Большая Игра продолжается... 16 страница

Сначала все шло в соответствии с планом. Из-за страшной летней жары в пустыне и трудностей с обеспечением водой такого крупного военного отряда на протяжении 1000-мильного пути для похода сознательно выбрали первые месяцы зимы. Цель генерала заключалась в том, чтобы достичь Хивы до того, когда самая суровая в Центральной Азии зима в феврале закроет все пути. Тем не менее холод стал настоящим шоком для людей, которые, по словам официального отчета о походе, «всегда жили в теплых домах и редко выходили наружу, если не считать охоты или коротких прогулок». По ночам в войлочных палатках русские с головы до пят закрывались своими овчинными полушубками, чтобы защитить носы и конечности от обморожения. Но даже и тогда дыхание людей и пот приводили к тому, что их волосы и усы примерзали к полушубкам, и когда они вставали по утрам, «им требовалось немалое время, чтобы оттаять». Однако, к счастью, солдаты были людьми исключительно закаленными и скоро начали приспосабливаться к отрицательным температурам.

Ноябрь сменился декабрем, и начал падать снег. Его было гораздо больше, и шел он чаще, чем предполагал Перов-

ский со своим штабом. Даже местные киргизы не могли припомнить таких обильных снегопадов в начале зимы. Вскоре снег засыпал следы предыдущих колонн, затрудняя ориентировку в этой плоской, лишенной всяких ориентиров местности. «С этих пор,— сообщает отчет,— дорогу, пройденную передовыми колоннами, стали отмечать возводимыми казаками на определенном расстоянии друг от друга снежными столбами, снежными кучами на местах ночных стоянок и верблюдами, как живыми, так и мертвыми. Некоторые из них замерзали и частично были объедены следовавшими за экспедицией дикими зверями». Глубокий снег и промерзшая земля создавали все нараставшие трудности при добыче корма для верблюдов, и скоро те с пугающей быстротой начали погибать. «Если верблюд падал,— сообщает отчет,— он редко поднимался снова». Необходимость постоянно перегружать грузы с павших верблюдов на оставшихся сильно замедляла продвижение экспедиции и изматывала людей. Младший офицер был послан вперед к Аральскому морю, чтобы купить свежих верблюдов, но пришло известие, что хивинский патруль захватил его в плен и связанного по рукам и ногам увез в столицу.

К началу января они потеряли почти половину своих верблюдов, а выжившие животные, обезумев от голода, начали грызть деревянные ящики, в которых находилось продовольствие для людей. Чтобы этому помешать, каждый вечер приходилось разгружать примерно 19 000 ящиков и мешков, а на следующее утро грузить их вновь. Прежде чем развести огонь для приготовления пищи и обогрева, каким-то образом нужно было отыскать под снегом топливо для костров. Оно состояло в основном из корней кустарников, которые нужно было выкапывать из замерзшей земли. На каждой стоянке приходилось расчищать от снега большие площадки, чтобы расстелить войлок и поставить палатки, а также соорудить коновязи для верблюдов и лошадей. «Только к 8 или 9 часам вечера солдат или казак получал возможность немного отдохнуть,— сообщает официальный отчет,— и к 2 или 3 часам следующего утра он был обязан

встать и вновь проходить через тот же самый круг своих тяжелых обязанностей». Тем не менее отряд мужественно продолжал двигаться вперед.

Снежные сугробы были теперь так глубоки, что людям приходилось по грудь в снегу пробивать путь верблюдам и артиллерии. Так как снег продолжал идти, а температура падала, их страдания все возрастали, подвергая запредельным испытаниям их силу и стойкость духа. «В таком холоде,— продолжает официальный отчет,— невозможно было стирать белье или поддерживать личную чистоту. Многие в течение всего похода не только не меняли пропотевшее белье, но и не снимали верхней одежды. Они были покрыты насекомыми, а тела пропитались грязью». Теперь серьезной проблемой стали болезни, все возрастающую жатву стала собирать цинга. А отряд не прошел еще и половины пути до Хивы.

