Итак, идея длящейся добросовестности - фантазия, оторванная от реальной жизни и не имеющая почвы в законе, который тоже ведь написан для жизни. 23 страница

<2> Выше я пытался обосновать позицию, согласно которой в нашем праве недействительная сделка - юридический факт, хотя как основание для приобретения права собственности этот факт все же мало подходит.

 

Остается предположить, что в этом случае мы получим некоторую модификацию французского правила: владение само по себе основание. В измененном виде это правило будет звучать так: добросовестное владение <1> само по себе основание.

--------------------------------

<1> Выше уже говорилось, что добросовестность владение получает от приобретения, и не иначе. Поэтому можно сказать и так, что добросовестное приобретение само по себе основание, но имея в виду, что передача вещи во владение состоялась.

 

Попробуем более подробно рассмотреть защиту владения на основе приобретательной давности.

Норма п. 2 ст. 234 ГК гласит: пока незаконный владелец не приобрел права собственности на имущество, он вправе защищать свое владение против третьих лиц, кроме собственника и законных владельцев. На основании этой нормы можно заметить следующее.

Во-первых, по своему внешнему описанию такая защита не отвечает признакам классической владельческой защиты, которая давалась, как известно, против любого нарушителя, в том числе и собственника. В этом отношении иск по п. 2 ст. 234 ГК ближе к Actio Publiciana <1>, хотя о тождестве говорить, конечно, нельзя.

--------------------------------

<1> Если вещь приобреталась хотя бы и с доброй совестью от несобственника, то защиты от собственника не имелось (см.: Покровский И.А. История римского права. С. 274).

 

Во-вторых, мы видим, что добросовестность ответчика по этому иску не имеет значения и не дает ему защиты. Это обстоятельство, конечно, нужно как-то объяснить. Вероятно, законодатель не намерен стимулировать бесконечного "размножения" владельцев для давности: ведь если истец считается таковым, то предоставление защиты по мотиву добросовестности и ответчику приведет к тому, что и ответчик становится владельцем для давности того же самого имущества <1>. Конечно, такая ситуация никак не может считаться ни нормальной, ни желательной. Но возникает другой вопрос: если истец по ст. 234 ГК вправе истребовать имущество от любого лица (кроме собственника и законного владельца), то не получает ли он возможность злоупотребления своим правом? Например, продает вещь, а затем, сославшись на п. 2 ст. 234 ГК, истребует вещь от любого лица, у которого она будет обнаружена независимо от его добросовестности.

--------------------------------

<1> Другое возможное соображение: если истец предполагается добросовестным, то добросовестный ответчик не может иметь перед ним преимуществ, - едва ли может быть принято; во всяком случае оно противоречит известному из истории правилу: при равной добросовестности (равных основаниях) предпочтение имеет обладающий вещью (см., например: Покровский И. Указ. соч. С. 274); это одно из проявлений преимуществ владеющего, отраженного в афоризме "блаженны владеющие". Действительно, невозможно найти основание для того, чтобы лишить владения в пользу другого лица, не имеющего перед владельцем никаких преимуществ.

 

Но вспомним, что по ст. 234 ГК защищается фактическое владение, а не право. Фактическое владение - это состояние. Не случайно оно характеризуется как длящееся, непрерывное, наличное. Перерыв владения, стало быть, способен привести к изменению состояния. Но что считать перерывом? Очевидно, что юридически не прерывает владения для давности насильственное изъятие, ведь защита против такого насилия, бесспорно, охватывается п. 2 ст. 234 ГК, причем защищается именно владение для давности, а не какая-то другая позиция или право <1>.

--------------------------------

<1> Конечно, нужно как-то вернуть владение, в противном случае нельзя будет приобрести право собственности, так как необходимо именно наличное владение в тот момент, когда завершается юридический состав, создающий право собственности у владельца для давности.

Ведение процесса об изъятии вещи можно, на наш взгляд, рассматривать как продолжение владения и не исключать этот срок из общего срока приобретательной давности.

 

А вот что касается передачи владельцем вещи по сделке, то здесь перерыв владения, конечно, наступает, если сделка предусматривает передачу вещи навсегда (купля-продажа, дарение и т.п.). Временная условная передача, по-видимому, не прерывает владения для давности (в противном случае мы должны будем прийти к абсурдным и лишенным хозяйственного смысла выводам, что владелец для давности не может, например, отдать вещь на хранение, не рискуя полностью потерять ее: ведь временный владелец (хранитель, арендатор) не имеет защиты по ст. 234 ГК, так как не владеет вещью как своей). Стало быть, владелец для давности, передавший вещь по такому основанию, которое исключает возврат этой вещи, прервал свое владение и утратил право на предъявление иска по п. 2 ст. 234 ГК <1>. Значит, исключается и возможность такой ситуации, когда владелец продает свою вещь, а затем истребует ее по ст. 234 ГК от любого лица.

