Глава 18. Батуринские леса 1 страница

 

 

Ноябрь-декабрь 1942 года

До выхода на формировку мы воевали на восточной стороне города Белого. Теперь, получив пополнение, дивизия должна была подойти к городу с юго-западной стороны. Нам было приказано срочно выйти в район деревень Батурино и Пречистое[164]. На этом участке мы должны были сменить потрепанные в боях части корпуса Соломатина. Они вели наступательные бои, перерезали дорогу Белый — Духовщина, сумели прорвать укрепления полосы обороны немцев, но понесли большие потери. Теперь обессилив, они могли не выдержать удара немцев и потерять захваченные рубежи. Немец мог в любой момент нанести им ответный удар и отбросить их за дорогу. Вот причина, по которой мы должны были спешить.

Дорога Белый — Духовщина была для немцев важной жизненной артерией, по которой шло снабжение войск стоящих в Белом. Других большаков на Запад здесь не было. Это была единственная дорога, соединявшая немецкие войска с тылами в Смоленске. |В Смоленске в то время в "Черном боре" стоял штаб армии группы "Центр".

Вспоминаю, как зимой в начале сорок второго года мы неожиданно появились у города Белого. У немцев тогда в Белом и вокруг почти не было сил. А мы после боев под Чухино и Старицей, тоже были значительно ослаблены.

Одна из наших стрелковых рот в районе д. Демяхи сумела тогда подойти вплотную к этой дороге с юга. Тогда, по ночам, наши обозники заезжали на немецкий аэродром под Белым, грузили на крестьянские сани по бочке с голубым немецким бензином и увозили его к себе в тыл. При этом, учтите, немец не стрелял.

Но с тех пор прошло много времени, утекло много воды и многое изменилось не в нашу пользу. Весной сорок второго немец одним ударом выбил нас со всех позиций вокруг города и мы откатились в Нелидовские леса. Потом мы бились с ним насмерть в Пушкарях.|

Теперь мы выходили к Смоленской дороге с другой стороны. Мы шли со стороны непроходимых болот и лесов, которые называли Батуринские болота.

Пути человека неисповедимы. Они идут непонятными замкнутыми кругами. Несколько таких кругов мне пришлось сделать вокруг города Белого. Многие мои боевые товарищи остались на этой земле, не успев завершить и половины витка. А мне, как видите, повезло покружить вокруг этого города.

Два раза мне пришлось обойти вокруг города Белого. Посидел я и в ледяном подвале, где теперь Заготпункт, воевал на мельнице, которая сгорела на моих глазах.

Брал Демидки, воевал в Струево, стоял в обороне на окраине города около больницы, но в самом городе не разу не бывал. Однажды ночью ходил на окраину брать языка, но кроме метели и снега в темноте ночи ничего не разглядел. Да и в такие тревожные и напряженные минуты смотришь за обстановкой только вокруг себя. Я не рассказывал вам об этом небольшом эпизоде, но надеюсь, что потом расскажу.

Не разу не пришлось мне пройтись по улицам города, окинуть их взглядом и посмотреть на дома. Остановиться, осмыслить и почувствовать характер и облик города Белого.

Короткие зимние дни и длинные ночи смотрели мы в его сторону, подолгу вглядывались в неясные очертания домов. Мы пытались представить себе этот город. У нас сложилось свое представление, но оно было не верным, когда я увидел город после войны.

В течение очень долгого времени у меня было желание увидеть город, за который было пролито так много крови.

Я не раз задумывался и задавал себе вопрос, что это за город, вокруг которого мы все время топчемся и теряем людей. В моем воображении он оставался не белым, а кроваво красным!

Много раз я видел его во сне, там внизу за кромкой края окопа. Это был город моей военной юности, город отнявший стольких солдат. Сколько раз пришлось обойти вокруг этого, как мираж, белого города.

 

 

|Вернемся в пулеметный батальон.|

Дорога из Белого на Смоленск шла по твердой земле. Сначала она обходила Батуринские болота по краю холмистого поля, потом она постепенно забиралась все выше. И где-то в районе Батурино-Пречистое переползала через водораздел. Деревня Батурино стояла на господствующей высоте. Справа к дороге подходили леса и болота. Немцы такие места всегда обходили стороной. На болота, топи и мхи они поглядывали с опаской. Без танков и пушек немцы не воевали. Немецкая пехота побаивалась топких с болотной хлябью мест. Они избегали гниющих завалов леса. Бездорожье для них считалось непроходимой местностью. За время войны их солдаты не разу не сунули нос в эти места.

