Итак, идея длящейся добросовестности - фантазия, оторванная от реальной жизни и не имеющая почвы в законе, который тоже ведь написан для жизни. 18 страница

Выше уже говорилось, что и сама идея греховности присвоения прибавочной стоимости, молчаливо исходящая из того, что человеку достаточно необходимого, не принимает в расчет социальности собственно человеческого, выделяющего человека из природы.

 

Между тем передача трудовых функций машинам, т.е. вещам, - бесспорная тенденция современного производства. Можно, видимо, сказать, что не столько труд дает право на вещь, сколько вещь приобретает право на труд. Причем, как заметил Б. Латур, вещи принципиально "моральны" <1>, справедливы, т.е. готовы равно относиться ко всем людям, в отличие от рядовых исполнителей, которые тем менее склонны к справедливости, чем более рутинную работу выполняют. Кажется, работающим вещам право (во всяком случае нормированность) присуще в большей степени, чем людям. Понятно, что эти моральные качества получены вещами от проектировщиков, но ведь и человек получает представления о праве от окружающих, которые с большей или меньшей готовностью выполняют роль его инструкторов и проектировщиков.

--------------------------------

<1> Латур Б. Где недостающая масса? Социология одной двери // Неприкосновенный запас. 2004. N 2 (34). С. 9.

 

На мой взгляд, трудовая теория сегодня не представляется достаточно адекватной.

Примиряющее и довольно изящное решение предлагается юристами, которые видят правомерность завладения как первоначального способа приобретения собственности в труде, затраченном на взятие или создание (taking or making) вещи <1>.

--------------------------------

<1> Honore T. Making Law Bind. Essays Legal and Philosophical. Oxford: Clarendon Press, 1987. P. 185.

 

Но, говоря о генезисе правовых форм, мы едва ли можем найти убедительные доказательства происхождения usucapio, опираясь на трудовое обоснование собственности. Более того, с позиций трудового объяснения собственности и права в целом отчуждение вещи утрачивает основания, если только оно не может привести причины, восходящие к собственному труду <1>. Гражданский оборот должен тогда остановиться, как это обычно и происходит в утопиях и пасторалях.

--------------------------------

<1> При таком подходе обмен оказывается формой присвоения чужого труда, а значит, и чужой личности и содержит в себе неразрешимый антагонизм, грозящий социальным взрывом всему обществу, не способному уже обойтись без товарного обмена.

 

Определенные оговорки, как уже отмечалось, могут быть сделаны лишь для прав на землю, но, во-первых, земля была вовлечена в оборот последней <1> и в наименее четких формах <2> и потому не может служить универсальной моделью правового развития, а во-вторых, земельные права оказались под наибольшим воздействием общинных представлений, для которых, в отличие от официальной идеологии полиса, обработка земли никогда не утрачивала самоценности. Характерно, что в африканских обществах, где оборот земли, как видим, практически исключался, отмечается "почти полное отсутствие понятия приобретательной давности. Сам факт обладания землей в течение определенного промежутка времени не влечет за собой приобретения земельных прав" <3>.

--------------------------------

<1> Например, во многих африканских странах при довольно развитом обороте движимостей (скота и пр.) до сих пор чувствуется влияние "принципа неотчуждаемости земель" (см.: Синицына И.Е. Человек и семья в Африке. М.: Наука, 1989. С. 160).

<2> Можно заметить, что по предложениям Гракхов (а это время известного аграрного закона 111 г. до н.э., который часто рассматривают как модель чистой собственности) предполагались широкие меры по переделу занятых земель, и лишь небольшие участки, не свыше 30 югеров, не имевшие собственника (оккупированные), могли быть закреплены в "частную собственность, не подлежащую уже переделу" (Штаерман Е.М. История крестьянства в Древнем Риме. С. 71). И после этого изъятия земель их переделы, разделения крупных латифундий имели под собой прочную юридическую основу в виде нормы о верховной собственности римского народа на землю.