К концу января стало совершенно ясно, что экспедиция движется навстречу гибели. От болезней умерло уже больше 200 человек, тогда как вдвое больше солдат были настолько больны, что не могли нести службу. Верблюды, от которых они так зависели, теперь погибали по 100 голов в день. Погода все ухудшалась, и казачьи разъезды докладывали, что впереди снег еще глубже, что делает почти невозможным поиск хоть какого-то топлива и фуража и снижает возможную скорость движения до нескольких миль в день, если не меньше. 29 января генерал Перовский объехал все колонны, чтобы самому убедиться, смогут ли люди и животные продержаться еще месяц — минимальное время, за которое они смогли бы достичь ближайшей из обитаемых частей Хивинского ханства. По единодушному мнению командиров колонн, чтобы избежать катастрофы, не может быть и речи о дальнейшем продвижении вперед. Из всего того, что он сам видел, Перовский понял, что они правы.

Для всех, но особенно для генерала, это был момент горького разочарования, если не унижения. В силу полнейшего невезения они выбрали для похода на Хиву самую плохую зиму, которую только моглиприпомнить степные жители. Если бы они выступили хоть немного раньше, то смогли бы избе-

жать самого разгара ее ярости и благополучно добрались до богатых и защищенных оазисов Хивы. Если бы это случилось, они не только бы увидели врага, но и заставили бы его вступить с ними в сражение. 1 февраля 1840 года генерал отдал приказ измученным и сильно поредевшим колоннам повернуть обратно и двигаться на Оренбург. На то, чтобы забраться так далеко, им пришлось потратить большую часть из намеченных трех месяцев, и казалось маловероятным, что обратный путь потребует меньших усилий. Стараясь выглядеть как можно бодрее, Перовский сказал своим людям: «Товарищи! С самого начала нам пришлось бороться против самых жестоких препятствий и суровой зимы. Мы успешно одолели эти трудности, но были лишены удовлетворения встречи с врагом». Он заверил, что победа всего лишь откладывается и что «наш следующий поход будет удачнее».

Но ближайшей задачей Перовского в тот момент было вывести свои войска из этой ужасной ситуации с наименьшими потерями в живой силе, не говоря уж о потере престижа. Ведь уже второй раз за последние сто с лишним лет военный поход русских на Хиву заканчивался поражением и унижением. Однако в официальном отчете сказано: «Было предпочтительнее уступить непреодолимым природным трудностям и немедленно отступить, чем дать противникам России повод ликовать по случаю мнимой победы». Тем не менее во время отступления эти трудности оказались не менее суровыми и опасными, чем при движении вперед. В дополнение к снежным сугробам и буранам, нехватке еды и болезням об их положении напоминали наводящие ужас остатки верблюжьих скелетов, наполовину объеденные волками и лисами. Издалека чуя трупный запах, стаи волков нападали на колонны, когда те останавливались на ночлег.

В сомнительных попытках остановить опустошительное действие цинги Перовский пытался, хотя и с немалыми трудностями, достать свежее мясо, считая, что основной причиной цинги является его отсутствие, так же как и отсутствие свежих овощей. К сожалению, не было ничего удивительного, что, «несмотря на эти превентивные меры,— как сообщает

официальный отчет,— цинга не только не отступала, но и продолжала нарастать». Это объяснялось общим нездоровьем людей и отвратительным состоянием их тел и одежды. Однако с наступлением марта произошло незначительное, но такое желанное улучшение погоды, хотя оно же привело к возникновению новой опасности — снежной слепоты. Многие солдаты, чьи глаза были ослаблены отсутствием витаминов, почувствовали себя совсем плохо от слепящего весеннего солнца, отражавшегося от снега. Даже импровизированные солнечные очки, сплетенные из конского волоса, лишь незначительно облегчали боль, которую еще усиливал едкий дым сырых веток, использовавшихся как топливо.

Весь март и апрель люди и верблюды продолжали путь, и к тому времени, когда последняя из колонн в мае с трудом добралась до Оренбурга почти семь месяцев спустя после их самоуверенного выхода, стали очевидными полные размеры катастрофы. Из 5200 солдат и офицеров, вышедших в сторону Хивы, без единого выстрела и без всяких потерь у хивинцев погибли более 1000 человек. Живыми вернулись менее 1500 верблюдов из 10 000, сопровождавших войска в начале похода. Никого из русских рабов не освободили, туркестанские бандиты остались безнаказанными, хан, которого планировалось свергнуть, продолжал прочно восседать на троне. При этом за Оксусом на глазах всего мира англичане с большим профессионализмом успешно провели весьма схожую операцию. Это не могло не вызвать раздражения у русских, так как произошло вскоре после их поражения под Гератом, где англичане снова сумели их переиграть на глазах всех участников Большой Игры. Более того, ни для кого не было секретом, что их кампания против черкесов и Шамиля в Дагестане весьма далека от успеха.

