Об умных дураках и о мудрых детях 6 страница

Не получается, ребята! Как прежде, так особенно теперь! Ибо, «суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет»! Для того, чтобы убедительно отвечать на вызовы современности, особенно – помогать людям – желательно, как это больше было заведено при царе Горохе, иметь волю – политическую, руководящую, человеческую.

БЫТЬ ПО СЕМУ! – помните такую формулировку? МНЕ ПОРУЧЕНО И Я РЕШИЛ! – вот как надо мыслить и действовать на подобной работе.

Иначе выходит уморительная до жути картина – чиновник-исполнитель пытается собрать «пазлы», мозаичную картину, а ничего у него не получается, потому что не подходят друг к дружке имеющиеся в наличии заготовки. И другой чиновник – его начальник, с опозданием признав невозможность «управлять по-прежнему», едет в столицу, где робко пытается объяснить, что «пазлы» – бракованные, они не складываются.

Очередная столичная тусовка заканчивается оформлением протокола заседания, где, как в детской игре в «испорченный телефон» извращённо изложена суть проблемы.

Ржавая шестерня законодательства, если и поворачивается со скрипом, так лишь через несколько лет выходит «издание переработанное и дополненное», которое… не помогает, а ещё более осложняет работу. «Пазлы» увеличились численно, но по прежнему не подходят друг дружке.

А всего-то – ВОЛЯ НУЖНА! Чтоб дерзал – желал и мог –начальник помогать людям, реально помогать. Чтобы у него были деньги, чтобы работала его власть! власть подлинная! А иначе, спущенные сверху глупости на местах извратят до окончательного абсурда, помогать кому, если и будут, так своим, по блату – вопреки закону, в нарушение регламентов.

А я им нынче не свой!

И о воле руководящей могу этак разсуждать лишь теперь, как человек безработный, безответственный – не при делах, диплом Академии Госслужбы покрылся пылью. Могу юродствовать.

Представьте, в отчаянной для обеих сторон ситуации приходит человек к НАЧАЛЬСТВУЮЩЕМУ и говорит: «Хочу порадеть стране, родному региону. Умею то и то, у меня вот такие способности. А деревня умирает. Помогите оформить документы, помогите немножко материально и приложу все силы и умение, что бы эта конкретная деревня осталась жить». И представьте, что руководитель говорит: «Вижу, что ты человек дельный. БЫТЬ ПО СЕМУ! Вот тебе мешочек со звонкой монетой, вот тебе моё слово, что никто не станет чинить тебе препон в твоих намерениях. Но!!! – спрошу с тебя по строгости, коль обманешь. Головой ответишь!»

Не представляется? А ведь так жили наши далёкие предки. Так они войны выигрывали, так страну отстраивали. Старец Паисий Святогорец говорил: «Для того, чтобы преуспеть, надо иметь шальную, в хорошем смысле этого слова, жилку. В соответствии с тем, как человек использует эту шальную жилку, он становится или святым, или героем». Такую жилку Лев Гумилёв называет пассионарностью. Нынешние сити-менеджеры и по сути своей, и по назначению, на важные решения малоспособны. У них инструкции, циркуляры, ипотека и капризные жёны. Они – грубо сказано, но, суть – прислужники оккупантов. Оккупанты – это не обязательно фашисты, не обязательно даже иноземцы. Это… ПОЛЬЗОВАТЕЛИ произведённого кем-то другим добра, суть – паразиты. А паразиты ничего путнего не решают. Они жрут и вяло плодятся. Производители же элементарно не имеют времени и желания наводить порядки. Они же – производители!

У нас НЫНЧЕ президент, да самые первые лица могут предпринимать подобные решения – волевые, говорить: «БЫТЬ ПО СЕМУ!».