<3> Рулан Н. Юридическая антропология / Отв. ред. В.С. Нерсесянц. М., 1999. С. 116.

 

Вопрос, кажется, уходит в основы права. По весьма устойчивым представлениям, "изготовление очень долго сохраняет магический или божественный характер, поскольку любое "творение", любое "делание" может быть только сверхчеловеческим" <1>. В.С. Соловьев заметил, что "труд никаких вещей не производит, а производит только полезности в вещах, но полезности, будучи только отношениями, а не реальностями, не могут быть предметом собственности" <2>. Это поразительно глубокое суждение <3> при всей его тривиальности; впрочем, как говорил Л. Витгенштейн, вся философия - "обзор трюизмов". Если вспомнить, что, по излюбленному выражению римских юристов, право охватывает все же мир вещей, "реальностей", то мы должны оставаться в этой сфере, чтобы не оказаться за пределами права, а значит, мы не найдем юридической сути usucapio сведением его к трудовому освоению вещи. Наполнение usucapio собственно юридическим содержанием следует поэтому увязать уже с нуждами оборота, стремящегося примирить неизбежно обостряющееся в ходе экономического развития столкновение позиций приобретателя вещи и ее предыдущих владельцев, причем usucapio как продукт обмена уместно рассматривать в качестве средства разрешения конфликта между групповой, семейной принадлежностью вещи и вовлечением ее в оборот, который не мог сразу иметь форм безличных, только имущественных связей, приобретенных им позднее, когда и первоначальный смысл usucapio оказался утраченным.

--------------------------------

<1> Элиаде М. Азиатская алхимия. М., 1998. С. 197.

<2> Соловьев В.С. Оправдание добра // Соловьев В.С. Соч.: В 2 т. Т. I. М., 1988. С. 433. Кажется, на те же представления опиралась популярная в Средние века идея о том, что Бог - создатель, creator, тогда как дьявол - мастер, искусный изобретатель.

А. Островский приводит сходное мнение Ж. Дюмезиля о том, что "скандинавский бог Локи имеет и черты демиурга, и черты мифологического плута" (цит. по: Леви-Строс К. Первобытное мышление. М., 1994. С. 371). Если это так, то божественная природа собственности оказывается противоположной труду, искусству.

Вытекающую из этих взглядов обескураживающую перспективу неизменности вещи юриспруденция устранила, признав юридическую нетождественность вещи самой себе в результате переработки (спецификации).

Кстати, расхождения между прокульянцами и сабинианцами в вопросе о последствиях спецификации состояли не в разной оценке юридического значения труда, как этого следовало бы ожидать в условиях оправдания собственности трудом, а имели своей основой различия в подходах к поставленной греческой философией проблеме ведущей роли материи или формы.

<3> Этому взгляду Вл. Соловьева близко суждение Н. Алексеева: Бог, являясь абсолютной творческой силой, не может считаться собственником всех вещей (хотя архаике и восточным государствам эта идея не была чужда), но "мы, конечные существа, считаем вещи своими потому, что мы не творили этих вещей: мы находим материю в пространстве и времени и можем только придавать ей ту или иную необходимую нам форму" (Алексеев Н.Н. Собственность и социализм // Русская философия собственности. СПб., 1993. С. 350).

 

Например, Гай объяснял его так: "Считается, что это принято для того, чтобы права собственности на вещи не пребывали слишком долго в неопределенности, так как собственнику достаточно для отыскания своей вещи интервала в год или два - времени, которое предоставлено владельцу для приобретения давности" <1>. Диошди обращает внимание на то, что римляне рассматривали usucapio как разновидность отчуждения <2>, хотя полного единодушия о месте usucapio в системе права (или системе изложения права) не было <3>.

