Глава третья. Методологические основания культурологии 1 страница

 

 

В предыдущей главе мы охарактеризовали дилеммы и парадигмы культурологии. Дилеммы требуют своего разрешения, а парадигмы осмысления, иначе их трудно применять. Поэтому дальше мы рассмотрим методологические основания, позволяющие решить обе эти задачи.

 

 

1. Философия культуры

 

Ю. Давыдов в «Философской энциклопедии» (1970) пишет, что культурфилософия (философия культуры) – понятие, употребляемое в западной философии в смысле осознания сущности и значения культуры. И действительно, как мы помним, Виндельбанд и Кассирер, обсуждают два основных вопроса: что конституирует культуру как целое в отличие от отдельных проявлений культуры и в чем смысл культуры. При этом, что тоже отмечалось, речь у них идет не о разных культурах, а только об европейской культуре. Уже одно это делает многие рассуждения неокантианцев ограниченными, присущим им историческим пониманием культуры.

Внутри собственной культуры вполне естественно занять позицию социального действия, пытаясь улучшить культуру или направить ее эволюцию к определенной цели, но практически невозможно объективно исследовать культуру, поскольку трудно взглянуть на нее со стороны, что есть условие всякого изучения. Кроме того, находясь внутри европейской культуры и не различая (фактически, не признавая) других культур, трудно понять, что средние века, античность и древние архаические общества – это не только предшествующие в эволюции состояния европейской культуры, но также целостные культуры не менее автономные, чем культура Нового времени.

Для Канта смысл европейской культуры задается идеями Разума, Свободы и Морали, он надеялся, что победа этих начал, работа над их культивированием и приведет человечество к культурному состоянию. Как сегодня видится эта проблема? Безусловно, в истории и культуре (не только европейской, любой) действуют разумные силы, имеют место тенденции к свободе и морали. Без этих тенденций культура вообще бы не состоялась. Однако было бы неправильным думать, что в культуре действуют только такие, так сказать, осмысленные, разумные тенденции. Этим тенденциям, как известно, противостоят другие: наряду с Разумом не меньшее значение в культуре имеют бессознательные, стихийные процессы, моральным тенденциям противостоят тенденции эгоистические и даже демонические, разные силы стремятся подавить свободу. В этом плане нельзя указать Смысл культуры и истории, такой смысл есть как цель и смысл отдельных людей или движений, но Смысла всей культуры или истории, вероятно, не существует. И вряд ли подобный смысл возникнет, даже если человечеством будет управлять, как о том мечтал Даниил Андреев, всемирная этическая организация «Роза Мира».

Не менее существенно, как неокантианские философы понимали назначение и природу самой философии. С одной стороны, вслед за Аристотелем философия рассматривалась как законодатель мышления, как гарант истинности и общезначимости знания, с другой стороны, вслед за Кантом – как разумная, направляющая инстанция человечества. Философия, утверждает Гуссарль, «сохраняет за собой ведущую функцию и свою особую бесконечную задачу – функцию свободного и универсального осмысления, охватывающего одновременно все идеалы сразу и всеобщий идеал – иначе говоря, универсум всех норм»[87]. «В соответствии со своим высшим назначением, – пишет Альберт Швейцер, – философия является руководителем, который направляет наш разум в общем и целом <…> Но в час погибели страж, который должен был предупредить нас, заснул, и мы не смогли бороться за нашу культуру»[88]. Процитировав Швейцера, Кассирер дальше спрашивает: «Существует ли в действительности нечто, подобное объективной теоретической истине, имеется ли в природе то, что прежние поколения идеалами нравственности и человечности? Существуют ли объективно некоторые общие этические требования, связывающие всех людей поверх представления об индивидуальности, государстве, национальности? В эпоху, когда возникают такие вопросы, философия не может стоять в стороне, безгласная и бесполезная <…> ни раздражение, ни даже скептецизм не могут уменьшить внутреннюю энергию и идеалообразующую силу философии. И благодаря тому, что она сохраняет в себе эту силу в неприкосновенности и чистоте, можно надеяться, что с его помощью она снова будет оказывать соответствующее воздействие на жизнь людей и на события внешнего мира»[89].