Батуринские леса долгое время никем не были заняты. В них скрывались в основном местные дезертиры.

Одного взгляда на карту достаточно, чтобы понять, что на север и запад от края дороги простираются обширные заболоченные земли и непроходимые леса. Даже зимой огромные пространства болот, покрытые мхами и снегом, не замерзали.

Здесь мог пройти только русский солдат.

Но не будем наивны, доверчивы и легковерны, не думайте, что русский солдат способен на все. Все это избитые и потертые, как старые дырявые штаны, слова. На деле все оборачивалось по-другому.

Я шагал рядом с солдатами и смотрел, как они пошатываются. В строю были разные люди: сильные и здоровые, слабые и больные. Идет по дороге солдат, ткнется в снег и не может подняться. Просто мы молодые и сильные, |по своей тупости,| не понимали, что даже здоровому преодолеть эти болота было не под силу. Но у нас не было выхода. Чтобы идти все время по твердой земле, нужно было сделать огромный крюк. У нас на это не было времени. У нас оставалось одно, идти быстрее по топкой лесной дороге.

"Русский солдат должен пройти везде!" — так заканчивался приказ, который мы получили на совершение марша.

А по делу дивизия должна была провести инженерную разведку пути, построить мосты, положить где нужно надежные гати, а не просто пускать батальон по кратчайшему пути, пойдете мол там сами разберетесь.

Лесная дорога шла по лесным островам твердой земли, где почву держат корни деревьев. А кругом укрытая снегом податливая трясина и болотная жижа под мхами. В воздухе, когда идешь, искрятся снежинки, под ногами поскрипывает снег, а попал на болото, под тобой дышит живая трясина. Не все было так гладко, как представляло себе начальство, издав приказ на кратчайший переход.

В густой болотной жиже могли погибнуть солдаты, исчезнуть повозки с грузом, людьми и лошадьми. А плавающему снегу не было конца.

Зимой трясина и плывучие мхи имеют коварное свойство. Пробитая поверх них по снегу дорога некоторое время держит, а потом начинает вздуваться и уходить из под ног. По такой колее могут пройти десяток солдат и повозка с грузом, но в какой-то момент она вдруг изрыгает коричневую жижу и весь участок, по которому идут люди, вместе с дорогой уходит под снег. Густое темное месиво пузырясь всплывает наверх. Хорошо, что в таком месте оказалась небольшая глубина и солдаты провалившись, оказались по колено в воде. |Мы оказали им помощь, кинули веревку на всякий случай, подали жерди.|

Ну, а если бы обоз или целая рота идущая змейкой вдруг исчезнет под снегом вся сразу на большой глубине? |Представляете себе картину!|

В некоторых местах накатанная дорога утыкалась в свежие провалы и размоины. Какой глубины они? Удалось ли из них выбраться людям? Сколько людей могла поглотить такая полынья? Солдаты останавливались, но стоять на краю на одном месте было опасно. Снежное ложе могло провалиться и уйти из под ног. И вот, кое-где на снегу под тяжестью людей появлялась вода. Начиналось паническое шараханье. Солдаты вертели головами, пятились назад.

В первый момент отрыва почвы каждый думает только о себе. А потом, когда чувствует под ногами твердую почву, смотрит на товарищей попавших в беду. Они кричат, дают друг другу разные советы и когда последние выбираться на твердую землю все утихают, настораживаются и оглядываться кругом.

Я шел с небольшой группой солдат впереди, мы тыкали в снег заостренными кольями, щупали под собой твердую землю и обнаружив ее край, уводили солдат и обоз в сторону от полыньи. За нами, дрожа от ветра и холода, стуча обледенелыми валенками, тащилось все остальное усталое войско.

По открытым безлесным участкам мы шли с большой осторожностью. На явно подозрительных местах вслед за солдатами пускали одну груженую повозку и откровенно боялись, что проложенный обходной по снегу путь может в любой момент уйти из под ног в черную жижу.

Где-то стороной прошли наши полки и их обозы. Где-то по гатям в объезд тащили пушки и боеприпасы.

Впереди нас прошел стрелковый батальон, который мы при выходе на передовую должны будем поддерживать. Батальон шел без обозов налегке. А у нас пулеметы, боеприпасы и всякое другое.