--------------------------------

<1> Д.В. Дождев, приводя это суждение, обращает внимание на его некорректность: нельзя "говорить о неопределенности отношений собственности, если истинный собственник вещи известен" (Дождев Д.В. Римское частное право: Учебник. М., 1996. С. 372).

Позднейшие обоснования исходят из рассудочных доводов, защищающих оборот и позицию добросовестного приобретателя: "Каково бы ни было происхождение собственности, каким бы путем она ни была приобретена, если она была в течение известного времени связана с волею лица, если она составляла ненарушимое его владение, то она присваивается ему окончательно, и никакие дальнейшие пререкания не допускаются. Иначе никто бы не мог быть уверен в законности своего владения, и все отношения собственности покоились бы на зыбких основаниях. Давность установлена именно вследствие того, что прочность собственности составляет первую потребность гражданского оборота" (Чичерин Б.Н. Собственность и государство // Русская философия собственности. XVIII - XX. СПб., 1993. С. 115). Можно заметить, что возможная несправедливость лишения собственности прежнего владельца обоснована не обработкой вещи, а, во-первых, вложением в нее воли приобретателя и, во-вторых, требованиями стабильности; все обоснования коренятся в логике оборота. При этом нельзя забывать, что приобретательная давность, как об этом говорил Энгельман, не имеет оснований ни в праве, ни в справедливости (имея в виду, что право не следует отождествлять со справедливостью). "Представляется неправильным отнимать собственность у одного индивида и отдавать ее другому лишь в целях повышения общей экономической эффективности" (Дворкин Р. О правах всерьез / Пер. с англ. М., 2004. С. 125). Даже тот факт, что приобретение по давности не допускается при отобрании вещи в буквальном смысле, т.е. в результате физического насилия, не облегчает задачи примирения приобретательной давности и справедливости.

<2> Diosdi G. Op. cit. P. 144.

"Usucapio ведет к окончательной утрате бывшим собственником прав на вещь, то есть является скорее способом отчуждения, нежели приобретения", - отмечает Д. Дождев (Дождев Д.В. Римское частное право: Учебник. С. 373). Если это так, то сделанное по другому поводу замечание Помпония: "...поскольку считается, что закон Двенадцати таблиц употребляет слово "купля (emptionis)" на все случаи отчуждения", - приобретает здесь значение дополнительного довода в пользу того, что источник usucapio следует искать в архаичной купле-продаже и в целом в обороте: именно этой логике мы и пытаемся следовать. (Цит. по: Там же. С. 379.)

<3> Дождев Д.В. Римское частное право: Учебник. С. 371.

 

В этом отношении usucapio на завершающей стадии развития может приобрести качество способа обратного введения <1> в гражданский оборот вещей, оказавшихся за его пределами, путем присвоения правовой позиции владельцу. Такое суждение, подчеркивая технические возможности usucapio и являясь, конечно, телеологическим, не может быть пригодно для объяснения происхождения института. Как замечает Диошди, раннее римское право не дает оснований считать, что умозрительно могла быть сформулирована конструкция, в прямом виде превращающая неправовую позицию в правовую: реальный путь развития шел по пути приспособления к ранее возникшим правовым средствам, а ведущим мотивом становилось стремление найти в известных формах новые возможности. Поэтому мы скорее встретим объяснение типа изречения (известного также у Цицерона, который, впрочем, как истинный римлянин вряд ли стремился и здесь к оригинальности, предпочитая ей опору на здравый смысл), сила которого в очевидности, конвенциональности (общепринятом): usucapio constituta est ut aliquis litium finis esset - приобретательная давность была установлена, чтобы положить конец тяжбам. В этом смысле естественно появление взглядов, согласно которым достаточно длительное для небольшой общины владение выступало сначала как доказательство или, точнее, как основание для освобождения владельца от бремени доказывания права на вещь <2>.

--------------------------------

<1> При этом обороту мы противопоставляем не пребывание вещи в familia, как это было на ранней стадии развития, а удерживание вещи только во владении лица без наличия распорядительных правомочий.