Едва ли есть необходимость добавлять, что антироссийская пресса в Британии и на континенте при этой тройной неудаче довольно потирала руки. Со своей стороны санкт-петербургские газеты, стараясь оправдать хивинскую авантюру, укоряли иностранную прессу за ее позицию и обвиняли издателей в лицемерии. Русские утверждали, что англичане на

гораздо меньших основаниях оккупировали всю Индию, большую часть Бирмы, мыс Доброй Надежды, Гибралтар, Мальту, а теперь и Афганистан, тогда как французы аннексировали весь Алжир под сомнительным предлогом, что его мусульманский правитель оскорбил их консула. «Вина алжирского бея,— утверждал официальный отчет о походе в Хиву,— совершенно незначительна по сравнению с виной хивинских ханов. В течение многих лет они испытывали терпение России своим предательством, оскорбительными поступками, грабежами и содержанием тысяч подданных царя в качестве рабов и невольников». Касаясь неудачи похода, неизвестные авторы отчета заявляли, что остается надеяться, что это в конце концов докажет всему миру «непрактичность любых идей завоеваний в этом регионе — даже если такие существуют» и раз и навсегда положит конец такой «ошибочной интерпретации» российской политики на Востоке.

Конечно, все это не имело никакого отношения к делу, даже если должно было пройти еще три десятилетия, чтобы Россия отправила в Хиву новую экспедицию. Но к тому времени подозрения и непонимание зашли уже слишком далеко. Лишь немногие в Индии и Великобритании готовы были согласиться, что предпринять такой опрометчивый поход в Хиву Санкт-Петербург побудила в значительной степени паника при виде вторжения самой Великобритании в Афганистан. Антироссийская пропаганда была в полном разгаре. Британские путешественники, возвращавшиеся из России, утверждали, что цели царя Николая ничуть не меньше, чем мировое господство. Роберт Бреммер в своей книге «Путешествия в глубь России», опубликованной в 1839 году, предупреждал, что Николай просто выжидает самого подходящего момента для удара. «Можно почти не сомневаться в том, что он сделает это, как только в Польше станет безопасно, черкесы будут побеждены, а внутренние раздоры утихнут»,— заявлял он. Другой британский гость, Томас Райкс, в 1839 году стремился привлечь внимание к угрозе быстро растущей военной и политической мощи России и предсказывал, что Британия с Россией весьма скоро окажутся в состоянии войны.

Такие взгляды в Британии ничем не сдерживались. Известный французский наблюдатель маркиз де Кюстин, посетивший Россию в 1838 году, вернулся с аналогичными предчувствиями относительно намерений Санкт-Петербурга. В своей книге «Россия в 1839 году», которую кремленологи цитируют еще и сегодня, он предупреждал: «Они хотят править миром, завоевав его. Они намерены захватить доступные им страны, а затем терроризировать оставшуюся часть мира. Рост их мощи, о котором они мечтают, если Господь это допустит, станет горем для остального мира».

Британская пресса в известной мере разделяла это чувство обреченности. В редакционной статье, написанной незадолго до того, как стала известна судьба хивинского похода, газета «Таймс» заявляла: «Русские уже почти овладели северными государствами Центральной Азии... теперь они владеют значительной частью внутренних путей, которые когда-то сделали Самарканд, а сейчас делают Бухару коммерческим центром первостепенной важности, и... пройдя обширные участки ужасных пустынь, они сейчас готовятся или уже подготовились обрушить свои вооруженные орды на наиболее плодородные районы Индустана». Она обвиняла Пальмерстона в том, что тот поощрял русских в подобных замыслах, не давая им в прошлом твердого отпора. Однако мало кто сомневался, что когда дело дойдет до неизбежного столкновения, британская армия победит. Известия о том, что русские в попытке захватить Хиву потерпели серьезную неудачу и вынуждены были вернуться к тому, с чего начинали, мало помогли умерить высказывания прессы. Несмотря на настойчивое утверждение Санкт-Петербурга, что попытка повторена не будет и что Россия в любом случае после достижения поставленных целей отвела бы свои войска, все были убеждены, что это всего лишь вопрос времени, когда значительно большая экспедиция будет направлена в Хиву в более тщательно выбранное время года.

