Неестественным путем зачатый 1 страница

Митяевы байки

Город Салават 2009 г.

 

 

Читателю предлагается цепь юмористических зарисовок из жизни и производственной деятельности руководителя невысокого ранга. Рассказы написаны с легкой иронией, в виде безобидных потешных баек. Живостью повествовательного языка и привлекательностью образов, байки, несомненно, прельстят вниманию почитателя производственного жанра.

 

Часть первая

Золотая триада

Встреча у подъезда

Сижу я как-то раз с баночкой пива в руках на скамейке под развесистой яблоней и придаюсь самым сладостным воспоминаниям. Легкий хмель, погожий летний денек высоко подняли мой патетический дух, и я самозабвенно млел от самолюбования. Какой все-таки я геройский парень! Какая глыба! Это досадное упущение демократических биографов, что до сей поры многие мужики, да и всеведущие женщины не ведают кто такой Митяй Кудайво! Да, да! Еще не знают!

По асфальту в поисках семечек подсолнуха или хлебных крошек беспечно бродит стайка квартальных голубей. Привыкнув к неподвижному для них образу, голуби на меня не обращали внимания. Из форточки выпрыгнула кошка Муська, алчно глянула в сторону голубей, облизнулась и воровски поползла по асфальту. Все в этот день шло как всегда, но закончилось совсем не так, как ожидалось!

Вдруг ни с того ни с сего, стая с шумом взмыла в воздух и молниеносно скрылась за крышей дома. Я перекинул взор на подъездную от улицы дорогу. Со стороны улицы в прогал между домами неуклюжим жуком вползала кургузая «Ока» синего цвета. Она сверкнула палевым отражением солнца в стеклах и бесшумно подкатила к моему подъезду. Опустив руку с недопитой пивной банкой, я с любопытством уставился на безвестную машину. К возрастающему удивлению из салона, встряхнув искусственными кудрями, вышла моложавая женщина, в брючном костюме и деловито начал выгружать громоздкие треножники бородатый парень, вышедший следом.

Женщина, смачно потопала по асфальту, разогревая занемевшие от долгого сидения ноги, поправила ладошками примятые брюки, и тут заметила под кроной дерева меня.

- Извините, мужчина, - вежливо обратилась она через загородку, - а вы не знаете Митяя Серафимовича? …Он в этом подъезде живет.

- Митяй Кудайво это я! – гордо ответил я и привстал со скамейки. – А вы, собственно, по какому делу к нему?

- Мы тележурналисты! – значимо ответила женщина, - интервью брать у него, …то есть у вас будем, - запнувшись, торопливо поправилась она.

Женщина еще раз прошлась ладошками по брюкам и хотела войти в загородку забора, но я поспешил ей навстречу. Пока мы общались, мужчина выгрузил свои голенастые штативы и, ловко орудуя руками, закреплял на них блестящий хромом и черной краской аппарат. От обилия странных приборов я несколько растерялся.

- Простите, - простодушно спросил я, обращаясь именно к женщине, так как посчитал её более знакомой, - а интервью, …это что такое?

- Ничего особенного, - успокоила дама. – Это вроде допроса. Я вам задам несколько вопросов, а ответы отснимем на камеру.

- Не на улице же разговаривать, идем хотя бы в комнаты. Я оденусь подходяще, причешусь, приглажусь. Нельзя же так с налету! …Только встретились и сразу за интервью! – засуетился я. Мне резануло ухо знакомое словечко «допрос», тем более, что банка с пивом еще находилась в руке, и я прикрывал её телом, ища способ, как от неё избавиться.

- Да, да! – согласными кивками подтвердила дама. – Вы входите в дверь, мы просто отснимем небольшой рабочий эпизод.

Я перевел руку с банкой на живот и повел гостей в дом. Так нежданно-негаданно в моей квартире появились корреспонденты. Вернее сказать, корреспондент, поскольку мужчина только тем и занимался, что переставлял треногу и фотографировал все подряд, что попадалось на глаза. Шмыгнув на кухню, я быстренько допил пиво и швырнул банку в мусорный бак. Только после этого провел гостей в свою рабочую комнату.

Не теряя попросту драгоценного времени, женщина вытащила из сумочки ручку с блокнотом и приготовилась писать.

- Нас интересуют занимательные частности вашей трудовой биографии, - предупредила она, - ну?.. С чего начнем?