При проходе топких мест и провалов стрелковые роты ограждений после себя не оставляли. У нас было в обычае идти и не думать о других. Идете сзади! Смотрите, куда лезете и выбирайте сами себе путь.

Не большой конечно труд воткнуть перед проломом простую палку. Но для этого нужно с собой везти целый воз жердей. Лишних повозок для такой роскоши не было.

Воткнешь палку на дороге, а что она даст? Задремавший повозочный может заехать по горло в болото и только тогда проснется когда станет тонуть. Так что постановка всяких там вех не солдатское дело. Это работа саперов. Это немцы могут за полгода сделать замеры, настелить гати и навести где нужно мосты. А нам и так хорошо! Идем и идем! Прошли — и порядок! Главное — у нас не было времени. Мы должны были вовремя поспеть на передовую.

Мы прошли по мокрому снегу, заходили в трясину, по пути солдаты промокли, валенки и шинели покрылись коркой льда. Ноги отяжелели, стали не в подъем. Солдаты могли обморозиться, но помочь им на ходу было нечем. Нельзя было после каждой переправы останавливаться, заходить в лес и сушиться у костров.

Я тоже стучал оледенелыми валенками, ватные брюки на коленках хрустели. Солдаты это видели, у них тоже позамерзала одежда.

В пути отбирали наиболее слабых, их отправляли в обоз. Там их переодевали, укрывали брезентом.

К вечеру дорога стала петлять по сосновому лесу, почва под ногами была твердая, в лесу было безветренно. Все почувствовали, что скоро привал. Солдаты ускорили шаг и через некоторое время мы подошли к отдельной роще и встали на ночлег.

Открытых костров нам разводить не разрешали. Но сейчас был исключительный случай. В лесу было тихо, в воздухе кружились снежинки. Погода была не летная.

Солдат нужно было срочно отогреть и обсушить, иначе батальон через час замерзнет и окоченеет. Утром на снегу будут лежать обледенелые трупы. Солдаты услышав, что можно развести костры, достали из саней топоры и пилы. Завизжали двуручные пилы, послышались глухие удары топоров, на землю стали падать целые деревья. Стволы разрезали на короткие бревна, в дело пошли сухие сучья. Лес сразу наполнился запахом хвои, смолистой древесины и теплым, живым запахом огня и дыма. В лесу между повозками и стволами деревьев запрыгали огни костров. И темные, неуклюжие фигуры солдат засуетились около.

Вот костры разгорелись, частый и беспорядочный стук топоров умолк, суета и беготня прекратились, солдаты привалились поближе к огню.

Кто сушил портянки, кто ватные штаны и шинели, а кто над огнем вертел свои валенки. Солдаты грели голые пятки, шевелили онемевшими пальцами, совали застылые руки в огонь. Некоторые, расторопные, подсушив свою обувку, грели бока подвалившись к костру. Едкий дым медленно полз и крутил, поднимаясь вверх. Потом он поворачивал к земле и заставлял измазанных в копоти солдат тереть глаза и вертеть головами. Дым резал глаза, на щеках появлялись слезы, он перехватывал дыхание, душил надрывным кашлем солдат. Но веселый огонь делал свое нужное дело. Он грел промокшую и озябшую на ветру солдатскую душу.

Дым не помеха. Главное лечь поближе к огню, так чтобы жар дошел до костей. Лежишь, а от тебя как от бака с грязным бельем идет во все стороны белый и тухлый пар. Приятно лежать в самой близи у огня!

И вот всех по очереди начинает обходить старшина. Он железной меркой плескает каждому в кружку положенные сто грамм водки, сует кусок черного хлеба. Тут нет ни толкотни, ни сутолоки. Здесь, как в купе вагона, у каждого свое лежачее место.

Вот дым завернул и пошел на лежащего слева соседа, тот поднимается, отдувается, машет руками. А у тебя жар играет каждым мускулом и ты дышишь чистым лесным воздухом налитым хвоей. Хочешь, грей живот и смотри на мигающие огоньки, хочешь, отвернись и тепло побежит по спине приятной истомой. А как только почуешь озноб и по спине побегут мурашки от холода, поворачивайся на бок и вертись у костра сколько тебе хочется. Лицом к костру — жарит лицо, глаза покраснели, поворачивайся спину прогреть. Подашься легонько к огню и чувствуешь, как теплая струя пойдет по самому позвонку. И от какого удовольствия и блажи закроешь глаза и хочется вздремнуть, а в глазах продолжают прыгать огоньки.