Другой влиятельный журнал, «Форейн Куотерли Ревю» («Квартальное обозрение иностранных дел»), который прежде всегда проповедовал сдержанность, теперь присое-

динился к рядам русофобов, предупреждая своих читателей о «чрезвычайной опасности», которую представляет Санкт-Петербург как в Азии, так и в Европе. «Молчаливое и еще более пугающее продвижение России во всех направлениях,— заявлял он,— стало теперь вполне очевидным, и мы не знаем ни одной европейской или азиатской державы, в которую она не планирует совершить вторжение. Бедная Турция уже почти стала ее собственностью, то же происходит и с Грецией. Черкессия еще держится, но она разделит судьбу Польши, если ей не помочь. Персия уже с ней, очевидно, следующими на очереди стоят Индия и Китай. Пруссии и Австрии стоит весьма внимательно наблюдать за происходящим, и даже Франция находится под пристальным вниманием в надежде, что какие-то потрясения непопулярной династии Орлеанов выдвинут такого кандидата на трон, как принц Луи Наполеон».

Вот до такого уровня упали англо-российские отношения, когда в конце января 1840 года ничего не знавший об этом капитан Джеймс Эбботт приближался к Хиве. Он не знал даже того, что русская экспедиция потерпела крах, и в результате он выиграл гонку. Однако, как он вскоре обнаружил, прием, оказанный ему в этой твердыне ислама, оказался отнюдь не восторженным.

 

Освобождение рабов

 

Когда капитан Эбботт, сменивший мусульманский наряд на форму британского офицера, въезжал в ворота Хивы, он обнаружил, что до столицы уже дошли пугающие слухи об истинной цели его прибытия. В частности, в них утверждалось, что он — русский шпион, выдающий себя за англичанина, и что послан он генералом Перовским, чтобы доложить тому об обороноспособности города. Затем он с тревогой узнал, что незадолго до того два таинственных путешественника-европейца, утверждавшие, что они англичане, были заподозрены ханом в том, что они — русские, и подвергнуты пытке докрасна раскаленными вертелами. Видимо, цель пытки была достигнута и бедолаги в чем-то сознались, так как им перерезали глотки, а останки бросили в пустыне в качестве страшного предупреждения другим. И теперь вот он, тоже представившийся англичанином, оказался здесь в тот самый момент, когда над Хивой нависла серьезная угроза. Потому вряд ли могло казаться неожиданностью, что к Эбботту отнеслись с величайшим подозрением. Усугубляло его трудности еще и то, что даже сам хан не знал толком, кто же такие англичане на самом деле. До тех пор, пока до Хивы не добрались новости о роли Элдреда Поттинджера в обороне Герата, вряд ли хоть кто-нибудь из хивинцев когда-либо про них слышал. Среди рабов ни единого англичанина не было, и ни один из них, насколько кто-то мог припомнить, никогда не посещал Хиву. Многие полагали, что они просто подчиненное русским племя или их вассальное государство. Ходили даже слухи, что англичане, успешно захватившие Кабул, предлагали объединить свои войска с на-

ступающими русскими и разделить между собой всю Центральную Азию. В связи с такими дикими россказнями шансы Эбботта убедить хивинцев отпустить рабов в обмен на отвод русских войск представлялись весьма шаткими.