Не стану спорить, что сохранились отдельные личности на самых разных этажах обветшавшей власти, которые ухитряются действовать так и НЫНЧЕ. Даст Бог, и мне попадутся. Но это такая редкость! Простые люди – те, да, помогали. За них Богу молюсь. И верю, что ещё встречу таких. И сам, Бог даст, кому-то помогу, как помогал мой покойный родитель.

Но и с простыми людьми, сегодня глянул, хуже стало в глубинке. Не про всех речь, а всё про то же несчастное большинство. Обе(з)печить потребительский рай духовно, а тем более культурно неразвитому человеку это всё равно, что привить мистицизм человеку недоброму, неправославному. Страшный результат выходит. Сегодня совершил выход в город, был на рынке, в магазинах, на вокзале. Райцентр «цветёт и пахнет»: в продаже имеется то, что провинции прежде и не снилось. И «крутые тачки» носятся туда-сюда, но уже не вижу тех окуловцев, каких видел ещё в прошлом году. Страшная метаморфоза! И новые возможности втянули когда-то душевных, непритязательных сельчан в потребительскую гонку: «Да разве это зарплата?! Да разве это машина?! Да разве это дороги?! Да разве это работа?!» – перечислять можно до бе(з)конечности. Но самое страшное, что настроения такие протестные распространяются и на близких, на сродников. Мне должны, я – прав! У меня – права! Конституционные!!!

Возможно, это просто день такой. Настроение такое. Оттого, что весна задержалась в этом году? Но я всё больше боюсь людей. Боюсь нелюбви. И прихожу к выводу, что если тебе ничего не делают, это вовсе не значит, что тебе от этого ничего не делается. Если тебе не говорят «пожалуйста», в ответ на твою благодарность. Если тебе не смотрят в глаза. Если тебя вообще не видят, как будто бы нет тебя на белом свете. Видят протянутую тобою денежную купюру, бросают тебе чек, протягивают тебе полиэтиленовый пакет, но тебя не видят!

Конечно, я преувеличиваю! Наверное, это день такой. Настроение такое. Весна задерживается. Но ведь солнечно, всё вокруг белое, чистое. Я, когда ехали мы в Окуловку с Серёгой, вдруг ощутил настроение, будто всё плохое у меня осталось позади, а теперь я еду в сказку. И действительно – прежде я, оказавшись в глубинке, сразу ощущал перемену в людях, природе, животных даже. А теперь эта разница умаляется.

Поднимаюсь в гору, невольно вздрагиваю когда сзади неслышно подкатывается залитая лаком иномарка с броской надписью на бортах: «Окуловка. Автовождение. Учебная». Ниже указаны телефоны для связи, намалёваны прочие какие-то рекламные слоганы. За рулём смазливая девица, на нарочито обнажённом предплечье модная нынче, опоясывающая руку татуировка.

Хочется сплюнуть с досады. Неужели это мой – заповедный край? Неужто здесь тарахтела телега с дедкой Ефимом Еграшовым, лошадка вдумчиво качала головой каждому шагу своему? Больно. Как стремительно меняется жизнь, в самой жизни умаляясь! И как горько принимать эти невозвратные перемены вдумчивому человеку, ведь за каждой из них небезосновательно мерещится опасность. Нашему поколению выпала мучительная доля: из социалистического детства, эвон, куда угодили! Алчные ростовщики сделались нам добрыми дядюшками. Канула эпоха, всё меньше на грешной планете мест заповедных, чудесных. Уже на моей лично памяти переменилась природа, да что там природа! – сперва же люди, увы – всё это далеко не в лучшую сторону. А, когда поверить старым книгам – в любом крестьянском доме можно было найти ночлег странному человеку, это потом уже в очередь принимали, а нынче вообще – кто пустит незнакомца? Худо, худо. Разлад, от которого некуда скрыться: в глухом лесу наткнёшься на алюминиевую банку из-под алкогольного пойла, слышатся голоса – не человеческие, разухабистые. Природу, как девку бе(з)стыжую – осрамили, раздели, выворотив на доступное обозрение и срам, и прелести. Дали всем для затравки попользоваться, но скоро деньги брать начнут, чтоб даром не лапали.