По сути, у неокантианцев получалось так, что именно философия культуры, как «направляющая наш разум в общем и целом» спасет культуру. Вряд ли сегодня можно разделить веру в это. В настоящее время претензии философии на всеобщность, нормативность и общезначимость не могут быть приняты, время глобальных философских систем и аристотелевской презумции относительно руководящей роли со стороны философии ушло в прошлое. Еще в начале века Вильгельм Дильтей, правда с сожалением, писал: «Одной из наиболее действительных причин, не перестающих доставлять все новую и новую пищу скептицизму, является анархия философских систем. Основанное на свидетельствах истории сознание беспредельного многообразия этих систем находится в полном противоречие с притязанием каждой из них на общезначимость, и это противоречие гораздо сильнее питает дух скептицизма, чем какая бы то ни было систематическая аргументация. Оглянемся ли мы назад или вокруг себя, везде мы видим в хаотическом беспорядке беспредельное многообразие философских систем. И всегда, с самого своего зарождения, они исключали и опровергали друг друга»[90].

Да, чего нет, того нет: сегодня, в частности, это обусловлено другим пониманием культуры, философия не рассматривается как универсальный нормативный разум (эту роль совместно с философией берут на себя ряд других дисциплин и практик – методология, наука, искусство, идеология и др.) и не сводится к одной всеохватывающей философской системе. Однако через философию по-прежнему осуществляется разработка и проведение таких трансцендентальных идей и ценностей, которые призваны ориентировать и направлять мышление, а также сохранять культуру и жизнь человека. Только и мышление и жизнь в настоящее время понимаются иначе.

В свое время древние греки разрешили ситуацию (только отчасти, она сходна с современной) много– и разномыслия следующим образом: они сформировали представление о мышлении, подчиняющемся системе правил и категорий (позднее эти правила образовали каркас логики), позволяющих описывать подлинное устройство мира. При этом можно сформулировать три основные постулата, которым подчиняется мышление и на которые фактически ориентируется традиционная философия. Первый постулат, «параллелизма» звучит так: действительность непротиворечива, источник ошибок в рассуждениях – мышление. Второй постулат, «автономности»: в мышлении, не обращаясь к другим формам опыта и жизни, можно разрешать основные проблемы, получать знания, находить внутренние стимулы для развития. В соответствии с третьим постулатом, «единства» – мышление одно и едино, не может существовать многих и разных мышлений. Уже Аристотель пытался создать правила и нормы мышления, единые для всего мышления, потом для своего времени эту же задачу пытались решить другие философы.

В настоящее время интеллектуальная ситуация совершенно другая: мы признаем существование разных мышлений (классического, то есть Аристотелевско-Кантианского, естественнонаучного, гуманитарного, религиозного, эзотерического и т.д.), констатируем открытость мышления к разным формам опыта и жизни, считаем, что мышление не только описывает действительность, но и отчасти её конституирует. Другими словами, в противоположность постулатам классического мыщления можно сформулировать три следующих постулата современного, постклассического мышления.

Постулат «порождения»: мышление конституирует соответствующие формы действительности, объекты, реальности, которые параллельно и отражаются в мысли. Постулат «контекстности»: мышление не автономно, а подобно языку имеет разные контексты (контекстом мышления можно считать те формы опыта и жизни, которые сливаются и переплетаются с мышлением, способствуя его дальнейшему развитию). Третий постулат, «полифоничности»: современное мышление – это много разных мышлений, находящихся между собой в различных отношениях (дополнения, противостояния и отрицания, независимости, родства и т.д.). Например, естественнонаучное и гуманитарное мышления, с одной стороны, находятся в отношении оппозиции и отрицания, с другой – дополнения. Но если современное мышление полифонично, контекстно, порождающе, то, спрашивается, как в этом случае оно может выполнять свое назначение: упорядочивать и направлять мысль, давать правильное представление о действительности; и как в таких условиях вести дискурс, что считать истиной? Еще один вопрос: какую роль в современном мышлении играет философия? Только после ответа на эти трудные вопросы, мы можем судить о философии культуры.