<2> Diosdi G. Op. cit. P. 90.

 

Выяснение юридической природы usucapio требует рассмотрения предшествующего ей феномена usus auctoritas (буквально: пользование и ручательство <1>), возникшего на почве древней купли-продажи и выражающего форму принадлежности вещи приобретателю. Наличие usus auctoritas позволяло приобретателю опираться на помощь продавца в случае предъявления требований к вещи третьими лицами, а также при защите утраченного usus <2>. Согласно одним взглядам auctoritas - это только гарантия против эвикции вещи на короткий период времени (соответственно вещь сразу закрепляется у приобретателя), согласно другим - это власть, даже собственность предшественника на переданную вещь, ограниченная сроком. Здесь же заявлено очень важное положение: auctoritas против чужеземцев действует вечно (aeterna auctoritas), что заставляет искать общую почву у понятия auctoritas.

--------------------------------

<1> Бартошек М. Римское право: Понятия, термины, определения. М., 1989. С. 320. Такой перевод, впрочем, как и любой другой, может вызвать возражения, так как он в известной мере предрешает содержание самого понятия, относительно которого ведутся многолетние дискуссии.

Диошди скептически оценивает возможность его точного выражения наличными языковыми средствами и лишь замечает, что "слова usus auctoritas вместе наверняка означают, что владелец вещи получил неоспоримую юридическую позицию" (Diosdi G. Op. cit. Р. 89). Мы уже обсуждали смысл понятия usus auctoritas выше.

<2> "Очевидно, при утрате приобретателем держания (usus) виндикационный иск также вчинялся при участии auctor, который помогал приобретателю доказать лучшее право на вещь в форме legis actio sacramento in rem"; не исключена и легитимация отчуждателя на виндикацию (Дождев Д.В. Римское частное право: Учебник. С. 375, 387).

 

Д. Дождев, опираясь на текст Цицерона (главный источник по этому вопросу), разграничивает содержание auctoritas до возникновения приобретательной давности, когда мы имеем дело с usus auctoritas, и после приобретения по давности, когда, как сформулировал Цицерон, возникает rata auctoritas (переведено автором как "подтвержденная власть"). При том, что "обе auctoritas относятся к нематериальному аспекту принадлежности (в отличие от usus) и квалифицируют его как право, которое может быть защищено процессуальными средствами", различия между ними состоят в том, что в случае usus auctoritas самостоятельная защита невозможна, а требуется привлечение предшественника, причем его участие не ограничивается только гарантией на случай эвикции (вопреки господствующему мнению), тогда как rata auctoritas - это уже основание для нормальной защиты, т.е., по словам Цицерона, "конец споров и опасности судебных разбирательств", хотя и не создает права приобретателя на вещь. Отсюда делается вывод, что auctoritas в составе usus auctoritas "представляет собой конституирующий элемент специфического режима принадлежности, соотносимого с классической possessio ad usucapionem" <1>.

--------------------------------

<1> Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. С. 128 - 130.

 

Такое понимание позволяет увязать auctoritas с той исторической стадией обмена, когда нахождение вещи в составе familia (где могли пребывать и вещи, исключенные из оборота) юридически противопоставлялось ее выходу в оборот, что требовало придания ей определенной формы общей принадлежности, личной связи, объединявшей и отчуждателя, и приобретателя, пока вещь не упокаивалась вновь в составе иной familia. Тогда aeterna auctoritas против чужаков объясняется тем, что вещь рассматривается как вырванная из недоступной чужакам в силу ее связи с культом предков familia <1> и тем самым постоянно пребывающая в обороте <2>.

--------------------------------

<1> См.: Дождев Д.В. Римское архаическое наследственное право. М., 1993.

<2> Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. С. 131 - 132.