Хотя… как знать, ощущение такое – не примета ли стареющего возраста? Брюзжание пресыщенного голодяя, образованного невежды, ослепшего на доброе, на чудеса. Ребёнку же все чудеса открыты: с умилением вспоминаю, как мой маленький сын хватал меня за рукав от полноты чувств: «Мот и! Мот и!» (смотри, смотри!), сам, тараща глазёнки и уперев пальчик в автобусное стекло. Уже и сынишкино младенчество за далёкими горами, уже и того ничем не удивишь. Мир иссяк для нас, а точнее – закрылся, захлопнулся.

Умей я рассказать своё детство, считал бы себя великим писателем. Такие были уже, а сказано ли главное? Наверное, очень важный момент заключается в том, что дети «заблуждаются», полагая, что их ЛЮБЯТ, причём ВСЕ без исключения. Такое «заблуждение» приводит к странному результату: к ним – доверчиво готовым принять любовь, взрослые и впрямь относятся много лучше, нежели к своим сверстникам, Увы, приходит время, когда вчерашние дети начинают «прозревать» – постепенно переходя от подозрения к уверенности, что любят их далеко не все. И не так уж искренно! Здесь начинается трагедия взросления, любовь же куда-то растворяется. Мир из доброго и сказочного делается серым и враждебным; взрослые постепенно вводят отрока в грязную суть своих взрослых дел-делишек, а ведь лучше было бы для такого «просветителя» «…если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской» (Мтф, 18, 6). И такое неприглядное действо творится из поколения в поколения, из века в век.

Детское «заблуждение» есть ни что иное, как ВЕРА и ЧИСТОТА помыслов! А постижение «реальности» есть ни что иное, как приобщение к мерзости и греховности временного мiра, который «во зле лежит».

Значит ли, что ВЕРА была ошибкой возраста, а ЧИСТОТА – невежеством?

С точки зрения прогресса, в погоне за которым мы добываем себе неважнецкое наследие – пустоту запада: оно так и есть. Любое «чудесное» явление имеет свои прагматические суть и объяснение. А Святая Русь и Беловодье в таком ракурсе – красивые придумки неадекватных реальной жизни идеалистов – юродов. Прежде в дальнюю дорогу брали мешочек с родимой землицей, а теперь – деньги и документы. Разница в мировосприятии ощутима. Прежде бесы в болотах обитали, теперь они обосновались в самой гуще общественной, а в болотах настала пора укрываться православным ортодоксам. Ортодокс и динозавр – разницы современному уху не слышно.

Раньше были времена, а теперь моменты… Шуточная песенка. Шуточная.

Двадцать лет тому назад мне, военному строителю, довелось участвовать в возведении комплекса космических исследований, точнее одного из его огромных отделений. Дело в том, что при запуске носителя и выводе спутника на орбиту каждый грамм груза, находящегося на его борту подлежит строгому учёту, ибо на него придётся затратить соответственно толику топлива, которое само по себе имеет вес. В результате образуется страшнейший дефицит полезного груза. Учёные не могут себе позволить разместить на борту спутника необходимое количество контрольно-измерительной аппаратуры, потребного для наблюдения за состоянием его собственных узлов, агрегатов и корпуса. Тогда они придумали… создать, смоделировать космическую ситуацию на земле. Вот такую штуку мы и строили! – позволяющую изобразить космический полёт, причём продолжительностью всего в несколько секунд.

Но это был этап номер один. На втором следовало распилить корпус, разобрать начинку аппарата на мелкие части, пронумеровать их и, изучив в подробностях, занести данные в каталог.