--------------------------------

<1> Здесь, конечно, не исключается применение реституции, ведь незаконный владелец не может перенести собственность на покупателя, но действие реституции заканчивается на другой стороне недействительной сделки и не идет дальше, как это вытекает из смысла ст. 167 ГК.

 

Однако главным вопросом применения защиты по ст. 234 ГК является, конечно, вопрос: имеет ли ответчик право на возражение, затрагивающее не фактические обстоятельства утраты истцом владения, а юридическую характеристику позиции истца? Иными словами, вправе ли ответчик заявить, что иск не подлежит удовлетворению, так как истец не имеет на своей стороне того юридического состава, который описан в ч. 1 ст. 234 ГК: владение добросовестное, открытое, непрерывное, pro sua (для себя).

Предположим, что владелец без основания (например, получивший вещь от лица, не имевшего права ее отчуждать) столкнулся с насильственными посягательствами на вещь или утратил вещь, причем нарушитель его владения также не может сослаться на какой-либо титул. В этом случае владелец заявляет, что он владел для давности и на основании ст. 234 ГК требует защитить его владение или истребует вещь от третьего лица. Поскольку предметом спора не является признание права собственности в силу истечения приобретательной давности, истец должен доказывать не весь юридический состав, предусмотренный законом, а лишь факт владения и обстоятельства его нарушения. Прежде всего, конечно, не должна доказываться добросовестность, ведь если исходить из обратного, то придется признать необходимость доказывания всех обстоятельств приобретения, без выяснения которых трудно судить о доброй совести, а это по сути дела приравнивает защиту к петиторной.

В свою очередь нарушитель владения, а владение (еще раз подчеркнем это) нарушается самоуправными действиями (обычно это насилие или обман), конечно, должен оправдать свое самоуправство. Нет нужды доказывать, что лицо, совершившее насилие, никогда не может быть освобождено от бремени доказывания: презумпция неосновательности насилия лежит в самих основах права, составляет его фундамент. Защита от насилия поэтому всегда дает процессуальные преимущества потерпевшему, так как он защищает не только себя, но и право в целом.

К сожалению, эти очевидные ценности весьма мало усвоены нашей практикой. Да и теоретики не слишком последовательно их отстаивают. Так, В. Слыщенков, обсуждая приведенный здесь способ защиты владения, основанный на естественном механизме распределения презумпций, приходит к выводу, что нарушитель вправе, отказавшись обосновывать свое насилие, заняться более увлекательным делом опровержения оснований приобретения по давности, в том числе доброй совести <1>. Автор, таким образом, считает соответствующей закону действительно имеющую место практику возложения бремени доказывания неправомерности насилия на потерпевшего от насилия. Думаю, что возрождению владельческой защиты, к чему призывает автор, весьма способствовали бы принятие в качестве исходного тезиса принципа недопустимости насилия в частном праве и обоснование вытекающих из этого принципа следствий, в том числе действия всех презумпций против нарушителя. Известно, что переход от процессуальных презумпций к материально-правовому результату, т.е. положительной норме, - самый обычный и самый естественный путь становления юридического института.

--------------------------------

<1> Слыщенков В. Утерянный институт права // ЭЖ-Юрист. 2003. N 6. С. 2. Там же автор говорит о том, что владелец защищает в рамках ст. 234 ГК РФ "право на приобретение по давности". Полагаю, что такого права нет. До приобретения по давности владелец никакого права, в том числе права на приобретение по давности, не имеет, а после приобретения становится собственником. Защите подлежит именно незаконное владение. Впрочем, этот вывод вполне очевиден (несмотря на употребление Конституционным Судом РФ выражения "права добросовестных приобретателей") и уже не раз излагался в литературе.

 

Если исходить из того, что по п. 2 ст. 234 ГК впервые после многих лет защищается не право, а "беститульное, т.е. незаконное, владение", как справедливо указывает Е.А. Суханов <1>, то такая защита не может строиться по тем же правилам, что и защита титульного владения, т.е. защита права. Владельческая защита всегда была направлена только на восстановление нарушенного фактического положения, не предрешая вопроса о правах и вовсе не касаясь этого вопроса <2>. Следовательно, нельзя отказать в предоставлении владельческой защиты только потому, что истец не доказал таких качеств своего владения, которые дают ему в будущем право на вещь или могут дать такое право при известных обстоятельствах.