 

Следовательно, auctoritas отражает процесс нахождения баланса в определении форм принадлежности на той ранней стадии, когда оборот начинает затрагивать имущественную целокупность familia. Этот процесс носил, конечно, фундаментальный характер и, безусловно, имел первенствующее значение для иных форм, которые имеют свой источник в нуждах оборота. Поскольку российское право сегодня достаточно чувствительно к вопросам приоритетов форм, подчеркнем замечание Д. Дождева: "Несомненно, возможность приобретения от несобственника представляет собой лишь следствие самого порядка, который наделяет реальным эффектом давностное владение, и вторична, как и трактовка usucapio в качестве способа приобретения" <1>.

--------------------------------

<1> Дождев Д.В. Римское частное право: Учебник. С. 373. Если согласиться с этим, то действие приобретательной давности в обороте представляется как противостоящий собственности механизм с восполняющими функциями, а для такого представления и на самом деле имеется немало оснований.

 

Другая известная сторона того же процесса - развитие идеи личности, а вслед за ней и воли лица (поэтому учет добросовестности на ранней стадии был еще невозможен), с которыми увязывается уже классическая usucapio. Но их тесная связь с оборотом не вызывает сомнений и заставляет в дальнейшем искать решения основных проблем приобретательной давности исходя из логики оборота.

Usucapio, возникшая из usus auctoritas, - продукт доклассического развития, откуда часто выводят и смысл термина "приобретение через пользование (usu capere)". Трансформация, которую претерпевает usucapio в классическом праве, увязывается с отделением собственности от личных отношений и различением собственности и владения. Одновременно происходит и сужение сферы самого usucapio <1>.

--------------------------------

<1> Diosdi G. Op. cit. P. 145.

 

Поскольку первоначально usucapio не требовала добросовестности (bona fides) и надлежащего основания (iusta causa), их проникновение в usucapio можно объяснять как возрастанием индивидуализации в римском праве, так и взаимодействием usucapio с развивающимися понятиями об основаниях собственности.

Обсуждая значение bona fides, Диошди замечает, что в строгом смысле слова вещь, полученная с пренебрежением формальностями, не может считаться находящейся у приобретателя в доброй совести, поскольку каждый знал, что без манципации или in iure cessio собственность не приобретается <1>.

--------------------------------

<1> Ibid. P. 148. Этот вопрос, однако, имеет и современное звучание. Содержанием ст. 168 ГК РФ охватывается не только незаконная сделка, нарушающая установленный законом запрет и потому действительно исключающая добросовестность, но и продажа чужого имущества, которая, будучи незаконной сама по себе, не сопряжена ipso iure с недобросовестностью, поскольку приобретатель действует, находясь в неведении относительно фактов, а не стремясь нарушить право (не будем рассматривать как имеющую мало почвы в действительности ситуацию, в которой воля покупателя направлена на прямое нарушение закона, не позволяющего продавать чужие вещи).

 

Но свой смысл bona fides может получить только на почве перетекания юридического значения от ритуальных форм оборота к неформальной традиции, в основе которого лежит разрушающее ритуалы осознание того, что внешние акты поведения получают силу не из самих себя, а из своего внутреннего, волевого содержания. А такому осознанию нет места, пока архаические ритуалы не подвергаются испытанию рациональностью. Следовательно, добрая совесть выступает не как некий антипод манципации, а скорее как продукт поиска смысла в ритуале.

Usucapio находилась во взаимодействии с бонитарной собственностью, которая через Actio Publiciana опиралась на приобретательную давность, а также с владением. Это не только привело к внутренним модификациям самой usucapio, но и сузило область ее применения.

Классическая usucapio имела другое важное ограничение: не подлежала приобретению по давности ворованная вещь (вероятно, речь сначала шла только о самих ворах). При широком понимании воровства архаичным правом это ограничение имело серьезные последствия и практически оставило usucapio лишь сферу передачи вещей путем взаимодействия с собственником.