К чему я это теперь вспомнил? Примерно то же самое мы вынуждены делать со своими впечатлениями, возникающими в процессе познания окружающего мира, не в силах постигнуть его целиком, без делительного анализа. А ведь малышами мы обретались в нём гораздо органичнее, не ратуя за прогресс – просто жили. Жили и верили. Верили, что любимы и любили сами. А теперь… Такое нехитрое сочетание двух слов, при том объективно точное определение – кризис веры. Беда повзрослевшего человека, когда он утрачивает детское умение верить и ждать, возраст становится его самым страшным палачом. И катастрофа заблудшего общества, коль главные ценности его – комфорт и эффективность.

– Куда уходит детство, в какие города? – десятилетним мальчишкой я слушал эту песню. Почему уже тогда щемило сердце от ещё не состоявшейся безвозвратной потери? Ведь я же не был ещё сегодняшним, битым жизнью мужиком, что теперь ностальгирует по былому и недоумевает изощрённым умом!

«Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мтф,18, 3)

Я тогда ещё не знал Евангельских откровений… Или знал?

У меня не было ещё печального опыта взрослой жизни.

Или был?

Откуда?!!!

Теперь страшно бывает оглянуться, взглянуть назад, но это необходимо для покаяния.

Впрочем, такая боязнь не относится к детству – боюсь смотреть на взрослые гадости. Детство – заповедник, куда стремлюсь, которого чаю.

…И где найти нам средство, чтоб вновь попасть туда?

Существует ли черта, отделившая детство от взрослости? – детство оставляло нас постепенно, тускнело – по мере «познания» суетного мiра. Где тот «чёрный» день, когда детство ушло окончательно и безповоротно?

В мире взрослых принято считать такой день, напротив – необходимо полезным.

Я и сам уже какое-то время добиваюсь от сына, чтобы тот повзрослел, наконец! Мне это кажется необходимым, чтоб самому показалось легче жить – от сына пошла бы поддержка.

Но разве зависит та лёгкость от кого-то, кроме меня?

Вот, пытаюсь понять секрет детского мироощущения. Оно прикосновением наведается иногда – с доброй книгой или когда сталкиваешься с человеческим поступком, коего не ожидаешь, а главное – не заслужил для себя. Оно случается, когда сделаешь что-нибудь заведомо хорошее, но с той, пожалуй, разницей, что в детстве хорошего делал мало: просто жил так – в послушании у родителей и без зла.

Наверное, это было близко к Евангельскому: Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. (Мтф, 6,26)

Взрослым так не получится. Мы живём, в лучшем случае, если обладаем правильным пониманием – в ожидании, когда нас спасут. Так, перебиться кое-чем до прихода спасателей, не обустраиваясь всерьёз, обходясь самым необходимым. Самое главное, сохранить то, что нужно спасти – собственную личность. Чтобы открыть ее подлинную ценность.

И помочь спастись другим! – это тоже главное.

Кто-то скривится: наговорил невесть чего! – ничего нельзя себе позволить.

Так ведь это как раз о детстве – ребенку ничего лишнего не нужно. Как и птичке – попить, поклевать, попеть. Мамочку проведать.

Это то, что я вспомнил из детства. Вспомнил – когда в первый раз захотел того, что мне совсем и не нужно было.

Три рубля! – мне их дедушка Толя предложил. Я сперва отказался, но пока мы шли через село на станцию – нас они с бабушкой провожали на поезд, всё терзался – зачем не взял?!

И тогда (впервые) не так жалел, что уезжаю от милых стариков, а пожалел трёшницу. Уже при посадке в вагон на ухо взволнованно буркнул дедушке, вместо «до свидания»:

– Ну хорошо, давай!

– Что? – не вдруг сообразил он, уже позабыв.

– Три рубля, – промямлил Андрюша, не догадываясь, что ДЕТСТВО УХОДИТ.

