, наконец, замечательное исследование Pike^ʼа «А History of Crime in England», Vol. 1—11 (1373—1874); автор подробно рассматривает историю преступлений от начала истории Англии до 74 года и, сопоставляя многочисленные данные, приходит к тому выводу, что, по мере развития цивилизации, в Англии количество преступлений уменьшилось и форма их видоизменилась, так что мы можем с достоверностью заключить, что за этот период истории Англия в моральном отношении сделала несомненные успехи

431

 

 

нечто однородное, мало дифференцированное; по мере того, как он развивается, он дифференцируется и в одно и то же время видоизменяется к лучшему и к худшему. «Животные, напр., находятся на нулевой точке: они ни хороши, ни дурны. У человека начинается моральное дифференцирование. На первых ступенях различие еще незначительно. С возрастающей культурой увеличивается индивидуализирование: хорошее и дурное выступает в более резких чертах. На одной стороне появляется святая любовь, верность, доходящая до самопожертвования, преданность истине и праву, на другой стороне — совершенная испорченность»¹).

То обстоятельство, что с возрастанием культуры человеческие страдания увеличиваются, пессимисты доказывают тем, что существа с более развитым сознанием страдают больше, что существа с более высоким умственным развитием более чувствительны к страданиям. Этого факта, конечно, нельзя отрицать, но нельзя также не признать, с другой стороны, и того, что с умственным развитием являются и новые источники наслаждений: эстетические, этические, социальные, научные и т. п. Другими словами, с возрастанием интеллектуального развития человек становится более чувствительным как· к страданиям, так и к удовольствиям.

Что человечество с развитием культуры становится менее счастливым, доказывается и тем, что количество самоубийств в культурных странах возрастает. В девятнадцатом столетии у большинства европейских народов замечено сильное и довольно равномерное увеличение самоубийств. В общем оказывается, что число самоубийств тем больше, чем интенсивнее участие данного народа в культуре, и притом в образованных классах того или другого народа больше, чем в необразованных. Считая статистические данные точными, мы все-таки думаем, что эти факты вовсе не доказывают того, что хотят пессимисты. Нет ничего невозможного в том, что с прогрессом цифра самоубийств будет падать и стремиться· к нулю. Морселли ²), известный итальянский ученый, исследователь по вопросу о самоубийстве, замечает, что цифра

1) Paulsen.«System d. Ethik». Berlin. 1894. B. I, стр. 289.

2) Его сочинение в переводе на нем. язык «Der Selbstmord». 1881.

432

 

 

самоубийств в Париже уменьшилась. В Дании и Норвегии некогда огромная цифра самоубийств также несколько уменьшилась. В Англии она сделалась стационарной, т. е. количество самоубийств не увеличивается и не уменьшается. Эти обстоятельства заставляют нас надеяться на то, что возрастание самоубийств, дойдя до известного пункта, остановится¹). Наконец, спрашивается, находится ли цифра самоубийств в необходимой связи со всею культурой, или она находится в зависимости от каких-либо случайных обстоятельств, напр., алкоголизма²), который вовсе не представляет чего-либо необходимо связанного с культурой? Весьма вероятно, что он представляет явление, которое может быть устранено. Может быть, причиной самоубийств являются: уклонение от нормальных условий жизни, чрезмерно истощающая работа, утонченные формы наслаждений и т. и. Все это — явления преходящие, и культура вполне мыслима без них.

Спешу заметить, что, приводя все эти соображения, я вовсе не имею намерения доказать с полной очевидностью, что человечество несомненно совершенствуется. Эго доказательство вовсе не входит в мои планы³); единственно, что я хотел доказать, заключается в том, что метод или прием исследования пессимистов не выдерживает решительно никакой научной критики. Их утверждения относительно более высокого нравственного состояния прошлых времен ни на чем не основаны. Если же существует обыкновение ссылаться на лучшее прошлое, то это основывается не столько на научных и строго проверенных фактах, сколько на той психологической особенности людей, в силу которой они находят весьма поучительным для назидания современных поколений ссылаться на лучшее прошлое и сетовать на падение нравов. Почти в каждую

1) Laas. «Idealismus u. Positivismus». 1882. Ч. 2, стр. 358.

2) Напр., «в Англии 30 процентов, в России даже 40 проц. самоубийств является следствием пьянства». Бучи. «Об употреблении алкоголя». Спб. 1896, стр. 17—18.