Одним из наиболее важных практических вопросов современной приобретательной давности является именно сфера ее действия. Поэтому есть смысл сразу сосредоточить внимание на ограничении сферы usucapio. Достаточно убедительным представляется объяснение Диошди. Он исходит из того, что с утратой римским обществом первоначального характера небольшой общины и быстрой экспансией Рима старые сроки usucapio - два года для недвижимости и год для движимости - пришли в явное противоречие с реальностями оборота. Эти сроки теперь никак не гарантировали прежнему владельцу возможность своевременно отыскать свою вещь и принять меры к ее возврату. Более логичным было бы увеличение сроков (как это было сделано, наконец, Юстинианом и воспринято современным гражданским правом), но такой путь, означающий ревизию Законов XII таблиц, был абсолютно исключен для классического права. Поэтому юриспруденция пошла по пути ужесточения условий usucapio и резкого ограничения ее сферы. Следовательно, само по себе снабжение приобретательной давности ограничительными механизмами, в том числе требованием добросовестности, не может считаться чертой прогресса этого института. Если взять его в развитии, то классическая usucapio была наиболее жесткой и ограниченной по сравнению как с архаичной, так и с той, которая закреплена современными кодексами <1>.

--------------------------------

<1> Diosdi G. Op. cit. P. 147 - 148.

 

О "тенденции затруднять давность" применительно, в частности, к взглядам Павла на требование доброй совести для момента не только традиции, но и купли говорит Дернбург <1>.

--------------------------------

<1> Дернбург Г. Указ. соч. С. 135.

 

Нужно однако заметить, что нормативное смягчение приобретательной давности в современном праве многих стран сосуществует с одновременным сужением ее сферы за счет непосредственного возникновения собственности у добросовестного приобретателя движимости, с одной стороны, и устранением ограничений виндикации недвижимости, с другой стороны.

В русском праве, пишет Г.Ф. Шершеневич, "давность владения остается институтом мало развитым" <1>.

--------------------------------

<1> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. М., 1995. С. 187.

 

Впервые давность владения обнаруживается в Псковской судной грамоте, хотя и до этого ссылки на старину владения были обычным делом. В русских памятниках можно заметить такие условия давности, как срок владения (от трех лет согласно трехпольному хозяйству до 30 лет для выкупа родовых имуществ); непрерывность и спокойствие владения; воздействие на вещь (если владелец "стражет тою землею"); указание основания владения. Для движимых вещей давности не было: "холопу, робе суд от века".

В крестьянском быту имелось твердое убеждение, что не срок, а обработка земли - основание права, вследствие чего сам по себе выход из владения недвижимостью еще не ведет к утрате права собственности <1>.

--------------------------------

<1> Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Ростов н/Д, 1995. С. 503 - 505.

 

Отмеченное М.Ф. Владимирским-Будановым усложнение отчуждения родовой вотчины, ограниченное правом выкупа, вследствие чего "право собственности окончательно утверждалось не только договором купли, а истечением давности" <1>, имеет черты общности не столько даже с usucapio, сколько с предшествующим ей usus auctoritas.

--------------------------------

<1> Там же. С. 574.

 

Возможно, по причине слабой укорененности в отечественном праве приобретательная давность столь легко выпала из ГК РСФСР 1922 г. В результате возникли неизбежные пробелы в вещных отношениях. Ведь после отказа в виндикационном иске либо по основаниям добросовестности владения <1>, либо по пропуску срока давности, а также в случае непредъявления такого требования возникало незаконное владение без каких-либо перспектив перейти к определенному титулу, получить право в основание. В такой ситуации, создающей вечное разъединение собственности и владения, вещь юридически выбывала из оборота и не могла в него вернуться легальным образом. Кроме того, вследствие одновременного упразднения и владельческой защиты такое незаконное владение не было защищено от посягательств; следовательно, вещь не только не могла вернуться в оборот, но и спокойное владение ею вне оборота не было никак обеспечено.