Важно, чтобы солдата в такой момент не вспугнули стуком котелка, хотя он его давно уже ждет. Ведь может какой нибудь дурак крикнуть нарочно:

— "Вставай братцы, кухня пришла!"

Еда и хлебово дело важное, из всех солдатских дел самое значительное, по важнее всякого сна.

Но если на самом деле кухня притопала, то вставай, пошевеливайся и не зевай. И чем раньше плеснут тебе в котелок, тем ночь покажется длинней и сон будет крепче. Спи себе, да спи! Ведь больше от старшины ничего не получишь. От этой мысли солдат успокаивается и начинает зевать. Зевает во весь рот, да так, что скулы трещат. Горячие угли не сразу остынут, засыпаешь в тепле, вот что приятно.

Но как говориться, хорошего без плохого не бывает. Не всем везет выспаться у костра. Найдутся умельцы, которые во время сна прожгут себе шинели или валенки. А валенки горят тихо и почти незаметно. Солдат думает вот хорошо, ноги в тепле. А валенки уже горят. Наступает момент, когда тлеющий огонь через портянку доходит до голой пятки и резанет ее как острым ножом. Вскочит солдат и уловит ноздрею запах горелой шерсти. Ткнет запятником в снег, а он еще больше обожгет паром ногу. Тут одно спасение быстро снимай сапог.

Утром, когда я стал обходить пулеметные роты, погорельцев набралось не мало. У двух валенки, у трех коленки на ватных штанах, у некоторых прогорели шапки, у других локти и полы шинелей. Но нашлись и спецы, которые ухитрились прожечь себе задницу в ватных штанах.

Из мокрого, обледенелого и продрогшего до костей войска, оно превратилось в закопченное, с прожженный дырами и пропитанное запахом пота и гари сборище. Но оно ожило телом и душой. И при всех досадных прожженных прорехах повеселело и стало смеяться. Хохота и издевательств друг над другом было достаточно. А когда мимо солдат шествовал прикрывая рукой неудачник с прожженым задом, смеялись до слез, до хрипа, катались по снегу, колотили ногами лежа на спине.

— Жалко не видит Малечкин эту картину. Он бы приказал немедленно поставить этому солдату мыльную клизму! — сказал я и все схватились за животы и захлебываясь от смеха повалились на снег.

Мы заменили кой кому дырявые шинели и штаны, валенки, из которых наружу вываливались голые пальцы. Но на всех старых запасов не хватило. В обозе нашли старые списанные телогрейки, которыми на стоянках зимой укрывали лошадей. Все это порезали на куски и выдали каждому погорельцу как норму на заплатки. Им приказали поставить заплатки на дырявые зады, коленки, бока и локти.

После такой метаморфозы грязные, испачканные сажей, давно небритые пулеметчики стали походить больше на бездомных бродяг, чем на гвардейское войско.

Никто ни на кого не кричал и не читал морали. Все было естественно. Смех и ехидные замечания солдат были лучше всякой морали. Нужно и их понять. Они шли мокрые, в ледяных колодках, силы на исходе, добрались до леса, и уткнулись в костры, |зазевались, уснули, такова уж солдатская жизнь. Прожог дыру — пришивай заплатку, ходи как общипанный воробей.|

Утром после кормежки батальон подлатался, построился, вышел на дорогу и пошел в сторону передовой. До переднего края оставалось километров пять, шесть, не больше.

Если сказать обыденную фразу, что дивизия совершила марш, то за ней ничего, просто понятие. А тут вы представили живых людей. Солдаты пошатываясь, идут по дороге медленно переставляя ноги.

Для каждого переход и марш определяет свое содержание и понятие. Для одного он может быть легким в ковровых саночках, а для других при полной выкладке тяжелым и изнурительным.

Одни быстро катили по твердой земле в объезд на резвых рысаках, укрывшись с головой тулупом цигейковым мехом во внутрь. Им ни ветер, ни снег в лицо нипочем, так слегка пощипывает, вроде как одна приятность. Другие рангом пониже тряслись поджав ноги в деревенских розвальнях, подхлестывая и погоняя своих шустрых лошадок. Они тоже были укрыты бараньими тулупами, сидя спиной к ветру, покачивались на ходу. А те, на которых не было никаких рангов, которых считали на тысячи, шлепали по мокрому снегу в разводьях болот. Они были рады летевшему встречному снегу, потому, что ненцы не летали, и в лесу можно было разложить на ночевку огонь.