Первое положение, которое в связи с этим хотелось бы сформулировать, следующее. Чтобы преодолеть хаос, взаимоотрицание и взаимонепонимание в мышлении, о которых говорил, в частности, Дильтей, а еще раньше Юм и Кант, вероятно, нужно в явной форме отрефлексировать особенности современного мышления и дискурса. При этом должны быть соблюдены такие общие условия, которые позволяют мыслить и вести дискурс другим, то есть не посягают на другие виды мышления и интеллектуальные территории. Спрашивается, однако, как это возможно? Например, если будут артикулироваться и публиковаться особенности своего мышления и дискурса, а также выявляться их границы. Последнее, в частности, предполагает отказ в мышлении от «натуралистической позиции», то есть веры в то, что мыслимое содержание совпадает с действительностью, как она есть. Однако, как отрефлексировать, чтобы с этим согласились другие, чтобы они приняли условия культурной коммуникации?

Думается, и это второе утверждение, здесь нужно ориентироваться на саму эту коммуникацию, на те ее признаки и контексты, которые все или основные участники культурной коммуникации начинают признавать и разделять. С моей точки зрения в современной культуре наиболее признанными и значительными являются следующие четыре контекста. Контекст научной и технической рациональности, заданный не только современной наукой и техникой, но и сферами проектирования, производства, экономики и т.д.. Контекст, заданный сферой влияния и активности личности, реализацией в мышлении ее фундаментальных желаний, целей, ценностей (назовем этот контекст персоналистическим). Третий контекст можно назвать групповым; здесь определяющим является не личность, а группа или сообщество (например, творческий коллектив, научное или эзотерическое сообщество, «школа» и академия и т.д.); в этом контексте мышление и порожденные в нем идеи становятся для группы событиями, общение и творчество перетекают в мышление. Наконец, четвертый контекст – это контест самой культуры. В качестве примера такого контекста можно указать на различие национальных школ мышления или кардинальную смену мышления при переходе от одних культур к другим.

Итак, рефлексия и упорядочивание мышления (и своего и чужого), вероятно, должна вестись с позиции научной и технической рациональности, от которой мы в нашей цивилизации, даже если бы хотели, просто не можем уклониться, с позиции личности, то есть «автора» мысли, с позиции группы или сообщества, где мышление порождается и обращается, наконец, с позиции культуры (культурной традиции). Этот подход можно углубить, обратившись к рассуждениям Неретиной.

«Философские и научные теории, – пишет Неретина, – предельно развив свои элементарные понятия, оказались перед необходимостью пересмотра самого понятия элементарности, подкосившего при этом аксиоматически дедуктивные начала прежней логики. Классический разум, действующий в сфере объективной логики развития человечества пал, не в силах понять (познать, объять) эту тотальную иррациональность. Его падение как единственного и всеобщего стало особенно наглядным в связи с перекройкой карты мира, когда обретший самостоятельность Восток отказался принять западные образцы государственности и разумения: локомотив исторического процесса сошел с рельсов, и выбравшийся из под его обломков индивид обнаружил себя на перекрестке различных смысловых движений, каждое из которых претендует на всеобщность, каждое из которых для другого либо бессмысленно, либо требует взаимопонимания<…> В философской логике это выглядит так: при глубинном исчерпании всех способов познания мира субъект разумения (как субъект познания) доходит до полного своего отрицания; прижатый к стене собственного безумия он побуждается к выходу за собственные пределы, “в ничто”, во внелогическое. Используя неопределенную способность суждения, индивид в самом этом “ничто” обнаруживает новые возможности бытия нового мира (“мира впервые”, в терминологии В.С. Библера) и соответственно нового субъекта, который и является носителем другого разума, другой логики»[91]. Вряд ли лучше можно охарактеризовать современную гносеологическую ситуацию. Будем из этого исходить и отрефлексируем наше «ничто», нашу «неопределенную способность суждения».