- Ну, коль трудовой, так и начнем с рабочих будней! – с некоторым заносчивым смятением ответил я. – Если коротко, то я готов.

И я начал повествование, сам не ожидая, что оно выльется в целую серию увлекательных рассказов. Это потом уже рассказы сольются в интересную книжку.

- Одно время трудился я на секретном заводе стратегического назначения, - начал я потихоньку разогреваясь. - Почитаемому зрителю только лишь из глубокого уважения чуть приоткрою тайную завесу: завод специализируется на производстве туалетной бумаги. Пускай это сегодня совсем не тайна, но выдам и другой секрет – хотя я не слесарь-водопроводчик, но связан с ремонтами и человек на нашем заводе весьма популярный.

Меня словно байковым одеялом окутывал поток тщеславного красноречия, и речь зажурчала убыстряющимся в словесном половодье ручьем. Потом меня прорвало и стремительно понесло по бурной реке жизненной биографии.

- Достаточно было произнести в свое время словосочетание «Куда его», откуда трансформировалась моя фамилия, как на уста нагромождается имя Митяй Серафимович, - патетически заверил я журналистку. - Самым недоверчивым людям клятвенно заявляю: эти два слова звучали в те времена совсем нередко.

К примеру: спалил я как-то двигатель на токарном станке – ускоренный метод обработки детали осваивал. Пригласил начальник цеха мастера, сидят и сетуют.

- Куда его выпроводить? – чешет затылок начальник.

- Куда его выпроводишь, ремонтный цех-то всего один. Пущай уж работает! – доброжелательно пожимает плечами мастер.

Пока руководители дискутировали, как же со мной поступить, я как раз запорол дорогой импортный резец. Предел старания над умением превысил.

- Куда его девать? – теперь расстроено ворошит шевелюру мастер.

- Куда его денешь, токарь-то у нас один! – уныло развел руками бригадир.

Так и гремела моя фамилия постоянно.

- Извините, - оторвала голову от блокнота девушка-корреспондент, - вы какие-то примеры непоказательные приводите. А нельзя ли о людях вашего завода несколько слов сказать. О людях, о традициях, об атмосфере быта и порядках.

- Вот к этому как раз я сам подхожу. Только мысль закончу: чтоб войти в совершенно исчерпывающее доверие уважаемого читателя, приоткрою последний секрет. Потом, после юности, разумеется, я сам находился на должности начальника ремонтного цеха, как Папа говорил «Главный ремонтер завода». Это были золотые времена, скажу я вам, годы великих исторических потрясений. Руководил заводом Папа, а царила в коллективе золотая триада. Меж сотрудниками сложилась столь дружественная семейная обстановка, что, вместо благодарностей, Папа лично раздавал коллегам клички. Папой у нас уважительно величали всеми обожаемого директора Кондачкова. Сказать откровенно, уже его фамилия Кондачков вполне соответствовала самой изощренной кличке, но «Папа» звучало теплее и желаннее. Имела свои прозвища и золотая триада. Своего главного механика Папа метко нарек Кадетом, технолога – Самоваром, энергетика – Кулоном. Ну, а набившего мозоль своими пререканиями первого зама и главного инженера не только Папа, весь народ именовал не иначе, как Поперечным.

Что касается женской половины нашего коллектива, хотя этот вопрос более щепетильный, чем мужской, но я бегло коснусь и этой сферы. Наша нормировщица за всеобъемлющую любовь именовалась Мамой, а главный экономист, согласно занимаемого статуса и приближенности к Папе просто называлась - Сестра. Вообще прекрасная половина работниц в лице наших сотрудниц образовала вполне легальный теневой кабинет. Их теневой кабинет благополучно решал многие общественные задачи: готовил праздничные программы, юбилеи и поздравления. Злых и метких язычков из местных теневых острословов побаивался сам Папа. Потому даже назначения на высокие должности обязательно проходили негласные согласования с теневым кабинетом.

Такова была так сказать общественно-политическая обстановка предприятия при моем руководстве ремонтниками. Водились в народе и другие прозвища, потому, как русский народ испокон веков любит давать меткие клички своим товарищам. Но их носители люди не столь значительные в делах государственной важности и мы их упомянем лишь эпизодически.

Дабы разом ввести читателя в дух царившей атмосферы, не отходя, как говорится, от кассы, дадим некоторые беглые пояснения о главных героях золотой триады.