--------------------------------

<1> Гражданское право: Учебник: В 2 т. / Отв. ред. Е.А. Суханов. 2-е изд. Т. II. М., 1998. С. 621.

<2> Как известно, посессорная защита не давалась только в тех случаях, когда владение было добыто истцом от ответчика "силой, тайно или прекарно". За пределами этих трех исключений владельческая защита давалась всегда.

 

В противном случае окажется, что нарушитель владения не несет никакой частноправовой ответственности лишь потому, что владение истца не имело достаточных оснований, но это значит, что поощряется произвол, а личность владельца, которая, как верно указывал Савиньи, является главным объектом посягательства при нарушении владения, не имеет вовсе никакого значения, никакой ценности для частного права. Едва ли можно сомневаться в том, что такой подход был бы глубоко порочен в своей основе и нес бы громадную опасность для всей системы права.

Действительно, как воспринять заявление ответчика о том, что истец не владел вещью непрерывно, если вещь отобрана именно у истца? Если такое возражение правомерно, то оно означает, что владелец, временно утративший владение (например, потерявший вещь и затем нашедший ее и т.п.), оказывается лишенным защиты, что едва ли может вытекать из смысла закона. Полагаем, что если владения лишен именно истец (либо те лица, которым вещь передана истцом условно и временно), то возражение о непрерывности его владения утрачивает смысл и не может препятствовать защите.

Еще менее достигает цели заявление о том, что истец владел вещью не для себя. В этом случае в процесс привлекается тот, для кого велось владение, и окончательное решение принимается с учетом позиции этого лица, которое также имеет, конечно, защиту.

Наконец, вправе ли ответчик делать заявление о недобросовестности истца? Выше мы уже показали, что в процессуальном смысле обсуждение в деле о защите владения вопроса о добросовестности истца предрешает вопрос о праве, но тогда процесс приобретает не владельческое, а петиторное содержание. Непонятно также, как быть, если владение вновь нарушено иным лицом: для него установленный факт добросовестности не имеет преюдициального значения и, стало быть, может обсуждаться вновь, что едва ли приемлемо.

В материальном смысле обсуждение добросовестности истца означает, что одно и то же действие может оказаться правомерным или неправомерным в зависимости от отношений потерпевшего с третьим лицом (в данном случае с собственником). Тогда получается, что публичная власть передает свои функции расправы и наказания частному лицу, что следует признать еще менее приемлемым.

Все это заставляет прийти к выводу, что при заявлении иска о защите нарушенного владения по основаниям ст. 234 ГК возражения ответчика об отсутствии у позиции истца юридических качеств владения для давности не подлежат обсуждению, а признаки, указанные в ст. 234 ГК, могут быть предметом доказывания только в споре о праве (либо - при отсутствии спора о праве - в соответствующем деле особого производства). Мы вполне согласны с А.А. Рубановым в том, что на основании п. 2 ст. 234 ГК защищается "владение независимо от наличия у него правового основания". При этом владелец "не должен доказывать, что у него имеется какое-либо право на владение. Предшествующее владение защищается как таковое. Необходимо только, чтобы соответствующее лицо владело вещью как своей собственной" <1>. Такую же оценку норме п. 2 ст. 234 ГК дает М.Г. Масевич <2>.

--------------------------------

 

КонсультантПлюс: примечание.

Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации: В 3 т. Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации, части первой (том 1) (под ред. Т.Е. Абовой, А.Ю. Кабалкина) включен в информационный банк согласно публикации - Юрайт-Издат, 2007 (3-е издание, переработанное и дополненное).

 

<1> Гражданский кодекс Российской Федерации: Науч.-практ. коммент. Ч. 1 / Отв. ред. Т.Е. Абова, А.Ю. Кабалкин, В.П. Мозолин. С. 389.

 

КонсультантПлюс: примечание.

Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации, части первой (под ред. О.Н. Садикова) включен в информационный банк согласно публикации - КОНТРАКТ, ИНФРА-М, 2005 (3-е издание, исправленное, переработанное и дополненное).

 

<2> Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации, части первой / Отв. ред. О.Н. Садиков. С. 457.