Дедушка засмеялся, незаметно для остальных сунул хрусткую бумажку в кармашек моей дорожной курточки, легко пожертвовав для внука своим ежевечерним портвейном. Дед уже возвращался в детство, а я…

Я потом долго и скрытно игрался денежкой на верхней полке «плацкарта», пока не заснул, убаюкан стуками колес по щелочкам между рельсами. Уснул с ощущением скверной тайны, взрослеющий мальчик.

Нарочно примитивно-просто описал происшествие, особенно – по сравнению с вышеизложенными мудрствованиями. Потому что истина – проста, а значит свободна.

Наверное, это не был первый случай.

Когда я был ещё младше, меня мама брала в баню с собой, в женское отделение. Мне там было интересно, потому что в тазике можно играться с корабликом; я не обращал внимания на то, что тетеньки устроены иначе.

Но через годик, когда меня перестали туда брать, я вдруг с интересом принялся вспоминать ещё свежие впечатления, не понимая, что детство уходит.

Да нет, это слишком надуманно! Случай с пилоткой серьёзней. У меня была панамка, которая отлично защищала от солнца. Но брату на пять лет подарили настоящую пилотку. Я позавидовал ему, и устроил по этому поводу скандал, подпортив праздник.

Курение в сопливом возрасте я почти не учитываю, потому что дымил чисто за компанию, не выражая протеста обществу и не сознавая приобщения к мерзости. Но я не сердился на брата и друзей до тех пор, пока не замечал, что они претендуют на нечто большее, чем дозволено мне.

Так уходило детство.

Так возникала привычка – обращать внимание на то, сколько берут другие и сколько беру сам лично; как другие живут и как я живу. Я начал СРАВНИВАТЬ. А гордое желание сравнивать, как известно, ведёт к отрицанию и революции.

С попытки самоутвердиться в этом мiре фиксирую через сорок лет растрату детской мирности в душе.

Мне несколько раз родители неосторожно сказали, что я мальчик более выдающийся, чем другие дети в посёлке.

Наверное, другим детям это тоже говорили их родители, но зачем мои-то так поступили!

Не помню с каких пор, но я уже жил с ощущением того, что постоянно что-то утрачиваю.

В детском садике меня не утвердили на главную роль. Я был номером вторым, заместителем сына заведующей этим дошкольным учреждением.

Перед самым концертом он заболел.

Интересно, кому я молился, чтобы это случилось?

Мне дали валенки, я так самозабвенно исполнял на репетициях «Не подшиты, стареньки…» – помню до сих пор своё ликование по поводу освободившейся вакансии.

Каин, где брат твой Авель?

– Ну-ну, – скажете вы, – нашёл в чем ребенка обвинять! Мазохизм и самоедство!

Мальчик-конкурент, кстати, выздоровел за день до моей несостоявшейся премьеры. А я тогда не умел ещё скрывать своих чувств – жалкое, вероятно, получилось откровение.

На простеньких, безобидных будто примерчиках открываю через десятки лет – когда? как? – раздробил свой детский, благодатный мир. Мне мало за сорок, и у меня ещё остаётся время, чтобы написать что-нибудь позначимее.

…Интересно устроил Господь, поместив мою жизнь, как минимум, в двух общественно-экономических формациях.

Некоторые скажут, что я выше завернул что-то нездоровое.

Но, когда сравнивать годы социализма и нынешнее время, тоже налицо резон утверждать, что вчерашний или сегодняшний мир не дружат с головой. Они совсем разные. Совершенно.