--------------------------------

<1> По ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. (по образцу § 932 ГГУ) исключение еще делалось для покупателя, получившего имущество, не подлежащее виндикации. Такой покупатель становился собственником. Однако в главе о купле-продаже ГК 1964 г. и эта норма оказалась утраченной.

 

Не случайно цивилисты призывали к восстановлению приобретательной давности. Уже в 30-е гг. XX в. первым на это обратил внимание В.А. Рясенцев <1>. Ко времени разработки гражданских законов начала 60-х гг. эта идея приобрела широкое признание среди ученых <2>, однако еще не стала достаточно убедительной для законодателя.

--------------------------------

<1> См.: Масляев А.И. Владимир Александрович Рясенцев (1909 - 1992 гг.) // Правоведение. 1992. N 4. С. 57.

<2> См., например: Генкин Д.М. Право собственности в СССР. М., 1961. С. 215. Интересно, что предлагалось установить одинаковые сроки исковой (по виндикации) и приобретательной давности. Ср. с установленным ГГУ максимальным сроком исковой давности в 30 лет (§ 195 ГГУ) и сроком в 30 лет (предельным) приобретения по давности земельного участка (§ 927 ГГУ).

 

В последующие годы такие обстоятельства, как неограниченная виндикация государственного имущества <1> и снисходительное отношение к восстановлению сроков исковой давности, а главное слабое развитие оборота, позволяли обходить проблему незащищенного незаконного владения. Эта ситуация нашла свое теоретическое отражение в приравнивании позиции добросовестного приобретателя к позиции собственника: "Известно, что согласно правилам ст. ст. 151 - 157 ГК РСФСР добросовестный приобретатель имущества от несобственника становится его собственником", если нет оснований для удовлетворения виндикационного иска <2>.

--------------------------------

<1> Ее инерционное действие продолжается и сегодня: применительно к государственной собственности начало течения приобретательной давности может исчисляться в любом случае не ранее 1 июля 1991 г., когда истек срок исковой давности после вступления в силу Закона "О собственности в СССР", отменившего неравные условия защиты прав собственности разных субъектов (Вестник ВАС РФ. 1997. N 7. С. 94).

<2> Иоффе О.С. Обязательственное право. М., 1975. С. 210. Статьи 151, 152 ГК РСФСР соответствуют ст. ст. 301, 302 ГК РФ, кроме преимущественной защиты государственного имущества в виде неограниченной его виндикации.

 

При обосновании этой позиции до недавних пор было принято ссылаться на классическую работу Б.Б. Черепахина <1>, которая исходила из известной нормы ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. После обновления законодательства эта работа при всей своей авторитетности, едва ли уступающей авторитету закона, все же не могла заменить выпавшую норму о приобретении собственности добросовестным приобретателем от неуправомоченного продавца.

--------------------------------

<1> Черепахин Б.Б. Юридическая природа и обоснование приобретения права собственности от неуправомоченного отчуждателя // Учен. зап. Свердловского юрид. ин-та. Т. 2. Свердловск, 1947.

 

При подготовке другого известного исследования (это время совпало с переходом к новому ГК) Б.Б. Черепахин, не обнаружив преемственности нормы ст. 183 ГК 1922 г., указал на норму ст. 28 Основ гражданского законодательства об ограничениях виндикации как на основание возникновения собственности у добросовестного приобретателя <1>.

--------------------------------

<1> Черепахин Б.Б. Правопреемство по советскому гражданскому праву. М., 1962. С. 41.

 

С тех пор, как можно судить по юридической литературе, в особенности учитывая, например, воспроизведение этой позиции в комментарии ГК, излагавшем главным образом общепринятые взгляды <1>, мнение о наличии в нашем праве института приобретения собственности добросовестным приобретателем практически не подвергалось сомнению и обычно при этом нормативным основанием указывалось ограничение виндикации.