 

Следующий отсюда другой вывод: защита по ст. 234 ГК оказывается тогда доступной не только тем, кто ведет владение для давности, но и другим незаконным владельцам, кажется мне отнюдь не случайным, но, напротив, весьма желательным следствием. Ведь в противном случае мы должны будем признать, что те нарушители, которые завладели имуществом незаконно и недобросовестно, кладут начало бесконечной цепи нарушений: теперь любой может забрать у них имущество так же незаконно и без всяких неблагоприятных для себя частноправовых последствий <1>. Получается, что наказываются не нарушители, а весь правопорядок, все общество в целом.

--------------------------------

<1> Впрочем, вполне возможно, что не наступит и публично-правовая ответственность. Например, В.И. Яковлев ограничивает круг субъектов, против которых направлено хищение только собственником и законным владельцем (см.: Яковлев В.И. Гражданско-правовые охранительные отношения, складывающиеся на рынке ценных бумаг // Вестник ВАС РФ. 2000. N 5. С. 89). Стало быть, хищение у незаконного владельца оказывается за рамками данного состава.

 

Предоставление защиты недобросовестному владельцу можно оправдать тем, что это - вполне классический институт. Есть у него и рациональное обоснование: если собственник не нашел нужным воспользоваться предоставленной ему сильной, не ограниченной ничем, кроме срока исковой давности, защитой своего частного права против недобросовестного нарушения его владения, то общество имеет куда меньше оснований передавать любым другим лицам функции преследования и наказания нарушителя, никак от последнего не пострадавшим.

Выше отмеченная ригидность условий о сроке приобретательной давности заставляет хотя бы в общих чертах оценить само значение срока.

Мне не раз приходилось слышать заявления о "непонимании" срока: если уж собственник утратил возможность вернуть вещь, так нужно сразу присваивать ее владельцу и не путать юристов какими-то переходными статусами владения. Именно на почве такого непонимания и получили широкую популярность идеи о немедленном возникновении собственности у добросовестного приобретателя <1>. Между тем срок давности сам собой выражает наличие коллизии между нормами, между нормами и принципами, между правами и интересами. Обсуждая английский институт adverse possession (длительное неправомерное пользование, ведущее к возникновению права), автор отмечает, что сама длительность срока выражает наличие коллизии, срок "мог бы быть сокращен, если бы это не считалось противоречащим принципу" <2>. Исковая давность в этом смысле также может быть понята как выражение коллизии между правом истца и стабильностью оборота <3>.

--------------------------------

<1> Как уже говорилось выше, в рамках советского права (и в работах, написанных в той же парадигме) речь шла не столько о непонимании механизма приобретательной давности, сколько именно о доктринальном латании системы права. Но после появления ст. 234 ГК цивилисты, не связанные ранее высказанными взглядами, могли отбрасывать срок приобретения по давности уже только в силу отказа понять смысл института, что обычно и делалось.

<2> Дворкин Р. О правах всерьез. М., 2004. С. 116.

<3> Если представить, что время - это форма выражения богатства и в этом качестве может служить выражением сущности денег, то придется признать, что приобретатель для давности платит дважды (имеется в виду гипотеза получения вещи по возмездному договору). Более верным для нашего вопроса кажется все же иное: срок давности отличен от иных сроков (которые и на самом деле могут увязываться с обогащением, процентами, деньгами) и выражает исключительно коллизию между правом и иными ценностями, правом не являющимися.

 

Стало быть, смысл срока состоит именно в отражении существующей коллизии; соответственно отказ от каких бы то ни было сроков означает либо признание того, что здесь нет никакой коллизии (а это, конечно, не так), либо непонимание того, что коллизия между правами и принципами (интересами) по необходимости приводит к установлению сроков давности, что это присуще праву.

Вопрос о том, является ли позиция владельца для давности до истечения срока субъективным правом, приобретает непосредственное значение при решении проблемы передачи и преемства владения. Конечно, этот вопрос - лишь часть более общей дискуссии о понятии владения (которое иногда понимается не как факт, но как некое право). Хотя сама оценка владения не связана прямо с наличием или отсутствием посессорной защиты, полное ее отсутствие никак не усиливает доводы тех, кто признает владение правом. В этом отношении, кажется, владение для давности, обладая исковой защитой, может дать определенные аргументы для признания его правом, если считать обратимым правило: каждое право имеет иск. Но если учесть, что защита сама по себе не превращает владение в право и что владение для давности имеет те же основные черты, что и вообще владение без основания, то вопрос должен решаться все же в рамках теории владения в целом.