Прежде всего, я хотел бы придерживаться философской (в этом смысле) традиции, понимая под этим определенные исторические и современные способы осмысления кардинальных проблем человеческого существования – соотношение мышления и бытия, проблему правильного поступка и жизни, вопросы о высших духовных реалиях и т.д. Далее я рассматриваю все свои мыслительные построения и конструкции именно как интеллектуальное занятие, причем несущее на себе печать собственной личности и ее пристрастий. В этом плане мое познание есть одновременно выражение вполне определенных устремлений моей личности, реализация ее ценностей. Мир и реальность, которые я познаю, с одной стороны, воспроизводятся моделирующей способностью моего мышления, но, с другой – они конституируются работой этого мышления, порождаются им в акте философской объективации.

Что же моделирует, воспроизводит мышление, какую реальность? Я утверждаю, что современное мышление в решении проблем, подобных тем, которые мы анализируем, воспроизводит прежде всего гуманитарную реальность. Гуманитарное же мышление, считает Библер, предполагает «работу с текстом как с истоком мировой культуры и как с ориентиром на внетекстовой смысл, заключенный в личности и в поступках его автора. Мир понят как als ob произведение, возведенное в статус особенного всеобщего»[92]. Вот необходимое и для меня ключевое выражение – мировая культура. Мое «ничто» – это культура. С одной стороны, я хотел бы понять культуру как произведения мысли, как форму культурного произведения. С другой – как «материал» культуры, то есть как идеи, уже воплощенные в мышлении и действии людей.

С этой точки зрения, культура для меня неотделима от понятия культуры. При этом под культурой на этом уровне рассуждения (но только на этом), я, действительно, также как и Орлова, понимаю не объект, а определенный способ мышления и объяснения. Он включает в себя: анализ текстов культуры, сопоставление разных культур, анализ творчества представителей культуры, создающих культурные тексты-произведения, за счет чего только и возможно воспроизводство культурных реалий отдельными людьми, рассмотрение того, как эти тексты-произведения определяют деятельность и поведение представителей культуры, описание устойчивости и динамики культуры и т.п. Культура – это теоретический концепт, понятие, способ мышления, которые, конечно, в рамках теоретического мышления приходится объективировать, но наивно думать, что полученный при этом объект похож на газ или солнечную систему.

По позиции изучения философ сближается с гуманитарием, но у него другие задачи. Его цель – осмысление современности, создание мыслительного плацдарма для ответов на ее вызовы. Это предполагает, с одной стороны, критику отживших, тормозящих дальнейшее развитие способов мышления и видения, с другой стороны, создание новых идей и схем, вводящих в современность, с третьей – разворачивание новых типов социальности, коммуникации и рефлексии. В этом смысле философия не только познание, но и форма новой жизни. Вероятно, поэтому Вадим Межуев утверждает, что, например, философия культуры это не наука. «Философия делает возможным наше собственное существование в культуре, тогда как наука лишь фиксирует культурное многообразие мира безотносительно к вопросу о том, кто мы сами в этом мире»[93].

Я думаю, что Межуев не совсем прав. Во-первых, гуманитарные и социальные науки тоже делают возможным наше собственное существование в культуре. Во-вторых, философия как способ конституирования новой жизни не исключает философское познание (исследование), но оно будет ориентированным как раз на эти формы. Именно философия в условиях кризиса и распада культуры должна прокладывать дорогу для наук, особенно гуманитарных и социальных. Например, сегодня мыслятся такие задачи философии культуры: критика существующей техногенной цивилизации и ограничения амбиций новоевропейской личности, разработка идей выживания человечества, безопасного развития, новых форм общения и коммуникации и других, переориентация всех наук на решения этих и сходных задач.