Кадет имел густые зачесанные назад волосы и любил пофилософствовать о политике. Он днями бродил из кабинета в кабинет и разносил новости, которыми в те годы просто кипела страна. Самовар имел возбудимый взрывной характер. Любое отклонение от его позиции вызывало такой непредсказуемый всплеск эмоций, что кипение страны на его фоне казалось элементарным бульканьем. А Поперечный не пропускал ни единого решения, без критики, он тут же вставал в оппозицию и стоял насмерть как гранитная скала. Не было на заводе силы могущий столкнуть его с собственной точки зрения.

Одному мне досталась простая кликуха – «Ремонтер». А «Ремонтером» я стал оттого, что починку, наладку, исправление дефектов и другие поломки на заводе, устранял мой цех. Любые ремонты мог выполнить! Затем стали меня величать – «Главный ремонтер». Безупречно служил я в этой должности до самых пенсионных лет.

Отныне вот сижу на пенсии. Вечерами потягиваю вкусную вишневую наливку, и предаюсь воспоминаниям…

Посчитав тему исчерпанной, я сделал выжидающую паузу и уставился на строчащую без останова озабоченную корреспондентку.

- Вы знаете, Митяй Серофимович! – очень серьезно обратилась ко мне дама, оторвавшись от записей. - Мне кажется, ваша жизнь достойна того, чтобы на её фундаменте создать целую книгу! Я вам доверительно предлагаю: с этого дня начнем корпеть над сборником рассказов. Это будет весьма поучительный для потомства труд!

Именно таким элементарно-необычным образом началась работа над книгой из цикла рассказов.

Но, не подумайте пожалуйста, что эта книга повествует только обо мне. Нет, в рассказах, само собой разумеется, собраны все случаи, которые имели место быть. Иногда совсем не лицеприятные. Потому и начинается она с давних, еще юношеских проказ. Возможно, некоторые приключения еще ни с кем не случились, но автор надеется, что они обязательно приключатся с будущими персонажами. При всей необычности повествования, это не сборник небылиц, а коллекция вполне достоверных историй.

Заверяю читателя, что сюжеты историй, которые я предлагаю его вниманию, настолько достоверны, а подпольные клички столь точно и емко отражают характеры носителей, что в нашем повествовании вовсе нет необходимости называть истинные имена героев.

Бесспорно, вспоминаю я свои геройские трудовые подвиги и забавные приключения на длинном рабочем пути. Если выкинуть из пройденного пути некоторые зазорные шероховатости, вспомнить что найдется, все-таки был я хозяйственным и трудолюбивым ремонтером. Но эта черта моей биографии проявилась, когда я стал взрослым. А рассказ я поведу, как это и принято в литературном деле, от самого рождения.

 

 

Неестественным путем зачатый

 

Насмотрелся я давеча по телевиденью, как один ученый муж бахвалился достижениями по делению клеток. Обида прямо взяла за род человеческий, и страстно захотелось мне вступить с почитаемым профессором в дискуссию. Ведь вы посмотрите, что получается: – сначала клетки делить начнут, потом секс отомрет, после вообще любовь отменят. А любовь она, братцы, главный движитель развития рода человеческого! И так уже дошли до того, что сегодня ребенок из пробирки получил почти серийное производство. Слово «клон» бродит по устам и средствам информации на равных со словом «клан». Лично мне они одинаково не по душе оба: от них сицилийской мафией попахивает – одни убивают, другие выращивают.

Я-то родился традиционным способом, простым деревенским ребенком. Но некоторая интрига в приватном факте зачатия присутствует. Рожден я в деревне Забодайловке именно в те стародавние времена, когда в стране еще не было секса. Секса тогда не было по многим и вполне объяснимым причинам. Во-первых, после войны в деревне остро ощущался недостаток мужчин. Во-вторых – не было телевиденья, по которому нынче секс усиленно культивируется. Напоследок напомним, что надорванным на тяжком колхозном труде женщинам было вовсе не до секса, они без него валились с ног.

Признаюсь, такое туманное научное трактование мной жизненной философии не полностью совпадает с реальной действительностью. Хотя секса в стране не было, но женщины нашей деревни по окончании войны одна за другой потихоньку понесли и стали рожать. Таким же нетрадиционным образом оказался зачат я. И явился на свет божий уже в далеком теперь 1946 году.