Владение для давности не передаваемо по сделке, а при передаче вещи начинается у нового приобретателя снова, "всякий сингулярный правопреемник может только начать новую давность" <1>. Соответственно добросовестность, основание получения владения обсуждаются по личности приобретателя и не могут передаваться. Возможно лишь присоединение срока при правопреемстве (п. 3 ст. 234 ГК).

--------------------------------

<1> Хвостов В.М. Указ. соч. С. 257.

 

В любом случае та позиция, которую имеет владелец для давности, не дает ему возможности совершить сделку по передаче вещи с возникновением права на вещь у другой стороны. В терминах, тяготеющих к концепции триады, это можно изложить так: "Не подлежит продаже такое имущественное право, как право пользования вещью в течение срока приобретательной давности" <1>. По строгому смыслу закона любые распорядительные акты до истечения срока приобретательной давности на вещь придется признать ничтожными. В то же время нормы о реституции здесь следует применять, на мой взгляд, достаточно сдержанно, с тем чтобы не причинить вреда нуждам оборота (коль скоро сама узукапия - дань исключительно нуждам оборота).

--------------------------------

<1> Порошков В. Специфика имущественных прав // Российская юстиция. 2000. N 5. С. 16. Высказывание автора, впрочем, не вытекает непосредственно из теории триады, которая даже, кажется, может быть и вовсе поставлена здесь под сомнение, если учесть, что В. Порошков полагает, что "в вещных правоотношениях имущественные права как объекты гражданских прав используются только в качестве юридической фикции" (Там же. С. 15); объектом является сама вещь.

 

Завершить эту главу уместно судебным делом, которое, непосредственно касаясь приобретательной давности, в то же время подводит и к тем вопросам, которым посвящена следующая глава о природе владения.

Суть спора такова.

Собственница домовладения, приобретенного до вступления в брак, завещала его в равных частях мужу и дочери.

После ее смерти оба наследника - и муж, и дочь - обратились с заявлениями о вступлении в наследство. Однако муж умершей собственницы оспорил права дочери на половину домовладения, ссылаясь на то, что он приобрел имущество по приобретательной давности, начавшейся еще в период брака и продолженной после смерти наследодателя.

При очевидной сомнительности заявленных требований дело имеет определенный интерес уже хотя бы потому, что стало предметом судебного спора, причем в ходе его рассмотрения обозначились затруднения с точной квалификацией ситуации.

Во-первых, поставлен вопрос: может ли начать владение для давности один из супругов относительно имущества другого супруга? Очевидно, что владение для давности исключено, если супруг рассматривает имеющееся домовладение как принадлежащее другому супругу - здесь не может быть владения как своим. Точно так же исключено владение для давности, если супруг полагает имущество только своим по закону, - здесь налицо заблуждение не в факте, а в праве, а оно не ведет к добросовестности. Значит, остается лишь вопрос о владении в качестве сособственника. Нетрудно заметить, что ситуация равно применима к общей собственности во всех ее видах.

В основе приобретательной давности, затрагивая и добросовестность, лежит, как известно, основание установления владения. Таким основанием, если вспомнить, что приобретательная давность происходит из оборота, является волевой акт владельца, направленный на приобретение вещи. Между тем отношения общей собственности не приводят к созданию юридического лица, позволяющего вырабатывать общую волю через свои органы, и соответственно акт приобретения может быть совершен только кем-либо одним из сособственников. Следовательно, только по его воле и можно обсуждать наличие добросовестности. Значит, тот субъект общей собственности, в том числе и супруг, который своей волей и своими действиями не приобретал вещи, не может ссылаться на свою добросовестность. Впрочем, для общей собственности возможно и совместное приобретение владения, тогда имеется воля нескольких лиц, что, впрочем, не означает презумпции тождественности (не)добросовестности.

И хотя в нашем деле ситуация, по-видимому, значительно проще: истец едва ли сможет привести какие-либо факты, позволяющие допустить даже предположение об общей собственности, - нельзя исключить развертывание иного спора по тому пути, который приведет к обозначенной проблеме.

Во-вторых, поставлен вопрос о владении наследственным имуществом после смерти наследодателя как владении для давности. Очевидно, что положительный ответ приведет к абсурдным следствиям: окажется, что при получении наследства его владелец получит преимущества перед всеми прочими наследниками. Но тем не менее проблема должна получить свою квалификацию.