3) Здесь я не предполагаю рассматривать взгляды оптимистов (Сёлли, Деринга и пр.). Сёллив своей книге «О пессимизме» доказывает достижимость счастья и называет свое учение не оптимизмом, а мелиоризмом. Дюринг в своей книге «О ценности жизни» (Спб. 1896. 2-е изд.) доказывает на основании метафизических положений: свою оптимистическую гипотезу (он отрицает и крайний оптимизм, и крайний пессимизм) и дает практические советы относительно улучшения жизни и повышения ее ценности. Книга Леббока «О радостях жизни» посвящена вопросу о разумном пользовании жизнью.

433

 

 

эпоху истории мы находим какого-либо жалобщика на современное положение вещей.

На наш взгляд, обычно выражаемое недовольство современным положением вещей объясняется еще и тем, что наш нравственный критерий выше, чем критерий прошедших времен; мы, так сказать, судим строже, чем наши предки; и это происходит от того, что нравственные идеи и сознание их жизненной важности растут быстрее, чем наши нравственные способности или наши способности проводить их в жизнь. Напр., идея уничтожения рабства существовала значительно раньше самого освобождения от рабства. Человечество еще и теперь не в состоянии вполне освободиться от рабства, а между тем сознание нравственного значения свободы развивается и распространяется с каждым годом. Отсюда глубокое недовольство положением вещей. Отсюда утверждение, что теперь стало гораздо хуже, чем было прежде. Это не значит, что человечество, на самом деле, нравственно становится хуже, а это значит, что наш критерий нравственности стал выше.

Есть много оснований думать, что пессимистическое отношение к действительности находится в зависимости от того или иного темперамента. Есть также много оснований думать, что видоизменения темперамента находятся в зависимости от физиологических особенностей организма, именно, большей или меньшей возбудимости нервной системы, большей или меньшей силы кровообращения, более или менее сильного течения процесса питания. То или другое состояние организма действительно оказывает глубокое влияние на направление характера; по преимуществу такое влияние оно оказывает на так называемое чувство жизни. Дело в том, что беспрестанно совершающиеся в нас органические процессы: питание, кровообращение, обмен материи, сопровождаются теми или другими чувствами, которые, конечно, доходят до сознания, но не производят ясного сознания, а отличаются смутностью и неопределенностью. Притом, надо заметить, что сознается, так сказать, их сумма или равнодействующее, а не каждое из них в отдельности. Если все указанные выше процессы совершаются нормально, то в общей равнодействующей или в сумме их получается приятное чувство; если количество ненормальных процессов преобладает, то и вызы-

434

 

 

ваемое ими чувство будет неприятным (строго говоря, это не столько чувство, сколько настроение, т. е, неопределенное чувство). Некоторые даже незначительные нарушения кровообращения вызывают чувства неопределенной тоски. Прием опьяняющих веществ, которые на мгновение повышают энергию в обмене материй, дает приятное настроение. Гиппохондрия (меланхолия) есть результат нарушения некоторых важных органических процессов.

Отсюда понятно, что то или другое настроение благоприятствует появлению тех или других представлений. В самом деле, если у меня, вследствие тех или других органических процессов, настроение неприятное, то всякие мысли более или менее приятные будут скользить по поверхности моей души, не будут глубоко западать, не находя там благоприятной почвы; и, наоборот, мысли печальные будут иметь все данные для того, чтобы водвориться в ней¹). Отсюда понятно, отчего одни имеют пессимистический взгляд на жизнь, а другие— оптимистический. Именно, то или другое органическое состояние дает повод для возникновения тех или других мыслей. Это, кажется, подтверждается на примере Шопенгауэра. Из биографии Шопенгауэра нам известно, что он обладал болезненным предрасположением организма к меланхолии²). Что удивительного в том, что это настроение способствовало тому, что он остановился на пессимистической философии, потому что ведь относительно философии всегда останутся справедливыми слова Фихте: «Выбор той или другой философии зависит от личных свойств человека. Ибо философская система не есть какая-

1) «Меланхолик испытывает самые интенсивные чувствования страдания; маньяк упивается блаженством, потому что в их организме произошли соответственные изменения. Ничто не может обрадовать, вызвать удовольствие у меланхолика, огорчить маньяка, потому что сравнительно с теми изменениями в организме, которые вызвали их чувствования, все другие изменения очень ничтожны». (Чиж. «Биологическое обоснование пессимизма». «Неврологический Вестник». 1895. T. III, в. 1, стр, 53).