Я все время думаю, кто присвоил себе славу наших солдат, кто отодвинул в неизвестность те нечеловеческие жертвы и усилия, которые принесли своей Родине эти солдаты. Кто эти сытые и довольные? Знаете кто они? А нужно было бы знать!

Лес поредел, мы вышли на твердую, накатанную дорогу. Через некоторое время справа и слева стали попадаться заброшенные стоянки в лесу. Кругом из под снега торчали остатки негодного и брошенного военного имущества. Тут и там разбитые ящики из под снарядов и мин, цинки из под патрон. Из под снега выглядывали сломанные колеса телеги, разбитый передок армейской повозки, рваные солдатские сапоги и какое-то непонятное тряпье. На суку дерева висел противогаз и дырявый солдатский ботинок. Чуть дальше обрывки конской сбруи и куча почерневших от времени и солдатской крови бинтов.

Среди деревьев и сугробов были видны запорошенные снегом ровные площадки. Здесь когда-то стояли санитарные палатки.

Это была тыловая стоянка наших предшественников. Тылы их снялись и покинули лес, а передовые части еще стоят на передовой и ждут смены. Вон под деревом осталось несколько шалашей с порыжевшей хвоей, к ним вели засыпанные теперь снегом узкие тропинки. Словом не видя еще края леса, от которого мы должны будем свернуть вправо и пойти к передовой, мы видели, что топаем по прифронтовой полосе.

Здесь наверно стояла солдатская кухня, рядом с дорогой уголь и пахнущий сыростью пепел. Здесь же валялись заготовленные впрок дрова.

Мы шли и цепляли за корни деревьев ногами. Повсюду валялись обрывки телефонного провода и мотки колючей проволоки. Здесь среди хаоса и леса видны были глубокие воронки от бомб.

Дорога скатилась несколько вниз, а там дальше на самой опушке леса видны были лесные постройки рубленные из сырых бревен. Тут были склады, тут стояли повозки и коновязи. Не видя людей мы еще издали учуяли знакомый запах живого. И безошибочно определили, что не весь лес покинут, что здесь идет жизнь своим чередом. Запах жилья и дыма, людского и конского пота явственно доносило до нас слабым ветром.

Пройдя еще километра два, мы увидели, что здесь стоят тылы какого-то полка. Своих можно узнать по особым приметам. Вроде на всех шинели, шапки и валенки одинаковы. Но по тому как их носят повозочные, как на них примяты и напялены шапки, где они держат варежки за поясом или пазухой, по лошадям и по упряжкам, не зная в лицо своих тыловиков, мы сразу их узнаем. Подходишь поближе и сразу видны приплюснутые физиономии повозочных. Это сибиряки.

В боевых подразделениях у нас давно сменился и не раз солдатский состав. Сибиряков никого не осталось. А в обозах полков, чего им может сделается? Как были при лошадях, так и живут, слава богу. Война им хоть на двадцать лет.

Лес, где стояли тылы одного нашего полка был не на высоком месте. Копать землянки даже зимой здесь было бесполезным делом. Вода была близко под мерзлой коркой земли. Поэтому по дедовскому способу на поверхности земли ставили бревенчатые срубы и накрывали их плоскими крышами из бревен. Получалось вроде сарая, вроде теплушки. Бревна конопатили, мха было навалом, внутри ставили железные бочки с трубами и топили сколько каждому влезет. В срубах имелся узкий проход, завешанный куском палатки или мешковины. Люди входили и выходили, садились на возки и куда-то исчезали.

Между теплушками толкались солдаты, фыркали лошади, смотрели на людей и жевали сено. От куда-то выбился запах солдатской кухни. Запахло приятным запахом солдатского варева.

У тыловиков сейчас была серьезная работа. Они только что переехали. Им нужно было достроить склады, заготовить дров, подвести сено, вырыть колодцы и сделать многое другое, что требовала боевая обстановка.

Когда на переднем крае начнут убивать пехоту, у них наступит передых, а сейчас при полном комплекте полков у них самая тяжелая работа.

Каждый день передовая кроме кормежки требовала патроны, снаряды, лопаты, железные ломы, кирки и взрывчатку. Руками, схваченную морозом, землю не ковырнешь. Рыть окопы в мерзлой земле дело не плевое! Нужны боеприпасы, бензин для ночных светильников, километры телефонного провода, мотки колючей проволоки. Дивизия вставала в оборону. Она растянулась на десяток километров, сменив сразу несколько потрепанных в боях частей.