Попробуем подвести итог. Современная философия вынуждена признавать не одно, единое мышление, а много разных. Однако философия не отказывается упорядочивать и нормировать мышление, но предпочитает решать эту задачу другим путем. Вместо установления единой системы правил и онтологии, предлагается: во-первых, следовать складывающейся культурной коммуникации, а это предполагает учет ее основных контекстов (научной и технической рациональности, персоналистической рациональности, групповой, культурной), во-вторых, осуществлять рефлексию основных структур мышления, а также указывать его границы.

Современная философия уже не берется полностью определять человечекое бытие и жизнь, понимая, что это невозможно. Однако она не отказывается вносить посильный вклад (наряду с наукой, искусством, идеологией, религией, эзотерикой и т.д.) в структурирование и конституирование жизни, бытия и особенно мышления. Более того, признает свою ведущую роль в таких вопросах как критическое и позитивное осмысление, аксиологическая ориентация, понятийная проработка мыслительного материала. В знаменитом докладе, прочитанном в 1935 году, Гуссерль писал: «В теоретической установке философа самым существенным является специфическая универсальность критической точки зрения с характерной для нее решимостью не принимать на веру ни одно готовое мнение, ни одну традицию в стремлении найти для всего традиционно данного универсума истину саму по себе, некую идеальность <…> Это происходит в форме практики нового рода – практики, приобретающей характер универсальной критики всей жизни и ее целей, форм и систем культуры, уже развившихся в жизни человечества, и вместе с тем – критики самого человечества и тех ее ценностей, которые явно или скрыто руководят им»[94].

Подобно тому как, например, философия Аристотеля ориентировалась на идею Блага (Разума, Божества), а философия Бэкона на идеи природы и могущества человека, использующего законы природы, современная философия также опирается на определенный пласт этических идей. Но одновременно этические идеи, ориентирующие философские системы, вероятно, не должны быть утопическими. «Путь от несовершенного к более совершенному пониманию истины, – замечает А.Швейцер, – ведет через долину реального мышления»[95].

Вопрос, однако, в том, что необходимо учесть в рамках реального мышления? Например, с моей точки зрения, современные философы должны учесть, что любое социальное действие реализуется в поле других сил и действий. Что в социуме правят не только Разум, но и Стихия и даже Зло. Реализм философского мышления сегодня связан не только с наукой и инженерией, но и с опытом искусства, и с опытом жизни отдельных людей, с опытом социальных движений. Вероятно, в настоящее время реализм философского мышления – это инстинкт самосохранения человеческого рода, воля его к жизни, к изменениям и самоограничению, к отказу от форм бытия, хотя и притягательных, но гибельных.

Действуя в рамках такого подхода, философия культуры не пытается больше спасти европейскую и мировую культуру, но зато: признает разные культуры и их самоценность, конституирует и направляет их изучение и исследование, способствует здоровью культуры, то есть старается действовать культуросообразно. Последнее означает, что культуролог как культурно и гуманитарно ориентированный специалист и человек проводит в своей деятельности этические идеи Разума и Культуры, учитывая одновременно реальные возможности и границы своих усилий, постоянно преодолевая присущий всякому мыслителю натурализм и утопизм.

Не отрицает современная философия культуры и теории культуры, науки о культуре. Напротив, философия культуры осуществляет по отношению наук о культуре, а также истории культуры важные методологическую и аксиологическую функции. Поэтому трудно согласиться с критикой философии культуры, высказанной Орловой, но зато вполне можно принять следующий ее вывод по поводу соотношения философии культуры, истории культуры и наук о культуре: «Разумеется, любой тип исследования культуры включает в себя все три компоненты: метафизическую, упорядочивающе-описательную, объяснительную <…> Все они сосуществуют, выполняя свои познавательные функции в изучении культуры. И можно утверждать, что именно их совокупность и составляет в современной науке области специализированного знания о культуре»[96].

