Послевоенный этап творчества

Завершив титаническую работу над «Социальной и куль­турной динамикой» и, видимо, разуверившись в адекватности восприятия своих идей в академических кругах Америки, П. А. Сорокин апеллирует к читающей публике. Сначала появ­ляется популярная адаптация названной работы для массового читателя — «Кризис нашего времени», ставшая впоследствии самой многотиражной и самой переводной книгой ученого, а затем не менее известная «Человек и общество в бедствии».

Все больше Сорокин превращается, по меткому выражению ряда специалистов, в «одинокого волка от науки». Его малые труды 1950-х гг. и высказываемые в них идеи приобретают экс­центричный характер, а выступления на общественной арене становятся все более критичными.

Даже в своем университете, несмотря на всеобщее почитание и обожание со стороны студентов, Сорокин лишь минимально влиял на интеллектуальную атмосферу и, видимо, прекрасно это осознавал. Его младший коллега по факультету Толкотт Парсонс был куда более влиятельным. Их отношения — «про­хладно-соревновательного типа» — и воздействие на интеллек­туальное развитие Америки заслуживают особого изучения.

Отметим, что, соглашаясь в принципе друг с другом по кругу схожих идей, в особенности о роли культурных симво­лов, детерминирующих социальное действие, ученые так и не «уладили ссору». Многие из сорокинских учеников, в том чис­ле и Р. К. Мертон, пошли скорее в русле парсонсовской пара­дигмы. Путь парсонсовско-сорокинского синтеза оказался ма­лоперспективным, и лишь самое незначительное число его учеников считали себя сорокинцами, и то каждый — доста­точно индивидуально (Р. Дю Ворс, Э. Тириакьян). Словом, творцу Гарвардского факультета так и не пришлось стать его вдохновителем и создать собственную социологическую школу в Америке.

В 1950—1960-е гг. консервативно-ригористический крен мышления Сорокина еще больше усилился. Эксцентричность и профетизм становятся главными стержнями его публичных вы­ступлений в печати, а проповедь кризиса и альтруистической любви — центральной темой, пронизывающей почти все твор­чество ученого. Это видно уже по названиям ряда его книг: «Альтруистическая любовь: Исследование американских доб­рых соседей и христианских святых», «Социальная философия в век кризиса», «Изыскания в области альтруистической любви и поведения», «SOS: значение нашего кризиса», «Пути и власть любви», «Американская сексуальная революция».

Закономерен поэтому образ позднего Сорокина, сохранив­шийся в воспоминаниях современников. Л. Козер пишет: «Я никогда не забуду этого исхудалого старца, выпрямившегося за кафедрой ультрасовременного зала университета Брандеис, призывающего аудиторию покончить с соблазнами и приман­ками нашей «чувственной» культуры, осознать всю ошибоч­ность этого пути развития и возвратиться на тропу «идеациональной» правильности. В тот момент мне ясно почудилось, что именно так должен был бы выглядеть странствующий про­поведник, вышедший из дикого леса лишь для того, чтобы на­ставить заблуждающуюся толпу греховных крестьян на истин­ный путь Господа». Но нет пророков в родном отечестве, не говоря уж о пророках-чужаках.

Современное состояние западной культуры Сорокин диаг­ностировал как кризисное, которое, однако, вовсе не виделось ему в духе шпенглерианского субъективизма — конца ее исто­рического существования, смертельной агонии всей цивилиза­ции Запада. Исходя из положения о перманентных флуктуациях культурных типов (основной закон истории), он считал, что и нынешняя чувственная культура обречена на закат, поскольку, превращая ценности в простые релятивные конвенции, повин­на в деградации человека.

В сфере морали кризис заметен отчетливее всего. Ранее Со­рокин сформулировал социальный закон общества в бедствии: «закон поляризации» религиозной и моральной жизни. Он полагал, что в нормальных условиях большинство населения не является ни «слишком безгрешным», ни «слишком грешным», однако в ситуации общественной катастрофы оно склоняется к поляриза­ции, когда одни члены общества становятся более криминальны­ми и менее религиозно настроенными, тогда как другие, напро­тив, становятся более религиозными и менее криминальными.

Мораль же эпохи общего культурного «затмения» отличает­ся, по мнению Сорокина, пятью специфическими чертами кризисности. Это утилитарность в ее чувственном значении, гедонизм, денежная полезность, релятивизм нравственного соз­нания, а отсюда и нигилизм массового сознания, «господство силы», которое становится единственным средством самозащи­ты в условиях отсутствия абсолютных моральных норм.

В 1960-е гг. «непричесанные», с точки зрения обывателя, мысли Сорокина продолжали эпатировать публику; в общест­венном мнении все сильнее укреплялся имидж «чудо-старца» со странностями. В начале 1960-х гг. он предложил на суд чита­телей свою версию конвергенции СССР и США (как идеально-противоположных социокультурных типов) к смешанному социокультурному типу, высказанную в атмосфере довольно на­пряженных советско-американских отношений, когда каждая из сторон «не сомневалась» в абсолютной правильности своего пути развития и совершеннейшей порочности системы оппо­нента.

Эссе начиналось со слов: «Западные лидеры уверяют нас, что будущее принадлежит капиталистическому («свободное пред­принимательство») типу общества и культуре. Наоборот, лидеры коммунистических наций уверенно ожидают победы коммуни­стов в ближайшие десятилетия. Будучи не согласным с обоими этими предсказаниями, я склонен считать, что если человечест­во избежит новых мировых войн и сможет преодолеть мрачные критические моменты современности, то господствующим ти­пом возникающего общества и культуры, вероятно, будет не ка­питалистический и не коммунистический, а тип специфиче­ский, который мы можем обозначить как интегральный. Этот тип будет промежуточным между капиталистическим и комму­нистическим строем и образом жизни. Он объединит большин­ство позитивных ценностей и освободится от серьезных дефек­тов каждого типа».