Понятно, что приобретательная давность возникает из незаконного владения, ведь если вещь получена в законное владение, т.е. по общему правилу от собственника, то получатель всегда знает собственника и всякое заблуждение насчет своего права собственности тем самым исключено. Значит, нужно определить природу владения наследственным имуществом. Здесь прежде всего обращает на себя внимание то, что оно не получено по воле собственника. Но значит ли это, что такое владение - незаконное?

Римскому праву известно владение наследственным имуществом до приобретения наследства по праву - bonorum possessio, пользовавшееся преторской защитой. При этом наследник, бывший в доме наследодателя в момент его смерти, тем самым уже оказывался во владении наследством и без получения bonorum possessio имел обычную владельческую защиту против внешних посягательств <1>.

--------------------------------

<1> Покровский И.А. История римского права. С. 382.

Одно из объяснений природы этого владения (в качестве провизорного ввода во владение на время спора о наследстве между двумя претендентами) сближает его с другой формой законного владения, получаемого также не от собственника, - с секвестром.

 

Впрочем, в древнем праве, когда наследственное имущество рассматривалось как лишенное хозяина, бесхозяйное, считалось возможным захватить имущество и приобрести его спустя год по давности (usucapio pro herede). В этом случае, однако, приобретатель (узукапиент) считался получившим все личные качества наследника, в том числе обязанность выполнения семейных культов и обязательства по выплате наследственных долгов. Во времена Адриана такое приобретение утратило силу, и наследнику был дан иск о возврате имущества от узукапиента <1>. Вероятно, имеет смысл иметь в виду эту архаичную конструкцию с такими ее характерными чертами, как представления о бесхозности имущества умершего и включение приобретателя в состав familia, как материал для сопоставления со всеми иными попытками использования usucapio в наследовании. Тогда во всяком случае становится очевидной невозможность применения приобретательной давности в системе права, исключающей возникновение бесхозяйности имущества вследствие смерти собственника.

--------------------------------

<1> Покровский И.А. История римского права. С. 377, 405.

 

Если принять это во внимание, то, думаю, нет препятствий полагать, что владение наследственным имуществом, полученное без пороков (насилие, обман и пр.), является законным, поскольку его владелец рассматривает имущество именно в качестве такового, т.е. имущества, известный собственник которого скончался, а наследники не вступили в свои права <1>. Любые заблуждения владельца, касающиеся законов о наследстве, никак не могут изменить характер его владения. Такое владение, конечно, не может привести к приобретению по давности, потому что оно объективно является не владением для себя, а владением для других - наследников, даже и в том случае, если наследником вещи станет сам владелец. Именно в этом последнем случае наиболее явственно заметна неприменимость к такому владению приобретательной давности: невозможно считать своим то, что намерен приобрести как наследство, т.е. как чужое, ведь нельзя наследовать собственное имущество <2>.

--------------------------------

<1> Понятно, что титул законного владения позволяет иметь исковую защиту против любых посягательств третьих лиц (ст. 305 ГК). Тем самым обеспечивается всесторонняя частноправовая защита наследственного имущества - обстоятельство весьма важное, но все же само по себе недостаточное для объяснения сути явления. (Охрана наследственного имущества, осуществляемая нотариусом, является публично-правовым средством.)

<2> Именно такая логика, впрочем, без достаточно точной квалификации, была применена судом при рассмотрении спора о праве на дом между наследниками, обосновывающими свое право приобретением по давности (Бюллетень ВС РФ. 2000. N 8. С. 4 - 5).

 

Теперь мы можем предложить решение нашего казуса.

Во время совместной жизни истец в любом случае не мог начать владение для давности имуществом, принадлежавшим супруге, так как он не получал ни от нее, ни тем более от третьих лиц это имущество во владение по какому-либо основанию, которое он мог бы, даже допустив извинительные фактические ошибки, считать влекущим возникновение у него собственности на это имущество.

Истец и в качестве наследника не мог осуществлять владение для давности после открытия наследства, поскольку он относился к имуществу как к наследству; при этом осуществляемое им владение наследственным имуществом является законным владением, временным, как это вообще характерно для законного владения, и дающим владельцу средства защиты, предусмотренные ст. ст. 301 - 305 ГК. Вступление иных лиц в права наследства на это имущество дает им право требовать это имущество от фактического владельца. Известный теоретический интерес представляет только вопрос, является ли это требование виндикационным иском (в том случае, если мы будем считать, что основание владения наследственным имуществом отпадает с момента вступления в наследство иного лица <1>) или это требование является самостоятельным иском о вступлении во владение.