2) «Вероятно, в силу наследственности. Дед Шопенгауэра был помещиком в местечке Ора близ Данцига. Из четырех его сыновей отец Шопенгауэра был самый младший. Бабушка была прознана, по определению суда, душевнобольною и отдана под опеку; старший брат отца быль слабоумен от рождения; второй брат сделался таковым же вследствие распутной жизни, и сам отец страдал под конец до того тяжелыми расстройствами памяти, что его внезапная смерть была, по всей вероятности, делом помутившегося ума». Куно-Фишер, «А. Шопенгауэр». М. 1896, стр. 8.

435

 

 

либо мертвая утварь, которую можно по желанию или достать, или отдать, но она есть нечто одушевленное и находится в зависимости от личных свойств того, кому она принадлежит».

Таким образом, пессимистические утверждения о полной непригодности жизни, может быть, в конце концов в большинстве случаев основываются на личных особенностях философа-пессимиста. Они, может быть, в конце концов сводятся к утверждению: «жизнь не дала мне того, чего я от нее ожидал». Пессимистическое отношение к жизни иногда имеет в себе нечто успокаивающее и утешительное. Если какого-нибудь писателя публика долго не признает, то он говорит: «масса никогда не в состоянии отличать хорошее от дурного». Страдание усиливается, если сказать: «то, что ты претерпел, есть исключение»; страдание ослабляется, если мы говорим: «это общая участь»¹). Этим, между прочим, объясняется и пессимизм Шопенгауэра. Первые годы его литературной деятельности прошли в безвестности. Это заставляло его относиться с полным презрением к жизни. В молодые годы он учил, что не жить лучше, чем жить, но потом обстоятельства переменились. Он был признан выдающимся философом. Его учение стало приобретать большое число поклонников, и вот 70-тилетний Шопенгауэр, восхищенный овациями, которые были ему устроены по случаю 70-гилетия его рождения, писал своему другу: «в Упанишадах говорится: 100 лет продолжается жизнь человека. Это утешительно!» «Если кто надеется на столетнюю жизнь и даже утешается этим, то его пессимизм не должен нас беспокоить», справедливо замечает по этому поводу Куно-Фишер.

Но само собою разумеется, что одними индивидуальными причинами никак нельзя было бы объяснить распространения пессимизма в различных слоях современного культурного общества. Существуют еще причины, которые находятся в теснейшей связи с недовольством современной культурой и ее идеалами.

На каком основании обыкновенно утверждают, что пессимизм очень распространен? На том, что книги философов-пессимистов распространяются в очень большом

1) Paulsen.System d. Ethik. В. I, стр. 279.

436

 

 

количестве. По моему мнению, этот взгляд не совсем основателен. Книгу читают не только потому, что сочувствуют изложенным в ней взглядам, но также и потому, что в ней изложены взгляды, отличные от общепринятых, что в ней много парадоксальностей, изложенных остроумно, что в ней содержится сатира на все современное и вообще на жизнь. Наконец, еще и потому, что книга исходит из такого авторитетного источника, как философия, которая в прочих отношениях для обыкновенного читателя является мало доступной. Все эти причины создают известный круг читателей, число которых в конце концов создает моду, в свою очередь увеличивающую число читателей в геометрической прогрессии. Немаловажной причиной успеха пессимистических писателей является и то обстоятельство, что все они (Шопенгауэр, Гартман и др.) обладали выдающимся литературным талантом. Само собою разумеется, что философская мысль, облеченная в художественную форму, оказывается и более доступной для большинства, и более привлекательной для изучения, а также более убедительной по той простой причине, что, где аргумент отсутствует или где он недостаточно убедителен, там его может заменить красота формы, которая предназначена к тому, чтобы производить чарующее влияние на воображение читателя. Но самая главная причина увеличения числа поклонников или, может быть, вернее сказать, читателей пессимистической философии, заключается в том, что она служит откликом глухого недовольства современной культурой.

Литература.

Сёлли. Пессимизм. (История и критика). Спб. 1893 (там же указатель литературы но вопросу о пессимизме).

Paulsen. System der Ethik. B. I.

Дюринг. О ценности жизни. Спб. 1886.

Мокиевский. Ценность жизни. Спб. 1884.

Каро. Пессимисты в XIX веке. Спб. 1883.

Риль. Введение в философию. Спб. 1904.

Джемс. Зависимость веры от воли. Спб. 1904. (Статья: «Стоит ли жить?»)

437

Глава 27-я. О свободе воли. (Обзор теорий.)

ГЛАВА XXVII.