Но если Эбботт тревожился за свою безопасность, то хан точно так же беспокоился о своей. Уверенный, что русские все еще продолжают продвигаться к его столице с армией, по слухам достигавшей 100 000 человек, он отчаянно искал помощи с любой стороны, поэтому согласился принять британского офицера и рассмотреть его предложения; хотя, если тот действительно шпион, следовало предпринять чрезвычайные меры, чтобы он как можно меньше вызнал про обороноспособность Хивы. На первой из нескольких аудиенций, данных ему ханом, Эбботт представил свои рекомендации вместе с письмом от его гератского начальника майора Тодда. Хотя сам он с неловкостью ощущал, что они мало что дают. «Я был послан под давлением обстоятельств,— писал он позднее,— не имея даже рекомендаций от главы индийского правительства». Хан был явно разочарован содержанием письма Тодда. Он явно надеялся, что Эббота послали, чтобы предложить ему немедленную военную помощь, а не просто передать дружеские пожелания. Эбботт объяснил, что такое важное решение может быть принято отнюдь не майором Тоддом, а лишь британским правительством в Лондоне. Для этого нужно время, а русские очень скоро могут оказаться у ворот Хивы. Существует лишь один способ это предотвратить, и заключается он в том, что хан отошлет домой всех наличных здесь русских рабов и таким образом лишит царя широко объявленного предлога для нападения на Хиву.

Эббот предложил самому отправиться на север вместе с рабами или хотя бы символической их группой, чтобы встретиться с русскими и попытаться обсудить этот вопрос от имени хана. Но весьма наторевший в предательстве властелин Хивы отнесся к его идее с подозрением. В конце концов, хотя много эту тему они не обсуждали, приезжий вполне мог находиться во враждебных отношениях с русскими.

Хан поставил вопрос довольно деликатно. Он спросил: что помешает русским захватить и его, и рабов и продолжить свое наступление? Эбботту пришлось согласиться что гарантии успеха он дать не может. Если Лондон и Санкт-Петербург в Азии являются соперниками, спросил хан то не думает ли Эбботт, что русские его просто убьют? Эбботт объяснил, что две страны не находятся в состоянии войны даже если Британия не хочет видеть Хиву под русской оккупацией, и что каждая держава в столице другого государства держит посла. Русские, добавил он, слишком уважают военную и политическую мощь Британии, чтобы рискнуть причинить неприятности одному из ее подданных. Хан заметил, что к его послам русские никакого уважения не про явили, а просто их арестовали, причем среди них был его собственный брат. Такие вещи, объяснил Эбботт, могут случиться, когда ясно, что возмездия не будет, но Лондон и Санкт-Петербург расположены очень близко друг к другу, а «морская и военная мощь Британии слишком внушительна, чтобы не принимать ее всерьез».

Пока хан обдумывал предложение Эбботта, они перешли к другим вопросам. Вскоре Эбботту стало ясно, что хан весьма смутно представляет относительные размеры Британии, России и его собственного небольшого ханства

«Сколько пушек у России? — спросил он Эбботта Англичанин ответил, что не знает точно, но наверняка очень много.— У меня двадцать пушек,— гордо заявил хан — А сколько пушек у королевы Англии?»

Эбботт объяснил, что у нее так много пушек, что точное число их неизвестно. «Моря бороздят множество английских кораблей, и на каждом от двадцати до ста двадцати пушек самого крупного калибра,- продолжил он.— Ее крепости полны пушек, и еще тысячи лежат на складах. У нас пушек больше, чем у любой другой страны на свете».

«И как часто может стрелять ваша артиллерия?» — спросил хан.

«Наша полевая артиллерия может дать семь выстрелов в

минуту».

«Русские стреляют из своих пушек двенадцать раз в минуту».

«Ваше Величество неверно информировали,— возразил Эбботт. — Я сам служу в артиллерии и знаю, что такая скорострельность невозможна».

«В этом меня уверял персидский посол»,— продолжал настаивать хан.

«Тогда неправильно информировали его. Нет на свете более квалифицированных артиллеристов, чем англичане, но если есть возможность выбора, мы никогда не делаем больше четырех выстрелов в минуту. Мы не растрачиваем наши выстрелы понапрасну, а именно так может случиться, если орудие каждый раз не нацеливать заново. Мы считаем не произведенные выстрелы, а число снарядов, поразивших цель».