- Фамилию-то какую сыну запишем? Серафима, что ль? – спросил у матери одноглазый секретарь сельского совета, которого звали Митяем. Он брякнул имя хромого старшего конюха, который был едва не единственным мужиком на деревню. Как и мою маму, его величали Серафимом, и многие дети в деревне появились с его участием.

- Кудайво! – захлебнулась от обиды мать. - Пиши мою, а отчество так и быть, запиши «Серафимович», - подсказала мать. Имя Серафим или Серафима, с одинаковой частотой применялось для наречения мужчин и женщин. – А сыну запиши имя Митяй, память о тебе останется.

Мама, бесспорно, намек приняла близко к сердцу, поэтому она сильно взволновалась. Но тщеславный секретарь с удовольствием вписал названные ей координаты в метрику. Причем толи сослепу, толи толком не расслышав возражения, в графе «фамилия» проставил ответ матери на заданный вопрос: Куда его? Причем именно в той транскрипции, как выразилась мама – Кудайво!

Малограмотная мать счастливо прибрала к рукам новенький документ и с трепетом завернула его в рыжую тряпицу. Он занял достойное место за божницей и спокойно поджидал там своего часа. Описку мы обнаружили лишь спустя семь лет, когда мама, вернувшись вечером со свекольного поля, стала собирать меня в первый класс.

- Ах! Бес бы его покарал, царство ему небесное! Что же он натворил, - запричитала мама, вскрыв метрику.

- Ты чево мама, я там ничего не брал. Я за божничку совсем не лазил, - испуганно отстранился я на всякий случай. Нередко мне приходилось быть битым мамой просто так, лишь в целях назидания.

- Да не ты, секретарь!.. Фамилию-то тебе какую никчемную вписал: Кудайво! Что теперь делать ума не приложу.

Наутро бросилась она в сельсовет. Но тщетно. К тому времени бывший секретарь благополучно почил в бозе, и выправить ошибку в фамилии никто не решился. Так стал я носителем странной фамилии с украинским окончанием на «о» - Кудайво.

 

 

Молоток

 

«Единый экзамен, единый экзамен…» Тоже мне, Америку открыли. Да всегда он существовал единый экзамен. И при нашей молодости был. Молоток вот наш единый и единственный экзамен. Изготовил собственноручно молоток, это тебе и есть экзамен.

Столь бурные возгласы мои предварил вопрос об учебе в ремесленном училище. Не отвлекая более уважаемого читателя на дела семейные, предпочитаю окунуться в величавые производственные события. И деловые интересы читателя надо ценить, и мои подвиги на том поприще более значительны по масштабу.

Так вот, закончив семилетку, появился я в городе. Совсем несмышленым парнишкой мамака определила меня в ремесленное училище.

- Там тебя хотя бы ремеслу путевому научат, - назидательно внушила мама. Сама утерла краешком платка набежавшую слезу.

Принял меня мастер училища, пригляделся попристальнее, и многоопытным чутьем определил:

- Паренек кудрявый. Я тоже кудрявый. С виду смышленый. Я тоже смышленый. Куда его определить?.. Направлю-ка в группу слесарей. Престижная профессия, - успокоил он встревоженную расставанием мамашу.

Начинались трудовые университеты. Мне шел шестнадцатый год, и город воспринимался чужим и странным, но юность быстро находила возможность приспособиться.

Вскоре у меня оказалась там масса друзей.

Студентов в группе насчитывалось более тридцати, потому как уважал тогда люд рабочие специальности. Даже девушки шли в слесари, их четыре в нашей группе насчитывалось. Все мы прекрасно освоились в городской среде, а шестеро парней вообще связались дружескими узами. Мы не только учились, бродили по оживленным улицам, даже девиц обвораживали в других группах, случалось на танцы в соседние учебные заведения наведывались.

Для прохождения практики, нас определили в механическую мастерскую при заводе по изготовлению туалетной бумаги, на котором я провел в дальнейшем трудовую биографию. Подвел мастер меня к суровому слесарю с землистым лицом, прикрытым плоской восьмиклинкой и прикрепил к нему учеником.

- Студент, значит? – спросил, пренебрежительно разглядывая мою тщедушную фигуру, учитель. - … Молоток сварганить сумеешь? – неожиданно, уперев правую руку в подбородок, поинтересовался он.

Потом порылся в заготовках наваленных на полках его бездонного верстака и выдал болвашку, пуда на три весом. Поднатужась изо всех сил, я едва взгромоздил её на верстак.