Вот смотрю, благо аппаратура позволяет, кинохронику 1908 года – «Москва под снегом». Узкие городские улочки, валит снег хлопьями, спешат люди по житейским делам. На записи документальной они страшно деловитые, спешат-торопятся успеть свои суетные заботы разрешить. У кого-то радость – преуспел в этой жизни, у кого-то – горе-неудача, болезнь или другие какие тяготы. Но они, торопыги, двигаются из пункта А в пункт Б и не подозревают, что: во-первых – хитрый оператор, незаметно пристроивший свою треногу, крутит ручку и снимает городскую кутерьму, наслаждаясь правдивой будничностью действа. А во-вторых… что сто лет спустя смотрит на них далёкий потомок – в четвёртом уж поколении, которому смешно и страшновато: ведь все они, БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ – даже мальчик-гимназист! – уже покинули этот мир. Они все – тени уже. Но, если честно – не те же ли тени окружают меня сегодня? Сам я? – настолько всё мимолетно! Вопрос малого времени, когда мы останемся здесь лишь в видеоформате.

Нет-нет! Конечно, я имею в виду лишь пресловутое «ЗДЕСЬ», внешнюю форму! Если кто-то скажет мне, что похоронив отца, я уничтожил его реальность, ни за что не готов с ним согласиться.

Это же мой батька написал: «…Человек остаётся жить в будущей жизни, если ей отдал частицу своей души. Желательно, конечно, биологическое продолжение, но вовсе не исключается, а наоборот – непременно, обязательно в этом случае продолжение духовное».

Каково же мне, оказавшемуся на стыке двух эпох! Ведь прежде я жил в незыблемом мире материалистического авторитаризма – за мной стояло туповато-добродушное государство, которое всё же не следовало злить по самоличным пустякам, потому что с равнодушием запущенной лебёдки оно бы размочалило мою физическую сущность, ни грамма не потеряв в мощности и оборотах. О другой своей, духовной ипостаси и её неуязвимости, я не подозревал тогда; точнее – не задумывался.

Но! – передвигались с другой скоростью, жили от аванса до получки, по вечерам сидели у подъездов на лавочках, гуляли компаниями по улочкам, махались ветками, отгоняя комаров; вечера были тихими, а лица безмятежными. Мы ложились спать, не понимая своей несвободы, которая заключалась, наверное, в дефиците туалетной бумаги и нецветном телевидении.

Конечно, и там была подкладка – не стоит идеализировать прошлое. Помню, как мама вернулась с похорон родственницы из Ленинграда в шоке. Переполненная эмоциями, она не смогла удержаться, при мне, маленьком, подробно описала, как опускали гроб в яму, наполненную водой, а экскаватор сбрасывал ковшом на красную крышку домовины глиняные глыбы.

Потом задавило трубами девчонку с нашей школы, на похороны нас строем отвели учителя, заставив аккуратнее перевязать пионерские галстуки. Двух ребят, самых внушительных, поставили в изголовье гроба, указав приветствовать входящих пионерским салютом.

Примерно так же нас приучали затем к смертям в армии, поручая снимать висельников, отчищать совковыми лопатами от обугленной плоти отсеки выгоревших подлодок.

Куда денешься! – со смертью социализм совладать не смог: чай, не безработица и не безграмотность. А пацаны – народ безотказный; нет нужды обещать на бутылку или утомительно взывать к гражданской ответственности.

Да, так уходило детство и, как-то повзрослев, я приготовился было жить по общему, строго заведённому порядку, наверняка, на погибель своей душе, но тут объявили перестройку.

Перекраивали по живому, без наркоза. Это было больно, но я не предполагал, что больнее всего будет потом, когда всё будто бы установится.

Я почему заговорил о детстве? – наверное, даже у тех, кто жил в однослойное время, детство плохо стыкуется с взрослостью.

А как быть таким, как мы? У меня такое ощущение, что первая и вторая половина жизни изготовлены из принципиально разного материала. Они – несоединимы. И если я должен сегодня верить, что то, что было когда-то – было на самом деле, то почему бы не поверить в Царство Небесное?

Да что бы я сегодня делал без Веры отцов! Стал таким же, как эти бедняги?

Нет, смотрю хронику прошлого века и понимаю: это было бы на уровне мышления стрекозы из крыловской басни.