И все же хан, никогда не видевший современной артиллерии в действии, не имел ни малейшего представления о ее ужасной разрушительной силе против глинобитных укреплений или атакующей кавалерии. Некоторые из министров хана были уверены даже в том, что вполне смогут отразить атаки Перовского, когда тот приблизится к столице. Эбботт заметил, что русские располагают неограниченными ресурсами и если потерпят неудачу в первой попытке освободить рабов, то просто вернутся с гораздо большими силами и хивинцы, как бы храбро они ни сражались, не смогут им противостоять. «В этом случае,— ответил главный министр хана,— если мы погибнем в бою, сражаясь с неверными, то попадем прямо в рай». На какой-то миг Эбботт не нашел, что ответить. Потом спросил: «А ваши женщины? Какой рай обретут ваши жены и дочери в руках русских солдат?» При напоминании об этой неприятной перспективе министры промолчали. Эбботт почувствовал, что ему удалось несколько продвинуться вперед в попытках убедить их, что единственным спасением является освобождение рабов и позволение ему посредничать в переговорах с русскими. Однако путь предстоял еще очень долгий, и все это время не прекращались бесконечные расспросы любопытного хана и других придворных. Все это было хорошо знакомо британ-

ским офицерам, путешествовавшим по мусульманским странам. Сообщение о том, что правителем страны может быть женщина, неизменно вызывало изумление и веселье.

«А ваш король на самом деле женщина?» — спрашивали его.

«Да, это именно так».

«А ваша королева замужем?»

«Нет, она еще слишком молода».

«А если она выйдет замуж, ее муж станет королем?»

«Ни в коем случае. Он не имеет власти».

«Сколько городов у вашей королевы?»

«Их слишком много, чтобы можно было сосчитать».

И так без конца. Все ли королевские министры — женщины? Всегда ли англичане избирают в короли женщину? Правда ли, что у них есть подзорные трубы, с помощью которых можно видеть сквозь стены крепостей? В Англии зимой так же холодно, как в Хиве? Едят ли они свинину? Правда ли, что они захватили Балх? Правда ли, что Россия гораздо больше Англии? Услышав этот вопрос, Эбботт почувствовал, что слишком многое поставлено на карту, и счел необходимым уточнить. «Именно этот вопрос,— заявил он,— явился предметом спора между английской и русской миссией в Тегеране и после тщательного рассмотрения был решен в пользу Англии. У королевы Виктории,— продолжил он,— больше территории, в пять раз больше подданных и в несколько раз больше государственных доходов, чем у России. Но кроме сухопутной территории она владеет еще и морями. Взгляд на карту подскажет, что моря занимают втрое больше места, чем суша,— утверждал он и добавил: —Там, где катит волны океан, у нашей королевы нет соперников».

К тому времени хивинцы узнали, что ужасная погода остановила в степи войска генерала Перовского, но еще не знали, что русские в трудных условиях пробиваются обратно в Оренбург. В Хиве полагали, что как только погода начнет улучшаться, русские снова двинутся вперед. После многих дней отговорок и обсуждений Эбботта вновь пригласили к хану. Там ему сообщили, что принято решение воспользоваться его услугами. В сопровождении небольшого количе-

ства русских рабов — в знак доброй воли хивинцев — его отправят не в штаб-квартиру генерала Перовского, а в сам Санкт-Петербург, где от имени хана ему предстоит вести переговоры о возвращении остальных рабов. Те будут освобождены, если царь согласится приостановить военную операцию против Хивы и вернет хивинских заложников, которых держат в Оренбурге. Эбботту вручат ханское письмо с этими условиями, которое он должен доставить лично царю Николаю.

Выполнение подобной миссии серьезно превышало инструкции, полученные Эбботтом от майора Тодда. Те ограничивались только предложением попытаться убедить хана освободить русских рабов и таким образом предотвратить переход Хивы в руки русских. Как стало известно впоследствии, Эббот уже превысил свои полномочия, обсуждая с ханом возможность заключения договора между ним и Британией. Однако ради справедливости следует сказать, что у него не было никакой возможности получить дополнительные инструкции или совет своего руководства. Помимо разделявших их огромных расстояний он вскоре обнаружил, что его доклады Тодду перехватывал подозрительный хан. Так что Эбботт решил рискнуть навлечь на себя недовольство официальных лиц, рассчитывая, что если он, как Элдред Поттинджер в Герате, добьется успеха и сможет надолго устранить угрозу Хиве, то укорить его будет не за что. Более того, путешествие из Хивы в Санкт-Петербург через самое сердце полей Большой Игры представлялось заманчивым и редкостным приключением.