Наставник завернул из газеты толстую самокрутку, и направился в другой конец мастерской, где располагалась обрезанная часть бочки. Она обозначала людям несведущим в производстве, что здесь находится курилка.

- А что такое молоток? – уточнил я у однокурсника Сашки. Я рос безотцовщиной, инструмента в доме не водилось, отчего думал, что «молоток» – это хороший мальчик. Так меня ласково называла мама, если я не провинился. Если провинился, все равно говорила: «Молоток, иди-ка встань в угол!»

- Молоток, это такой ударный инструмент с дыркой для ручки! – назидательно наставил меня Сашка. Он тянул на отличника и лучше других знал слесарную теорию.

Я вперился взглядом в болванку и стал внимательно изучать её профиль и фас. Ударный инструмент я, разумеется, видел в духовом оркестре, когда гулял в городском парке. Но дырки в нем не заметил, там, наоборот, были длинные палочки. «Этот всезнайка наговорит»! – в сомнении подумал я и несмело поплелся вслед за шефом в курилку.

- Дядь, а дядь! – подергал я того за рукав, – на ударный инструмент мне еще две железяки надо! – обратился я к шефу видимо в разгар затяжки, потому что он даже поперхнулся в глубоком изумлении.

- Послушай, племянник! Ты что это олухом царя небесного прикидываешься? – свирепо рявкнул, выведенный из душевного равновесия наставник. – Вон, около кузнечного горна лежит кувалда, изучи её хорошенько. Именно так твой молоток должен выглядеть.

Около кузницы топилась печка. На отливающих зеркальным блеском гранях антрацита весело плясали белые огоньки, но горна я там не обнаружил даже самым пристальным обследованием. Горном, разумеется, я представлял себе горящую медным сиянием пионерскую трубу, в которую дует горнист.

Я снова поплелся к наставнику.

- Эх, и бестолковый ты братец-племянник! – в глубоком разочаровании закачал он головой. Сбитый с толку непонятной для него недогадливостью, он жадно затянулся дымом.

Но тут, к моему счастью, его самокрутка закончилась, он бросил окурок в обрезок металлической бочки, служивший урной, и, широко ступая, повел меня к кузнице. Бочка покачалась от тяжести его окурка и, выплеснув несколько брызг темной жижи на заплеванную бетонку, мрачно встала на место.

- Вот это горн, - ткнул мой экскурсовод заскорузлый палец в раздувающиеся меха, а это молоток, - показал на валявшийся на полу чумазый четырехгранный обрезок металла с дыркой. - Делай такой же, да гляди, чтоб ни единого грамма стружки не пропало! – сурово напутствовал меня наставник. Не смотря на внешнюю суровость, он не прочь был подтрунить над молодым шалопаем.

Будучи человеком сообразительным с детства, я схватывал наставления мастера буквально на лету. Две недели я добросовестно гладил рашпилем непослушное тело железяки. Наконец из круглой болвашки начала прорисовываться квадратная заготовка. Потом кузнец образец куда-то убрал, и работа едва не застопорилась. К счастью, у верстака соседнего слесаря я случайно споткнулся о валявшуюся на полу железную чурку. Прикинул опытным взором – ба! Это же молоток, только меньшего размера! Я немедленно переориентировался и стал мастерить точную копию.

Когда изготовил точно такую же, оказалось, что я сделал кувалду, которую мне не заказывали. Мне поручали изготовить молоток, а он на порядок поменьше кувалды будет. Взмыленный до третьего поту, я добросовестно строгал дальше. День за днем, кувалда уменьшалась в размерах и когда она дотянула до двухсот граммов, я сдал стружку завскладом, а изделие предъявил шефу.

- Молодец! – похвалил шеф, бросив одобряющий взгляд. – Только у молотка бывает пятка и носик. Курносый, как у тебя, - улыбнувшись, потрепал он меня пальцами за нос. Я весь зарделся с похвалы и понял, что мой наставник добрейшей души человек. – Продолжай совершенствовать дальше.

Изучил я внимательно свой нос в зеркале и принялся за работу с новой силой. Еще две недели гладил молоток рашпилем. Поглажу и в бытовку к зеркалу. Еще не похоже, дальше строгаю, довожу, значит. Наконец носик оформился точно как у меня: курносый и с дырками в ноздрях. Тут я вспомнил про пятку. Разул один ботинок и пристально осмотрел собственную пятку. Она уже была похожа на молоток – черная и лоснилась от грязи. Закруглил я чуток пятку на молотке в соответствии с натурой, и понес сдавать изделие мастеру.