Потому и в детство резона нет возвращаться, даже стань то возможным. Детство – это этап. Очень важный, но – начальный! Этап, на котором оказались утеряны некие важные ключики, могущие открыть дверки, до коих добрался сегодня. И это не игрушки компьютерные, хотя, следует признать, что многое в виртуальной реальности человек бездумно скопировал от настоящего и главного. Но, по извечной своей недалёкости, извратил и испортил. Вот так и всегда! Вот! – и ключиков нету, глядь – дырка в кармане!

И кто-то может и скажет – чем в такие дебри лазить, так уж лучше под снежком посуетиться, что в том плохого?!

Это как вам хочется! И не в порядке осуждения, а чтобы объясниться и с риском вас задеть, отвечаю: не хочу быть таким, как вы, мерчендайзеры! Мне с вами страшно. И я знаю уже других, настоящих.

Они и впрямь на детей похожи. И с ними общаешься с чувством некоторой неловкости, потому что боишься, что они насторожатся и замолчат. А они смотрят ясными глазами и не опасаются тебя – говорят, что думают, не озираются за спину.

Ты боишься им навредить, а они и этого не боятся, потому что знают, что ничего ты им не можешь навредить и испортить. И если ты боишься им навредить, то это значит, что сам ты ещё не окончательный мерчендайзер.

И здесь опять противоречие кажущееся – оказывается в детство-таки можно вернуться! И щетина у тебя, и давление, но ты снова малыш. При том малыш – умудрённый! Ведь, если отодрать от человеческой жизни её грязную изнанку, какая замечательная суть остаётся! Если приподняться над грешной землёй хоть на пару миллиметров – совсем другое дело выходит! Если видеть небо, куда ни глядя. Это не каждому дано, но если просить и верить – запросто удаётся. Запросто. Только просить и верить – очень трудно. Очень.

Вспоминаю ту ночь, на берегу Ладоги. Деревянный домик, сосны, октябрьские первые заморозки. Утром будет теплоход на Валаам, на который мы не попадём по Воле Божьей. И монах Андрей, с которым проговорим полночи. И ничего особенного он не скажет, но ту ночь я не забуду, как не забуду уже многое из своей православной, безизнаночной жизни.

Из предыдущей – только лоскуты и узелки. Многое вспоминать стыдно и больно.

Да, как жаль, что я не талантливый писатель! Но разве я не способен чувствовать приблизительно так же, как Пушкин? Ведь художник – это счастливец, который способен зафиксировать красоту, отразить её, подчеркнуть. Красота и другим заметна, но не все могут.

Счастливец? Или мученик? – несчастный осознанием, что не в состоянии выразить и тысячной доли того, что видит и чувствует? А может и я – писатель? – ведь даже из моих бездарных текстов выглядывает что-то настоящее. И нужно потрудиться, чтобы безжалостно отрубив лишнее, оставить главное. Вот иная трактовка: талант – это умение, навык решения творческих задач в простоте. Навык, который, по определению – подлежит развитию. Да! – чем проще решает человек эти задачи, тем он – талантливее. Писатель? – человек, который формулирует себе себя!

Во мне бурлит мысль. Мне не по силам остановить её, замерить, зафиксировать. Моего здесь – только обрывки, выхваченные из эфира. Такое ощущение, что черпаешь воду рукой из океана. А стоит ли черпать? Нырнуть бы туда, вернуться в свою стихию, а не тырить горстями субстанцию, которая всё едино сохнет, оставляя лишь соль на ладонях.

О соли. Нил Мироточивый говорит, что человек, не изведавший скорбей, это всё равно что блюдо без соли – как бы хорошо ни было приготовлено, ничего не представляет из себя. Конечно, это лишь другая трактовка Евангельской притчи, однако сильно доходчивая!

Образы! – вы даёте приблизиться к пониманию. Но только приблизиться. Такое ощущение, что сам – линия графика вдоль оси координат, пересечься с которой нельзя, так же как нельзя извлечь корень квадратный из минус числа или из нуля. Так же, как нельзя осознать безконечность, про которую знаешь что она есть, потому что её не может не быть. Вот ведь! – безконечность есть, а насчёт Бога мы таки не все согласны.