— Ваш майор Малечкин здесь! — крикнул часовой, когда мы проходили мимо него с повозками и пулеметами.

— Товарищ майор! Батальон подошел!

Майор Малечкин вышел из теплушки. Он улыбнулся и помахал мне рукой. По внешнему виду он вроде больше не болел.

Он был свой, как говорят, среди полкового начальства. С марша он уехал, когда заболел и теперь поджидал нас в тылах 45 гв. полка.

Нам предстояло выйти на передний край, где уже занимали оборону стрелковые роты. Тылы батальона вероятно останутся здесь, рядом с тылами полка, метров пятьсот от опушки леса[165].

Мы сделали короткую остановку, чтобы снять с повозок пулеметы, коробки с лентами, запасные стволы и патроны. Одна рота встанет на Бельскую дорогу, остальные уйдут соответственно по полкам. Рота Столярова останется пока в резерве дивизии и будет стоять здесь в лесу. Три роты в сопровождении связных ушли на дальний участок обороны. Рота Самохина осталась здесь, мне предстояло вывести и расположить ее на дороге.

Рота Столярова должна была заняться работами, чтобы оборудовать теплушки для наших тылов.

Самохин построил роту и мы пошли на Бельский большак. Впереди шел связной, я и командир роты. Было еще совсем светло, когда мы подошли к опушке леса. Впереди с опушки открывались бесконечные просторы и снежные бугры. Они небольшими террасами уходили куда-то вверх.

Оторвавшись от опушки мы сразу попали под бомбежку. Мы не слыхали и не видели откуда появились самолеты. На передовой где-то впереди слышались разрывы снарядов. Передовая звучала обычной перестрелкой.

Мы легли в снег. Сброшенные бомбы казалось летели именно в нас. Но когда они стали рваться, оказалось что они ушли далеко в сторону. Через некоторое время мы встали и медленно тронулись вперёд.

Снежные вершины бугров и высот были освещены солнцем. Из-за далеких высот послышался гул приближающихся снарядов. Дорога впереди покрылась всплесками взрывов. По другую сторону этого склона вниз на дорогу полетели линии трассирующих пуль. Активного боя на передней линии не было, это была обычная перестрелка.

Мы шли цепочкой друг за другом. По пути мы зашли в неглубокий овраг, легли в снег и стали ждать вечера.

Когда стало темнеть я вышел на дорогу, прошел несколько вперед и поднялся на бугор. Я хотел осмотреться кругом, чтобы представить себе кругом лежащую местность. Далекие холмы и господствующие высоты пропали из вида. Кругом чуть белеющий снег, а под ногами утоптанная солдатскими ногами твердая дорога. Она идет на передовую, вперед.

Командир роты Самохин вывел солдат на дорогу. Впереди пошли связные из стрелкового батальона, за ними я, потом Самохин с солдатами и сзади старшина роты с повозкой.

Кое где нам навстречу стали попадаться солдаты, |спешащие в тыл с передовой.|

Мы шли по дороге, поднимались на небольшие холмы, скатывались под горку и выходили на ровное место.

Но вот дорога уткнулась в поле ровного нетронутого снега, мы свернули в овраг по тропе и увидели людей, землянки подкопанные под скат обращенный на дорогу, стрелковые окопы и отдельные солдатские норы в земле.

Это был тот самый передний край, на котором поперек дороги стояла пехота. Впереди небольшое возвышение, а дальше, по ту сторону ровного снежного поля сидели немцы.

Взглядом можно было проследить нечеткие очертания дороги, укрытой снегом и уходящей вперед.

Солдаты остановились, опустили на землю стволы пулеметов, сбились в кучу, стояли курили и ждали дальнейших распоряжений. Над нашими головами то и дело посвистывали немецкие пули. Приятно слышать знакомый посвист пуль, когда стоишь в глубине оврага, дымишь махоркой, пританцовываешь от мороза, а они летят где-то выше.

По опыту мы знали, что развод пулеметов затянется на долго. Во-первых, для станковых пулеметов готовых ячеек на переднем крае не было. Нужно было выбрать места, копать мерзлую землю и долбить пулеметную ячейку.