- Вот теперь все в точности! – похвалил шеф. – Молоток! – выразился он любимым маминым словцом, - и молоток сделал, и план по металлолому выполнил! Мастером будешь.

Едва я сдал изделие, как дала себя знать невыносимая боль в ладонях. Я проглядел собственные руки изучающим взором - на ладошках пузырились жирные водяные пузыри. Обеспокоенный их загадочным происхождением, я тотчас показал руки мастеру.

- Молоток! – снова за что-то похвалил меня мастер. – Гордись! Это твои первые трудовые мозоли. Мозоли, братишка, они рабочего человека украшают.

Может я еще не совсем рабочим человеком стал, но мозоли кроме украшения всю ночь страшно зудели, и наутро мне пришлось обратиться к доктору.

- Молодец! – точь в точь повторила присказку моего наставника женщина-врач, - рабочего человека мозоли только украшают.

Она смазала мои пузыри каким-то медицинским снадобьем, перебинтовала кисти рук, и так стал я мастером. К тому же на всю жизнь запомнил, что слово «молоток» имеет два значения – ударный инструмент и хороший человек.

Но на этом добром предварении мудрых руководителей история с молотком не завершилась. Едва затянулись трудовые мозоли, наставник вручил мне толстенную доску, дал несколько гвоздей и заставил забивать гвозди собственноручно изготовленным молотком. Хотя, как забивают гвозди в доску, я ранее где-то видел, поначалу у меня и эта операция не заладилась. Сколь я не колотил по гвоздям круглой пяткой, молоток соскальзывал на сторону и не угождал в шляпку гвоздя.

- Ну, что уразумел недотепа? – с усмешкой спросил мастер, понаблюдав с полчасика за моими тщетными стараниями. – Нашел ошибку в своей конструкции?

Наглядный урок пошел впрок. Я, как мне кажется, уже собственным умом постиг, что пятка возможно и должна быть чумазой как моя, но не может быть столько же круглой.

Пришлось мне еще пару деньков строгать рашпилем злополучную пятку, распрямляя её ударную часть.

- Вижу, слесарное дело ты успешно освоил! Пока ты делал молоток, за это время на ростовском заводе сельхозмашин вышли из ворот два комбайна, а со стапелей города Северодвинска сошла атомная подводная лодка! – одобрительно похвалил мастер. – …Токарем будешь, - внезапно вынес он нежданное и вовсе антагонистичное решение.

Редкостным по оригинальности мышлением обладал мастер.

Вероломный поцелуй

 

Сентиментальные мы нынче стали. Едва наткнешься на что-то с юношеской бравадой связанное, так сердцещипательные воспоминания одолевают! Это я к чему приплел в свою биографию? История из ремесленской поры вспомнилась.

А почему вспомнил? Спилили рабочие дерево в сквере у дворца культуры. Такой двуствольный клен был развесистый. А спилили его потому, что в вилке между стволами дупло образовалось и зашибить дерево могло, свалившись ненароком на какого-нибудь зазевавшегося обывателя гуляющего по скверу. Такая вот «сенсация с банифацией», как Сашка любил повторять!

Они что ополоумели что ли? Нет бы – табличку к стволу прибить с надписью: это дерево для Митяя Кудайво символом разделенной любви было! Ведь теперь весь смысл моей жизни утонет в реке забвения!

Спилили рабочие клен, и никто не сообразил посчитать годовые кольца на свежем срезе. А я догадался и посчитал. Не потому что естествознатель любопытный, просто я присутствовал, когда этот клен сажали. И когда посчитал, то ахнул: ибо колец оказалось ровно сорок пять!

Вот тебе и ешкин свет! Встал я на освобожденной от клена площадке сквера и осмотрелся. Так! По пенькам и стволам пока еще кое-что вычислить можно. Вовкин тополь, что третий в ряду, еще раньше спилили, даже оба – и четвертый тоже, он два тополя в тот раз посадил. Сашкины клены были, их явно недавно спилили, они вот здесь росли. Один Юркин остался, но его место даже вычислять нет необходимости, его и так каждый узнает. Он оказался зажат между нашими, и рос исключительно в высоту, потому и стройный стоит, даже на Юрку немного смахивает. Сам Юрка тоже стройный был и высокий, он и сейчас высокий и стройный, да не живет давно в нашем городе.