 

2. Науки о культуре

 

Я склоняюсь к тому, чтобы отнести эти науки к гуманитарным, однако, сущность этих гуманитарных наук нужно охарактеризовать заново. Сначала, что такое вообще наука. Наука представляет собой специализированную, культурно обусловленную форму построения знаний о действительности (включающей первую и вторую природу), тесно связанную с построением идеальных объектов, разрешением проблем, описанием выбранной области действительности, определенными способами концептуализации научной деятельности35.

Несмотря на всю критику сциентизма, значение науки и научных форм мышления, особенно научных исследований, в современности постоянно возрастает. Наука не уходит со сцены истории, но меняются ее функции и понимание. Сегодня большинство видов интеллектуальной и художественной деятельности, а также практик или опираются на специально выстроенные под них научные исследования или же включают науку как органический элемент. Изменилась не только типология науки, включающая на равных естествознание, гуманитарные и социальные (общественные) науки, прикладные науки и исследования, но и понимание строения, происхождения и основных этапов развития науки. Большую роль здесь, как известно, сыграли философия и методология науки.

Но не все согласны с такой констатацией положения дел. Ряд известных философов науки (И.Пригожин, В.Степин, Е.Мамчур и др.) пытаются развернуть проект «нового естествознания» и отстоять принципы реальности, характерные для понимания науки в рамках естественно-научного подхода. С их точки зрения, именно естествознание, но обновленное на основе системного подхода, синергетики и методологии, выступает идеалом науки, а реальность, которую наука изучает – это все же природа, правда часто, в системно-синергетическом облачении. Полемизируя с подобными взглядами, А.В.Юревич пишет следующее. «Вероятно, на судьбе отечественного науковедения сказалось и то обстоятельство, что оно традиционно было ориентировано на обобщение опыта естественной науки и выдачу ей рекомендаций по поводу того, как правильнее развиваться, при очевидном игнорировании социогуманитарной науки как второстепенной. В современной России социогуманитарные науки востребованы куда больше, чем естественные, что выражается в динамике количества студентов, аспирантов, докторантов, исследовательских центров и т.п. Отечественное науковедение, в основном ориентированное на изучение опыта естествознания, переживает кризис вместе с ним<…> оно продемонстрировало регидную привязанность к естественной науке как объекту изучения, что негативно отразилось на его судьбе»[97].

Еще одна точка зрения проводится А.П. Огурцовым и В.В. Платоновым, которые показывают, что естественные (эмпирико-аналитические) и гуманитарные науки взаимодействуют другом с другом и поэтому трансформируются. «Верно, – пишут эти авторы, – что естественные науки, особенно в их классической сциентистской интерпретации, пока что во многом не стыкуются с гуманитарными, но неверно предположение антисциентизма о принципиальной несоизмеримости этих подходов, их закрытости по отношению друг к другу». Оппозиция этих наук «эволюционировала в направлении конвергенции, формирования посредствующих звеньев между этими полюсами философского мышления, так что первоначально противостоящие варианты постепенно трансформируются посредством наведения мостов друг к другу<…> Схождение этих крайностей означает приближение к решению, по-видимому, самой фундаментальной проблематики современной философии»[98].

По сути, я тоже склоняюсь к тезису о конвергенции, но не гуманитарного подхода с естественно-научным, а гуманитарного с «идеально-типическим» (по М. Веберу). Например, изучая жизнь А.С.Пушкина (ниже еще вернусь к этому исследованию), я показал, что на рубеже 30-х годов великий поэт пережил духовный переворот. Этот переворот – объективный факт и событие, обусловленные, в частности, особенностями российской культуры XIХ века и личности Александра Сергеевича. Однако выделил и увидел я этот факт и событие, исходя из своих гуманитарных интересов, пытаясь понять Пушкина. Другими словами, я хочу сказать, что целое, рамку изучения задавал, вероятно, все же гуманитарный подход. Элементы же идеально-типического, а не естественно-научного подхода (ведь я не стремился ни прогнозировать, ни выявлять подлинный механизм явлений), я реализовал именно в этих рамках. Но для решения других задач ведущей рамкой выступит идеально-типический подход, а гуманитарный будет играть подчиненную роль. Именно этот второй вариант я и буду ниже реализовать при характеристики становления античной науки.