Играю, играю словами, здесь смысл и здесь же – опасность.

 

В ОКУЛОВКЕ

На основании Указа Президиума Верховного Совета РСФСР от 12 января 1965 года рабочий посёлок Окуловка переименован в город Окуловка

Из записи в трудовой книжке Анны Александровны Герасимовой

Благодатно думается и пишется в уютной тишине сельского дома, под приглушенный аккомпанемент кухонной бюрократии Юрия Николаевича, да потрескивание полешков в печке.

У меня в Новгороде тоже оставлены печка и тишина. Но нет Юрия Николаевича, нет духа отцовского, которым напитан весь этот старый дом, доставшийся нам от почивших старушек-накопительниц. Упокой Господи, их душеньки, да не вмени во грех такое заступление!

Нынче я в мажорном настроении. Погода пасмурная, но уже побеждает весна, и время от времени мы с Юрием Николаевичем вздрагиваем: шуршит и бумкает на кровлях. Это сползает снежная перина со старенькой крыши, которую готовлюсь капитально чинить.

Утром ездил в районную Администрацию. Об этом и хотел поведать в первую голову. Как прибыл туда, да зашёл в приёмную, неизменно неласковая секретарша на мой простой и прямой вопрос: «Глава на месте?» небрежно отреагировала встречным вопросом: «А вы договаривались?». Не успел я с ней попикироваться или подмаслиться, как в приёмную из коридора по направлению своего кабинета стремительно ворвался САМ.

– Геннадий Владимирович, пяток минут не уделите мне? – я вложил в голос и толику почтительности, и наработанной прежде руководящей самоуверенности.

Он бегло осмотрел меня, так же быстро принял решение не здороваться за руку и, недовольно мотнув головой, произнёс:

– Вообще-то, особенного желания не имею.

Не успел я что-то подобрать для этой обе(з)кураживающей ситуации, добавил:

– Ну, заходи!

Причина такой неласковости мне была понятна. Ещё при жизни отца я участвовал в акции Алексея Георгиевича Родионова с командой в установке Поклонных Крестов на территории Окуловского района и самого города. Родионовцы делали всё стремительно, с размахом и со вполне понятным расчётом, что дальнейшие заботы по уходу за установленными Крестами возьмут на себя местные жители или, что бывало значительно реже (но случалось), местные власти. Геннадий Владимирович тогда только вступил в должность районного Главы, неожиданно победив на выборах прежнего – верного прусаковского вассала, фамилию которого теперь даже и не припомню. Неудачника забрали потом в областной центр на приличную должность, а Геннадий Владимирович, вчерашний Окуловский военком, столкнулся с целым ворохом хозяйственных проблем, которые пока ещё не умел решать. И когда ему предложили «что-то» установить на одной из городских площадей «на халяву», он, естественно, согласился с удовольствием, потому что это было бы сделано «уже при новом руководителе», укрепляло бы его авторитет.

Я упоминаю об этом без малейшего сарказма и издевки – такова жизнь, а за Котина скажу лишь, что знаю его и нынче больше с лучшей стороны. Этот – вчера военный, человек, с верными принципами, не заносчивый в общении с рядовыми людьми. Мне было малость неприятно видеть, как он вынуждался угощать за скудный районный счёт всякую шушеру из Новгорода, от которой могло зависеть будущее Окуловки и района. Да, сам я сидел с этой шушерой за одним столом и ограничивался чайком, Геннадий же Владимирович и меня тогда уговаривал не стесняться – за всё, мол, уплачено! Увы, моя та скромность вызывала, наверное, больше недоумение и опаску, чем уважение. Меня и жена окрестила «белой вороной». А я – кар! – и улетел…