И Вовка не живет, но Вовка совсем другое дело. Пусть земля ему будет пухом, он ушел в мир иной. Добровольно. Потому что носок у него не было в ту осень ввиду непреодолимой бедности, а осень оказалась сырой, даже туманная была та незабвенная предвестница зимы.

Мы начинали последний курс обучения. Помнится, привел нас мастер с лопатами ко дворцу, а там грязь по колено. В грязной жиже уже нашего брата ремесленников человек полтораста ковыряется и груда колышков лежит. Построил он нас в три шеренги и стал распределять.

- Кудайво! Втыкай колышки: – три метра друг от друга. Девочкам задание выкопать по одной, парням по две ямки.

- А почему, я? Кудайво, да Кудайво! Мне тогда одну ямку, - заканючил я возмущенно.

- Не возникай! Вот Юрку бери в помощь, и начинайте. Другие группы уже копают.

- Тогда и мне одну, - с радостью согласился Юрка.

- Эх, сенсация с банифацией! Отчего бы меня не назначить колышки втыкать? – упрекнул мастера Сашка.

- Без тебя обойдутся! Тебе отметили место, бери лопату и копай, - приструнил его мастер.

Понатыкали мы с Юркой колышки, себе хитроумно выбрали место на тропке, где посуше. Однако, даже с такой форой мы с ним не смогли в тот день по две ямки выкопать. Обмишурились мы. Очень утоптанный грунт оказался, твердый, что древний асфальт.

В общем, подготовили мы ямки под посадку саженцев, а тут туман окутал город. Все десять дней морось не рассеивалась. И саженцы не могли подвести и найти ямки в сплошной белесой мгле не можем. Потому и затянули с посадкой, иначе сорок шесть колец оказалось бы на срезе. Один Вовка отыскал во дворе пару прутков и посадил два тополя. Он ужасно примерный был и квартиру снимал в доме напротив сквера. Но после сразу слег. Ноги застудил без носок, а потом менингит с простуды развился. Такой парень был видный: штангист, атлет и бормотун завидный. Хворь бы его не одолела, нет! Кризис с головой приключился, он таблеток через край наглотался и сгинул через это не живши века.

А мы с посадкой задержались, на весну перенесли.

К тому времени Генка в Веркой не разлей вода дружили. Принесла Верка от поварской группы два саженца и воткнула их в Генкину ямку.

- Память о нашей дружбе навечно останется! – шепнула она Генке, и закопали они оба саженца в одной яме.

Вот как раз на это местечко. И на удивление вырос этот клен полным отражением их дружбы: вначале одним стволом тянулся к солнцу, затем раздвоился и стал расходиться двумя стволами в разные стороны! Потом засохло одно дерево. Засохло и погибло, как и сам Генка. Но другое продолжало бороться с природными невзгодами, то увядая, то расцветая.

Эх, жизнь! Даешься ты каждому, но не каждый выживает. Разметала ты нас по свету, а как прекрасно мы начинали.

…Только разогнал северный ветер туман в клочья, у нас в училище занятия начались. Сдали мы кладовщику запачканные грязью лопаты и приступили к изучению основ самой рабочей на свете профессии. Пятеро друзей осталось после Вовкиных похорон, а девчонок четыре в группе числилось. Симпатяга Генка еще на первом курсе влюбился в студентку из поварской группы. Все ему завидовали, ибо красавица была Верка и фигурой стройна. Сильно он в неё влюбился, даже прилюдно в этом однажды поклялся. Он клялся, а я после дважды безвинно пострадал. Однако, на этом месте рассказа остановимся чуть подробнее.

Праздник революционный в училище отмечался. Седьмое ноября, кто не помнит или забыл его название. По этому поводу танцы для учащихся организовали. А нам поочередно исполнялось по восемнадцать лет. Взяли мы бутылочку портвейна и приподняли жизненный тонус перед танцами. Как раз по сто граммов на человека пришлось. Но Генке еще восемнадцать лет не исполнилось, по той причине в отключку он впал, как несовершеннолетний. Валандаемся мы с ним вчетвером, а он в лыко не вяжет!

- Вот еще сенсация с банифацией! - выругался на друга Сашка, - куда бы его деть?