Когда же наука сложилась? Известно, что на этот счет существуют две разные точки зрения. Более распространенная, что наука возникла только на рубеже XVI-XVII вв. в рамках естествознания. Другая концепция, что наука возникла уже в античности, и, скажем, «Начала» Евклида или работа Архимеда «О плавающих телах» вполне могут считаться настоящими науками. Если соглашаться с первой версией, то тогда античные науки, гуманитарные, социальные и философские – это не науки, а преднаучное состояние или квазинаучное[99]. Если принять вторую версию происхождения науки, то надо пересматривать позицию, по которой именно естествознание является идеалом науки.

К этой проблеме примыкает и такая: под влияние каких факторов и условий наука (науки) складывается и развивается? Являются ли эти факторы имманентными (логическими и эпистемологическими), или внешними, социокультурными, или действуют обе группы факторов и условий, но спрашивается в каком отношении? В зависимости от того, каково решение этой дилеммы, по-разному решается вопрос о природе научных революций, а также возможности влиять на науку, например, определять научно-техническую политику. Например, с одной стороны, Мамчур пишет, что «наука имеет собственную логику развития», с другой – она рассматривает социокультурную обусловленность развития науки, анализируя целый ряд интересных примеров влияния культуры на научное знание, с третьей стороны, утверждает, что культуру нельзя понимать как причину изменения науки. «Именно культура является для науки той средой, которая может влиять на его эволюцию<…> как представляется следует отказаться от идеи причинного воздействия культуры на научное знание<…> Здесь осуществляется какой-то другой, не причинный, не детерминистический тип связи»[100].

Как культурно обусловленный способ получения знаний наука ориентирована на решение разных социальных задач и поэтому самоорганизуется в отдельные типы. В античности наука была ориентирована на построение непротиворечивых систем знаний об отдельных областях бытия – «античный тип»; в средние века – на рациональное осмысление действительности, заданной Священным Писанием – «средневековый тип науки»; в новое время – сначала на овладение природными и техническими феноменами – «естественные и технические науки», затем на рациональное освоение духовных, социальных и культурный явлений – «гуманитарные и социальные науки».

Ядром научной деятельности является построение идеальных объектов и теории. Идеальные объекты – это интеллектуальные конструкции, выступающие в функции моделей или схем по отношению к «реальным» объектам, которые теория берется описать, а по отношению к способам научного мышления как своеобразные «онтологические нормы». Например, в работах «О душе» и «Физика» Аристотель создает один из первых образцов идеальных объектов: это конструкции, позволяющие, во-первых, описывать реальные объекты (наблюдаемые феномены – ощущение, воображение, мышление, равномерное и неравномерное движения), во-вторых, – рассуждать без противоречий, в-третьих, на основе этих конструкций Аристотель решает определенные социальные задачи (блокирует архаическое понимание души, обосновывает необходимость в ходе рассуждений пользоваться логическими правилами и категориями, разрешает апории Зенона и другие). Поскольку способы мышления со временем меняются, видоизменяются и принципы конструирования идеальных объектов.

Научная теория включает в себя построение идеальных объектов и относящихся к ним теоретических знаний. Она описывает выделенную предметную область (например, феномены души или физические движения), ориентирована на разрешение возникших по поводу этой области проблем (в данном случае необходимости снятия противоречий), удовлетворяет нормам и принципам научного мышления (например, сформулированным в «Аналитиках» и «Метафизике» Аристотеля). Как концептуализированные построения научные теории (науки) обусловлены соответствующими формами осознания научной деятельности в философии, а в ХХ столетии также в науковедении и методологии. В истории науки, как это видно из первого параграфа, эти формы осознания выполняли разные функции и соответственно рефлексировались по-разному.