Солдаты остались стоять в овраге, а мы с командиром стрелковой роты прошли по всему переднему краю. Мы добросовестно просмотрели его, переходя где ползком, где перебежками. Осмотрели внимательно нейтральную полосу, за которой находился немец. Огневые позиции немцев мы конечно не знали. Мы знали одно, что на большаке Белый-Духовщина, где стоят друг против друга сильные стороны, огневую мощь будет обеспечивать пулеметная рота. И особой активности в выявлении огневых точек противника нам пока не нужно было проявлять, огневую систему немцев нащупают сами пулеметчики.

Здесь в овраге на самой передовой, в отличии от полковых тылов, все приспосабливалось к местности. Чего здесь только не увидишь? Здесь и сутулые фигурки солдат, и торчащие чуть выше над краем оврага макушки наблюдателей, и утоптанное дно оврага, где можно не боясь немецких пуль походить взад вперед и размять ноги, и выкурить не прячась, свернутую из газеты цигарку из махрятины. Здесь солдатам раздавали хлебово, рубили топором на порции хлеб. Здесь от норы к норе шныряли чем-то озабоченные солдатики. А вон черная дыра в земле, завешенная куском распоротого мешка — это вход в землянку командира стрелковой роты. В ней спал он и командиры взводов всех званий и степеней. Теперь стрелкам будет веселей — пришла целая орава пулеметчиков. Командир пулеметной роты лейтенант Самохин со взводными временно поживет у стрелков, а завтра с рассвета начнет копать для себя блиндаж.

Сейчас важно тихо и незаметно влезть в оборону, расставить пулеметы и постепенно закопаться в землю. Если немец заметит движение, он может подумать, что славяне накапливаются для атаки. Немец откроет огонь, — будут напрасные потери. Смена на переднем крае и ввод свежих сил самое ответственное дело.

— Лейтенант! — спросил я командира стрелковой роты, — Давно появилась немецкая авиация?

— Нет, всего второй день!

Видно немцы заметили передвижение по лесным дорогам, хождение солдат по передовой. Прошло два дня, как стрелки сменили части Соломатина. Теперь и нам предстояло приспособиться к новому месту на передовой.

Мы притащили с собой небольшую санитарную палатку, ее поставили в овраге для отдыха пулеметчикам, пока они вроются в землю.

Старшина и повозочный ушли по дороге назад, чтобы к утру на лошади доставить сюда пищу. Теперь они знали как проехать и где находиться их рота.

Я наметил где должны были стоять пулеметы и велел командиру роты развести расчеты на места. Я сел в сугроб, позвал своего ординарца, велел ему достать пачку махорки и мы закурили.

Я сидел, пускал крепкий дым и думал. Немец неспроста пустил сюда авиацию и два дня подряд бомбит. Немцы всегда свои атаки начинают после обработки о воздуха. Два дня назад была не летная погода, теперь светило солнце и они вырвались на простор. Где они могут ударить? Здесь, вдоль дороги или на одной из тех высот, куда мне завтра предстояло идти?

Здесь дорога, справа лес, по которому мы пришли. Слева высоты, на которых сидят немцы. Часть высот была в наших руках. Немец не пойдет вести наступление вдоль дороги с открытым флангом, он может получить удар из болота, хотя вдоль опушки леса у нас не было ни артиллерии, ни резерва солдат. Немцы предполагают что вдоль опушки у нас идет сплошная линия обороны. И с утра до вечера бомбят опушку леса. Завтра мне придется пойти на высоты. Отвести туда пулеметную роту.

Я сидел в овраге на Бельском большаке, курил, ждал когда все пулеметы будут собраны и проверены в стрельбе. Я по голосу различал где какая может быть неисправность.

Мы прошли по всей линии обороны с Самохиным, ползали по глубокому снегу, выбирались на гребень, осматривали впереди лежащую местность, говорили с командирами взводов, с сержантами — командирами расчетов, с наводчиками, заряжающими и солдатами — подносчиками патрон. После этого я ушел в тыл.

По дороге вместе с нами шли полковые телефонисты. С переднего края вообще старались не ходить в одиночку. Человек мог попасть под пулеметный обстрел и остаться лежать в снегу истекая кровью.

Вскоре мы добрались до тылов батальона. Я доложил майору Малечкину, что рота Самохина встала в оборону на дороге. Он поехал с докладом в дивизию, а я забрался в сани, укрылся брезентом и лег спать. Завтра перед рассветом мне предстояло вести на высоты другую роту.