Хотя Эбботт полагал, что сумел развеять подозрения хана насчет того, что он русский шпион, хан все равно не давал ему никаких шансов. Чтобы застраховаться от предательства, он побеспокоился о том, чтобы взамен уезжающего Эбботта получить заложника. С виду совершенно бескорыстно хан предложил план, как спасти полковника Стоддарта из когтей его соседа, эмира Бухары, с которым в данный момент У него были некоторые разногласия. Хан заявил, что, мол, У него есть сведения, что Стоддарту каждый день разрешают

выходить из тюремной камеры на прогулку. Его план заключался в том, чтобы послать небольшой отряд всадников и выкрасть Стоддарта из-под носа его охранников. Но Эбботт не только сомневался в истинности мотивов желания хана устроить спасение Стоддарта, но еще и в точности его информации. Хотя самым заветным его желанием было увидеть соотечественника на свободе, он решительно выступил против подобной попытки на том основании, что если эмиру об этом станет хоть что-то известно, он немедленно предаст Стоддарта смерти. Так что эту идею отбросили, но все еще опасаясь остаться в дураках, хан и его министры в последнюю минуту решили отказаться от своего предложения отправить с Эбботтом группу русских рабов. Так что 7 марта 1840 года Эбботт в сопровождении лишь небольшого отряда хивинцев отправился через пустыню к форту Александровск, ближайшему русскому посту, расположенному в 500 милях на берегу Каспийского моря. Оттуда он надеялся добраться до двора царя в Санкт-Петербурге.

* * *

В это же время майор Тодд, не имевший от Эбботта никаких известий с момента прибытия того в Хиву и опасавшийся, что тот мог погибнуть, решил отправить второго офицера. Тот должен был выяснить, что же случилось, и, поскольку Эбботт, похоже, потерпел неудачу, уговорить хана освободить русских рабов. Человеком, на которого пал выбор, оказался 28-летний лейтенант Ричмонд Шекспир, способный и честолюбивый политический карьерист и двоюродный брат писателя Теккерея. В отличие от религиозно настроенных Конолли и Эбботта он меньше всего интересовался продвижением в страны Центральной Азии ценностей христианской цивилизации и гораздо больше — вытеснением оттуда России, не говоря уж о собственной карьере. «Шансы отличиться настолько велики, а опасности столь незначительны,— писал он сестре,— что сердце солдата просто ликует от открывающейся перспективы».

Переодевшись в местную одежду, Шекспир 15 мая выехал в Хиву в сопровождении одиннадцати тщательно отобранных гератцев, в том числе семерых вооруженных всадников. Четыре дня спустя после отъезда из Герата они встретили всадника, едущего с севера, тот рассказал им невероятную историю. Эбботт, как он их заверил, добрался до Санкт-Петербурга, где не только добился успеха в переговорах об отводе русских войск, но и заодно убедил царя ликвидировать все его укрепления на восточном побережье Каспийского моря. Если все это было правдой, то дальнейшее продвижение отряда Шекспира теряло смысл. Однако он не был в этом убежден и в любом случае не имел намерений отказываться от такого приключения. «Я этому не поверил,— записал он в своем дневнике. — В любом случае я доберусь до Хивы».

Никаких признаков прекращения активности работорговцев явно не наблюдалось, так как в тот же день они встретили туркестанский караван, направлявшийся на север с новыми жертвами для хивинского рынка. «Всего их было десять человек,— отметил он.— Две женщины, а остальные — мальчики, почти дети». Хотя хорошо вооруженный отряд Шекспира превосходил туркменов численностью, он не счел возможным вмешаться. «Такой поступок,— объяснял он впоследствии,— разрушил бы все надежды на успех моей миссии и на окончание этого в высшей степени отвратительного занятия. Более того,— добавлял он,— если бы я освободил бедных детей, то в скором времени их схватили бы снова». Вместо этого он ограничился тем, что прочел изумленным рабам лекцию об отвратительности их поведения, тогда как его собственные люди осыпали их бранью и оскорблениями.

Благополучно миновав древний караванный город Мерв, они вступили в самый опасный участок пустыни, в дальнем конце которого лежала река Оксус. Даже при свете дня с трудом удавалось найти путь: ветер и песок быстро скрывали следы предыдущего каравана. Единственными подсказками служили кости животных и случайный череп верблюда, который какой-то заботливый путешественник надел на